Текст книги "Как убивали Сталина"

Автор книги: Николай Добрюха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)

Такова версия В. П. Иванова. Мы же продолжим наш рассказ.

Важное значение в этой истории, кроме уже цитированного задания на первый вылет, имеют ещё два документа – два акта, составленные накануне полёта, 14 декабря 1938 г. Первым из них, подписанным среди прочих и заместителем главного конструктора Д. Л. Томашевичем, подтверждалась готовность самолёта к первому вылету: «…Дефекты, указанные в… ведомости от 11.12.1938 г… не могут служить препятствием для первого вылета… Самолёт готов к первому вылету без уборки шасси, с ограничением перегрузок и скорости согласно указанию Главного конструктора завода тов. Поликарпова Н. Н.». Во втором акте говорилось: «Мы, нижеподписавшиеся…, составили настоящий акт в том, что винт на машине заказа 318 (И-180 – В.Б.) предназначен для работы от автомата, но ввиду того, что автомат не поставлен, по распоряжению заместителя Главного конструктора… винт работает только на два крайних положения…», то есть винт получился двухшаговым.

По существу, именно эти три документа и определяют трагедию, разыгравшуюся 15 декабря: самолёт, в принципе, мог летать, но с ограничениями по скорости и в пределах аэродрома. Наложившиеся же субъективные (спешка некоторых руководителей, недисциплинированность В. П. Чкалова) и объективные (резкое изменение погодных условий – от небольшой отрицательной температуры накануне до −25°C 15 декабря) обстоятельства сделали своё дело. А развивались события следующим образом.

В ноябре-декабре 1938 г. В. П. Чкалов находился в отпуске у себя на родине. Для проведения досрочных испытаний его досрочно вызвали в Москву. По существовавшим правилам лётчик-испытатель после перерыва в работе, прежде чем приступить к испытательным полётам, должен был совершить несколько тренировочных на специально предназначенных для этой цели самолетах. Был такой самолёт – «Нортроп» – подготовлен и для Чкалова, но находился он на другом аэродроме и из-за погодных условий его смогли перегнать на Центральный аэродром, где располагалась Лётно-испытательная станция завода, лишь в тот момент, когда Валерий Павлович уже забирался в кабину И-180.

В. К. Коккинаки, проводивший в тот день испытания ильюшинского самолёта, рассказывал впоследствии, что он встретил Чкалова далеко за пределами аэродрома на высоте 2000–2500 м. Заходя на посадку, Чкалов, как всегда, убрал газ, сбавив обороты двигателя до минимума. Однако в данном случае, возможно, из-за отсутствия на самолёте автомата изменения шага винта, выполненный им расчёт захода на посадку оказался неточным и, видя, что он не дотягивает до края аэродрома, Чкалов попытался вновь прибавить обороты двигателя, о чём свидетельствовал виденный многими очевидцами чёрный дым, появившийся за самолётом. При этом то ли от переохлаждения на морозе работавшего на малых оборотах двигателя, то ли от слишком резкого движения РУД (что естественно при таких обстоятельствах), но двигатель «не забрал», и Чкалов врезался в склад металлоизделий на краю аэродрома.

Что касается возможного переохлаждения двигателя, то бортмеханик 1 класса А. М. Захаренко, готовивший «Нортроп» для тренировочного полёта Чкалова, пишет в своих воспоминаниях: «Самолёты И-180 и «Нортроп» имели большое сходство в моторных установках: и М-88 на И-180, и «Райт Циклон» «Нортропа» были двухрядными звёздами воздушного охлаждения. Ни на первом, ни на втором в тот день не стояли жалюзи. Три полёта совершил в этот трагический день «Нортроп». И в двух случаях – когда лётчики не были предупреждены механиком-мотористом об особенностях эксплуатации мотора – застывал мотор при планировании на посадку из-за отсутствия жалюзи… Как мне впоследствии стало известно от работников нашего отдела М. Сычёва и В. Барского, Валерий Павлович интересовался у них, сколько времени потребуется на установку жалюзи. Ответ был неопределённым: часа два-три, может, больше. Валерий Павлович понял, что в этом случае назначенный полёт может не состояться, так как в зимнее время темнеет рано. И он решил не подводить конструктора и рабочих и лететь без жалюзи…»

Откровенный приказ наркома

К сожалению, то, что произошло со Чкаловым, не было единичным случаем. Чтобы спасти людей от безумия безответственности, нужны были какие-то крутые меры. Видимо, на это и был рассчитан следующий документ, отражавший последнюю точку терпения. Этот документ уже упоминался. Однако, чтобы беглое упоминание о нем не вызывало подозрений и вопросов, привожу его без сокращения существенных мест.

ПРИКАЗ О МЕРАХ ПО ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ АВАРИЙНОСТИ В ЧАСТЯХ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ РККА

№ 070

4 июня 1939 г.

16–17 мая с.г. Главный военный совет Рабоче-Крестьянской Красной Армии с участием военных советов и командующих воздушными силами ЛBO, БОВО, КОВО, ХВО, военных советов АОН, специально вызванных командиров и комиссаров авиабригад, авиаполков и эскадрилий заслушал и обсудил доклад начальника Военно-Воздушных Сил РККА о мерах борьбы с катастрофами и летными происшествиями и об улучшении организации летной подготовки в Военно-Воздушных Силах.

В результате обсуждения этого вопроса Главный военный совет устанавливает:

Число летных происшествий в 1939 году, особенно в апреле и мае месяцах, достигло чрезвычайных размеров. За период с 1 января до 15 мая произошло 34 катастрофы, в них погибло 70 человек личного состава. За этот же период произошло 126 аварий, в которых разбит 91 самолет. Только за конец 1938 и в первые месяцы 1939 гг. мы потеряли 5 выдающихся летчиков – Героев Советского Союза, 5 лучших людей нашей страны – тт. Бряндинского, Чкалова, Губенко, Серова и Полину Осипенко.

Эти тяжелые потери, как и подавляющее большинство других катастроф и аварий, являются прямым результатом:

а) преступного нарушения специальных приказов, положений, летных наставлений и инструкций;

б) крайне плохой работы командно-политического состава воздушных сил и военных советов округов и армий по воспитанию летно-технических кадров авиачастей;

в) плохо организованной и еще хуже проводимой плановости и последовательности в учебно-боевой подготовке авиационных частей;

г) неумения старших начальников и комиссаров наладить летно-техническую подготовку с каждым экипажем и летчиков в отдельности в соответствии с уровнем их специальных познаний, подготовленности, индивидуальными и специфическими их способностями и качествами;

д) все еще неудовлетворительного знания личным составом материальной части и, как следствие этого, плохой ее эксплуатации и

е) самое главное, недопустимого ослабления воинской дисциплины в частях Военно-Воздушных Сил и расхлябанности, к сожалению, даже среди лучших летчиков, не исключая и некоторых Героев Советского Союза.

Подтверждением всего сказанного служит буквально всякая катастрофа и происшествие, так как при самом беглом ознакомлении с ними, как правило, причиной является или недисциплинированность и разболтанность, или невнимательное и недопустимо халатное отношение к своим обязанностям летно-подъемного и технического состава.

Вот наиболее тяжелые катастрофы и аварии за последнее время.

1. В конце прошлого года в полете на место посадки экипажа самолета «Родина» произошло столкновение двух самолетов «Дуглас» и ТБ-3, в результате чего погибло 15 человек. В числе погибших был и командующий воздушными силами 2-й Отдельной Краснознаменной армии комдив Сорокин и Герой Советского Союза комбриг Бряндинский.

Командующий воздушными силами 2 ОКА Сорокин без какой бы то ни было надобности и разрешения центра, но с согласия командования 2 ОКА вылетел на ТБ-3 к месту посадки самолета «Родина», очевидно, с единственной целью, чтобы потом можно было сказать, что он, Сорокин, также принимал участие в спасении экипажа «Родина», хотя ему этого никто не поручал и экипаж «Родина» уже был обнаружен.

Вслед за Сорокиным на «Дугласе» вылетел Бряндинский, который также не имел на то ни указаний, ни права, целью которого были, очевидно, те же мотивы, что и у Сорокина.

Оба эти больших авиационных начальника, совершив проступок и самовольство, в дополнение к этому в самом полете проявили недисциплинированность и преступную халатность в летной службе, результатом чего и явилось столкновение в воздухе, гибель 15 человек и двух дорогостоящих самолетов.

2. Герой Советского Союза, известный всему миру своими рекордными полетами, комбриг В. П. Чкалов погиб только потому, что новый истребитель, который комбриг Чкалов испытывал, был выпущен в испытательный полет в совершенно неудовлетворительном состоянии, о чем Чкалов был полностью осведомлен. Больше того, узнав от работников НКВД о состоянии этого самолета, т. Сталин лично дал указание о запрещении т. Чкалову полетов впредь до полного устранения недостатков самолета, тем не менее комбриг Чкалов на этом самолете с не устраненными полностью дефектами через три дня не только вылетел, но начал совершать свой первый полет на новом самолете и новом моторе вне аэродрома, в результате чего, вследствие вынужденной посадки на неподходящей захламленной местности, самолет разбился и комбриг Чкалов погиб.

3. Герой Советского Союза заместитель командующего ВВС БОВО полковник Губенко, прекрасный и отважный летчик, погиб потому, что производил на И-16 полет высшего пилотажа на недопустимо низкой высоте. Полковник Губенко, невзирая на свой высокий пост заместителя командующего воздушными силами военного округа, невзирая на то, что еще накануне своей гибели, проводя совещание с подчиненными ему командирами авиабригад по вопросам аварийности в воздушных силах, сам указывал на недисциплинированность как главную причину всех несчастий в авиации, допустил лично недисциплинированность, граничащую с преступлением. Полковник Губенко обратился к командующему войсками БОВО командарму 2 ранга т. Ковалеву с просьбой разрешить ему полеты высшего пилотажа с использованием взлетных полос. Командующий Белорусским особым военным округом командарм 2 ранга т. Ковалев категорически запретил полковнику Губенко летать. И все же Губенко не только грубо нарушил прямой приказ своего высшего и прямого начальника, но одновременно нарушил все приказы и наставления по полетам, начав высший пилотаж на недопустимо низкой высоте.

4. Два Героя Советского Союза – начальник летной инспекции ВВС комбриг Серов и инспектор по технике пилотирования МВО майор Полина Осипенко погибли потому, что организация тренировки по слепым полетам на сборах для инспекторов по технике пилотирования, начальником которых являлся сам комбриг Серов, не была как следует продумана и подготовлена, а главное, полет комбрига Серова и майора Полины Осипенко, выполнявших одну из первых задач по полету под колпаком, производился на высоте всего лишь 500–600 метров вместо установленной для этого упражнения высоты не ниже 1000 метров. Это безобразное, больше того, преступное нарушение элементарных правил полетов, обязательных для каждого летчика, и начальников в первую голову, и явилось роковым для Серова и Полины Осипенко.

Этот последний случай, так же как и случай гибели Героя Советского Союза Губенко, является ярким свидетельством того, что нарушение правил полетной работы не может пройти безнаказанно ни для кого, в том числе и для самых лучших летчиков, каковыми в действительности и являлись погибшие товарищи Губенко, Серов и Полина Осипенко.

5. Однако недисциплинированность и распущенность настолько вкоренились среди летчиков, так велика эта болезнь, что, невзирая на частые и тяжкие катастрофы, результатом которых является гибель лучших наших людей, невзирая на это, всего лишь месяц примерно тому назад два Героя Советского Союза – командующий ВВС МВО комбриг Еременко и его заместитель полковник Осипенко в неурочное время вздумали произвести «показательный» воздушный бой над люберецким аэродромом и произвели его на такой недопустимо низкой высоте, позволили себе такое нарушение всех установленных правил и приказов, что только благодаря счастливой случайности этот, с позволения сказать, «показательный» бой закончился благополучно. Однако такие «показательные» полеты показывают лишь, что источником недисциплинированности, расхлябанности, воздушного лихачества и даже хулиганства являются не всегда худшие летчики и рядовые работники авиации. Вдохновителями и образцом недисциплинированности, как это видно из приведенных фактов, бывают и большие начальники, на обязанности которых лежит вся ответственность за воспитание летчиков и руководство их работой, которые сами обязаны быть и непременно образцом и примером для подчиненных.

6. Ко всему сказанному необходимо отметить, что культурность летно-подъемного состава нашей авиации продолжает оставаться на весьма низком уровне. Замечание т. Сталина, сделанное им на заседании Главного военного совета о том, что законы физики, механики и метеорологии летно-техническим составом плохо усвоены, их, этих законов, многие не знают, с этими законами природы не всегда и не все летчики считаются – это указание т. Сталина исключительно правильно определяет физиономию большого числа летно-подъемного и технического состава воздушных сил. Оно бьет прямо в цель.

У нашего летного состава не хватает постоянной, не показной, а подлинной внутренней подтянутости и внимания к своему делу, особенно в воздухе, где необходима высокая дисциплина, где летчик, штурман, радист, стрелок, бортмеханик обязаны быть всегда начеку, внутренне собранными, внимательными ко всему, что относится и к технике, к полету в целом. В полете летчик должен быть полностью внутренне отмобилизованным.

Если хорошим безаварийным паровозным машинистом может быть только человек организованный, внимательный, знающий и любящий свое дело, то насколько же повышаются требования к летчику, который управляет не паровозом, движущимся по рельсам, а современным могущественным летным аппаратом, заключающим в себе сотни и тысячи механических лошадиных сил и развивающим огромную скорость в полете.

Все эти азбучные истины, к сожалению, забываются нашими летчиками, и за это многие из них платятся своей жизнью. И что самое тяжелое, старые, испытанные мастера летного дела не борются с отрицательными явлениями среди своих молодых сотоварищей и тем самым поощряют молодняк на поступки, совершенно нетерпимые в рядах бойцов нашей авиации.<…> Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза К. Ворошилов.

Документ, свидетельствующий, что Берия пытался спасти Чкалова от авиакатастрофы.

Глава 9
Сталин и Королев

Я бросил все. И, не зная ни дня, ни ночи, отдал раскрытию тайн Сергея Павловича Королева много месяцев. (Говорю это не ради красного слова – так было.) И вот, когда передо мной открылись лица живых людей, каждое со своим воспоминанием, и ожившие благодаря им буквы множества мертвых документов, я вдруг увидел: каким(!) был Королев. И понял, что надо еще решиться, чтобы все это писать… Ведь он не только космический гений, но и – для большинства – нечто святое! Однако не мог же я писать полуправду? И я решил: будь, что будет, но расскажу все, как было…

За изложенное здесь обязан другу Королева академику Борису Евсеевичу Чертоку и космонавтам: Алексею Леонову, Константину Феоктистову, Виталию Севастьянову и Валентине Терешковой. Не все в их и в рассказах других об одних и тех же событиях совпадает. Но, когда все объединяешь и начинаешь сопоставлять, вырисовывается такая картина, про которую категорически уже не скажешь, что в ней концы с концами не сходятся.

Королев в Сталине не ошибся

Впервые Сталин обратил внимание на имя «Сергей Павлович Королев» в начале 30-х. Случилось это в связи с затягиванием вопроса организации Реактивного института – предтечи первого космического центра в СССР. Создать Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ) запланировали еще 3 марта 1932 года на совместном совещании начальников управлений Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), Газодинамической лаборатории (ГДЛ) и Группы изучения реактивного движения (ГИРД). Прошел год, но М. Н. Тухачевскому, председательствовавшему на том совещании, так и не удалось осуществить задуманное. И тогда 20 апреля 1933 года ГИРДовцы (а начальником ГИРД был Королев) написали письмо Сталину.

Космонавту Алексею Леонову (благодаря которому я это знаю) от дочери Королева известно, что в письме ГИРДовцы говорили о тяжелом положении, в котором оказалась их Группа, и просили ускорить организацию Реактивного института, а пока – оказать

ГИРД помощь деньгами, материалами и оборудованием. «В очень недалеком будущем, – писали ГИРДовцы Сталину, – можно ожидать осуществления снарядов с дальностью метания порядка несколько тысяч километров с несением не только боевой, но и живой нагрузки». Речь шла о возможности летать за пределами атмосферы, иначе говоря, в безвоздушном космическом пространстве. Шел 1933 год, т. е. это заявление было сделано за год до рождения Гагарина и за 24 года до вывода на орбиту первого Искусственного Спутника Земли!

В ответ ГИРД вскоре получила ощутимую материальную поддержку: новые станки и грузовик; сотрудников поставили на спецобслуживание в соседнюю столовую Наркомата сельского хозяйства; штат усилили несколькими инженерами; но самое главное – через пять месяцев состоялось открытие Реактивного института.

Нацеленный с 1931 года на космос Королев таким образом добился своего. Сам же Сергей Павлович считал, что если бы его единомышленником не стал тогда такой влиятельный человек, как зампред Реввоенсовета (РВС) М. Н. Тухачевский, дело с Реактивным институтом могло бы затянуться на неопределенный срок. Именно Тухачевский, заряженный идеями, делами и энтузиазмом Королева, сумел заразить Сталина фантастическими королевскими проектами. Трудно поверить, но даже в те годы сторонников подобных фантазий принимали, по меньшей мере, за чудаков. Как бы там ни было, но в конце концов именно эти три «чудака» (Королев, 1906–1966, Тухачевский, 1893–1937 и Сталин, 1879–1953) больше других сделали для организации (именно организации) советской космической программы. Их научными предшественниками были: Н. И. Кибальчич (1853–1881), К. Э. Циолковский (1857–1935) и Ф. А. Цандер (1887–1933). Но главная заслуга в том, что Россия первой прорубила окно во Вселенную, принадлежит Королеву и Сталину. Об этом свидетельствует и дочь Королева Наталия Сергеевна: «Всем известно, как много значило в те годы слово Сталина. Отец как конструктор надеялся на его поддержку и не ошибся… Рассказ отца врезался мне в память».

… Когда до Сталина дошла секретная записка из РККА и письмо ГИРДовцев о возможностях реактивной техники и о тупиках, в которые заходят ее разработки и испытания из-за чиновничьей волокиты, он, по свидетельству замначальника Управления военных изобретений Я. М. Терентьева, тут же вызвал к себе с докладом и объяснениями Тухачевского и замнаркома тяжелой промышленности И. П. Павлуновского. Решение о Реактивном институте было принято и направлено в Совнарком СССР на исполнение немедленно.

Вскоре после вмешательства Сталина 21 сентября 1933 года Тухачевский подписывает приказ № 0113 РВС о создании РНИИ в системе Наркомата по военным и морским делам СССР. А Постановлением Совета Труда и Обороны № 104 СС от 31 октября 1933 года за подписью В. М. Молотова организация Реактивного института возлагается на Наркомат тяжелой промышленности. Так новому делу дается большой ход и государственный масштаб. Королев сразу оценивается руководством страны как весьма зрелый и перспективный человек. Ему присваивается звание военного инженера, соответствующее уровню современного генерал-лейтенанта. Справка от 9 декабря 1933 года удостоверяет, что С. П. Королев действительно является заместителем начальника института с окладом 700 рублей. О таких деньгах тогда можно было только мечтать. Между тем Королеву не было и 27 лет.

Но, как это чаще всего бывает, неожиданные взлеты таят в себе еще более неожиданные падения. И только тот, кто способен не падать духом, достигает еще больших вершин. Это про Королева… Второе пересечение его деятельности с деятельностью Сталина оказалось для него тяжелейшим испытанием… Сталина Королев ценил всегда, но, пройдя через все испытания, он, как это ни странно, только утвердился в своем отношении. И когда объявили о смерти Сталина, переживал так, словно потерял лучшего друга. Об этом свидетельствуют его письма-дневники.

1953 год. 5 марта: «Тревога не оставляет сознание ни на минуту. Что же с ним будет и как хочется, чтобы все было хорошо».

6 марта: «Умер наш товарищ Сталин… Так нестерпимо больно на сердце, в горле комок и нет ни мыслей, ни слов… В самые трудные минуты жизни всегда с надеждой и верой взоры обращались к товарищу Сталину… Его великим вниманием была согрета любая область нашей жизни и работы…»

7 марта: «Не могу ни за что взяться и собраться с мыслями».

8 марта: «Как страшно тяжело на сердце».

9 марта: «Как страшно тяжело… Наш товарищ Сталин всегда будет вечно жить с нами».

То же самое слышала от Королева его дочь. Но вот что она не могла понять: «Отец глубоко переживал смерть Сталина. Так же, как многие другие, он не видел его вины в изломах собственной судьбы… И это писал и говорил человек, прошедший сталинские тюрьмы и лагеря, насильственно оторванный от любимой работы и семьи более чем на шесть долгих лет…»

Да! Королев был в числе жестоко репрессированных в 30-е годы. Однако, когда докапываешься до оснований его ареста, полностью осознаешь причины столь уважительного отношения Королева к Сталину. Это, если не закрывать глаза на все(!), что было…

Бухарин и Тухачевский против Королева?

Не успел 26-летний Королев в соответствии с умопомрачительной в его возрасте карьерой надеть генеральскую форму с двумя ромбиками в петлицах, как ему в начале января 1934 года преподнесли новогодний подарок: освободили от должности заместителя начальника РНИИ. По словам дочери, «приказ об освобождении и одновременной ликвидации своей должности отец впервые увидел на доске объявлений…»

К этому приказу приложили руки заведовавший научно-техническими делами ВСНХ СССР Н. И. Бухарин и М. Н. Тухачевский. По договоренности с ними не переносивший Королева начальник РНИИ И. Т. Клейменов сократил начинающего «организатора космических полетов» до «старшего инженера бригады Е. С. Щетинкова», чтобы не устраивал непримиримых выяснений отношений с руководством. Вдобавок ко всему 11 января 1934 года приказом по личному составу РККА Королева уволили с действительной военной службы в резерв. Но это было только начало самой черной полосы в его жизни, продлившейся около 10 лет.

…В те времена было в порядке вещей писать друг на друга жалобы и доносы. Это настолько вошло в «политическую моду», что, согласно выводам А. Н. Яковлева, председателя комиссии по реабилитации жертв незаконных репрессий, писали друг на друга почти все. Не обошла эта «болезнь» и молодого Королева. Вот слова из его жалобы Тухачевскому на начальника Клейменова от 29 мая 1934 года: «Клейменов не успокаивается и ставит вопрос перед командованием Управления РККА о моем исключении из рядов резерва РККА. Когда это не получается, он ставит вопрос о том, что он не может работать в одном учреждении со мною (хотя сейчас мы непосредственно по работе не связаны)…» То ли жалоба достигает цели, то ли все происходит согласно принципу «разделяй и властвуй», но Клейменов, оставшись начальником, на время успокоился (и даже дал Королеву рекомендацию в партию), а затем вообще «загремел» как «враг народа» и был расстрелян, успев, правда, перед расстрелом «разоблачить» Королева как своего сообщника.

Примером другого обращения является жалоба Королева от 19 апреля 1938 года на новое начальство института в Октябрьский райком партии: «Мне он (арестованный Клейменов, – НАД.) очень много сделал плохого, и я жалею, что взял у него рекомендацию… Встал вопрос вообще о возможности моей работы в институте. Директор института т. Слонимер дал мне срок до 1 мая 38 г., после чего он собирается уволить меня… Так продолжаться дальше не может: или же я действительно должен оставить институт в угоду Костикову… или обстановка д. б. изменена». На этот раз жалоба не прошла – райком вернул ее для разбирательства в институт фактически тем, на кого жаловался Королев. В чью пользу заканчиваются такие разбирательства – ясно без слов.

Положение Королева в институте становится угрожающим. А тут еще одна за одной неудачи. «Так, – по рассказу дочери, – 13 мая 1938 года при испытаниях двигательной установки ракеты произошел взрыв. Для выяснения причин аварии создали комиссию… 27 мая проводились испытания, предусматривавшие сброс макета ракеты с самолета. Экипаж из пяти человек, в том числе отец, оказался в аварийной ситуации. Все обошлось, но снова образовали комиссию, снова состоялся разбор причин с обвинениями конструктора – моего отца, нервы которого и так были на пределе. 29 мая отец проводил на стенде опыты с двигательной установкой, отремонтированной после взрыва ракеты. А. В. Палло говорил, что, проверяя в тот день вместе с механиками соединения трубопроводов, он не смог добиться необходимой герметичности и предложил отцу изменить конструкцию уплотнения, а до этого отказаться от испытаний. Отец очень рассердился и, сказав, что обойдется без помощников, ушел на стенд. Все случилось так, как и предвидел А. В. Палло: силой давления из соединения вырвало трубку, конец которой ударил отца по голове. Окровавленный, он, шатаясь, вышел во двор, прикрывая рану носовым платком, упал, потом поднялся… Вызвали «скорую помощь»… Отец получил сотрясение мозга, а в темено-височный области – ушибленную, но без повреждения кости, рану. Лишь по счастливой случайности остался жив… В больницу к нему приехал А. В. Палло. Отец сразу признал, что тот был прав, предупреждая его об опасности».

Короче, с Королевым едва не случилось то, что в конце того же 38 года произошло с Чкаловым, который, зная о недоделках в новом самолете, все-таки отправился в неконтролируемый испытательный полет и… разбился, чудом избежав падения на жилые дома. Из-за гибели Чкалова многие руководители надолго, а кое-кто и навсегда лишились свободы.

После всего происшедшего в мае 1938 года Королев, по воспоминаниям матери, хорошо представляя, что его ждет, сказал: «Ну вот, дорогие мои старики… Клейменов арестован, Лангемак арестован. Глушко арестован. Теперь очередь за мной!»

Так оно и вышло. Однако, если арестованные Клейменов и Лангемак, бесспорно, были людьми Тухачевского, действительно настроенного против Сталина, о чем в 2004 году сообщили «Известия», основываясь на воспоминаниях родных и близких Тухачевского, то Королев отчетливо осознавал, что его посадят прежде всего за ущерб, нанесенный им государственному карману скоропалительными испытаниями. Действительно, ничем другим, как азартом желания поскорее достичь нужных результатов, спешку Королева в этих дорогостоящих испытаниях не объяснить. Конечно, и Королев, по признанию его первой жены, обсуждал с коллегами у себя дома причины и правомерность объявления Тухачевского врагом народа. Но не за это, точнее, не столько за это, сколько за то, что он, Королев, угробил своими явно неподготовленными экспериментами огромные народные деньги, нависла над ним угроза ареста. Дорого стоившие обществу авантюрные ракетные испытания Королева, разумеется, в какой-то мере, можно оправдать тем, что в интересах дела молодой конструктор еще «страдал» мальчишеством, торопясь получить результат так же, как нетерпеливый подросток желает опробовать велосипед с неприкрученными до конца колесами. Вместе с тем Королев неоднократно включал в производственный план РНИИ то, чего делать не собирался, и предполагал использовать отпущенные под это деньги на другое дело, которое финансировать бы не стали. Эти «ходы» и «хитрости» и довели его до ареста, хотя такое «вредительство» Королева предпринималось им явно на благо общества, так сказать, с прицелом на будущее.

За что был осужден Королев

За что был осужден Королев? За дело и… не за дело. Не за дело… в том смысле, что сознательным вредителем, работавшим по заданию антисоветской организации, он, несомненно, не был. А за дело… в том смысле, что у него все время не хватало терпения дождаться хотя бы минимально необходимой обоснованной готовности испытаний, как это было, например, 29 мая 1938 года, когда он чудом не погиб сам и не погубил предупреждавших его о неготовности оборудования людей. У него тогда вошла уже в систему «российская болезнь» начинать опыты с существенными недоработками, полагаясь на авось. Забегая вперед, скажу, что после уроков тюрьмы и Колымы он не только во многом избавился от этой «болезни» сам, но и добивался, чтобы ею не «болели» другие, приговаривая: «Помните, братцы, мы тратим страшные деньги. После таких неудач ничего не стоит «пришить» нам политическое дело – сознательную экономическую диверсию. Я эти штуки знаю…» Говоря это, Королев не мог не помнить, как в заключении ученые других направлений вычитывали ему: «Вы со своими лунными проектами пускали деньги на ветер – вот нас и пересажали за ваши фокусы».

Впрочем, один из первых Героев Советского Союза Николай Петрович Каманин, работавший бок о бок с Сергеем Павловичем в последние годы его жизни, осенью 1964 года записал в своем дневнике: «Люди чувствуют: Королев зарывается и не хочет понять, что главная причина недостатков и промахов – в отсутствии твердого плана, в спешке и бессмысленном дерганье исполнителей». Выходит, в Королеве, тогда уже доказавшем свои силы в покорении космоса, при неудачах вновь начинал срабатывать тот самый рецидив, который довел его до тюрьмы в 38-м.

Если все это основательно усложняло положение Королева после всемирного успеха его космических проектов в 60-е, то понятно, чем грозили ему аварии и взрывы, превращавшие в ничто десятки тысяч рублей, в те годы, когда страна, будучи предельно нищей, все-таки выделяла на испытания его изобретений чуть ли не последние деньги с готовностью жить впроголодь, но так, чтобы через две пятилетки зажить по-человечески. Или, как говорили тогда, мы сделаем за 10 лет то, что другие делали за 100, или попадем в рабство и погибнем. Не погибли, потому что сделали так, как задумали, потому что большинство понимало, что нельзя допустить, чтобы господствовала так любимая в наши дни отговорка: хотели, как лучше, а получилось, как всегда…

Чтобы иметь представление, что это были за деньги, за безответственную трату которых Королеву дали срок (в Приговоре Суда называется цифра 120 тысяч рублей), достаточно сказать на какие средства тогда жили обыкновенные люди, в том числе – и сам Королев, когда был студентом. Перебиваясь с хлеба на воду, в Киеве он снимал за 8 рублей в месяц койку в общежитии и не знал, где взять 25 рублей на ботинки. В течение суток до и после учебы приходилось подрабатывать: крыть институтскую крышу, работать в порту и на вокзале грузчиком… Вот как Королев писал про это матери: «Встаю рано утром, часов в пять. Бегу в редакцию, забираю газеты, и потом бегу на Соломенку, разношу. Так вот зарабатываю восемь карбованцев…» Стало быть, цену своим деньгам Королев знал с юности, а вот узнать цену народным, к сожалению, научила его Колыма.