355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Некрасов » Стихотворения. Поэмы » Текст книги (страница 31)
Стихотворения. Поэмы
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 02:31

Текст книги "Стихотворения. Поэмы"


Автор книги: Николай Некрасов


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 96 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

Мысли журналиста при чтении программы, обещающей не щадить литературных авторитетов*
 
Что ты задумал, несчастный?
Что ты дерзнул обещать?..
Помысел самый опасный —
Авторитеты карать!
 
 
В доброе старое время,
Время эклог и баллад,
Пишущей братии племя
Было скромнее стократ.
 
 
С неостывающим жаром
С детства до старости лет
На альманачника даром
Пишет, бывало, поэт;
 
 
Скромен как майская роза,
Он не гнался за грошом.
Самая лучшая проза
Тоже была нипочем.
 
 
Руки дыханием грея,
Труженик пел соловьем,
А журналист, богатея,
Строил – то дачу, то дом.
 
 
Нынче – ужасное время,
Нет и в поэтах души!
Пишущей братии племя
Стало сбирать барыши.
 
 
Всякий живет сибаритом…
Майков, Полонский и Фет —
Подступу к этим пиитам,
Что называется, нет!
 
 
Дорог ужасно Тургенев —
Публики первый герой —
Эта Елена, Берсенев,
Этот Инсаров… ой-ой!
 
 
Выгрузишь разом карманы
И поправляйся потом!
На Гончарова романы
Можно бы выстроить дом.
 
 
Даже ученый историк
Деньги лопатой гребет:
Корень учения горек,
Так подавай ему плод!
 
 
Русский обычай издревле
«Брать – так уж брать» говорит…
Вот Молинари дешевле,
Но чересчур плодовит!
 
 
Мало что денег: почету
Требовать стали теперь;
Если поправишь работу,
Рассвирепеет, как зверь!
 
 
«Я журналисту полезен —
Так сознаваться не смей!»
Будь осторожен, любезен,
Льсти, унижайся, немей.
 
 
Я ли, – о боже мой, боже! —
Им угождать не устал?
А как повел себя строже,
Так совершено пропал:
 
 
Гордость их так нестерпима,
Что ни строки не дают
И, как татары из Крыма,
Вон из журнала бегут…
 
Знахарка*
 
Знахарка в нашем живет околодке:
На воду шепчет; на гуще, на водке
 
 
Да на каких-то гадает травах.
Просто наводит, проклятая, страх!
 
 
Радостей мало – пророчит всё горе;
Вздумал бы плакать – наплакал бы море,
 
 
Да – господь милостив! – русский народ
Плакать не любит, а больше поет.
 
 
Молвила ведьма горластому парню:
«ЭЙ! угодишь ты на барскую псарню!»
 
 
И – поглядят – через месяц всего
По лесу парень орет: «го-го-го!»
 
 
Дяде Степану сказала: «Кичишься
Больно ты сивкой, а сивки лишишься,
 
 
Либо своей голове пропадать!»
Стали Степана рекрутством пугать:
 
 
Вывел коня на базар – откупился!
Весь околоток колдунье дивился.
 
 
«Сем-ка! и я понаведаюсь к ней! —
Думает старый мужик Пантелей. —
 
 
Что ни предскажет кому: разоренье,
Убыль в семействе, глядишь – исполненье!
 
 
Черт у ней, что ли, в дрожжах-то сидит?..»
Вот и пришел Пантелей – и стоит,
 
 
Ждет: у колдуньи была уж девица,
Любо взглянуть – молода, полнолица,
 
 
Рядом с ней парень – дворовый, кажись,
Знахарка девке: «Ты с ним не вяжись!
 
 
Будет твоя особливая доля:
Милые слезы – и вечная воля!»
 
 
Дрогнул дворовый, а ведьма ему:
«Счастью не быть, молодец, твоему.
 
 
Всё говорить?» – «Говори!» – «Ты зимою
Высечен будешь, дойдешь до запою,
 
 
Будешь небритый валяться в избе,
Чертики прыгать учнут по тебе,
 
 
Станут глумиться, тянуть в преисподню:
Ты в пузыречек наловишь их сотню,
 
 
Станешь его затыкать…» Пантелей
Шапку в охапку – и вон из дверей.
 
 
«Что же, старик? Погоди – погадаю!» —
Ведьма ему. Пантелей: «Не желаю!
 
 
Что нам гадать? Малолетков морочь,
Я погожу пока, чертова дочь!
 
 
Ты нам тогда предскажи нашу долю,
Как от господ отойдем мы на волю!»
 
Что поделывает наша внутренняя гласность?*
Вместо предисловия
 
Друзья мои! Мы много жили,
Но мало думали о том:
В какое время мы живем,
Чему свидетелями были?
 
 
Припомним, что не без искусства
На грамотность ударил Даль —
И обнаружил много чувства,
И остроумье, и мораль;
Но отразил его Карнович,
И против грамоты один
Теперь остался Беллюстин!
 
 
Припомним: Михаил Петрович
Звал Костомарова на бой;
Но диспут вышел неудачен, —
И, огорчен, уныл и мрачен,
Молчит Погодин как немой!
 
 
Припомним, что один Громека
Заметно двинул нас вперед,
Что «Русский вестник», к чести века,
Уж издается пятый год…
Что в нем писали Булкин, Ржевский,
Матиль, Григорий Данилевский…
За публицистом публицист
В Москве являлся вдохновенный,
А мы пускали легкий свист,
Порой, быть может, дерзновенный…
 
 
И мнил: «Настала мне беда!»
Кривдой нажившийся мздоимец,
И спал спокойно не всегда,
Схвативши взятку, лихоимец.
И русский пить переставал
От Арзамаса до Украйны,
И Кокорев публиковал,
Что есть дела, где нужны тайны.
Ну что ж? Решить нам не дано,
Насколько двинулись мы точно…
Ах! верно знаем мы одно,
Что в мире всё непрочно,
Где нам толкаться суждено,
Где нам твердит memento mori
Своею смертью «Атеней»
И ужасает нас Ристори
Грозой разнузданных страстей!
 
Плач детей*
 
Равнодушно слушая проклятья
В битве с жизнью гибнущих людей,
Из-за них вы слышите ли, братья,
Тихий плач и жалобы детей?
 
 
«В золотую пору малолетства
Всё живое – счастливо живет,
Не трудясь, с ликующего детства
Дань забав и радости берет.
Только нам гулять не довелося
По полям, по нивам золотым:
Целый день на фабриках колеса
Мы вертим – вертим – вертим!
 
 
Колесо чугунное вертится,
И гудит, и ветром обдает,
Голова пылает и кружится,
Сердце бьется, всё кругом идет:
Красный нос безжалостной старухи,
Что за нами смотрит сквозь очки,
По стенам гуляющие мухи,
Стены, окна, двери, потолки, —
Всё и все! Впадая в исступленье,
Начинаем громко мы кричать:
„Погоди, ужасное круженье!
Дай нам память слабую собрать!“
Бесполезно плакать и молиться —
Колесо не слышит, не щадит:
Хоть умри – проклятое вертится,
Хоть умри – гудит – гудит – гудит!
Где уж нам, измученным в неволе,
Ликовать, резвиться и скакать!
Если б нас теперь пустили в поле,
Мы в траву попадали бы – спать.
Нам домой скорей бы воротиться, —
Но зачем идем мы и туда?..
Сладко нам и дома не забыться:
Встретит нас забота и нужда!
Там, припав усталой головою
К груди бледной матери своей,
Зарыдав над ней и над собою,
Разорвем на части сердце ей…»
 
На Волге*
(Детство Валежникова)
1
 
. . . . . . . . . . . . . . .
Не торопись, мой верный пес!
Зачем на грудь ко мне скакать?
Еще успеем мы стрелять.
Ты удивлен, что я прирос
На Волге: целый час стою
Недвижно, хмурюсь и молчу.
Я вспомнил молодость мою
И весь отдаться ей хочу
Здесь на свободе. Я похож
На нищего: вот бедный дом,
Тут, может, подали бы грош.
Но вот другой – богаче: в нем
Авось побольше подадут.
И нищий мимо; между тем
В богатом доме дворник-плут
Не наделил его ничем.
Вот дом еще пышней, но там
Чуть не прогнали по шеям!
И, как нарочно, всё село
Прошел – нигде не повезло!
Пуста, хоть выверни суму.
Тогда вернулся он назад
К убогой хижине – и рад,
Что корку бросили ему;
Бедняк ее, как робкий пес,
Подальше от людей унес
И гложет… Рано пренебрег
Я тем, что было под рукой,
И чуть не детскою ногой
Ступил за отческий порог.
Меня старались удержать
Мои друзья, молила мать,
Мне лепетал любимый лес:
Верь, нет милей родных небес!
Нигде не дышится вольней
Родных лугов, родных полей:
И той же песенкою полн
Был говор этих милых волн.
Но я не верил ничему.
Нет, – говорил я жизни той: —
Ничем не купленный покой
Противен сердцу моему…
 
 
Быть может, недостало сил,
Или мой труд не нужен был,
Но жизнь напрасно я убил,
И то, о чем дерзал мечтать,
Теперь мне стыдно вспоминать!
Все силы сердца моего
Истратив в медленной борьбе,
Не допросившись ничего
От жизни ближним и себе,
Стучусь я робко у дверей
Убогой юности моей:
– О юность бедная моя!
Прости меня, смирился я!
Не помяни мне дерзких грез,
С какими, бросив край родной,
Я издевался над тобой!
Не помяни мне глупых слез,
Какими плакал я не раз,
Твоим покоем тяготясь!
Но благодушно что-нибудь,
На чем бы сердцем отдохнуть
Я мог, пошли мне! Я устал,
В себя я веру потерял,
И только память детских дней
Не тяготит души моей…
 
2
 
Я рос, как многие, в глуши,
У берегов большой реки,
Где лишь кричали кулики,
Шумели глухо камыши,
Рядами стаи белых птиц,
Как изваяния гробниц,
Сидели важно на песке;
Виднелись горы вдалеке,
И синий бесконечный лес
Скрывал ту сторону небес,
Куда, дневной окончив путь,
Уходит солнце отдохнуть.
 
 
Я страха смолоду не знал,
Считал я братьями людей,
И даже скоро перестал
Бояться леших и чертей.
Однажды няня говорит:
«Не бегай ночью – волк сидит
За нашей ригой, а в саду
Гуляют черти на пруду!»
И в ту же ночь пошел я в сад.
Не то чтоб я чертям был рад,
А так – хотелось видеть их.
Иду. Ночная тишина
Какой-то зоркостью полна,
Как будто с умыслом притих
Весь божий мир – и наблюдал,
Что дерзкий мальчик затевал!
И как-то не шагалось мне
В всезрящей этой тишине.
Не воротиться ли домой?
А то как черти нападут
И потащат с собою в пруд,
И жить заставят под водой?
Однако я не шел назад.
Играет месяц над прудом,
И отражается на нем
Береговых деревьев ряд.
Я постоял на берегу,
Послушал – черти ни гу-гу!
Я пруд три раза обошел,
Но черт не выплыл, не пришел!
Смотрел я меж ветвей дерев
И меж широких лопухов,
Что поросли вдоль берегов,
В воде: не спрятался ли там?
Узнать бы можно по рогам.
Нет никого! Пошел я прочь,
Нарочно сдерживая шаг.
Сошла мне даром эта ночь,
Но если б друг какой иль враг
Засел в кусту и закричал,
Иль даже, спугнутая мной,
Взвилась сова над головой, —
Наверно б мертвый я упал!
Так, любопытствуя, давил
Я страхи ложные в себе
И в бесполезной той борьбе
Немало силы погубил.
Зато добытая с тех пор
Привычка не искать опор
Меня вела своим путем,
Пока рожденного рабом
Самолюбивая судьба
Не обратила вновь в раба!
 
3
 
О Волга! после многих лет
Я вновь принес тебе привет.
Уж я не тот, но ты светла
И величава, как была.
Кругом всё та же даль и ширь,
Всё тот же виден монастырь
На острову, среди песков,
И даже трепет прежних дней
Я ощутил в душе моей,
Заслыша звон колоколов.
Всё то же, то же… только нет
Убитых сил, прожитых лет…
 
 
Уж скоро полдень. Жар такой,
Что на песке горят следы,
Рыбалки дремлют над водой,
Усевшись в плотные ряды;
Куют кузнечики, с лугов
Несется крик перепелов.
Не нарушая тишины
Ленивой, медленной волны,
Расшива движется рекой.
Приказчик, парень молодой,
Смеясь, за спутницей своей
Бежит по палубе: она
Мила, дородна и красна.
И слышу я, кричит он ей:
«Постой, проказница, ужо
Вот догоню!..» Догнал, поймал, —
И поцелуй их прозвучал
Над Волгой вкусно и свежо.
Нас так никто не целовал!
Да в подрумяненных губах
У наших барынь городских
И звуков даже нет таких.
 
 
В каких-то розовых мечтах
Я позабылся. Сон и зной
Уже царили надо мной.
Но вдруг я стоны услыхал,
И взор мой на берег упал.
Почти пригнувшись головой
К ногам, обвитым бечевой,
Обутым в лапти, вдоль реки
Ползли гурьбою бурлаки,
И был невыносимо дик
И страшно ясен в тишине
Их мерный похоронный крик —
И сердце дрогнуло во мне.
 
 
О Волга!.. колыбель моя!
Любил ли кто тебя, как я?
Один, по утренним зарям,
Когда еще всё в мире спит
И алый блеск едва скользит
По темно-голубым волнам,
Я убегал к родной реке.
Иду на помощь к рыбакам,
Катаюсь с ними в челноке,
Брожу с ружьем по островам.
То, как играющий зверок,
С высокой кручи на песок
Скачусь, то берегом реки
Бегу, бросая камешки,
И песню громкую пою
Про удаль раннюю мою…
Тогда я думать был готов,
Что не уйду я никогда
С песчаных этих берегов.
И не ушел бы никуда —
Когда б, о Волга! над тобой
Не раздавался этот вой!
 
 
Давно-давно, в такой же час,
Его услышав в первый раз,
Я был испуган, оглушен.
Я знать хотел, что значит он —
И долго берегом реки
Бежал. Устали бурлаки,
Котел с расшивы принесли,
Уселись, развели костер
И меж собою повели
Неторопливый разговор.
«Когда-то в Нижний попадем? —
Один сказал. – Когда б попасть
Хоть на Илью…»-«Авось придем, —
Другой, с болезненным лицом,
Ему ответил. – Эх, напасть!
Когда бы зажило плечо,
Тянул бы лямку, как медведь,
А кабы к утру умереть —
Так лучше было бы еще…»
Он замолчал и навзничь лег.
Я этих слов понять не мог,
Но тот, который их сказал,
Угрюмый, тихий и больной,
С тех пор меня не покидал!
Он и теперь передо мной:
Лохмотья жалкой нищеты,
Изнеможенные черты
И, выражающий укор,
Спокойно-безнадежный взор…
 
 
Без шапки, бледный, чуть живой,
Лишь поздно вечером домой
Я воротился. Кто тут был —
У всех ответа я просил
На то, что видел, и во сне
О том, что рассказали мне,
Я бредил. Няню испугал:
«Сиди, родименькой, сиди!
Гулять сегодня не ходи!»
Но я на Волгу убежал.
 
 
Бог весть что сделалось со мной?
Я не узнал реки родной:
С трудом ступает на песок
Моя нога: он так глубок;
Уж не манит на острова
Их ярко-свежая трава,
Прибрежных птиц знакомый крик
Зловещ, пронзителен и дик,
И говор тех же милых волн
Иною музыкою полн!
 
 
О, горько, горько я рыдал,
Когда в то утро я стоял
На берегу родной реки,
И в первый раз ее назвал
Рекою рабства и тоски!..
 
 
Что я в ту пору замышлял,
Созвав товарищей-детей,
Какие клятвы я давал —
Пускай умрет в душе моей,
Чтоб кто-нибудь не осмеял!
 
 
Но если вы – наивный бред,
Обеты юношеских лет,
Зачем же вам забвенья нет?
И вами вызванный упрек
Так сокрушительно жесток?..
 
4
 
Унылый, сумрачный бурлак!
Каким тебя я в детстве знал,
Таким и ныне увидал:
Всё ту же песню ты поешь,
Всё ту же лямку ты несешь,
В чертах усталого лица
Всё та ж покорность без конца…
Прочна суровая среда,
Где поколения людей
Живут и гибнут без следа
И без урока для детей!
Отец твой сорок лет стонал,
Бродя по этим берегам,
И перед смертию не знал,
Что заповедать сыновьям.
И, как ему, – не довелось
Тебе наткнуться на вопрос:
Чем хуже был бы твой удел,
Когда б ты менее терпел?
Как он, безгласно ты умрешь,
Как он, безвестно пропадешь.
Так заметается песком
Твой след на этих берегах,
Где ты шагаешь под ярмом,
Не краше узника в цепях,
Твердя постылые слова,
От века те же: «раз да два!»
С болезненным припевом «ой!»
И в такт мотая головой…
 
«Что ты, сердце мое, расходилося?..»*
 
Что ты, сердце мое, расходилося?..
Постыдись! Уж про нас не впервой
Снежным комом прошла-прокатилася
Клевета по Руси по родной.
Не тужи! пусть растет, прибавляется,
Не тужи! как умрем,
Кто-нибудь и об нас проболтается
Добрым словцом.
 
«Одинокий, потерянный…»*
 
. . . . .одинокий, потерянный,
Я как в пустыне стою,
Гордо не кличет мой голос уверенный
Душу родную мою.
 
 
Нет ее в мире. Те дни миновалися,
Как на призывы мои
Чуткие сердцем друзья отзывалися,
Слышалось слово любви.
 
 
Кто виноват – у судьбы не доспросишься,
Да и не всё ли равно?
У моря бродишь: «Не верю, не бросишься! —
Вкрадчиво шепчет оно. —
 
 
Где тебе? Дружбы, любви и участия
Ты еще жаждешь и ждешь.
Где тебе, где тебе! – ты не без счастия,
Ты не без ласки живешь…
 
 
Видишь, рассеялась туча туманная,
Звездочки вышли, горят?
Все на тебя, голова бесталанная,
Ласковым взором глядят».
 
Деревенские новости*
 
Вот и Качалов лесок,
Вот и пригорок последний.
Как-то шумлив и легок
Дождь начинается летний,
И по дороге моей,
Светлые, словно из стали,
Тысячи мелких гвоздей
Шляпками вниз поскакали —
Скучная пыль улеглась…
Благодарение богу,
Я совершил еще раз
Милую эту дорогу.
Вот уж запасный амбар,
Вот уж и риги… как сладок
Теплого колоса пар!
– Останови же лошадок!
Видишь: из каждых ворот
Спешно идет обыватель.
Всё-то знакомый народ,
Что ни мужик, то приятель.
 
 
«Здравствуйте, братцы!» – «Гляди,
Крестничек твой-то, Ванюшка!»
– «Вижу, кума! погоди,
Есть мальчугану игрушка».
– «Здравствуй, как жил-поживал?
Не понапрасну мы ждали,
Ты таки слово сдержал.
Выводки крупные стали;
Так уж мы их берегли,
Сами ни штуки не били.
Будет охота – пали!
Только бы ноги служили.
Вишь ты лядащий какой,
Мы не таким отпускали:
Словно тебя там сквозь строй
В зиму-то трижды прогнали.
Право, сердечный, чуть жив;
Али неладно живется?»
– «Сердцем я больно строптив,
Попусту глупое рвется.
Ну, да поправлюсь у вас,
Что у вас нового, братцы?»
 
 
«Умер третьеводни Влас
И отказал тебе святцы».
– «Царство небесное! Что,
Было ему уж до сотни?»
– «Было и с хвостиком сто.
Чудны дела-то господни!
Не понапрасну продлил
Эдак-то жизнь человека:
Сто лет подушны платил,
Барщину правил полвека!»
 
 
«Как урожай?» – «Ничего.
Горе другое: покрали
Много леску твоего.
Мы станового уж звали.
Шут и дурак наголо!
Слово-то молвит, скотина,
Словно как дунет в дупло,
Несообразный детина!
„Стан мой велик, говорит,
С хвостиком двадцать пять тысяч,
Где тут судить, говорит,
Всех не успеешь и высечь!“ —
С тем и уехал домой,
Так ничего не поделав:
Нужен-ста тут межевой
Да епутат от уделов!
В Ботове валится скот,
А у солдатки Аксиньи
Девочку – было ей с год —
Съели проклятые свиньи;
В Шахове свекру сноха
Вилами бок просадила —
Было за что… Пастуха
Громом во стаде убило.
Ну уж и буря была!
Как еще мы уцелели!
Колокола-то, колокола —
Словно о пасхе гудели!
Наши речонки водой
Налило на три аршина,
С поля бежала домой,
Словно шальная, скотина:
С ног ее ветер валил.
Крепко нам жаль мальчугана:
Этакой клоп, а отбил
Этто у волка барана!
Стали Волчком его звать —
Любо! Встает с петухами,
Песни начнет распевать,
Весь уберется цветами,
Ходит проворный такой.
Матка его проводила:
„Поберегися, родной!
Слышишь, какая завыла!“
– „Буря-ста мне нипочем, —
Я – говорит – не ребенок!“
Да размахнулся кнутом
И повалился с ножонок!
Мы посмеялись тогда,
Так до полден позевали;
Слышим – случилась беда:
„Шли бы: убитого взяли!“
И уцелел бы, да вишь
Крикнул дурак ему Ванька;
„Что ты под древом сидишь?
Хуже под древом-то… Встань-ка!“
Он не перечил – пошел,
Сел под рогожей на кочку,
Ну, а господь и навел
Гром в эту самую точку!
Взяли – не в поле бросать,
Да как рогожу открыли,
Так не одна его мать —
Все наши бабы завыли:
Угомонился Волчок —
Спит себе. Кровь на рубашке,
В левой ручонке рожок,
А на шляпенке венок
Из васильков да из кашки!
 
 
Этой же бурей сожгло
Красные Горки: пониже,
Помнишь, Починки село —
Ну и его… Вот поди же!
В Горках пожар уж притих,
Ждали: Починок не тронет!
Смотрят, а ветер на них
Пламя и гонит, и гонит!
Встречу-то поп со крестом,
Дьякон с кадилами вышел,
Не совладали с огнем —
Видно, господь не услышал!..
 
 
Вот и хоромы твои,
Ты, чай, захочешь покою?..»
– «Полноте, други мои!
Милости просим за мною…»
 
 
Сходится в хате моей
Больше да больше народу:
«Ну, говори поскорей,
Что ты слыхал про свободу?»
 
На псарне*
 
Ты, старина, здесь живешь, как в аду,
Воля придет – чай, бежишь без оглядки?
«Нашто мне воля? куда я пойду?
Нету ни батьки, ни матки,
Нету никем никого,
Хлеб добывать не умею,
Только и знаю кричать: „Го-го-го!“
Горе косому злодею!..»
 
1860–1861Финансовые соображения*

Голос из провинции

 
Денег нет – перед деньгами.
Народная пословица
 
 
Между тем как в глуши
В преферанс на гроши
Мы палим, беззаботно ремизясь,
 
 
Из столиц каждый час
Весть доходит до нас
Про какой-то финансовый кризис.
 
 
Эх! вольно ж, господа,
Вам туда и сюда
Необдуманно деньги транжирить.
 
 
Надо жить поскромней,
Коли нет ни рублей,
Ни уменья доходы расширить.
 
 
А то роскошь у вас,
Говорят, завелась,
Непонятная даже рассудку.
 
 
Не играйте, молю,
В ералаш по рублю,
Это первое: вредно желудку.
 
 
Во-вторых, но – увы!..
Рассердились уж вы:
«Ты советовать нам начинаешь?»
 
 
Что ж? я буду молчать.
Но ведь так продолжать —
Так, пожалуй, своих не узнаешь!
 
 
Каждый графом живет:
Дай квартиру в пятьсот,
Дай камин и от Тура кушетку.
 
 
Одевает жену
Так, что только – ну, ну!
И публично содержит лоретку!
 
 
Сам же чуть не банкрут…
Что ж мудреного тут,
Если вы и совсем разоритесь?
 
 
Вам Прутков говорит:
«Мудрый в корень глядит»,
Так смотрите на нас – и учитесь!
 
 
Ведь у нас в городах,
Ведь у нас в деревнях
Деньги были всегда не обильны.
 
 
А о кризисе дум
Не вспадало на ум —
Сохранял, сохраняет всесильный!
 
 
Целый год наш уезд
Всё готовое ест:
Натащат, навезут мужичонки.
 
 
На наряды жене
Да на выпивку мне
Только вот бы и нужны деньжонки.
 
 
Что ж? добуду кой-как…
А что беден бедняк,
Так ведь был не богаче и прежде.
 
 
Что поднимет мужик
Среди улицы крик,
Непростительный даже в невежде:
 
 
«Я-де сено привез
Да и отдал весь воз
За размен трехрублевой бумажки!
 
 
Лишь бы соли достать,
А то стал я хворать
И цинга появилась у Глашки», —
 
 
Так за эту бы речь
Мужичонку посечь
Да с такой бы еще прибауткой:
 
 
«Было что разменять,
А ты смел рассуждать —
Важный барин, с своею Глашуткой!»
 
 
Ну и дело с концом…
Больше, меньше рублем —
Велика ли потеря на лаже?
 
 
А для тех, у кого
Вовсе нет ничего,
Так совсем нечувствительно даже…
 
Литературная травля, или раздраженный библиограф*
 
…О светские забавы!
Пришлось вам поклониться,
Литературной славы
Решился я добиться.
 
 
Недолго думал думу,
Достал два автографа
И вышел не без шуму
На путь библиографа.
 
 
Шекспировских творений
Составил полный список,
Без важных упущений
И без больших описок.
 
 
Всего-то две ошибки
Открыли журналисты,
Как их умы ни гибки,
Как перья ни речисты:
 
 
Какую-то «Заиру»
Позднейшего поэта
Я приписал Шекспиру,
Да пропустил «Гамлета»,
 
 
Посыпались нападки.
Я пробовал сначала
Свалить на опечатки,
Но вышло толку мало.
 
 
Тогда я хвать брошюру!
И тут остался с носом:
На всю литературу
Сочли ее доносом!
 
 
Открыли перестрелку,
В своих мансардах сидя,
Попал я в переделку!
Так заяц, пса увидя,
 
 
Потерянный метнется
К тому, к другому краю
И разом попадется
Во всю собачью стаю!..
 
 
Дней сто не прекращали
Журнальной адской бани,
И даже тех ругали,
Кто мало сыпал брани!
 
 
Увы! в родную сферу
С стыдом я возвратился;
Испортил я карьеру,
А славы не добился!..
 
1861Разговор в журнальной конторе*

«Одна-то книжка – за две книжки?»

(Кричит подписчик сгоряча)

Приказчик

 
То были плоские коврижки,
А эта – толще кирпича!
В ней есть «Гармония в природе»
И битва с Утиным в «Смеси»
Читайте, сударь, на свободе!
 

Подписчик

(принимая книгу)

 
Merci, почтеннейший, merci!
 

(Уходит)

 
Так древле тощий «Москвитянин»
По полугоду пропадал,
И вдруг, огромен, пухл и странен,
Как бомба, с неба упадал.
Подписчик в радости великой
Бросался с жадностью на том
Плохих стихов и прозы дикой,
И сердце ликовало в нем,
Он говорил: «Так ты не умер?
Как долго был ты нездоров!»
И принимал нежданный нумер
Охотно за пять нумеров.
 

Примеч. конторщика.

(Между 6 и 21 января 1861)


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю