Текст книги "Как убивали Сталина"
Автор книги: Николай Добрюха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 43 страниц)
Раз такое дело, назначил на эту дачу нового коменданта, Кондрашова. Потом в своей книге Хрущев его возненавидел. Тот без конца к нему обращался с какими-то вопросами, а наш Кондрашов ему отвечал одно и то же: «Я доложу своему руководству». У Хрущева все какие-то проблемы были. Хрущев вообще нас не любил. Не любил. И не доверял нам. До самой смерти. Там он, кажется, и жил, пока не умер. А я туда больше не ездил. Зачем старое ворошить?..
Хрущев и Сталин
Возвращаясь к той последней встрече с Хрущевым, что была на охоте, вспоминаю, что несмотря на плохое настроение был он тогда спокоен: не ругался, как обычно, ничем не возмущался, был на редкость уравновешен. А вообще… обычно он не церемонился. Скажем, во время своих выступлений он мог отложить кем-то написанный ему текст и начать все по-своему. А как захватило его, так все – не остановишь. С одного на другое. И понес. Причем, все съезды и пленумы, на которых приходилось мне работать до отъезда в Крым, т. е. до марта 1962 года, он все время, о чем бы ни заговаривал, переходил на Сталина и ругал его, как только мог. Даже в грубой форме. Все время. Обзывал его. Язвил по поводу его внешности. Дескать, отрастил себе живот и напялил мундир генералиссимуса, а мы… все богу на него молились. И в таком стиле, пока духу хватало. И все время ругал органы государственной безопасности. Говорил: «Это безобразники. Мы должны искоренить это дело. Мы должны послать на работу в органы новые кадры. Главным образом, надо с партийной работы туда посылать».
На одном пленуме, когда он выступил в таком плане, выскочил из боковой двери оттуда Семичастный к нам, в «Карьергардный зал»: «Ну что он привязался? Опять как понес нас… такие-сякие и прочее». Семичастный был встревоженный, а я как раз сидел там за столом и дежурил на телефонах для руководства. Семичастный выскочил позвонить: «Где тут у тебя «вертушка»?» Я показал и отошел. Он с кем-то переговорил и, не скрывая обиды, возвратился на пленум, где Хрущев продолжал отчитывать всех, кто попадется под горячую руку. Невыдержанный был человек.
Много раз я слушал и видел выступления Сталина и выступления Хрущева, что называется, в натуральную величину. И если сравнить их, то вот что следует сказать. На массового слушателя выступления Хрущева производили большее впечатление уже хотя бы потому, что он осмелился критиковать Сталина.
Привлекала и форма его выступлений, когда он совершенно отрывался и отключался от текста и начинал делать такие отступления, которые по своему значению перекрывали главную речь.
Что же касается людей государственного масштаба, людей думающих, да и простых людей, понимавших величие Сталина, понимавших неразрывность его слов и дел, на них выступления Сталина, конечно, производили сильнее впечатление. Хотя слушать его было тяжело. Он же тоже выступал подолгу. Причем, он все читал и почти не отходил от написанной им самим речи. Читал с большим акцентом и при этом волновался. И чем больше волновался, тем больше это отражалось на его акценте. Так вместо обычного своего мягкого «мы» он начинал произносить явное «ми». Говорил тихо и не спеша, и довольно однообразно. Зал молчал абсолютно, как будто в нем людей нет. И только когда он заканчивал какие-то подводящие итог фразы, народ взрывался аплодисментами. Но как только он начинал говорить, снова наступала тишина. Это была просто гробовая тишина. Сталин великолепно знал пословицы, литературные образы и исторические факты и часто приводил их в своих выступлениях. Он завораживал связанностью своей речи, в которой одно вызывалось другим и на одном держалось другое. Никто не хотел прослушать и потерять нить разговора, каким был захвачен весь зал. И вместе с тем именно поэтому, именно из-за концентрированности речи, слушать его было тяжело. Однако и удовлетворение от сказанного давало такие новые и ни с чем несравнимые силы, что люди верили, что будет так, как он сказал, и, возвращаясь на свои рабочие места, сразу начинали делать то, что он сказал. Не случайно так быстро восстановили страну после войны. Большинство искренне верило Сталину. А у Хрущева слова часто расходились с делом. Чаще было не так, как обещал Хрущев. И ему переставали и в конце концов совсем перестали верить.
…Здесь я хочу снова вернуться в Крым, потому что на отдыхе чаще всего человек и проявляется, какой он на самом деле. С него спадает все величие, если, конечно, оно напускное. Как сейчас вижу Никиту Сергеевича на фоне моря. Тепло. Никита Сергеевич, как всегда, когда тепло, в одних трусах бродит по пляжу, ходит по берегу, прогуливается на глазах у всех по дорожкам по территории дачи, не обращая внимания – смотрят на него или нет… Особенно он любил ходить в одних трусах утром.
Трусы были широкие, длинные, почти как у футболистов когда-то. Они могли быть разные: светлые или черные. Эти его «семейные трусы» производили неизгладимое впечатление. Потому что тело у Никиты Сергеевича имело очень сложные, очень нестандартные формы. Я больше ни у кого не встречал таких очертаний.
Вместе с тем несмотря на очень неординарную фигуру костюмы на нем сидели прекрасно. Потому что был у него потрясающий закройщик, которому так удавалось преодолевать все сложности анатомии Никиты Сергеевича, что специалисты этого дела и иностранные гости не раз отмечали удачность подобранных для Хрущева одежд. Чтобы понять, насколько дело это было нелегкое, нужно было видеть Хрущева в одних трусах. В глаза сразу бросалась большая шея и короткие руки при известном на весь мир животе. Ему не подходила ни одна стандартная рубашка. Для него специально шили даже рубашки. Шили из шелка. Во все времена года он любил костюмы из темно-серых и светлых тканей, а уж летом, как говорится, сам Бог велел носить ему белые и серые костюмы. Ну и, конечно, почти не расставался со шляпой, как Лужков с кепкой. Запоминающийся был человек».
…Что-то вспомнив, генерал Королев засмеялся. Однако, почему засмеялся, распространяться не стал. Не все же можно рассказывать. Тем более человеку, который, как он, кажется, от и до наполнен тайнами, а быть может, и вообще весь(!) состоит из тайн… Между тем, созерцая этого нерядового генерала, я не мог отвлечься и от личности Хрущева «в одних трусах»… Мне показалось, что я про это где-то уже слышал. Стоп! Да ведь Егоров, Павел Иванович Егоров, охранявший от Сталина до Шелепина, рассказывал мне, как, будучи охранником Мориса Тореза, тоже наблюдал нечто подобное, а именно… Утро. Побережье Черного моря. Дача генерального секретаря Компартии Франции Мориса Тореза, приехавшего с женой и сыном на отдых в СССР. Семья собирается завтракать. И вдруг в их апартаментах появляется Хрущев. В одних трусах. Нет. В семейных трусах и в шляпе. И, бесцеремонно выставив необъятный живот, начинает какой-то свой нескончаемый разговор. Французы не знают, что делать? По правилам их этикета нужно бы отвести глаза от почти голого старого тела, но по русским правилам – это может обидеть гостя!
Вспоминая эту картину, я неожиданно понимаю, что трудно даже представить Сталина в таком виде и в подобной ситуации.
P.S. В заключение имеет смысл вновь, но более обстоятельно изучить одно «Личное дело», благодаря которому можно хоть немного представить: откуда(?) брались и берутся такие «деятели», как Хрущёв. Итак:
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Комиссара запаса
Никиты Сергеевича Хрущёва
1894 года рождения
(Выдержки с комментариями автора)
«Аттестация за период с 21 июля 1930 г. по 1 сентября 1930 г.»
ЛИЧНЫЕ ДАННЫЕ: энергичен и решителен, инициативу проявлял недостаточно (То есть брать на себя ответственность за других или за какое-то дело не стремился, но в тоже время уже тогда, если что-то предпринимал, обращал на себя внимание энергичностью и решительностью. – НАД.,), дисциплинирован (Это всегда ценилось, а Сталиным – тем более. – НАД.); походы вынес удовлетворительно.
СЛУЖЕБНЫЕ ДАННЫЕ: военная подготовка, стрелковое дело – усвоил удовлетворительно; оружие – удовлетворительно; стрельбы выполнил (Выходит: военными и воинскими данными не отличался. – НАД.); политзанятия «Наши западные соседи» усвоил удовлетворительно; политработа и политигры – удовлетворительно (Стало быть, к истории и политическим теориям интереса не проявлял. – НАД.).
ТАКТИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА: в обстановке разбирается вполне (Значит, было у него чутьё, позволявшее ему раньше большинства определять – откуда подует ветер. Недаром бывший председатель КГБ Владимир Семичастный говорил мне: «Хрущёв толком не учился, но от мамы получил столько, сколько иные не получают и после нескольких академий». – НАД.); язык имеет, нет системы в мышлении по оценке обстановки и принятию решений.
Командир роты – старшина политсостава Страшненко.
3 сентября 1930 г. С «Аттестацией» и выводами согласен.
Нач. под. див. Исаенко, 17 октября 1930 г.»
Итак, из главных данных «Личного дела» Н. С. Хрущёва прямо следует, что даже в зрелом, 36-летнем, возрасте большинство его качеств оценивались как удовлетворительные. Напрашивается вывод: прислушались бы тогда к мнению старшины Страшненко, особенно к заключительным его словам, как это сделал нач. под. див. Исаенко, может быть, и не было бы у нас разразившихся в годы правления Хрущёва и после: смуты, разброда, развала, бед и позора на весь мир… Впрочем, Хрущёв был закономерным продуктом складывавшейся системы, которая в том или ином обличье, но, скорее всего, пришла бы к тому, к чему пришла! Вместе с тем нельзя не признать, что очень наблюдательным и дальновидным оказался этот самый старшина Страшненко…
21.2. Предсмертное откровение Владимира Семичастного
Тени на Патриарших прудах
1 января 2001 года ему исполнилось 77 лет. А 12 января его не стало. Еще утром он, как всегда, гулял со своей любимой собакой. И вдруг слег. Случилось это ближе к ужину, когда его позвали за стол, а он, проводив очередного гостя (кажется, журналиста), сказал, что сейчас быстро закончит дела и сразу придет есть. Только ни через 5, ни через 15 минут не пришел. И когда вошли к нему в кабинет, то увидели его лежащим у большого письменного стола рядом с бронзовой скульптуркой мальчика, о которого, падая, видимо, от приступа боли, он разбил голову… Несколько дней и ночей боролись врачи за его жизнь, но все оказалось напрасно. Отвоевать его у инсульта не удалось. Это рассказал мне его внук…
Понимая, что все мы смертны, бывший Председатель КГБ В. Семичастный считал своим долгом перед историей рассказать то важное, что знает, и говорить только то, что думает. Мы подружились недавно, но так, что Владимир Ефимович неожиданно предложил мне писать книгу его воспоминаний. И теперь, после того, как его не стало, предлагаю одну из самых интересных глав.
«Тут чудятся тени забытых событий…» 13 октября 2000 года. Голос у него сильный, хорошо поставленный, речь правильная, слова разборчивые, без всякого старческого кряхтения и, если закрыть глаза, вряд ли скажешь, что этот голос принадлежит почтенному 76-летнему человеку. Правда, в 54 года был инфаркт, и такой, что, как он сам говорит, «у сердца задняя стенка отвалилась, но… выжил!» Видно, гены живучие. Вот и сестре уже 91 год, а она в «Текстильщики» ездит… за сахаром, так как в центре Москвы он по 21-му, а там по 15 рублей за килограмм. Но не только сегодняшнему сахару он знает цену. Кабинет, хозяином которого он является, и гостем которого позволил быть и мне, впору назвать маленьким музеем, что находится в доме некогда сильных мира сего. Этот дом (словно по какому-то магическому стечению обстоятельств) расположился у самых Патриарших прудов, так таинственно и захватывающе описанных Булгаковым на самых бесовских страницах романа «Мастер и Маргарита». Да и сам роман впервые получил право увидеть свет, если верить слухам, не без участия главных жильцов указанного или соседнего дома, когда эпохальный хозяин этого небольшого старомодного, но по-прежнему уютного кабинета, был еще у власти и еще у какой власти(!) – он был Председателем… Председателем КГБ, Комитета Государственной Безопасности.
От одного звучания этого веского слова («КаГэБэ») настораживался весь мир. Это при его активном участии удалось тихо и незаметно провести вызвавшую потом бурю по всей планете операцию по прекращению разрушительной, как тогда говорилось, «волюнтаристской деятельности» всевластного советского божка по имени Никита Хрущев. Хозяина кабинета, из которого вышли эти мемуарные и злободневные записи, эти сенсационные откровения Председателя КГБ, зовут Владимир Семичастный. В самой его фамилии слышится предупреждение: семь раз отмерь – один раз отрежь. Владимир Ефимович, судя по всему, и на самом деле именно такой человек. Мыслит трезво. Впрочем, не без подкупающей ностальгии по прошлому. Ему есть что вспомнить и что сказать нам, «сегодняшним господам жизни»… Не понаслышке он знает то, что происходило на стыке двух эпох, когда уходила эпоха Сталина, Молотова, Кагановича и наступала эпоха Хрущева, Брежнева, Андропова и… Горбачева. Он, как, может быть, никто знает тайны событий, которым сама жизнь, а не голоса сменяющихся, словно назойливые мухи, руководителей только начинает давать выверенные временем оценки.
А события, надо сказать, были такие, какие теперь принято считать знамениями времени. Присуждение Нобелевской премии Пастернаку и… отказ от нее. Возведение Хрущевым железобетонного занавеса Берлинской стены. Солженицын, вылупившийся из инкубаторского яйца «оттепели». Атомная угроза «Карибского кризиса». И… убийство Кеннеди в назидание всем(!!!) президентам мира. Взлет и нелепая смерть Королева. Триумф и необъяснимая гибель Гагарина. Начало правозащитной судьбы Сахарова и зарождение политкарьеры Горбачева. Правление начинавшего обвешиваться орденами Брежнева. Хрущевский расстрел голодного Новочеркасска. Первые преследования не так, как надо, мыслящих Бродского, Даниэля и Синявского… А ведь мало кто тогда понимал, что главный вопрос не в том: правильно ли их преследовали, а в том, почему все больше появляется тех, кого нужно будет преследовать??? Однако еще меньше было тех, кто знал такой ответ, какой я услышал только теперь от самого Семичастного. При нем был и побег в Индию дочери человека, чье тело ночью (как когда-то тело Пушкина – то-то пригодился «пушкинский опыт») вынесли под кремлевские стены. Бесславный конец жалкого предателя Пеньковского, имя которого оплакивалось на всех языках Запада. Разоблачение невиданных шпионов типа Пауэрса и звездный час бескорыстных гениев разведки Абеля, Блейка и Молодого – это ли не история, которую делал и он – генерал-полковник Семичастный? Однако, всегда ли ему удавалось так семь раз отмерить, чтобы можно было один раз верно отрезать? Об этом думал я, когда сидел в ожидании хозяина в его, вошедшем в историю мира, кабинете.
А он, совсем не Понтий Пилат, а… как оказалось вопреки бесчисленным вымыслам, обыкновенный пенсионер, пришел с Патриарших прудов с прогулки, как ни в чем не бывало, с очень домашней, ласковой и пушистой собакой по кличке «Сэр». И сразу спросил: «Читали? Какие «сочинения» под названием «Омут памяти» печатает в «Аргументах и Фактах» советчик Горбачева Яковлев. Слушайте! «14 октября, когда Хрущев вернулся из Пицунды, на летном поле его встречали, кажется, Микоян, Семичастный и несколько сотрудников «девятки».
– А где же все остальные бляди? – спросил Хрущев.
– Никита Сергеевич, идет заседание Президиума. Вас там ждут.
Там действительно ждали, чтобы снять Хрущева с поста Первого секретаря ЦК КПСС».
«Сочинение» поистине в духе Яковлева. Во-первых, Хрущев при всей своей несдержанности никогда не позволял себе говорить об официальных лицах матом. Во-вторых, приехали я и Георгадзе. Без посторонних. Микоян же прилетел из Пицунды вместе с Хрущевым, где они вместе отдыхали. И в-третьих, я сказал, что все в Кремле, и ожидают Вас. Все это заставляет задуматься: чего можно ждать от Яковлева в изложении сложных событий, если он так искажает даже самые простые и общеизвестные факты? Меня это насторожило. Я тут же сел и написал главному редактору Старкову, попросив его быть осмотрительней… хотя бы в тех случаях, когда еще есть люди, у которых можно уточнить, как и что было с их участием. Все-таки речь идет не о филькиной грамоте, а об истории одной из главных стран мира.
Так что… в этом «Омуте», скорее, больше беспамятства, нежели памяти. «Омут» он и есть омут – водоворот на реке, образуемый встречным течением. Однако идти против движения истории – то же, что препятствовать течению реки: ее течение в конце концов все равно все снесет. Вот какое получилось неожиданное саморазоблачительное признание. Недаром же говорят, что даже в тихом омуте черти водятся…
Кстати, Хрущев вернулся из Пицунды в Москву 13-го, а не 14-го октября, как пишет А. Н. Яковлев».
Справка из Советского Энциклопедического Словаря:
«Семичастный Владимир Ефимович (р. 1924), советский, государственный, партийный деятель. Член КПСС с 1944 года. В 1946–1950 гг. секретарь, Первый секретарь ЦК ЛKCM Украины. В 1958–1959 гг. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ. В1961–1967 гг. Председатель КГБ…»
Был ли заговор против Хрущева?
Тут я увидел подходящий момент и прервал его вопросом:
– Почему вам удалась операция по прекращению катастрофической деятельности Н. С. Хрущева, а КГБ времен Перестройки, пытавшемуся предотвратить разрушительное правление Горбачева, – нет?
– Вопрос правильный, – сделав паузу, сказал Семичастный и, подумав, продолжил. – Срыв намеченного в последние дни Перестройки произошел потому, что, даже объявив ГКЧП, куда вошло почти все руководство и, главное, все силовые министры, ГКЧПисты не только практически ничего не сделали из заявленного, а так, как было, все и оставили, а потом, не предприняв решительных мер, даже и усугубили то, что было.
И поэтому прав генерал армии Вареников, который пишет, что у ГКЧП не нашлось человека… И при этом называет меня, что вот, мол, тогда был человек, который мог командовать, а сейчас никто не взял на себя смелость скомандовать так, чтобы довести все до конца при… в основном правильном заявлении, с которым ГКЧП обратился к народу.
Мы действительно действовали грамотнее, не половинчато, и главное: все делали по закону. Когда освобождали Хрущева, никакого такого комитета не было, и никто никуда не входил. Просто созвали пленум ЦК согласно Уставу и, что важно, при участии самого Хрущева всё и вместе решили. А с Горбачевым что-то непонятное вышло – до сих пор неясно: то ли он был в курсе предстоящего объявления ГКЧП, то ли нет; то ли соглашался на свое… временное, что ли… отстранение, якобы по состоянию здоровья, то ли не соглашался? Путаница какая-то. И все на словах. А у нас было официальное законное решение! И когда говорят: «Вы же устроили заговор, вы предварительно готовились и советовались…» Я отвечаю, что мы и перед тем, как собрать даже самое обычное собрание готовились и советовались, потому что так не только можно, но и нужно было действовать по Уставу КПСС… чтобы знать мнения и расстановку сил, прежде чем предлагать к обсуждению тот или иной вопрос. И по Хрущеву со мною советовались, и я советовался. И я сказал, что поддерживаю, потому что убедился, что Хрущев уже выработал себя и начал топтаться на месте. Хрущев, как я говорю, был уже перезревший плод. Он уже перезрел настолько, что мог, если бы сорвался, принести вред больший, чем тогда, когда его без всякого шума спокойно убрали с дороги, чтобы он дальше не путался и не мешался под ногами. Да! Очень большой вред он мог принести, что и произошло в конце концов после падения перезревшего, как и Хрущев, Горбачева, который своим падением развалил всю страну… А вообще, все, что мы сейчас имеем в стране, началось с Хрущева. Хотят это признать некоторые или не хотят – с Хрущева все началось!!! Все эти заигрывания и попустительства… Прежде всего, для кого, спрашивается, были эти попустительства? Да для тех, кто ненавидел страну и готов был ее растащить и распродать, что они и сделали, когда им окончательно развязали руки при Горбачеве. А еще говорят, дескать, так сложились обстоятельства, дескать, страна оказалась в состоянии Застоя: так надо было выводить ее из Застоя, а не толкать в пропасть!
Потом, как я уже говорил, Хрущева остановили вовремя, а вот с Горбачевым историю довели до абсурда. Мы вовремя заметили, что все эти предоставления Хрущевым особых условий деятелям нетрадиционного, я бы сказал, антинародного мышления в ущерб развитию свобод большинства до хорошего не доведут. Чего стоило одно только выдвижение Солженицына на Ленинскую премию? И все это исходило от Хрущева, который руководствовался не интересами народа, а выгодами якобы обиженной вниманием на родине кучки интеллигентов, подзуживаемых и подкармливаемых Западом. Дошло до того, что даже газета «Правда» с подачи Хрущева опубликовала все это. И только через время, как бы оправдываясь, было напечатано, что сделано это как бы в порядке своеобразного предложения для обсуждения. А вначале ведь это выглядело как прямое указание, дескать, только так должно быть, потому что без ведома Хрущева ничего в прессе не выходило, даже про волос, упавший с чьей бы то ни было головы. Однако все это не означает, что мы должны были оставаться закрытыми. Мы обязательно должны были и занавес приоткрыть, и без лишнего контроля выезды за границу разрешить, если все это, конечно, не в ущерб стране, в конкуренции с которой был тогда весь империалистический мир во главе с Америкой, претендовавшей на роль мирового жандарма, чего ей сейчас во многом и удалось добиться за счет, прежде всего, легкомысленных односторонних уступок со стороны Горбачева… Но все-таки с Хрущева все началось! С Хрущева!!! В итоге, многое в обществе стало пониматься так, словно все дозволено, все можно… даже если можно за счет других, будто другие не люди!
Брежнева хотели арестовать
– Когда Вы подготавливали снятие Хрущева с должности, Вы как-то эту операцию называли, или она шла под каким-то там кодом? Как Вы к этому готовились, и как это было?
– Нет. Мы к этому не готовились. В аппарате КГБ вообще мало кто про это знал. Мы даже и не называли это операцией, а тем более никак ее не именовали.
Мы в КГБ на этот счет вообще нигде и никаких следов не хотели оставлять. Это делал Президиум ЦК. А мы были, как говорится, на подхвате. Мы были фактически теми, кто исполнял поручение политического руководства страны. Поэтому мы все это не облекали в форму какой-то законченной операции…
– И все-таки, раз не информировали Хрущева, что для него готовится, выходит, заговор был?
– Ну, заговор был… но в таком смысле, что и любое самое плохое собрание тогда тоже заговор, раз оно заранее готовится и учитывается, кто как себя на нем поведет.
– Когда Вы Хрущева встретили в аэропорту Внуково и сказали, что его ждут в Кремле, Вы ехали с ним вместе в машине?
– Я никогда с Хрущевым и вообще с первыми лицами государства в одной машине не ездил. И в тот день было так же. У меня всегда была своя машина.
– А Хрущев в тот день один сел в свою машину?
– Нет. Они вдвоем с Микояном сели в его машину. Машина Микояна осталась пустой. Микоян был тогда Председателем Президиума Верховного Совета СССР, т. е. вторым человеком в государстве… За машиной Хрущева пошла машина с охраной… человек пять там было. Дальше за ними поехал я, а за нами шла пустая машина Микояна… или нет? Наверное, в ней сидел Георгадзе – секретарь Президиума Верховного Совета СССР. Таким образом, Хрущев и Микоян уехали вдвоем. Уже из машины я позвонил и сообщил, что еду… что едем в Кремль. И что они, возможно, будут обедать вместе с другими членами Президиума ЦК, если они еще не пообедали. Когда же охрана Хрущева начала заглядывать в мою машину (очень активно поворачивать голову), а у меня впереди оказался офицер из 9-го управления, потому что мне Брежнев посоветовал на эти дни взять себе охрану… Я взял офицера из 9-го управления. Ну они знали, что у меня никогда охраны не было, а тут вдруг их коллега из 9-го управления сидит впереди у меня. И они начали посматривать все время с таким интересом большим… Я сказал водителю, чтобы он затормозил на обочину, подождал, пропустил их всех вперед, чтобы не вызывать ни у кого никаких недоуменных вопросов. И вот после этого позвонил в Кремль и все рассказал; доложил, что еду, так что будьте готовы. И поехал следом…
– Что было дальше, когда они приехали в Кремль?
– Не знаю, обедали они или не обедали, но в конце концов известно, что не то в час, не то в 2 часа дня они пошли на заседание Президиума ЦК. И заседание это, как не покажется странным, открывал Хрущев. Но первым попросил слова Брежнев. И Брежнев начал свое выступление с критики и с анализа недостатков, допускаемых Хрущевым. А за ним уже – Подгорный, и пошли все члены Президиума выступать. А выступали они по часу, по полтора. И так продолжалось до глубокой ночи. Когда же закончилось заседание, мне позвонил Брежнев и говорит: «Куда Он поедет?»
– Да куда угодно пусть едет, – сказал я. – Хочет на квартиру – на квартиру. Хочет на дачу – на дачу. Хочет в особняк. (А он жил еще в то время в особняке на Ленинских горах. Там и Он жил, и Микоян…)
– Ка-а-ак – та-а-ак?
– А очень просто, потому что я уже сменил везде всю охрану: и на даче, и на квартире, и в приемной, и водителей заменил… Все, понимаете, уже сделано так, чтобы никаких случайностей!..
– Но Он же это заметил? – перебиваю я Семичастного.
– Ну а как же… Он все понял с первого выступления Брежнева, что его пригласили сюда не для того, что ему объясняли… не для корректировки пятилетнего плана и не для изучения записок по сельскому хозяйству. Ничего подобного. Из выступлений Брежнева и Подгорного уже было ясно, что речь идет о том, чтобы освободить его от обязанностей. Он начал перебивать, огрызался, начал какие-то реплики бросать, но… Ему сказали, что… мы Вам дадим слово. А пока послушайте, что Вам скажут. Ну и вот так до ночи, а на другой день продолжилось заседание. Но на второй день начались уже ко мне звонки. Частые. От разных членов ЦК. Члены ЦК съезжались в Москву, потому что из аппарата ЦК, видно, было сказано, что членам ЦК необходимо подтянуться сюда для срочных дел.
– На пленум ЦК?
– Нет, тогда еще пленум не был объявлен. Просто необходимо быть здесь. В Москве. Ну и… начались звонки. Одни стали звонить, что вот там идет заседание, а мы не знаем, что там… Из руководства же никого, один я. Все члены Президиума и секретари ЦК на заседании. И я получился один на хозяйстве.
Секретари обкомов, члены ЦК – ко мне, поскольку знают, что все нити в какой-то мере ведут ко мне. Во всяком случае, я должен знать, что происходит?! Начали раздаваться такие предложения: «Вот… там Хрущев побеждает. Надо собрать группу и идти спасать других». Короче, все так, как было в дни борьбы Молотова и Хрущева, когда пошли спасать Хрущева, когда началось выступление против Хрущева.
Но были и другие звонки… такого порядка: «Что ты сидишь? Там Хрущева снимают! Там уже все… А ты сидишь и не принимаешь меры…»
– А что отвечали Вы?
– Я ничего не знаю, – отвечал я. – Там идет заседание Президиума ЦК. И моя задача обеспечивать, чтобы все было нормально вокруг. Влиять на то, что происходит на Президиуме в мои обязанности не входит. Я там не присутствую и не обязан знать, кого там снимают или кого там хотят заменить. Я отвечаю за государственные дела, а не за партийные вопросы, которые там решаются…
Однако в районе часа дня, под давлением таких звонков, я позвонил туда и попросил передать Брежневу записку, чтобы он связался со мной. И он мне позвонил. И я говорю, что вот такие, понимаете, звонки раздаются… Имейте в виду, если пойдет группа членов ЦК, я не смогу остановить их. К ним физическую силу я применять не могу. Одни пойдут спасать Вас, другие – Хрущева…
– Не на-а-адо!!!
– Я понимаю, что не надо. Но… они могут сами прийти… И Вы… что? Откажете им появиться в приемной? И я не смогу… В итоге – дополнительная буча и… свалка.
И… другая сторона требует, чтобы я активно вмешался и призвал Вас к порядку: почему Вы там так наседаете на Хрущева?
– Все члены Президиума уже выступили, – говорит Брежнев, – остались кандидаты и секретари ЦК. Мы сейчас посоветуемся и дадим тем, кто не выступил, по 5–7 минут для того, чтобы они отметили свое отношение по обсуждаемому вопросу. Потом я тебе позвоню.
И через каких-то 30–40 минут позвонил: «Все! Договорились. Заканчиваем. В 6 часов Пленум ЦК». Я говорю: «Меня это устраивает…»
Чуть погодя, Семичастный пояснил мне: «Вторую ночь я вряд ли бы выстоял, так как все настойчивее стали раздаваться требования арестовать Брежнева и других организаторов выступления против Хрущева».
Брежневские времена или за что Семичастного отправили в 14-летнюю ссылку
– Давно известно, что революции совершаются одними людьми, а пользуются их плодами чаще всего другие, как бы обслуживая одного из тех, кто, стараясь обезопасить себя от возможного соперничества с соратниками, начинает постепенно избавляться от такого окружения. И тогда: кого-то отправляют на заслуженный отдых по состоянию здоровья, кого-то бросают на укрепление особо важных районов страны или посылают для усиления дипломатической миссии в какое-то государство, кто-то умирает естественной смертью, а кому-то помогают умереть. В таких случаях знающие люди шепчутся: «Слышали? А такого-то все-таки убрали от себя подальше… Видать, слишком много знал…» У меня такое впечатление, что и с Вами произошло нечто подобное…
– К сожалению, Вы даже не представляете, насколько Вы правы. Вот говорят: революции пожирают своих детей, а я бы внес в это изречение свою поправку: революции отказываются от своих отцов! Так будет точнее.
– Так расскажите, если можно, что между Вами и Брежневым произошло. Как получилось, что Вы оказались в 14-летней ссылке?
– Понимаете, я, как никто, по роду своей деятельности, знал: вначале о том, что и как делалось для освобождения Хрущева от власти; и потом, как этой властью стал распоряжаться вновь испеченный генсек… и, конечно, через охрану, все нехорошие подробности его личной жизни. Можно сказать, таким образом в моей голове само собою (независимо от моего сознания) стало складываться, как сейчас любят говорить, «Досье на Брежнева». И Брежнев это сразу понял. Однако поначалу, казалось, ничего не предвещало беду. Хотя нет – подождите! Так называемое «телефонное право» стало формироваться почти сразу. Чтобы было понятнее, начну…»
– Начните, если можно, вот с какого вопроса: «Сильным ли было в годы Вашего председательства в КГБ давление на Вашу работу со стороны влиятельных людей, или Вам удавалось действовать достаточно самостоятельно?»
