Текст книги "1812. Великий год России (Новый взгляд на Отечественную войну 1812 года)"
Автор книги: Николай Троицкий
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Русская артиллерия почти не уступала французской ни количественно (1102 орудия на западной границе против 1372 у Наполеона), ни качественно, но это было достигнуто крайним напряжением сил и средств, с вопиющими издержками. Достаточно сказать, что в 1811 г. из 60 орудий, отлитых на Гороблагодатских заводах, 57 «были забракованы прямо на месте»[314]314
Сперанский В.Н. Военно-экономическая подготовка России к борьбе с Наполеоном в 1812–1814 гг. Автореф. дис. канд. ист. паук. Горький, 1968. С. 17.
[Закрыть].
Зато обеспечить армию продовольствием царизм не смог, несмотря ни на какие издержки, главным образом по причине такого неизбывного для феодальной России бедствия, как всеобъемлющее и неистребимое казнокрадство. «Интендантская часть была поставлена из рук вон плохо, – писал о России 1812 г. Е.В. Тарле. – Воровство царило неописуемое» (32. Т. 7. С. 505). Характерный пример такого воровства приводил А.П. Ермолов. Летом 1812 г. в Поречье провиантский комиссионер доложил Барклаю де Толли, будто он сжег все оплаченное казной продовольствие для 1-й армии, чтобы не оставлять его французам. В действительности же он ничего даже не заготовил – просто сжег пустые склады (магазины), а деньги из казны положил себе в карман. Ермолов, узнав об этом, сказал Барклаю: «За столь наглое грабительство достойно бы, вместе с магазином, сжечь самого комиссионера» (15. С. 148). «Столь наглое грабительство» было тем более нетерпимо, что армейские кассы и без того хронически страдали от безденежья. 13 апреля 1812 г. Барклай писал Царю: «Не имею при армии ни копейки денег» (26. Т. 6. С. 2).
В организации русских войск и в управлении ими до 1806 г. тоже господствовала старая феодальная система, которую называют павловской или фридриховской, поскольку Павел I заимствовал ее у Фридриха II. «Русские прусских всегда бивали, что ж тут перенять?» – возмущался в 1797 г. А.В. Суворов[315]315
А.В. Суворов. Документы. Т. 3. М. 1952. С. 570.
[Закрыть]. Только после Аустерлица царизм отказался от фридриховской системы, однако ударился в другую крайность, занявшись не только переустройством, но даже переодеванием русской армии на французский лад. «Мы здесь все перефранцузили, не телом, а одеждой – что ни день, то что-нибудь новое», – писал в декабре 1807 г. из Петербурга генерал Н.Н. Раевский[316]316
Архив Раевских. Т. 1. СПб., 1908. С. 66.
[Закрыть]. В январе 1808 г. посол Франции при русском дворе А. Коленкур доносил Наполеону: «Все на французский образец – шитье у генералов, эполеты у офицеров… ученье тоже французское» (7, T. 1. С. 213). Злые языки «по поводу эполет с насмешкой говорили, что теперь Наполеон сидит на плечах у всех русских офицеров»[317]317
Шильдер Н.К. Император Александр I: Его жизнь и царствование. Т. 2. СПб., 1904. С. 216.
[Закрыть]. Главное, у Наполеона была заимствована организационная структура армии с разделением ее на корпуса, дивизии, бригады, причем каждая дивизия включала в себя части всех родов войск. Поскольку французская система военной организации была тогда лучшей в мире, такое заимствование оказалось полезным для русской армии.
Новая система была закреплена в так называемом «Учреждении для управления большой действующей армией» от 8 февраля 1812 г. Этот документ, выработанный комиссией под председательством М.Б. Барклая де Толли, как никогда в России, усиливал власть главнокомандующего.
Он гласил, что отныне главнокомандующий «представляет лицо Императора и облекается властью его Величества», и только присутствие в армии самого «Величества» слагало с главнокомандующего начальство над армией, если высочайше не объявлялось, что «главнокомандующий оставляется в полном его действии»[318]318
ПСЗ. Т. 32. С. 43, 44.
[Закрыть]. Тем самым в русской армии учреждалось почти такое же единоначалие, как и в армии Наполеона.
Перенимался с 1806 до 1812 г. и боевой опыт Наполеона. Летом 1810 г. было разослано по войскам «Наставление в день сражения его императорско-королевского величества Наполеона I», которое поощряло воинскую инициативу генералов, офицеров и солдат, их умение «действовать по обстоятельствам каждому». «Наставление это перечитывалось и изучалось в войсках», – отмечал Н.Ф. Дубровин[319]319
Дубровин И.Ф. Указ. соч. С. 484–485.
[Закрыть]. Перед самой войной Барклай де Толли начал вводить и собственные новые правила и наставления («Воинский устав о пехотной службе», «Общие правила для артиллерии в полевом сражении», «Наставление господам пехотным офицерам в день сражения»)[320]320
Богданов А.П. Указ. соч. С. 126–131.
[Закрыть], которые если и не заменяли полностью павловские уставы, то дополняли их наполеоновскими, а точнее даже, суворовскими требованиями. Ведь опыт Наполеона потому так легко усваивался на русской почве, что многое в нем (с точки зрения «науки побеждать») как бы воскрешало заветы Суворова.
Конечно, усвоение наполеоновского опыта к 1812 г. сделало русскую армию значительно сильнее, но главные источники ее силы заключались не в каких бы то ни было заимствованиях со стороны, а в ней самой. Уступая противнику в одних компонентах, русская армия в других была равна ему или даже превосходила его. Во-первых, она имела не меньший боевой опыт. Ее костяк составляли еще «чудо-богатыри» Суворова, ветераны войн с Францией (1805–1807 гг.), Турцией (1806–1812 гг.), Швецией (1808–1809 гг.). Боевые качества русского солдата извечно были выше всяких похвал. Барклай де Толли со всей определенностью заявил Царю 21 августа 1812 г.: «Рядовой солдат армии Вашего Императорского Величества, несомненно, лучший в мире»[321]321
Военный сб. 1903. № 11. С. 257.
[Закрыть]. К такому же мнению склонялись француз А.Ф. Ланжерон, перешедший на русскую службу, и английский генерал Р. Вильсон – автор книги о русской армии, где, в частности, подмечено: «Русский солдат хотя и родился в рабстве, но дух его не унижен»[322]322
Вильсон Р. Краткие замечания о свойствах и составе русского войска. СПб., 1812. С. 14. Ср.: Лонжерон А.Ф. Русская армия в год смерти Екатерины II // Русская старина. 1895. № 5. С. 199.
[Закрыть]. Эту книгу Вильсона Наполеон, между прочим, взял с собой в поход на Россию[323]323
Chuguet А. 1812: La Guerre de Russie. Notes et documents. V. 3. P., 1912. P. 3.
[Закрыть].
Русский солдат всегда отличался храбростью, стойкостью, выносливостью и, в чем он привык быть сильнее любого врага, мощью штыкового удара. Герой Бородина унтер-офицер Тихонов говорил: «Француз храбр. Под ядрами стоит хорошо, на картечь идет смело, против кавалерии держится браво, а в стрелках ему равного не сыщешь. А вот на штыки, нет, не горазд»[324]324
ЧОИДР. 1872. Кн. 1. C. 116.
[Закрыть].
Русский командный состав, хотя в целом он и уступал наполеоновскому, был представлен к началу войны 1812 г. не только высокородными и чужеземными посредственностями, но и талантливыми генералами, которые могли поспорить с маршалами Наполеона. Первыми в ряду таких генералов (не считая оказавшегося в начале войны не у дел М.И. Кутузова) стояли Барклай де Толли и Багратион.
Командующий 1-й армией Михаил Богданович Барклай де Толли (1761–1818) – потомок шотландских дворян, эмигрировавших в XVII в. в Лифляндию, сын бедного армейского поручика – не имел ни помещичьих капиталов[325]325
В прошении на имя Царя об отставке 19 ноября 1812 г. Барклай писал: «Крестьян за собою не имею» (РГИА Ф. 1409, оп. 1, д. 69. ч. 1, л. 12).
[Закрыть], ни придворных связей, а достиг высших генеральских чинов и должности военного министра благодаря своим дарованиям, трудолюбию и (с 1807 г.) доверию, которое неожиданно возымел к нему и сохранял вплоть до 1812 г. лицемерный по натуре Александр I.
«Мужественный и хладнокровный до невероятия» воин (13, С. 529), дальновидный и осмотрительный стратег, «человек с самым благородным, независимым характером… в высшей степени честный и бескорыстный»[326]326
Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Т. 2. Иркутск, 1982.
[Закрыть], хотя внешне слишком холодный и замкнутый, «великий муж во всех отношениях», как отзывался о нем декабрист А.Н. Муравьев[327]327
Декабристы. Новые материалы. М., 1955. С. 171.
[Закрыть], Барклай, однако, слыл в представлении многих современников, а также историков и «нерешительным», и «ограниченным» (16. С. 119, 132, 209–210; 18. С. 81)[328]328
Муравьев Н.Н. Записки // Русский архив. 1885. № 9. С. 81; Колюбакин Б.М. 1812 год // Русская старина. 1912. № 6. С. 475; Ростунов И.И. П.И. Багратион. М., 1957. С. 220; Гарнич Н.Ф. Указ соч. С. 100.
[Закрыть]. Но, несмотря на все метаморфозы его прижизненной и посмертной славы, он еще в XIX в. заслужил признание величайших умов России и Запада. По мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, Барклай де Толли «был бесспорно лучший генерал Александра»[329]329
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 14. С. 94.
[Закрыть]; а на взгляд А.С. Пушкина, «стоическое лицо Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории» (28. Т. 10. С. 217).
Военачальником совсем иного склада ума, характера, темперамента, происхождения был командующий 2-й армией князь Петр Иванович Багратион (1765–1812) – отпрыск царской династии Багратионов в Грузии, потомок Давида Строителя, правнук царя Вахтанга VI, любимый ученик и сподвижник Суворова – «генерал по образу и подобию Суворова», как его называли (26. Т. 16. С. 28). Стремительный и неустрашимый, с открытой, пылкой и щедрой душой, он к 1812 г. был самым популярным из русских генералов не только в России, но и за границей. «Краса русских войск», – говорили о нем его офицеры[330]330
Волконский С.Г. Записки. СПб., 1901. С. 38.
[Закрыть]. Г.Р. Державин многозначительно «уточнил» его фамилию: «Бог-рати-он»[331]331
Державин Г.Р. Соч. Т. 2. СПб., 1865. С. 579.
[Закрыть]. Наполеон в разговоре с А.Д. Балашовым заявил, что из русских полководцев «лучше всех Багратион» (14. С. 31).
Недостаток образования и, может быть, избыток темперамента помешали Багратиону стать крупным стратегом. Даже его почитатель Денис Давыдов признавал, что он «был весьма мало сведущ в правилах высшей военной науки»[332]332
Давыдов Д.В. Соч. Т. 1. СПб., 1893. С. 133.
[Закрыть]. Зато в России 1812 г. он не имел себе равных как тактик, мастер атаки и маневра, кумир солдат, воин до мозга костей: за 30 лет он отличился в 20 походах и 150 боях.
Отдельными соединениями в армиях Барклая де Толли и Багратиона командовали генералы, уже отменно проявившие себя в многочисленных войнах трех последних царствований.
Командир 7-го корпуса генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский (1771–1829) импонирует нам прежде всего удивительным переплетением своих родственных уз: внучатый племянник Г.А. Потемкина, женатый на внучке М.В. Ломоносова, он был единоутробным братом декабриста В.Л. Давыдова, тестем еще двух декабристов – генералов М.Ф. Орлова и С.Г. Волконского, отцом «декабристки» Марии Волконской, последовавшей за мужем в Сибирь и воспетой А.С. Пушкиным и Н.А. Некрасовым[333]333
Прабабка Ивана Грозного и мать Петра I тоже были из рода Раевских (см.: Модзалевский Б.А. Род Раевских. СПб., 1908).
[Закрыть]. Два сына Раевского тоже были связаны с декабристами.
«Герой, слава русского войска» (28. Т. 9. С. 76), Раевский отличался «красотой характера», редким подбором таких качеств, как благородство, скромность, бескорыстие, доброта (Там же)[334]334
Давыдов Д.В. Соч. Т. 3. С. 109–114.
[Закрыть], и передовыми взглядами, которые сблизили его с декабристами и отдалили от царского двора. Предприимчивый и отважный, любимый солдатами, он стал одним из самых выдающихся героев 1812 г. Наполеон говорил о нем: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы»[335]335
Архив декабриста С.Г. Волконского. Т. I Пг., 1918. С. XV.
[Закрыть]. В память о том, что Раевский сыграл решающую роль в боях с французами в 1812 г. под Смоленском и в 1814 г. под Парижем, его надгробие отмечено такой эпитафией: «Он был в Смоленске щит, в Париже – меч России»[336]336
Орлов М.Ф. Некрология генерала от кавалерии Н.Н. Раевского // Военный журнал. 1832. № 4. С. 163.
[Закрыть].
В первом ряду героев 1812 г., кумиров русской армии, должен быть назван и командир 6-го корпуса генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров (1759–1816) – живое воплощение воинского долга, само вдохновение и натиск при успехе, сама выдержка и стойкость при неудаче. Это он в несчастном сражении под Аустерлицем, когда его попросили уйти из опасного места, напомнив ему о жене и детях, заявил: «Здесь жена моя – честь, дети же мои – войска, мне вверенные!» (25. Т. 3. С. 99). «Про Дохтурова у нас говорили, – вспоминал унтер-офицер Тихонов, – что, коли он где станет, надобно туда команду с рычагами посылать, а так его не сковырнешь»[337]337
ЧОИДР. 1872. Кн. 1. С. 117.
[Закрыть].
Популярнейшим героем 1812 г. стал командир Отдельного казачьего корпуса генерал от кавалерии Матвей Иванович Платов (1751–1818) – легендарный атаман Войска Донского, «вихорь-атаман» и «русский Мюрат», как его называли, дерзкий, напористый, неутомимый. Казак-рубака, без всякого образования, «гунн», по выражению современника[338]338
Свербеев Д.Н. Записки. Т. I. 1899. С. 154.
[Закрыть] (получивший, впрочем, от Оксфордского университета почетный диплом доктора прав), он с того дня, когда на совете перед штурмом Измаила первый сказал Суворову: «Штурмовать!»[339]339
Смирной Н.Ф. Жизнь и подвиги гр. М.И. Платова. Ч. 1. М., 1821. С. 26.
[Закрыть], только и делал, что подтверждал свою репутацию удальца, рожденного для атаки и преследования.
Уже в 1812 г. громко заявил о себе как военачальник, хотя он и занимал почти всю войну только штабные должности, генерал-майор Алексей Петрович Ермолов (1777–1861) – будущий «проконсул» Кавказа, друг и покровитель А.С. Грибоедова и многих декабристов, человек блестящей одаренности, в котором все было крупно – рост, фигура («голова тигра на геркулесовом торсе»: 28. Т. 7. С. 298), ум, память, дар слова, темперамент, сила характера; в одном лице вольнодумец, мудрец, хитрец и храбрец, отказавшийся (как и Н.Н. Раевский) от высочайше пожалованного графского титула[340]340
Карпович Е.П. Титулы в России // Ист. вестник. 1885. № 4. С. 24.
[Закрыть].
Из дивизионных командиров, пожалуй, самым замечательным был в 1812 г. генерал-лейтенант Петр Петрович Коновницын (1764–1822), дивизию которого (3-ю пехотную) Царь перед самой войной назвал «примером целой армии» (26. Т. 12. С. 135). Сам Коновницын впечатляюще сочетал в себе хладнокровие, бесстрашие и скромность, это был один из «тех коренных русских, которые с виду кажутся простаками, а на деле являются героями» (11. С. 36). В том, что два его сына стали декабристами, а дочь (Е.П. Нарышкина) – «декабристкой», не могло не сказаться отцовское влияние.
Были в русской армии 1812 г. и другие незаурядные военачальники: энергичный, хотя и несколько легкомысленный, генерал от инфантерии Михаил Андреевич Милорадович (1771–1825), которому Кутузов говорил: «Ты ходишь скорее, чем летают ангелы» (24. Т. 3. С. 322); упорный и прямодушный генерал-лейтенант Александр Иванович Остерман-Толстой (1770–1857), нравственные достоинства которого ценили Ф.И. Тютчев, А.И. Полежаев, А.И. Герцен; герой суворовской школы и чуть ли не всех войн России своего времени генерал-майор Яков Петрович Кульнев (1763–1812), говаривавший: «Люблю нашу матушку Россию за то, что у нас всегда где-нибудь да дерутся!»[341]341
Отечественная война 1812 г. Атака у Клястиц. Киев, 1912. С. 21.
[Закрыть], и столь же доблестный, но более уравновешенный, буквально царивший в сердцах солдат генерал-лейтенант Дмитрий Петрович Неверовский (1771–1813); великолепный, с феноменальными способностями, артиллерист и разносторонне талантливый человек (знал шесть языков, писал стихи, рисовал) генерал-майор Александр Иванович Кутайсов (1784–1812); пять родных братьев-генералов Тучковых, из которых двое пали при Бородине, третий, тяжело раненный, был взят в плен под Лубино, четвертый больше 10 лет безвинно страдал под следствием[342]342
Тучков П.А. Мои воспоминания о 1812 г. // Русский архив. 1873. № 10. С. 1967.
[Закрыть] и только один (дед Н.А. Тучковой-Огаревой) прожил относительно спокойную жизнь.
Все они (включая тех, кто держался передовых взглядов, как Раевский, Ермолов, Остерман-Толстой) были феодалами, помещиками. Атаман Платов, это вольнолюбивое «дитя природы», тоже имел крепостных, в числе которых значился и Егор Михайлович Чехов – дед Антона Павловича. В 1812 г., перед лицом врага, вторгшегося на русскую землю, они пережили небывалый патриотический подъем, который позволил им в наивысшей степени и с наибольшей пользой для отечества проявить все их способности. Разумеется, речь идет о генералах, для которых Россия была отечеством. Один из них, А.И. Остерман-Толстой, так и сказал маркизу Ф.О. Паулуччи, подвизавшемуся на русской службе в ряду титулованных чужеземцев: «Для вас Россия – мундир, вы его надели и снимете, когда хотите, а для меня Россия – кожа»[343]343
Дубровин Н.Ф. Указ. соч. С. 494.
[Закрыть].
Общенациональный патриотический подъем воодушевил в 1812 г. и русское офицерство, которое, кстати, перед войной несколько изменилось в лучшую сторону и по составу – за счет выпускников новых военно-учебных заведений (Дворянского полка, Главного инженерного училища и др.). В ряды офицеров влились сотни молодых и образованных людей с гуманными воззрениями, среди них – десятки будущих декабристов.
Итак, по боевому опыту и качеству высшего командного состава русская армия в 1812 г. почти не уступала наполеоновской. В двух отношениях она, безусловно, превосходила противника. Во-первых, она была национальной армией, более однородной и сплоченной, чем разноплеменное воинство Наполеона, а во-вторых, ее отличал несравненно более высокий моральный дух: солдатская масса одушевлялась патриотическим настроением, ненавистью к захватчикам и желанием освободить от них свою Родину, победить или умереть. Г.Р. Державин отразил это настроение в проникновенных строках, обращенных к России:
В общем русская армия в 1812 г. при всех ее недостатках имела и большие достоинства. Как заметил Ф. Энгельс, она несла на себе «печать института, обогнавшего общий уровень развития цивилизации в стране»[345]345
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 11. С. 483.
[Закрыть]. Но армия Наполеона была сильнее. При том соотношении вооруженных сил между Россией и Францией, которое сложилось к 1812 г., Наполеон мог рассчитывать на успех. Все чисто военные факторы он предусмотрел. Не учел он одного привходящего обстоятельства, которое, собственно, и решило исход войны, а именно – что вместе с армией поднимется на борьбу с нашествием весь русский народ.
Планы сторон
Каков был план действий Наполеона в начале войны 1812 г.?
Прежде всего надо отбросить ходячую версию, будто Наполеон «всегда (и в 1812 г. тоже. – H. Т.) стремился решать исход войны в одном генеральном сражении», отличаясь тем самым от Кутузова, который полагал, что «исход войны решается не одним, а несколькими сражениями» (2. С. 597; 16. С. 146–147)[346]346
История военного искусства. T. 1. М., 1963. С. 179; История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 4. М., 1967. С. 122; Окунь С.Б. История СССР. Лекции. Ч. 2. Л., 1978. С. 6; Жилин П.А. О войне и военной истории. М., 1984. С. 501; Шишов А.В. Указ. соч. С. 252.
[Закрыть]. Надуманность этой версии настолько очевидна, что доверие к ней сонма историков кажется невероятным. Дело в том, что и до 1812 г. Наполеон никогда не решал исхода какой бы то ни было из своих войн в одном сражении, и в 1812 г. такой оборот дела заведомо исключался хотя бы потому, что перед Наполеоном (ему это было известно) стояли вразброс на 850 км три русские армии, и при всем желании он не мог планировать победу над ними в одном генеральном сражении.
Судя по новым данным, ошибочна и другая, столь же обиходная версия, будто Наполеон с самого начала войны предполагал идти на Москву (2. С. 158; 16. С. 89)[347]347
История СССР с древнейших времен… Т. 4. С. 121; Фролов Б.П. Указ. соч. С. 13; Шишов А.В. Битва великих империй. М., 2005 С. 31.
[Закрыть]. Эта версия строится на том, что обычно «Наполеон наносил удар в сердце тех государств, против которых он воевал»[348]348
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. T. 11. С. 136.
[Закрыть]. До 1812 г. «оперативный план его войн, – писал о Наполеоне К. Клаузевиц, – заключался в том, чтобы разбить боевые силы противника… овладеть столицей государства, загнать его правительство в самый отдаленный угол страны и затем, используя минуты колебания, добиться мира» (18. С. 154). Все это верно. Но в России такой план сулил меньше удачи, чем где бы то ни было: мешали два препятствия – «огромное протяжение страны» и «наличие двух далеко отстоящих друг от друга столиц» (Там же). Наполеон это понимал.
А.З. Манфред первым установил: «Ни в одном из официальных документов французского командования начала войны нельзя найти никаких упоминаний о Москве. Мысль о глубоком вторжении, о проникновении в глубь Российской империи первоначально исключалась Наполеоном» (22. С. 664). К такому же выводу пришли Б.С. Абалихин и В.А. Дунаевский, которые заметили, что в переписке Наполеона мысль о походе на Москву впервые была высказана лишь 9 июля, т. е. на 15-й день войны, и еще не в форме приказа, а как одно из предположений, наряду с мыслью о походе на Петербург[349]349
Абалихин Б.С., Дунаевский В.А. Новое в изучении истории Отечественной воины 1812 г. М., 1983. С. 20.
[Закрыть]. Многодневные остановки Наполеона в Вильно (больше двух недель), Витебске и Смоленске, его колебания в этих городах – остановиться или идти дальше – говорят о том, что в начале войны поход на Москву он не планировал.
В связи с этим особую значимость приобретает свидетельство К. Меттерниха о его беседе с Наполеоном в мае 1812 г. Тогда, в Дрездене, уже на пути к Неману Наполеон, по словам Меттерниха, так изложил ему свой операционный план: «Я открою кампанию переходом через Неман. Закончу ее в Смоленске и Минске. Там я остановлюсь. Укреплю эти два пункта и займусь в Вильно, где будет моя главная квартира, организацией Литовского государства… Мы увидим, кто из нас двоих устанет первый: я – содержать свою армию за счет России или Александр – кормить мою армию за счет своей страны»[350]350
Mettermth С. Mémoires. V. 1. Р. 122.
[Закрыть]. Ни Наполеону хитрить перед Меттернихом (в то время союзником), ни Меттерниху извращать сказанное Наполеоном не было нужды. Главное же, такие намерения Наполеона подтверждаются его разговорами с генералом О. Себастиани в Вильно и с маршалом Л.-Н. Даву в Смоленске (44. T. 1. С. 264, 265). Поэтому свидетельство Меттерниха заслужило доверие таких авторитетов, как К. Маркс и Ф. Энгельс[351]351
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 10. С. 575–576.
[Закрыть], приняли его историки А.К. Дживелегов и А.З. Манфред (22. С. 664; 25. Т. 3. С. 145).
Поставив перед собой цель принудить Царя к миру, выгодному для Франции, Наполеон полагал, что царская власть в Петербурге после стольких дворцовых переворотов XVIII в. не может быть прочной. В самом начале войны он рассчитывал даже на оптимальный вариант своего плана, согласно которому первый же решительный удар «Великой армии» мог привести к тому что Александр I из страха, с одной стороны, перед французским нашествием, а с другой – перед угрозой нового дворцового переворота начал бы переговоры о мире. У берегов Немана Наполеон заявил А. Коленкуру: «Меньше чем через два месяца Россия запросит мира» (19. С. 86). В расчете на скоротечную войну и были сгруппированы еще до перехода через Неман все силы армии вторжения.
Чтобы разобщить и разгромить по частям русские войска, Наполеон осуществил клинообразное выдвижение от Немана на восток трех больших групп «Великой армии»: одну (220 тыс. человек) он повел сам против М.Б. Барклая де Толли, другую (65 тыс.) – под командованием вестфальского короля Жерома Бонапарта – направил против П.И. Багратиона, а вице-король Италии Евгений Богарне во главе третьей группы войск (70 тыс.) «должен был броситься между этими двумя армиями (Барклая и Багратиона. – H. Т.), чтобы не допустить их соединения» (17. С. 274). На север, против корпуса И.Н. Эссена, был выдвинут корпус Ж.-Э. Макдональда; на юг, против армии А.П. Тормасова, – корпуса Ж.-Л. Ренье и К.Ф. Шварценберга. Начиная эту операцию, которая получила название Виленской, Наполеон «думал, что самолюбие русских не позволит им очистить Литву, не дав генерального сражения» (Там же. С. 241). Он же со своей стороны рассчитывал принудить 1-ю и 2-ю русские армии к сражению порознь, не дав им соединиться. «Теперь, – объявил он перед началом Виленской операции, – Багратион с Барклаем уже более не увидятся»[352]352
Шильдер Н.К. Указ. соч. Т. 3. С. 85.
[Закрыть].
Мы еще вернемся к Виленской операции в следующей главе. Здесь же рассмотрим, когда и почему Наполеон взял курс на Москву. По мере того как выяснялось, что русские уклоняются от сражения и что разбить их армии поодиночке не удастся, он вынужден был менять первоначальный план. Уже в Вильно он будто бы сказал А. Коленкуру: «Мир я подпишу в Москве» (19. С. 90), но это было скорее бахвальство, чем продуманное решение. Решил он идти на Москву не в Вильно и даже не в Витебске, а в Смоленске, после того как Барклай и Багратион соединились и пошли дальше, к Москве. Наполеон уже не мог остановиться ни в Минске, ни в Смоленске, как предполагал вначале, поскольку война принимала неопределенно-затяжной характер, он в ней больше терял, чем приобретал, и боялся, что в подвластных ему странах, а также в самой Франции поднимут головы недовольные его режимом. «…Находясь уже на такой головокружительной высоте и при том непрочном фундаменте, на который он опирался, – писал об этом Ф. Энгельс, – Наполеон уже не мог решиться на затяжные кампании. Ему необходимы были быстрые успехи, блистательные победы, завоеванные штурмом мирные договора…»[353]353
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 30.
[Закрыть].
Вопрос о том, почему из Смоленска Наполеон пошел именно на Москву, решается просто[354]354
См.: Абалихин Б.С., Дунаевский В.А. Указ. соч. С. 21–22.
[Закрыть]. Во-первых, к Москве отступали главные силы русских, а Наполеон всегда держался такого правила: «Я вижу только одно – массы неприятельских войск. Я стараюсь их уничтожить, будучи уверен, что все остальное рухнет вместе с ними»[355]355
Наполеон. Избранные произв. М., 1956. С. XVI.
[Закрыть]. Именно эту мысль Наполеона заимствовал К. Клаузевиц в своем тезисе: «Лучший ключ к стране находится в неприятельском войске» (В.И. Ленин так оценил этот тезис: «Остроумно и умно!»)[356]356
Ленинский сборник. T. XII. С. 413.
[Закрыть]. Во-вторых, Наполеон, конечно, учитывал и значение Москвы как исторического центра России. «Если бы я пошел на Петербург, то взял бы Россию за голову, – говорил он, – если бы пошел на Киев, схватил бы ее за ноги, а если пойду на Москву, то поражу империю в самое сердце»[357]357
Dundulis В. Napoléon et la Lituanie en 1812. P., 1940. P. 89.
[Закрыть].
Итак, стратегический расчет Наполеона в начале войны заключался в том, чтобы разгромить разобщенные русские армии в приграничных сражениях, не дав им сосредоточиться. Такой расчет мог бы осуществиться, если бы русские армии действовали по тому плану, который составил для борьбы с Наполеоном главный военный советник Александра I, его «духовник по военной части»[358]358
Пресняков A.E. Александр I. Пб., 1924. С. 132.
[Закрыть] прусский генерал Карл Людвиг Август Фуль.
Типичный пруссак из эпигонов Фридриха II, эрудированный и чванливый догматик, помесь «рака с зайцем», по выражению злоязычного гр. Г.М. Армфельда (7, Т 3. С. 498), Фуль за шесть лет службы в России не выучил ни одного русского слова, тогда как его малограмотный денщик украинец Федор Владыко бойко говорил по-немецки (18. С. 29–30). Таким же бездарным, как сам Фуль, был его план[359]359
Подробно об этом плане см.: Омельянович. План Фуля. СПб., 1898. О самом Фуле: Фрейганг А.В. Барон Карл фон Фуль // Русская старина. 1870. № 4.
[Закрыть]: 1-я армия должна была занять укрепленный лагерь в г. Дриссе, между двух столбовых дорог – на Петербург и на Москву, закрыть таким образом от Наполеона и Петербургское и Московское направления и принять его удар на себя, а тем временем 2-й армии предписано было действовать во фланг и в тыл французам. Фуль догматически скопировал здесь идею Бунцельвицкого лагеря Фридриха II в Силезии в 1761 г. и главным образом линий Торрес – Ведрас А. Веллингтона в Португалии в 1810 г. По этому поводу Франц Меринг заметил: «Лагерю на Дриссе недоставало всего того, что сделало непобедимыми линии Торрес – Ведрас: лишь незначительного превосходства противника, моря как опорного пункта и находящегося на море флота в виде резерва»[360]360
Меринг Ф. Очерки по истории войн и военного искусства. 6-е изд. М., 1956. С. 319.
[Закрыть].
В какой мере русские армии руководствовались планом Фуля? На этот вопрос историки отвечают по-разному Одни считают, что русские «были обречены действовать» по этому плану[361]361
История СССР с древнейших времен. Т. 4. С. 116; см. также: 16. С. 99.
[Закрыть], другие – что «план Фуля по существу не оказал никакого влияния на русские военные приготовления» (2. С. 167–168)[362]362
Пугачев В.В. К вопросу о первоначальном плане войны 1812 г. (34. С. 34).
[Закрыть]. Думается, вторая точка зрения ближе к истине, хотя она и чрезмерно категорична. Все-таки план Фуля был «высочайше» утвержден и отвергнут только по прибытии 1-й армии в Дрисский лагерь, заблаговременно воздвигнутый, кстати сказать, по этому плану Но план Фуля не был ни единственным, ни главным.
Всего в России только в 1811 г. было выработано до 20 планов войны с Наполеоном[363]363
Богданович М.И. История царствования Императора Александра I и России в его время. Т. 3. СПб., 1869. С. 175.
[Закрыть]. Составлялись они и в 1810, и в 1812 гг. Первый и самый обстоятельный план изложил М.Б. Барклай де Толли в записке «О защите западных пределов России», которая была представлена царю 14 марта 1810 г. (26. T. 1. Ч. 2. С. 1–6). Этот план развивал идею, которую Барклай впервые высказал еще весной 1807 г. в беседе с немецким историком Б. Нибуром: «В случае вторжения его (Наполеона. – Н. Т.) в Россию следует искусным отступлением заставить неприятеля удалиться от операционного базиса, утомить его мелкими предприятиями и завлечь вовнутрь страны, а затем с сохраненными войсками и с помощью климата подготовить ему, хотя бы за Москвой, новую Полтаву». Нибур запомнил эти слова и в 1812 г., когда Барклай стал главнокомандующим, сообщил их генерал-интенданту «Великой армии» М. Дюма, а тот – Л.-А. Бертье, для передачи Наполеону[364]364
Dumas М. Souvenirs. V. 3. Р., 1839. Р. 416–417.
[Закрыть].
По плану Барклая 1810 г. началось укрепление «западных пределов» России: приводились в боевое состояние крепости на Западной Двине, Березине и Днепре – от Риги до Киева. Когда же к началу 1811 г. для России открылась возможность привлечь на свою сторону Польшу и Пруссию, к Царю посыпались, как мы видели, планы наступательной войны с Наполеоном (Л.Л. Беннигсена, П.И. Багратиона, Э.Ф. Сен-При, Александра Вюртембергского). Желание наступать преобладало в русской армии сверху донизу вплоть до самого вторжения Наполеона (15. С. 123–124; 29. С. 32–33)[365]365
Богданович М.И. Указ. соч. Т. 3. С. 183–184.
[Закрыть]. Багратион, в мае 1812 г. представивший Царю план удара силами двух армий сразу на Варшаву и Данциг[366]366
Генерал Багратион. Сб. док. и матер. М., 1945. С. 135.
[Закрыть], 20 июня (за 4 дня до войны!) убеждал Александра I: «Неприятель, собранный на разных пунктах, есть сущая сволочь… Прикажи, помолясь Богу, наступать… Военная система, по-моему, та: кто рано встал и палку в руки взял, тот и капрал» (14. С. 9). Но, как подметил А.Н. Попов, «в этом-то и ошибся князь Багратион: «маленький капрал» раньше нашего встал, палку в руки взял» и – напал на Россию[367]367
Попов А.Н. Эпизоды из истории 12-го года // Русский архив. 1892. № 3. С. 345.
[Закрыть].
Большинство лиц, близких к трону, после того, как выяснилось, что Пруссия и Польша будут не с Россией против Наполеона, а с Наполеоном против России, побуждали Царя к оборонительной войне. «Ваша империя, – писал ему 23 июня 1812 г. Ф.В. Ростопчин, – имеет двух могущественных защитников в ее обширности и климате… Император России всегда будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске»[368]368
Переписка Имп. Александра Павловича с гр. Ф.В. Ростопчиным (1812–1814 гг.) // Русская старина. 1893. № 1. С. 179.
[Закрыть]. Русский посол во Франции А.Б. Куракин, царский разведчик А.И. Чернышев, новый союзник России Ж.-Б. Бернадот подсказывали Царю спасительную идею затяжной войны, которая позволила бы «повторить над Наполеоном участь Красса в стране парфян»[369]369
РИО. Т. 21. С. 242, 338, 427; Воспоминания герцога Е. Вюртембергского о кампании 1812 г. в России // Военный журнал. 1847. № 3. С. 119.
[Закрыть].
Считая возможной и наступательную, и оборонительную войну, Барклай де Толли разработал новый стратегический план, который был утвержден не позднее марта 1812 г., т. е. еще до отъезда Барклая в армию[370]370
Пугачев В.В. Указ. соч. (34. С. 40–43).
[Закрыть]. Вариант «А» этого плана («когда война с нашей стороны откроется наступательною») предписывал «отрезать, окружить и обезоружить войска неприятельские, в герцогстве Варшавском и в королевстве Прусском находящиеся», и затем идти вперед навстречу главным силам Наполеона. Вариант «Б» (оборонительный) гласил: «Продлить войну по возможности» и «при отступлении нашем всегда оставлять за собою опустошенный край», вплоть до перехода в контрнаступление (26. Т. 13. С. 409, 414).
Все это доказывает, сколь наивны суждения мэтра, французского наполеоноведения Ж. Тюлара о том, что отступление россиян в 1812 г. «не было преднамеренным» и что «русские генералы отступали не по заранее намеченному маршруту, а в страхе перед Наполеоном и реальностью его победы»[371]371
Там же. С. 38.
[Закрыть].
Александр I, утвердив план Барклая, не стал отменять и план Фуля, очевидно, потому, что не видел между ними принципиальной разницы: ведь план Фуля тоже предусматривал как следствие Дрисской операции переход в контрнаступление. Но главным считался план Барклая. Именно он был разослан не позднее мая 1812 г. в войска, тогда как план Фуля Царь держал при себе как бы в запасе и даже не знакомил с ним своих генералов.
Итак, русская сторона до самого дня наполеоновского вторжения не имела единого плана, а главное, долго не могла определить направление основного удара Наполеона (отсюда – разброс армий для одновременного прикрытия трех направлений) и вообще ставила свои действия в зависимость от действий противника. Нерешительность Царя, переизбыток его советников и разнобой в их мнениях, отсутствие полновластного главнокомандующего затрудняли подготовку к войне и усугубляли опасность надвигавшейся на Россию грозы.
