Текст книги "1812. Великий год России (Новый взгляд на Отечественную войну 1812 года)"

Автор книги: Николай Троицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Глава III
ОТСТУПЛЕНИЕ

Вы помните: текла за ратью рать…

А.С. Пушкин

От Немана до Смоленска

ремя группами корпусов «Великая армия» Наполеона устремилась от Немана на восток. Основную группу – дорогой на Вильно против армии М.Б. Барклая де Толли – вел сам Наполеон.

 
Идут – их силе нет препоны,
Все рушат, все свергают в прах…
 

Так писал о тех днях А.С. Пушкин.

Русские армии не сразу пришли в ответное движение. Александр I уже 25 июня отбыл в Свенцяны, но Барклай оставался в Вильно еще три дня. Он уточнял численность войск противника, прежде чем решиться на отступление, затем определил пути отхода своих корпусов и 27 июня отправил курьера к П.И. Багратиону с директивой: отступать на Минск для взаимодействия с 1-й армией (26. Т. 13. С. 156). Только 28-го, когда французский авангард уже подступил к Вильно, Барклай вывел из города свои главные силы и сам покинул город, всем своим видом подчеркивая при этом, что он ничего не боится и никуда не торопится: «Остановился на крыльце, посмотрел направо и налево… потом, не спеша, вынул часы, взглянул на них, а засим, не торопясь, сошел с крыльца, сел в карету»[372]372
  Лавринович М. Вильна в 1812 г. // Ист. Вестник. 1897. № 12. С. 878.


[Закрыть].

Буквально через час после того, как вышел из Вильно русский арьергард, вошел в город авангард французов. Наполеон из демагогических соображений доверил честь первым вступить в древнюю столицу Ягеллонов полку польских улан под командованием кн. Д. Радзивилла. В тот же день въехал в Вильно и сам император. Жители города встретили его «с меньшим энтузиазмом, чем он того ожидал»[373]373
  Dundulis В. Napoléon et la Lituanie en 1812. P., 1940. P. 103.


[Закрыть]. Собственно, «энтузиазм и радость», по воспоминаниям Ф. Гржималы, проявляли только шляхтичи, которые ждали от Наполеона восстановления Польши и, глядя на него с наивным восторгом, думали: «Как прекрасно призвание человека, идущего освобождать порабощенную нацию»[374]374
  РНБ PO. Ф. 152, оп. 1, д. 292, л. 23, 24.


[Закрыть].

28 июня Наполеон мог уже подвести итоги Виленской операции. За 3 дня он продвинулся на 100 км, занял огромную (и в глубину, и по фронту) территорию. Его гвардейцы хвастались, что 15 августа (день рождения императора) они отпразднуют в Петербурге[375]375
  Pion des Loches A. Mes campagnes (1792–1815). P., 1889. P. 282.


[Закрыть]. Император, однако, досадовал на то, что свою главную задачу – разбить Барклая и Багратиона в приграничных сражениях – он не решил. Багратион уходил из-под удара войск Жерома Бонапарта, а Барклай уклонился от сражения с самим Наполеоном.

«Потерять надежду на большое сражение под Вильно было для него все равно, что нож в сердце», – писал о Наполеоне А. Коленкур (19. С. 88). Впрочем, даже теряя надежду, Наполеон не терял головы. Он выработал новый план с хорошими видами на разгром армий Барклая и Багратиона порознь. Против Барклая, который отступал через Свенцяны к Дриссе, Наполеон 29 июня послал кавалерийские корпуса Э.-М. Нансути и Л.-П. Монбрена под общим командованием И. Мюрата, пехотные корпуса Н.-Ш. Удино и М. Нея и две дивизии из корпуса Л.-Н. Даву. Эти войска должны были настигнуть армию Барклая и сковать ее действия своей активностью, пока не подоспеют и не решат исход операции главные силы Наполеона. В то же время Даву с тремя пехотными дивизиями и кавалерийским корпусом Э. Груши получил приказ идти на Минск, преграждая Багратиону с севера путь к соединению с Барклаем, а Жером Бонапарт с корпусами Ю. Понятовского, Ж.-Л. Ренье и Д. Вандама должен был ударить по Багратиону с юга и взять таким образом его армию в клещи (43. Т. 23. С. 545, 547–548). Для успеха этой операции Наполеон 30 июня потребовал от Жерома действовать «с величайшей активностью» (41. T. 1. С. 73).

Сам Наполеон надолго (до 16 июля) задержался в Вильно. Здесь он не только создавал органы управления Литвой, решал политические, социальные, хозяйственные дела своей империи, но и координировал отсюда действия всех соединений «Великой армии», будучи уверен, что русские не уйдут, по крайней мере без существенного урона (7. Т. 3. С. 515).

1-я русская армия 11 июля сосредоточилась в Дрисском лагере (26. Т. 15. С. 9). Она сохраняла высокую боеспособность, но в руководстве ею обозначились неурядицы. Александр I, приехав в армию, не объявил, что «главнокомандующий оставляется в полном его действии», и, таким образом, как предписывало на этот случай «Учреждение для управления большой действующей армией», фактически сам стал главнокомандующим. Он и говорил своему статс-секретарю еще в октябре 1811 г., что «в случае войны намерен предводительствовать армиями»[376]376
  Воспоминания К.В. Нессельроде // Русский архив. 1905. № 8. С. 516.


[Закрыть]. Однако война началась так, что Царь усомнился, надо ли ему и сможет ли он «предводительствовать». Поэтому он повел себя двойственно: «выставлял как главнокомандующего» Барклая, доверив ему «делать все распоряжения от своего имени», но «в случаях, не терпящих отлагательства», распоряжался сам[377]377
  Попов А.Н. Эпизоды из истории 12-го года // Русский архив. 1892. № 4. С. 430.


[Закрыть]. Хуже того, многочисленные советники Царя, завсегдатаи его Главной квартиры, которые, по выражению Л.Н. Толстого, «ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости»[378]378
  Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 14 т. Т. 6. М., 1951. С. 47.


[Закрыть], тоже вмешивались в дела командования.

Барклай де Толли относился к императорской Главной квартире неуважительно. «Я нахожусь при войсках в виду неприятеля, – писал он жене 8 июля, – и в Главной квартире почти не бываю, потому что это настоящий вертеп интриг и кабалы»[379]379
  В(еймар)н Ф. (В.) Барклай де Толли и Отечественная война 1812 г. // Русская старина. 1912. № 9. С. 312.


[Закрыть]. Как главнокомандующий Барклай игнорировал не только царских советников. Он позволил себе «обвинить» (как выразился Александр I) и самого Царя, когда тот заменил одного командира корпуса другим без ведома Барклая[380]380
  Там же. С. 313.


[Закрыть]. Главное же, именно Барклай наиболее энергично и авторитетно выступил против дрисской затеи Фуля (2. С. 288–289)[381]381
  Попов А.Н. Указ. соч. С. 444–445.


[Закрыть].

В самой Дриссе, прямо на месте действия, нетрудно было понять, что при сравнительной малочисленности 1-й русской армии и слабости дрисских укреплений лагерь Фуля мог стать для нее только ловушкой и могилой. К тому же Барклай получил известие, что Багратион оттеснен войсками Даву на юг от Минска и что, таким образом, взаимодействие 1-й и 2-й армий (как необходимый компонент плана Фуля) на какое-то время исключается[382]382
  Кочетков А.Н. М.Б. Барклай де Толли. М., 1970. С. 22.


[Закрыть].

Тем временем 9 июля Александр I отдал было приказ по армии быть готовой к наступлению – с патриотической ссылкой на годовщину Полтавской битвы 1709 г. («нынешний день ознаменован Полтавскою победою»), – чтобы, следуя плану Фуля, ударить по врагу и «принудить его склониться к миру, который увенчает славу российского оружия»[383]383
  РГАДА. Ф. 1406, оп. 1, д. 1022, л. 3.


[Закрыть]. Однако, выслушав доводы Барклая, Царь увидел вздорность и гибельность плана Фуля, а на самого Фуля, с которым раньше не разлучался, и смотреть перестал (32. Т. 7. С. 486).

14 июля 1-я армия оставила Дриссу (26. Т. 15. С. 10) – и очень своевременно. Наполеон приготовился было зайти к ней под левый фланг со стороны Полоцка и заставить ее сражаться с перевернутым фронтом, но не успел осуществить этот маневр. По его признанию, он не ожидал, что русская армия «не останется долее трех дней в лагере, устройство которого стоило нескольких месяцев работы и огромных издержек» (17. С. 290).

Барклай де Толли и за три дня пребывания в Дриссе успел сделать для русской армии много полезного. Он убедил Царя заменить новыми людьми начальника штаба Ф.О. Паулуччи, энергичного, но не обладавшего «одним качеством, необходимым для начальника штаба русской армии: он не говорил по-русски», и генерал-квартирмейстера С. А. Мухина, который был лишь «хорошим чертежником», а в остальном – «мокрой курицей»[384]384
  Левенштерн В.И. Записки // Русская старина. 1900. № 11. С. 340.


[Закрыть]. Вместо Паулуччи был назначен А.П. Ермолов, вместо Мухина – К.Ф. Толь. Здесь же, в Дриссе, Барклай организовал при своем штабе походную типографию под руководством профессоров Дерптского университета А.С. Кайсарова и Ф.Э. Рамбаха (подробно о ней см.: 33. Гл. 1). Кроме приказов и официальных «Известий», типография сразу начала печатать разнообразную агитационную литературу. Уже с 11 июля Барклай стал рассылать командирам корпусов прокламации, адресованные солдатам Наполеона, с поручением «раскидать по всем дорогам… при встречах с неприятелем и стычках с оным» (26. Т. 17. С. 128, 139). Наконец в Дриссе при участии Барклая был фактически решен и наболевший вопрос о том, как выпроводить из армии (разумеется, деликатно и верноподданно) Александра I.

Царь всем мешал (Барклаю в особенности), все и вся путал, но мог ли кто сказать ему об этом прямо? Государственный секретарь А.С. Шишков сговорился с А.А. Аракчеевым и А.Д. Балашовым и сочинил от имени всех троих письмо на имя Царя, смысл которого сводился к тому, что Царь будет более полезен отечеству как правитель в столице, нежели как военачальник в походе[385]385
  Шишков А.С. Записки, мнения и переписка. T. 1. Berlin, 1870. С. 146–147. Полный текст письма впервые опубликован К.М. Ячменихиным (Эпоха 1812 г. Исследования. Источники. Историография. М., 2003. С. 190–194).


[Закрыть]. Правда, Аракчеев при этом воскликнул: «Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли Государь, оставаясь долее при армии?» Шишков ему ответил: «Конечно, ибо, если Наполеон атакует нашу армию и разобьет ее, что тогда будет с Государем? А если он победит Барклая, то беда еще невелика!»[386]386
  Из записок гр. Е.Ф. Комаровского // Русский архив. 1867. № 5. С. 774.


[Закрыть]. После этого письмо было подписано и 13 июля вручено Царю. Александр I, поколебавшись, в ночь с 18 на 19 июля уже на пути из Дриссы в Полоцке оставил армию. Очевидец сцены прощания Царя с Барклаем В.И. Левенштерн слышал, как царь, садясь в коляску, сказал: «Поручаю вам свою армию. Не забудьте, что второй у меня нет»[387]387
  Левенштерн В.И. Указ. соч. С. 351.


[Закрыть].

Из Полоцка Царь отправился в Москву, а Барклай повел 1-ю армию к Витебску на соединение с Багратионом.

Тем временем Багратион оказался в критическом положении. 7 июля он получил приказ Царя идти через Минск к Витебску (26. Т. 17. С. 274). Но уже 8 июля маршал Даву взял Минск и отрезал Багратиону путь на север. С юга наперерез Багратиону шел Жером Бонапарт, который должен был замкнуть кольцо окружения вокруг 2-й армии у г. Несвижа. Корпус Даву (без двух дивизий, выделенных против Барклая) насчитывал 40 тыс. человек, у Жерома в трех корпусах его группы было 70 тыс. (39. T. 1. С. 199–200. Прил. 2). Багратион же имел не более 49 тыс. человек. Ему грозила верная гибель. «Куда ни сунусь, везде неприятель, – писал он на марше 15 июля А.П. Ермолову. – Что делать? Сзади неприятель, сбоку неприятель… Минск занят… и Пинск занят»[388]388
  ЧОИДР. 1862. Кн. 1. Отд. 5. С. 193.


[Закрыть].

Вестфальский король Жером Бонапарт («король Ерема», как прозвали его русские офицеры)[389]389
  Архив братьев Тургеневых. СПб., 1911. Вып. 1. С. 228.


[Закрыть], «наиболее бездарный из всех бездарных братьев Наполеона» (32. Т. 7. С. 513), в 1812 г. впервые был на войне[390]390
  Бонналь А. Виленская операция. СПб., 1909. С. 27.


[Закрыть]. Молодой (27 лет), легкомысленный, празднолюбивый, он и в походе, несмотря на то, что Наполеон требовал от него «величайшей активности», больше отдыхал, чем действовал: 4 дня «отгулял» в Гродно и далее шел к Несвижу такой поступью, что Э. Лависс и А. Рамбо могли только воскликнуть на страницах своей «Истории»: «Он сделал 20 миль в 7 дней!»[391]391
  Лависс Э., Рамбо А. История XIX в. Т. 2. М., 1906. С. 163.


[Закрыть]. В результате Жером, хотя он имел преимущество перед Багратионом на пути к Несвижу в два перехода, опоздал сомкнуть вокруг русской армии французские клещи. Багратион ушел.

Наполеон был в ярости. «Все плоды моих маневров и прекраснейший случай, какой только мог представиться на войне, – отчитывал он Жерома, – потеряны вследствие этого странного забвения элементарных правил войны» (43. Т. 24. С. 20). Действительно, «король Ерема» презрел одно из главных правил Наполеона: «Сила армии, как в механике, измеряется массой, умноженной на скорость»[392]392
  Palluel A. Dictionnaire de l'empereur. P., 1969. P. 85.


[Закрыть]. (Таков же, кстати, смысл и суворовского правила: «Победа зависит от ног, а руки – только орудие победы».)[393]393
  Заветы Суворова. M., 1943. С. 22.


[Закрыть].

С досады Наполеон подчинил короля Жерома маршалу Даву, который был «только» герцогом. Жером, обидевшись на это, остановил все свои войска (потеряв при этом еще более суток) и 16 июля уехал к себе в Вестфалию (41. T. 1. С. 239, 477).

«Насилу вырвался из аду, – написал Багратион Ермолову 19 июля. – Дураки меня выпустили»[394]394
  ЧОИДР. 1862. Кн. 1. Отд. 5. С. 195.


[Закрыть].

Наши историки – от П.А. Жилина до Ю.Н. Гуляева и В.Т. Соглаева – объясняют спасительный марш 2-й армии только «большим воинским мастерством», «искусным маневрированием» Багратиона (12. С. 284; 16. С. 107–108)[395]395
  Бескровный Л.Г. Русское военное искусство XIX в. М., 1974. С. 100; Фролов Б.П. «Да, были люди в наше время…» М., 2005. С. 133–134.


[Закрыть]. Между тем сам Багратион понимал, что если бы не гродненский «загул» Жерома («дураки меня выпустили!»), никакое искусство маневра не спасло бы 2-ю армию от гибели.

Впрочем, положение 2-й армии все еще оставалось опасным. Она шла через Несвиж и Бобруйск к Могилеву истинно суворовскими маршами, делая по 45, 50 и даже 70 км в сутки[396]396
  Неверовский Д.П. Записка о службе своей в 1812 г. // ЧОИДР. 1859. № 1. Отд. 5. С. 77; Андреев Н.И. Из воспоминаний // Русский архив. 1879. № 10. С. 181, 182.


[Закрыть]. «Быстроте маршей 2-й армии… и великий Суворов удивился бы», – не без гордости писал Багратион Александру I 22 июля на пути к Могилеву (26. Т. 14. С. 81). Но ни Наполеон, ни Даву, который теперь руководил действиями всех войск, отряженных против Багратиона, не теряли надежды окружить и уничтожить 2-ю армию. С тыла ее настойчиво преследовал 4-й кавалерийский корпус Латур-Мобура. Отдельные его части дважды (9-10 июля под Миром и 14 июля у Романова) настигали арьергард Багратиона, но оба раза были отбиты. «Мой хвост всякий день теперь в драке», – извещал в те дни Багратион А.А. Аракчеева (26. Т. 16. С. 216).

Главная же опасность для 2-й армии исходила с левого фланга, от Даву. «Железный маршал» расчетливо перекрывал с севера все пути к соединению Багратиона с Барклаем. Как ни спешил Багратион прорваться к Могилеву, Даву опередил его и 20 июля занял город.

Багратион, узнав от своих казаков-разведчиков, что в Могилеве находится не весь корпус Даву, а только какая-то часть его, решил идти на прорыв. «Не остается мне ничего более, – доложил он Царю 22 июля, – как, собрав силы вверенной мне армии и призвав на помощь всевышнего, атаковать их и непременно вытеснить из Могилева» (26. Т. 14. С. 81). Утром 23 июля начал атаку 7-й корпус Н.Н. Раевского.

Даву занял позицию в 11 км южнее Могилева, у д. Салтановка. Он имел пока 20 тыс. штыков и сабель и 60 орудий против 16,5 тыс. бойцов и 108 орудий у Раевского[397]397
  Харкевич В.И. Действия кн. Багратиона в 1812 г. // Военно-ист. сб. 1913. № 3. С. 189, 191.


[Закрыть]. Но его разведка донесла ему, что на Могилев идет вся армия Багратиона численностью 50 тыс. человек, и Даву уже подтягивал к себе все свои силы (41. Т. 2. С. 107).

Такого ожесточенного боя, как под Салтановкой, с начала войны еще не было. Русские солдаты рвались вперед «без страха и сомненья». Офицеры не уступали им в героизме. «Я сам свидетель, – доносил Раевский Багратиону, – как многие штаб-, обер– и унтер-офицеры, получа по две раны, перевязав оные, возвращались в сраженье, как на пир… Все были герои»[398]398
  Русская старина. 1874. № 4. С. 770.


[Закрыть]. Именно под Салтановкой родилась легенда, поныне живущая и в художественной и в научной литературе (16. С. 115)[399]399
  Голубов С.Н. Багратион. М., 1943. С. 67–68; Пухов В.В. Денис Давыдов. М., 1984. С. 50; Нестеров Ф.Ф. Связь времен. М., 1987. С. 157; Кошелев В.Л. «Отечество того не забыло» // Семья Раевских в истории и культуре XVIII–XIX вв. Кировоград, 2004. С. 23.


[Закрыть], о том, что Раевский, взяв за руки двух своих сыновей – 17 и 10 лет, бросился с ними под огонь, увлекая за собой солдат[400]400
  О всех «за» и «против» этой легенды см.: Архив Раевских. Т. 1. СПб., 1908. С. 159–165; Кривицкий А.Ю. Отголоски минувшего //Знамя. 1979. № 6. С. 138–149.


[Закрыть]. Сам Раевский отвергал эту легенду («Весь анекдот сочинен в Петербурге», – говорил он своему адъютанту, поэту К.Н. Батюшкову)[401]401
  Батюшков К.Н. Соч. СПб., 1887. С. 388.


[Закрыть], но признавал, что он был в том бою впереди своих солдат, «ободрял их» и что сыновья его тоже были недалеко.

Даву отбил все атаки Раевского и продолжал подтягивать войска своего корпуса. К концу дня 23 июля Багратион, видя, что пробиться к Могилеву нельзя, приказал Раевскому отвести 7-й корпус к д. Дашковке и оставаться там до тех пор, пока другие корпуса 2-й армии не перейдут Днепр у Нового Быхова курсом на Смоленск[402]402
  Иностранцев М.Л. Отечественная война 1812 г. Операции 2-й Западной армии кн. Багратиона. СПб., 1914. С. 355.


[Закрыть]. Весь следующий день, 24 июля, корпус Раевского оставался у Дашковки, как бы готовясь возобновить сражение. Даву со своей стороны в ожидании атак теперь уже всей армии Багратиона готовился к их отражению. А между тем основные силы 2-й армии и обоз перешли Днепр и двинулись к Смоленску 25 июля следом за ними ушел и корпус Раевского (26. Т. 14. С. 119).

Данные о потерях сторон под Салтановкой в литературе разноречивы, хотя русские потери зафиксированы документально в особой ведомости: 2504 человека (20. Ч. 2. С. 711). Что касается потерь французов, то Л.-Н. Даву определял их в 900 человек (41. Т. 2. С. 145), В.И. Харкевич – в 1000[403]403
  Военно-ист. сб. 1913. № 4. С. 77.


[Закрыть], а П.А. Жилин – более чем в 5000 (16. С. 115).

Кто же и что именно выиграл в бою под Салтановкой? Маршал Даву мог быть доволен тем, что он вновь (как и в Минске) не позволил Багратиону прорваться на соединение с Барклаем де Толли и заставил его отступать кружным путем к Смоленску. Тем самым Даву облегчал Наполеону решение его главной задачи – разгромить армию Барклая. Зато Багратион вырвался из-под нависшей над ним угрозы окружения и открыл себе хотя и окольный, дальний, но уже сравнительно безопасный путь к соединению с Барклаем – путь на Смоленск. Отныне можно было считать, что 2-я армия спасена.

Вернемся теперь к армии Барклая, которую мы оставили на пути от Полоцка к Витебску.

После отъезда Царя Барклай де Толли «остался единоличным распорядителем судеб 1-й армии» (32. Т. 7. С. 493) – самой крупной и сильной из всех русских армий, которая защищала пути к обеим столицам России и против которой вел свои главные силы Наполеон. Более того, как военный министр Барклай был вправе от своего имени или даже от имени Царя давать указания командующим другими армиями. Все это ставило Барклая де Толли в исключительное положение как главного деятеля Отечественной войны, от которого больше, чем от кого-либо, зависели судьбы воинства, народа и государства Российского.

С первых же недель войны Барклай подчеркивал (в обращениях к Александру I, П.И. Багратиону, Ф.В. Ростопчину), что он считает своей «важнейшей задачей» сохранить армию, пока в помощь ей не будут собраны «сильные резервы» и «ополчения» (26. Т. 17. С. 179)[404]404
  Русская старина. 1893. № 11. С. 352; Военный сб. 1903. № 11. С. 242–243.


[Закрыть]. Уклоняясь от генерального сражения с Наполеоном, он делал все возможное для того, чтобы поддержать оптимальную боеспособность армии. Так, несмотря на все трудности тысячеверстных отступательных маневров, он удовлетворительно обеспечивал ее продовольственное снабжение. Генерал-интендант 1-й армии, известный впоследствии министр финансов Е.Ф. Канкрин утверждал, что армия почти не теряла провиантских запасов[405]405
  РГИА. Ф. 1570, оп. 1, д. 103, л. 7.


[Закрыть]. Это неверно. Кроме того что часть продовольствия и фуража разворовывали собственные интенданты (15. С. 148), приходилось и уничтожать магазины, чтобы они не достались врагу; «в особенности чувствительна была потеря большого магазина в Колтынянах, где уничтожено было провианта на 1 млн руб.» (3. T. 1. С. 150). Тем не менее хотя бы скромный достаток продовольствия 1-я армия, по наблюдениям К. Клаузевица, имела всегда (18. С. 104). Даже такой критик Барклая, как А.П. Ермолов, жалуясь царю 21 августа на разлад армии с ее главнокомандующим, признавал: «Продовольствие армии доселе не совсем еще худо»[406]406
  Там же. Ф. 1409, оп. 1, д. 738, л. 2.


[Закрыть]. Во всяком случае таких затруднений, как во 2-й армии («Пехота и кавалерия без воды и без продовольствия, что хуже всякого сражения», – писал Багратион Барклаю 30 июля)[407]407
  РГБ РО. Ф. 64, п. 71, д. 5, л. 38–38 об.


[Закрыть], 1-я армия не знала.

Разумно сочетая строгость и заботливость, Барклай старался держать в армии железную дисциплину. Мародерство он пресекал в корне. В одном из приказов угрожал «расстрелять каждого, у кого в лагере найдутся незаконно присвоенные вещи» (29. С. 49), и действительно в Облонье по его приказу были расстреляны 12 мародеров[408]408
  Де Санглен Я.И. Записки // Русская старина. 1883. № 3. С. 548.


[Закрыть]. Кстати, и Багратион в приказах по 2-й армии требовал, «чтоб военные чины под смертною казнию нигде и никакого грабительства не делали»[409]409
  Из приказов кн. Багратиона // Военный сб. 1904. № 6. С. 162.


[Закрыть]. Зато Барклай, как и Багратион, заботился о здоровье солдат, благодарил командиров «за благоразумное отступление со сбережением людей» и сам отдавал благоразумные приказы, вроде следующего (от 20 июля): «Предписывается в жаркое время на марше нижним чинам галстухи снимать, мундиры расстегивать, грудь не стеснена, легче солдату, несколько манерок с водою можно иметь в руках»[410]410
  К истории 1812 г. Приказы Барклая де Толли // Русский архив. 1904. № 2. С. 311. Ср.: Из приказов кн. Багратиона. С. 162.


[Закрыть]. Русские солдаты, издревле отличавшиеся неприхотливостью, но чуткие к вниманию «сверху», благодарно выполняли такие приказы и не считались ни с какими лишениями. «Сапожные подметки, правда, в грязи оставляли, но в лапти переобувались и еще вольготнее шли», – писал о них генерал А.М. Зайончковский[411]411
  РГВИА. Ф. 69, оп. 1, д. 1, л. 11.


[Закрыть].

Не все удавалось Барклаю де Толли. Не смог он, в частности, поставить вровень с продовольственным снабжением медицинское обеспечение войск, хотя ему помогал самый авторитетный тогда в России военный врач, лейб– хирург Павла I и Александра I, президент Медико-хирургической академии Я.В. Виллие, занимавший пост главного военно-медицинского инспектора Российской империи. Беда заключалась в том, что «врачей было ничтожное количество, да и те были плохи» (32. Т. 7. С. 505). Как бы то ни было, все заботы Барклая были подчинены одной, главной задаче – обеспечить отступление армии в наибольшем порядке и с наименьшими потерями. И русские и французские источники свидетельствуют, что 1-я армия отступала образцово. Барклай «на пути своем не оставил позади не только ни одной пушки, но даже и ни одной телеги», – вспоминал А.П. Бутенев[412]412
  Бутенев А.П. Воспоминания о 1812 г. М., 1911. С. 22.


[Закрыть]. И «ни одного раненого», – добавляет А. Коленкур (19. С. 120).

Тем не менее с каждым днем вынужденного, прямо-таки спасительного и превосходно организованного отступления росло недовольство против Барклая де Толли в собственной его армии, а также в армии Багратиона и по всей стране. Первоисточником его был неблагоприятный для России, уязвлявший национальную гордость ход войны. Со времен П.А. Румянцева и А.В. Суворова, вспоминал очевидец, «слово ретирада… заключало в себе нечто предосудительное» (29. С. 37). На уме и на устах каждого патриота было суворовское речение: «Русак – не рак, задом ходить не умеет». П.И. Багратион, сам вынужденный отступать со своей маленькой армией, считал, что виноват в этом Барклай, который, располагая армией, почти втрое большей, не хочет или боится пойти вперед и вместе с ним, Багратионом, ударить по врагу. «Русские не должны бежать, – внушал Багратион в июльские дни А. А. Аракчееву. – Это хуже пруссаков мы стали» (26. Т. 16. С. 216). «Я не понимаю ваших мудрых маневров, – сердился он в письме к А.П. Ермолову 19 июля. – Мой маневр – искать и бить!»[413]413
  ЧОИДР. 1862. Кн. 1. Отд. 5. С. 195.


[Закрыть]. «Наступайте! – призывал он в другом письме к Ермолову. – Ей Богу… шапками их закидаем!»[414]414
  Там же. С. 194.


[Закрыть].

Так же «шапкозакидательски» были настроены и другие (из числа самых авторитетных) генералы. «Боже милостивый, что с русскими армиями делается! – возмущался, например, М.И. Платов. – Не побиты, а бежим!»[415]415
  Там же. С. 205. За наступление в июле высказывался и Н.Н. Раевский (Архив Раевских. Т. 1. С. 154).


[Закрыть]. Начальник штаба 1-й армии А.П. Ермолов, как и Багратион, считал, что надо переходить в наступление, а Барклая, поскольку он этого не хочет, сменить, считал так и писал об этом не единожды Царю (26. Т. 14. С. 260–261)[416]416
  РГИА. Ф. 1409, оп. 1, д. 738, л. 4, 4 об.


[Закрыть]. Но главный и самый опасный для Барклая де Толли очаг оппозиции гнездился рядом с ним, в императорской Главной квартире, которую Царь, уезжая из армии, оставил при Барклае. Лица, составлявшие эту квартиру (принцы Георгий Голштинский, Александр Вюртембергский, Август Ольденбургский, граф Г.М. Армфельд, барон Л.Л. Беннигсен), группировались вокруг вел. кн. Константина Павловича, который формально был всего лишь командиром 5-го (гвардейского) корпуса, но фактически, как член царской семьи, родной брат Царя, значил гораздо больше. Все они «дела никакого не делали, но болтали и критиковали действия главнокомандующего»[417]417
  Муромцев М.М. Воспоминания // Русский архив. 1890. № 3. С. 368.


[Закрыть], интриговали против него и жаловались Царю. Особенно раздражал Барклая Константин Павлович, который «не только своей надменной курносой физиономией, но и нелепостью мышления напоминал отца, Павла Петровича» (32. Т. 7. С. 501).

Со временем (мы это еще увидим) Барклай примет радикальные меры против оппозиции из Главной квартиры. Пока же он попытался ее нейтрализовать: «распорядился, чтобы Главная квартира всегда находилась на один переход впереди армии. Таким образом, она оказалась включенной в категорию тяжелого обоза…» (18, С. 50).

В такой обстановке Барклай де Толли отводил 1-ю армию от Полоцка к Витебску. Он понимал, что, если будет отступать к Москве, Наполеон пойдет за ним, а не на Петербург. Но на всякий случай Барклай 17 июля выделил из своей армии целый корпус (1-й, под командованием генерал-лейтенанта гр. П.Х. Витгенштейна) для защиты Петербургского направления. Вероятно, Барклай при этом учитывал, что царский двор, вся царская фамилия и сам Царь были тогда в страхе за судьбу «града Петрова». Столичные тузы «не знали, что предпринять, куда деваться… – свидетельствовал Р.М. Цебриков (отец декабриста). – Все дворцовое и казенное начали отсюда вывозить… Всяк помышлял о своем отсюда удалении»[418]418
  РНБ РО. Ф. 830, д. 1,л. 199 об.-200. О том же см.: Державин Г.Р. Записки. Избранная проза. М., 1984. С. 246.


[Закрыть]. Александр I в день своего отъезда из армии (18 июля) отправил председателю Государственного совета Н.И. Салтыкову паническое письмо: «Нужно вывозить из Петербурга: Совет. – Сенат. – Синод. – Департаменты министерские. – Банки. – Монетный двор… – Арсенал», «лучшие картины Эрмитажа», обе статуи Петра I, «богатства Александро-Невской лавры», даже домик Петра велел «разобрать» и «увезти», а императорскую фамилию подготовить к эвакуации в Казань (26. Т. 18. С. 204–205).

Барклай и Багратион, их генералы, офицеры, солдаты жили в те дни другими заботами. 23 июля 1-я армия, преодолев за трое суток более 118 км (111 верст: 31. С. 40), подошла к Витебску. Здесь Барклай решил подождать Багратиона, который спешил на соединение с ним через Могилев. Но ни Даву Багратиону, ни Наполеон Барклаю не давали оторваться от преследования. 24 июля конница Мю– рата уже появилась у м. Бешенковичи (в 35 км от Витебска), а за ней из м. Глубокое шла гвардия Наполеона. Чтобы задержать французов, пока не подойдет 2-я армия, Барклай де Толли в ночь с 24 на 25 июля выдвинул к Бешенковичам 4-й пехотный корпус А.И. Остермана-Толстого, который принял бой с 1-м кавалерийским корпусом генерала Э.-М. Нансути у м. Островно (в 20 км от Витебска).

Бой у Островно был еще более кровопролитным, чем под Салтановкой. Несколько часов кавалерийские части Нансути безуспешно атаковали пехотные каре Остермана. В середине дня 25 июля к месту боя прибыл Мюрат, который лично возглавил атаки корпуса Нансути. Получил он и подкрепление – дивизию А. Дельзона из корпуса Е. Богарне, что дало ему почти двойной перевес в силах. Мюрат расстреливал русские каре из артиллерии, а затем попеременно бросал против них в атаку кавалерию и пехоту Полки Остермана в буквальном смысле стояли насмерть. Когда Остерману доложили, что корпус несет громадные потери, и осведомились, что прикажет он делать, Остерман отвечал: «Ничего не делать, стоять и умирать!»[419]419
  Ахшарумов Д.И. Описание войны 1812 г. СПб., 1819. С. 35–36.


[Закрыть].

К утру 26 июля пришло и к Остерману подкрепление от Барклая – 3-я образцовая дивизия П.П. Коновницына. Она сражалась весь день 26-го так же героически, как накануне – корпус Остермана. «Я целый день держал самого Наполеона, который хотел обедать в Витебске, но не попал и на ночь», – написал об этом Коновницын жене (37. Вып. 2. С. 225).

Русские потеряли под Островно только «нижних чинов» 3764[420]420
  ГВИА. Ф. 474, оп. 1, д. 96, л. 9.


[Закрыть], но задержали французов на двое суток. Потери французов едва ли были меньшими, хотя 10-й бюллетень «Великой армии» исчислял их всего в 1100 человек (38. С. 32). Л.Г. Бескровный указывал без ссылки на источник, что французы потеряли здесь 3704 человека (2. С. 297).

Тем временем Барклай де Толли изучал обстановку. Он знал, что к вечеру 26 июля у Витебска действительно появился во главе Старой гвардии сам Наполеон. Но Барклай учитывал и другое: Наполеон еще не собрал все свои силы, его корпуса подходили к нему по частям, а корпус Даву – лучший, сильнейший из всех – был рассредоточен далеко к югу. В то же время буквально с часу на час ожидалась весть о прорыве Багратиона через Могилев к Витебску. Барклай все взвесил и в конце дня 26-го написал Царю: «Я взял позицию и решился дать Наполеону генеральное сражение» (26. Т. 14. С. 127). Ночь прошла в приготовлениях к битве, а к утру 27 июля в лагерь Барклая примчался адъютант Багратиона кн. А.С. Меншиков (потомок знаменитого петровского Алексашки): Багратион извещал, что ему не удалось пробиться через Могилев и что он узнал о движении войск Даву к Смоленску[421]421
  Харкевич В.И. Война 1812 г.: От Немана до Смоленска. Вильна, 1901. С. 189.


[Закрыть].

Теперь обстановка резко изменилась. Барклай уже не мог рассчитывать под Витебском на Багратиона. Между тем к Наполеону подходили все новые и новые силы. Опять возникла угроза разъединения русских армий и окружения одной из них. Надо было отвести эту угрозу и успеть к Смоленску раньше Даву. «Поэтому, – пишет Барклай Царю 27 июля, – я принужден был против собственной воли сего числа оставить Витебск» (26. Т. 14. С. 136–137).

Наполеон, едва подступив к Витебску, сразу понял (по тому, как упорно сопротивлялись русские в арьергардных боях под Островно и как в самом Витебске и вокруг него сосредоточивалась вся 1-я армия), что Барклай решился на генеральное сражение. Чтобы не спугнуть Барклая, Наполеон не стал беспокоить его 27-го, дав ему возможность собраться с силами, но подтянув при этом и свои силы. Огни в русском лагере горели до поздней ночи. Глядя на них, Наполеон проследил за тем, как расположилась на ночь «Великая армия», и, «прощаясь с Мюратом, сказал, что завтра в 5 часов утра он начнет генеральное сражение» (32. Т. 7. С. 521).

Перед рассветом ординарец Мюрата разбудил Наполеона: Барклай ушел! Оставив на месте биваков огромные костры, которые до утра вводили французов в заблуждение, Барклай ночью тихо тремя колоннами увел свою армию к Смоленску.

Наполеон был не просто разочарован. Впервые с начала войны он усомнился в том, что сможет выиграть ее, не заходя в глубь России. Конечно, он понимал, что по всем правилам войны, которые он сам устанавливал, нужно без промедления идти в погоню за Барклаем, настигнуть его, не дать ему соединиться с Багратионом и разбить, пока Даву преследует Багратиона. Но «Великая армия» была уже настолько утомлена форсированными маршами, что Наполеон решил «дать ей несколько дней для отдыха» (43. Т. 24. С. 107).

Здесь, в Витебске, Наполеон подвел итоги первого месяца войны и задумался: не пора ли ему остановиться? За этот месяц он столкнулся с такими трудностями, каких не встречал нигде – ни в Египте, ни в Испании, а иные не мог и предвидеть, как ни готовился он к нашествию. С первого дня войны «Великая армия», преследуя русских, вынуждена была делать непривычно большие переходы. Даже ее ветераны, исходившие всю Европу, «с удивлением смотрели на страну, которой нет конца и где все так похоже одно на другое…» (7. Т. 3. С. 495). «Россия, – писал А. Вандаль, – засасывала наши колонны в свои бездонные пучины» (Там же). Тяготы бесконечных переходов усугубляла скверна русских дорог, хуже которых французы еще не видели. «Все наши транспорты, – сокрушался А. Коленкур, – были приспособлены для шоссированных дорог», на русских же дорогах «они отнюдь не годились» (19. С. 103). Марш-маневры по таким дорогам были тем изнурительнее, что весь июль стояла необычная, удушливая жара, «такая, что побывавшие в Египте и Сирии старослуживые утешали молодых только тем, что в Египте еще жарче» (32. Т. 7. С. 258).

Все это утомляло и русских солдат, но они были все-таки привычнее к таким переходам, дорогам, зною и, в массе своей выносливее, а главное, они шли по родной земле, были у себя дома. Самая страшная беда для французов заключалась в том, что они каждодневно ощущали вокруг себя враждебную среду. Правда, повсеместное народное сопротивление они стали встречать главным образом после Смоленска, когда вступили в исконно русские земли. Но уже и до Витебска им приходилось страдать из-за того, что русские войска уничтожали за собой, если не успевали вывезти, местные запасы продовольствия[422]422
  Бутенев А.П. Указ. соч. С. 28; Pion des Loches A. Op. cit. P. 284–285, Пюибюск M.-A. Письма о войне в России 1812 г. М., 1833. С. 29.


[Закрыть]. Население же – русские, украинские, белорусские, литовские крестьяне и горожане – сопротивлялось захватчикам. С приближением французов массы людей оставляли родные места, уводя за собой все живое, а «чего не могли забрать, то истребляли сами с сими словами: «Пускай не достается врагу нашему!»)[423]423
  1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 45.


[Закрыть]. «Лошади и скот – все исчезало вместе с людьми, и мы, – вспоминал А. Коленкур, – находились как бы среди пустыни» (19. С. 104; см. также: 35. T. 1. С. 78).