Текст книги "На грани жизни и смерти"

Автор книги: Николай Паниев

Соавторы: Константин Фадин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Я им отомщу! – в сердцах воскликнул Живко.

В комнате воцарилась тишина.

– Вот если случится, Живко, нам с тобой побывать в России, я тебя познакомлю с мальчиком, твоим ровесником, – пообещал Балев. – Отчаянный вроде тебя, Тимкой зовут. Тимофеем. У нас такого имени нет. Знаешь, у русских много имен таких, как у нас. Ну, конечно, Иван, Ваня. Это первое имя у русских. А вот женского имени Иванка, Ваня, у них нет. У них Петя – это имя мальчика, у нас так называют девочек.

– А Живко есть? – с интересом спросил мальчик.

– Не слышал. Главное, что там есть такие мальчики, как ты. Знаешь, как их называют? Гаврошами. Это во Франции был такой мальчик, Гаврош, веселый и смелый, герой Парижской коммуны. Таких, как этот маленький француз, во всем мире называют Гаврошами. Я вот напишу в нашу рабочую газету о том, как один маленький болгарин поднял красное знамя над кораблем.

– Когда-нибудь он станет хозяином большого шапито, – улыбнулся беззубым ртом отец маленького циркача.

– Самого большого на свете! – Живко вскочил с тахты.

* * *

Дина и Тимка подъехали на санях к дому, находившемуся неподалеку от Московского Кремля. Дверь в квартире открыл Иван Пчелинцев.

– Вот так сюрприз! – обрадовался он. – Какими судьбами? Что случилось?

– Приехали посмотреть на беглецов, – с обидой в голосе произнесла Дина, войдя в комнату.

– Каких беглецов? – Пчелинцев сделал вид, будто не понимает. – Может, ты, Тимка, объяснишь?

– В общем, дело такое... ясное. Куда вы, туда и мы, – серьезно сказал Тимка.

– А-а, вот в чем дело! – улыбнулся Пчелинцев. – Ну а если, допустим, задание представляет опасность для жизни? Если оно секретное?

– Не морочь голову, Иван, – сердито произнесла Дина. – Опасное задание, секретное... Знаю, что едете в Крым. Бить Врангеля. Все едут. Кто на борьбу с белополяками, кто – с Врангелем.

– Мы тоже! – решительно заявил Тимка.

– Ах, вот оно что! Ну а на какие роли... что делать будете, когда начнут громить белополяков, Врангеля? – спросил Пчелинцев.

– Значит, едешь? Зачем же скрывал? Мы с Тимкой совсем одни... остаемся, – сказала Дина и отвернулась.

– Так мы же ненадолго. Разобьем – и назад.

– Я знаю, что отговаривать не имеет смысла. Вот возьму да и поеду на фронт. Без пяти минут врач. Могу и сестрой милосердия, – твердо сказала Дина.

– Ну а Тимка без пяти минут кто? – весело спросил Пчелинцев. – Танцоры на фронте не нужны. Там требуются бойцы.

– А патроны подносить разве не смогу? А в разведку ходить? – нашелся Тимка.

Павел, войдя в комнату, застыл от удивления. Пчелинцев сказал:

– Прошу знакомиться! Медсестра Дина, боевой разведчик Тимка. Ну, Врангель, держись! Павел, давай команду.

Павел был рад встрече с друзьями. Он сказал:

– Честно говоря, я так и знал. Так и знал, что приедете в Москву. Даже... стихи написал.

– Прочти, пожалуйста! – попросила Дина.

– Прочту, – пообещал Павел. – Стихи о любви.

– О чем? – переспросила Дина.

– Понимаешь, как тебе объяснить... В общем, он ее любит. И она его любит. Оба это знают, чувствуют. Но не говорят. Вот какая история...

Павел смущенно крутил в руках фарфоровую статуэтку.

– Оба понимают, но не говорят.

Пчелинцев сказал:

– Ну, пока ты здесь будешь объяснять, что к чему, я схожу на кухню... гостей угощать положено.

Он быстро вышел из комнаты, уведя Дину. Павел, лукаво улыбаясь, сказал Тимке:

– Ну, брат, если они сейчас... они договорятся, значит...

– Договорятся, договорятся! – уверенно заявил Тимка.

– А ты откуда знаешь? Они уже три года в молчанку играют.

– Надоело! Хватит! Мы хотим пожениться! – сказал Тимка, подражая Дине.

Павел рассмеялся.

* * *

Неожиданный поступок поэта Гринина вызвал много толков в эмигрантской среде. Никому, кроме редактора, не было известно содержание его стихотворения, из-за которого поэт был причислен к разряду отступников, однако молва о нем быстро распространилась.

Особенно остро реагировала на поведение поэта группа эсеров и анархистов.

В большой комнате «русского ресторана» Арц говорил скрипучим голосом:

– Этого сентиментального поэта надо было убрать еще тогда... в восемнадцатом. Теперь пожинайте плоды собственной мягкотелости. Жаль, князь Яблонский расстрелян. Он-то знал, что надо делать с изменниками.

В комнате, кроме самого хозяина, находились его одноглазый помощник из бывших офицеров и редактор эмигрантской газеты. Арц продолжал:

– Нельзя допустить, чтобы эти продажные шкуры ушли от возмездия. Где бессильны слова, должно заговорить оружие, хороши и яд, и нож в сердце...

Его помощник осторожно заметил:

– То мы не хотели выпускать Грининых из России, то...

– Поручик Сивков! – Арц презрительно поморщился. – Даже с вашими мозгами нетрудно понять, что значат для общественного мнения Гринины!

Редактор показал на часы:

– Господа, пора!

В соседнем зале собралось довольно много народу. Было ясно, что они собрались послушать Гринина. Слушали его внимательно. Поэт, скрывая волнение, старался быть спокойным:

– Я пришел заявить всем моим друзьям и недругам, что отрекаюсь от бесплодных, полных унижения и горечи последних трех лет. Нравится это кому-либо или не нравится, меня не интересует. У меня один путь – на родину. Я ступлю на землю России с обнаженной головой. Тоска по родине испепеляет наши души. Так почему же мы сидим здесь? Чего мы ждем?

В задних рядах дружно зааплодировали. Кто-то крикнул:

– Мы с вами, Гринин!

Поэт повысил голос:

– Вернемся же в родные края, послужим...

Несколько человек из эмигрантской верхушки встали, намереваясь демонстративно покинуть зал.

Арц, вскинув руку, гневно воскликнул:

– Господин Гринин забывает, что мы еще в силах призвать его к порядку.

– Руки коротки! – раздалось из глубины зала.

Гринин спокойно сказал:

– Если вам не изменяет память, господин Арц, вы однажды уже пытались это сделать.

Арц, стукнув палкой об пол, в бешенстве закричал:

– Сказки Чека! Это вы и ваш брат в 1918 году способствовали убийству знаменитого баса!

По залу прокатился гул.

Бывший поручик Сивков поднялся с места. Арц опять вскинул руку и, призывая к тишине и спокойствию, предупредил:

– Вот кто знает всю правду!

– Да, я скажу. – Сивков сделал многозначительную паузу. – Мне перевалило за пятьдесят. Я сделал своей родине столько зла, что его не искупят и сто лет тюрьмы. Знаю: дорога на родину для меня закрыта! Мне суждено пропасть на чужбине. Но прежде я хочу хоть раз в жизни сказать правду.

Арц беспокойно заерзал в кресле. Его молодчики заняли все выходы из зала.

Сивков, набрав полные легкие воздуха, выпалил:

– Клянусь всем, что есть святого: Арц еще в 1918 году приказывал убить поэта, его жену...

Раздался выстрел. Погасло электричество. Повсюду раздавались возгласы возмущения, испуганные крики женщин...

Когда в зале зажгли свечи, все увидели Сивкова, который стоял, крепко прижимая раненую руку. Стреляли в него бывшие друзья из окружения Арца.

– Это расплата за мои грехи, – стиснув зубы, произнес раненый. – Я завидую вам, Гринин... Я тоже... тоже вернусь. У меня в России дочь. Передайте... пусть не проклинает.

Арц торопливо покидал зал. Его провожали ненавидящими взглядами.

* * *

Тимка будто в воду смотрел: «Мы хотим пожениться». Дина и Иван решили наконец-то соединить свои жизни, поселиться под одной крышей. В небольшой комнате густонаселенной московской квартиры сыграли скромную свадьбу. За столом сидели жених с невестой, гости (они же и свидетели) – Павел с Тимкой. Наутро после свадьбы молодожены должны были отправиться на Южный фронт – на борьбу с Врангелем.

Жених, весь сияя, говорил, обращаясь к другу:

– Ну, Павлуша, ты, брат, сегодня у нас посаженый отец, и сват, и брат, тебе и карты в руки. Хозяйничай, Павлуша, командуй. Живы будем – на серебряную, а там и на золотую свадьбу позовем. Столы будут ломиться от яств...

Неожиданно в дверь постучали.

– Ой, кто бы это? – удивилась Дина.

– Невесте и жениху сидеть! – скомандовал Павел. – Тимофей, ну-ка произведи разведку, кто там – свой или чужой?

Тимка бросился в коридор и оттуда радостно закричал:

– Свой! Свой!

В комнату вошел Балев.

– Христо! – хором воскликнули сидящие за столом.

– Точно така! – пробасил гость и тут же очутился в объятиях друзей.

– Зачем пожаловал, расскажешь потом, – предупредил Павел. – Наш дорогой болгарский друг! Ты присутствуешь на торжественном акте...

– А! – воскликнул Балев, догадавшись, в чем дело. – Свадьба?

– Как вы догадались? – удивилась Дина.

– По глазам, – ответил Балев. – У влюбленных, братушки, самые необыкновенные глаза. Поздравляю, товарищи Дина и Ванюша. Дорогие булка и годеник, – произнес он со смешинками в глазах. – Так у нас называют невесту и жениха. Будьте счастливы и не забывайте, что рядом с вами всегда будут болгарские друзья.

* * *

На московском вокзале воинский эшелон готовился к отправке на фронт борьбы с Врангелем.

Пчелинцев, Павел, Дина, как и положено фронтовикам, были в шинелях, при оружии. Их провожал Балев. Лицо у Тимки было хмурое, обиженное – его не брали с собой.

Пчелинцев говорил провожающим:

– Ничего, Тимка – парень сознательный. Он знает, что главное для него – учиться. А повоевать ему в жизни, может быть, еще придется. Надо отправить его в Питер. Учительница небось заждалась.

Пчелинцев, отведя Балева в сторону, обнял его за плечи и сказал:

– Так и передай своим, Христо. Врангеля мы разобьем. Трудно будет, но разобьем. Иначе нельзя. По призыву Ленина едем. Вон какая сила двинет на юг. Со всех концов к Крыму стягиваются войска. Посмотри на карту. Врангелю нужно или в плен сдаваться, или в море бросаться, или бежать. А бежать придется морем. Понятно, какая получается петрушка, Христо?

– Точно така.

Пчелинцев, понизив голос, продолжал:

– Ваш товарищ надежный, проверенный?

– Абсолютно, – коротко ответил Балев.

– Он будет обеспечивать переброску товарищей Коларова и Димитрова через море в Москву?

– Он и я.

– Ему придется сосредоточиться на крымской операции.

– Ждет инструкций.

– Инструкции получите на месте. Пароль тот же. И вот еще что, Христо. Получено сообщение, что врангелевцы зашевелились. Они много говорят о неприступности Крыма. Нас очень интересует план врангелевской обороны. Еще доносят, что кое-кто из окружения Врангеля считает целесообразным иметь план... эвакуации, иначе говоря, бегства. Видишь, и драпать собираются по плану. Значит, не так уж они уверены в неприступности, надежности крымского орешка. Ждем подтверждения версии об эвакуации.

Пчелинцева разыскал человек в военной форме, протянул ему телеграмму. Иван быстро пробежал текст глазами. Лицо его посуровело. Помолчав, он глухо произнес:

– Убит Бланше. Подло, из-за угла. Добрался-таки до него генерал Покровский. Ну что ж, мы отомстим за тебя, камарад Жорж Бланше, дорогой наш друг.

Балев сжал кулаки, повторил как клятву слова Ивана Пчелинцева:

– Мы отомстим за тебя, камарад Жорж Бланше!

Раздался гудок паровоза. Люди поспешно прощались. Состав тронулся. На последнем вагоне висел плакат со словами: «Крым будет наш!»

* * *

К фешенебельному особняку на ялтинской набережной подъезжали легковые автомобили. Генерал Покровский и Агапов (уже в форме подполковника), выйдя из своих машин, встретились у парадного входа.

– Поздравляю вас, Александр Кузьмич! – дружелюбно протянул руку Покровский. – Барон высоко оценил вашу весьма полезную работу. Очень, очень рад. Надеюсь, что вскоре увижу вас в чине полковника, Александр Кузьмич, а там, может, и в генералы произведут...

– Плох тот солдат, который... – улыбнулся Агапов. – Однако не в этом суть, ваше превосходительство. Я служу России, погоны и чины меня интересуют менее всего.

– Тем более что о них думают многие, – заметил Покровский. – Ну что ж, теперь ваша задача – оправдывать, оправдывать и еще раз оправдывать доверие.

– Надеюсь, ваше превосходительство, и впредь на вашу благосклонность.

– Да, кстати, Александр Кузьмич, можете посылать депешу вашей кузине. Она все еще пребывает в Париже? Не отказалась от мысли приехать сюда? Может, уже обзавелась новыми знакомыми, друзьями и передумала...

– Нет, моя кузина намерена возвратиться в Россию, – сказал Агапов довольно сухо. – Гринина – человек самостоятельный, решительный и, главное, на редкость честный. Она не способна подвести кого бы то ни было.

– Не совсем понимаю вас, – насторожился Покровский.

– Хочу сказать, ваше превосходительство, что тот француз, который так ловко обвел ваших людей вокруг пальца в Севастополе, не имеет никакого отношения к намечавшемуся приезду моей кузины в Крым.

– Что вы, господь с вами! – замахал руками Покровский. – Какое мне дело до этого щелкопера!

– Что же касается приезда моей кузины, то, повторяю, Бланше тут был ни при чем.

– О, полноте, полноте, Александр Кузьмич, что вы говорите! Слово чести, я лично не имею никакого отношения к убийству этого француза. А кузине пишите – пусть приезжает. Мы встретим ее, нашу замечательную балерину, с надлежащими почестями. Сейчас, насколько мне известно, будем иметь честь выслушать, Александр Кузьмич, ваш доклад о том, как превратить Крым в неприступную твердыню. Моя служба не допустит, чтобы чекисты взорвали нас изнутри.

И оба вошли в зал, где должно было с минуты на минуту начаться важное совещание.

* * *

Группа чекистов действовала в Крыму. С нею должны были поддерживать связь болгарские патриоты, ждавшие в Варне условного сигнала от Христо Балева.

На базаре в Ялте шумела, суетилась пестрая толпа. В Крыму находились не только крупные силы белых. Сюда стеклась масса гражданского населения чуть ли не со всех концов послереволюционной России. Чем больше проходило времени после дислокации в Крыму врангелевской армии, тем больше становилось на местных базарах продающих и меньше покупающих. Интервенты завезли на полуостров не только вооружение, но и массу иностранных товаров. Заморские спекулянты вели бойкую торговлю всякой всячиной. Базары были важным полем деятельности как агентов Покровского, так и чекистов. В торговых рядах с утра до вечера толкался разный люд. Наметанный взгляд мигом,выхватывал из пестрой и шумной толпы нужного человека. Служба Покровского выпускала на рынки целые своры агентов, перехитрить которых было далеко не простое дело.

Одним из самых бойких мест на ялтинском базаре была обувная лавка. Рыжебородый хозяин лавки сам шил легкую, очень удобную в носке обувь любого фасона и размера. Лавка его пользовалась большой популярностью у жителей Ялты, в особенности у женщин. Сапожник был человеком обходительным, веселым, мог уступить товар по сходной цене.

Как-то утром в лавку вошла разгоряченная быстрой ходьбой молоденькая женщина и прямо с порога громко, так, что все слышали, обратилась к рыжебородому продавцу со словами:

– Весь базар обегала, никак не найду для барыни нужной обувки. У вас, случаем, не найдется, хозяин, чего-нибудь подходящего?

Даже опытным глазом трудно было узнать в рыжебородом Василия Захарова. «Переквалифицировавшийся» в сапожники, он, бросив взгляд на бойкую покупательницу, спросил:

– Какой товар-то интересует?

– Мягкие домашние туфли для барыни, ноги-то у нее распухли, ни одна обувка не налезает.

– Может, по мерке сшить?

– А можно?

– Состряпаем за милую душу! Срок-то какой дашь?

– Да чем раньше, тем лучше. Прямо беда. Кричит, ругается...

– Ну тогда возьми две-три пары, пущай примерит. Не подойдет – могу за-ради такой красавицы, как ты, за ночь сварганить отменную обувку.

– Ой, спасибо, а какие взять-то?

Рыжебородый выбрал две пары самых больших туфель.

– Пусть примерит. Скажи, что я готов услужить.

Довольная обхождением покупательница со свертком в руках удалилась. Рыжебородый посмотрел ей вслед и, обращаясь к подозрительным типам, толкавшимся в лавке, сказал:

– Хороша разлюли-малина! Эх, хорошо! Хороша, да не наша.

Когда лавка опустела, рыжебородый ушел в соседнюю комнатушку и навел большой бинокль на причаливающее к берегу судно. Он не отводил бинокля до тех пор, пока не увидел спускающихся по трапу на пристань моряков.

Судно было болгарское. Оно доставило оружие для врангелевцев. Многие другие такие посудины с оружием для врагов Советской России члены военной организации Болгарской компартии уничтожали, пускали ко дну, делали все, чтобы груз попадал не к врангелевцам, а в боевые группы Варны, Бургаса и других приморских городов. Это судно благополучно дошло до Крыма потому, что «красному призраку» Чочо по заданию центра надо было проникнуть в Крым, наладить связь с рыжебородым, передать шифровку...

Чочо тоже невозможно было узнать. Он выглядел бывалым моряком с пышными боцманскими усами. Незаметно отстав от группы моряков, которые решили прогуляться по Ялте, Чочо отправился на базар. Он медленно шел вдоль лавок со всевозможным товаром, потом остановился перед витриной с выставленной в ней дамской обувью. Войдя в лавку, он сказал рыжебородому на ломаном русском языке:

– Надо очень красивые туфли. Для моей булки.

– Как так – для булки? – не понял продавец.

– Понимаешь, это моя женщина, жена. У нас так называют.

– Это у кого же – у вас?

– У болгар. Продается или нет?

– В лавке все продается. На то она и лавка.

– Можно посмотреть?

Рыжебородый снял с витрины туфли, сказал с улыбкой:

– Думаю, что эти понравятся твоей булке.

– О, красивая вещь. Больше искать не буду. У тебя возьму, – обрадовался болгарский моряк.

– Значит, в гости к нам пожаловали? – поинтересовался продавец.

– Да, дня два постоим.

Моряк протянул деньги и, получив коробку с туфлями, стал прощаться.

– Я, пожалуй, еще зайду. С товарищами. У них тоже есть булки.

– Милости просим, ждем с превеликим удовольствием, – радушно ответил продавец и проводил болгарина до дверей.

Оставшись один, Вася запер лавку изнутри, прочел шифровку, полученную от болгарского моряка. Шифровка содержала важное задание: постараться проникнуть в дом генерала Слащова-Крымского, выкрасть из сейфа бумаги, которые имели отношение к планам обороны Крыма. В особняке генерала, где Агапов был частым гостем, обслуживающий персонал был тщательно проверен. Захарову с большим трудом удалось устроить Стешу, жившую у матери под Ялтой, служанкой в доме генерала Слащова-Крымского. Она-то и приходила в лавку к «рыжебородому» за легкими туфлями для своей непомерно полной хозяйки. Рыжебородый получил доступ в генеральский особняк.

Когда Василий, стоя перед генеральшей на коленях, снимал мерку, вошли генерал Слащов-Крымский и Агапов. Захаров, которому встреча с Агаповым не предвещала ничего хорошего, низко опустил голову. Взгляд Агапова на мгновение задержался на рыжебородом, но генерал взял гостя под руку и увел в свой кабинет.

Когда они остались одни, генерал извлек из потайного несгораемого шкафа чертежи, разложил перед Агаповым и принялся осторожно объяснять:

– Это, Александр Кузьмич, как бы продолжение оборонительного плана. На случай возможной... эвакуации. Но прошу вас – пусть останется между нами. Рассчитываю на вашу порядочность, Александр Кузьмич.

Внимательно изучая план, Агапов спросил:

– У вас прислуга надежная, ваше превосходительство?

– А что в нынешние времена надежно, дорогой Александр Кузьмич? Сидя на вулкане, не стоит оглядываться по сторонам. А вы что-нибудь заподозрили?

– Нет, ничего особенного. Бумаги эти, однако, надо хранить в надежном месте. А что за рыжий мужик ползал на коленях перед вашей супругой?

– Насколько я понимаю, сапожник. А что?

– Да, к сожалению, без посторонних в доме не обойтись. Что касается второго варианта, как вы изволили заметить, ваше превосходительство, то я считаю, что план возможной эвакуации заслуживает внимания.

Встреча с Агаповым, которого повысили в чине, вероятно, не за красивые глаза, заставила Василия и его друзей действовать предельно осторожно. Ведь узнай Агапов Василия, вся операция была бы обречена на провал. Через Стешу, проявившую завидную сметливость, Василий точно выяснил, в какие часы дня генерал не бывает дома. Конечно, он мог устроить так, что генеральше пришлось бы несколько раз делать примерку, но его частые посещения особняка могли бы вызвать подозрение. Врангелевская разведка, конечно же, имела среди слуг своих людей – осведомителей. Поэтому Захаров решил действовать иначе; он придет с готовой обувью, и уже тогда...

Наконец-то настал день, когда он явился в особняк с готовыми туфлями. Стеша устроила, чтобы хозяйка приняла его не в прихожей, а в ее покоях. Момент был выбран удачно: генерала с Агаповым дома не было, прислуга на кухне обедала.

Генеральша похвалила работу:

– Ох, прямо будто вновь на свет родилась. Постарался мастер. Стеша, проводи хорошего человека на кухню да угости его хорошенько.

Но Василий, перемигнувшись со Стешей, направился не в кухню, а к кабинету генерала. Быстро отпер дверь. По описанию Стеши он знал, где находится потайной шкаф в стенке. Отперев дверцу заранее подобранным ключом, вытащил небольшой рулон плотной бумаги, развернул, чтобы убедиться – то ли это, что ему нужно, или нет.

Заслышав шум, Василий поспешно спрятал похищенные бумаги под рубаху, осторожно вышел из кабинета. К особняку подъехали генерал и Агапов. Стеша показала глазами на окно, которое выходило в сад. Первым выпрыгнул из окна Василий, потом помог Стеше. Густой и тенистый сад словно поглотил их. Но садовнику показалось подозрительным, что Стеша и какой-то рыжебородый крались около кустов... Он уже не мог догнать их, поэтому побежал в дом, крича и зовя на помощь... Но драгоценные для беглецов минуты были выиграны. В условленном месте Василий быстро передал морскому «красному призраку» – болгарину Чочо добытые бумаги. Стеша поспешила на окраину города к своей матери. Вскоре туда – другой дорогой – добрался и Василий.

Разве мог тверской паренек Вася Захаров, идя на первую мировую империалистическую войну, предполагать, что через четыре года он станет разведчиком, выполняющим важные поручения в тылу врага? Он, простой сельский парень, с неполными тремя классами. Боевые товарищи любили Васю за веселый нрав, душевность, умение ладить с людьми и дружить. 25 октября 1917 года Василий Захаров был в числе тех, кто штурмовал Зимний. После этого ему не раз приходилось выступать на митингах и собраниях. В огненные дни революции судьба свела его с хорошими, интересными людьми – настоящими большевиками, которые помогли ему овладеть новой для него, трудной профессией разведчика-чекиста. И хотя по документам он значился Василием Прокофьевичем, все – от близких друзей до большого начальства – называли его просто Васей. Все прекрасно понимали, что, несмотря на свою молодость, в деле Вася Захаров был отважен, серьезен, находчив. Эти качества особенно ярко проявились в дни крымской операции.

Выбритый и оттого сразу помолодевший Василий, сидя рядом со Стешей перед большим самоваром, пил чай.

– Ты вот сказала, что это задание стоит тебе пол-жизни, – говорил он Стеше. – А ведь многие люди за наше пролетарское дело жизни отдают ежедневно, ежечасно... А думаешь, товарищу Ленину легче было? Сколько лет провел он в ссылках! Ни тебе жены, ни родных. А сколько по заграницам мыкался? Враги вон стреляли в него, был на волоске от смерти... Это разве легко выдержать? Революция, Стешенька, требует жертв. Без этого не обойтись. Много врагов против нас. Их нужно перехитрить. А как же! Ты не думай, Стеша, что я родился разведчиком. Время и долг, партийная дисциплина сделали меня таким. Наш Иван Пчелинцев, начальник мой, или сам товарищ Дзержинский, думаешь, всю жизнь шпионов вылавливали и своих разведчиков к врагам засылали? Но раз надо... Партия приказала, и они выполняют, день и ночь не спят, коварные вражьи замыслы разгадывают. Они надеются на таких, как мы с тобой. Вот благодаря той бумажке, которую мы передали болгарину, тысячи, а то и миллионы людских жизней будут спасены. Рисковали-то всего трое: мы с тобой да болгарский друг. Ради тысяч, миллионов, ради большого дела. Вот тебе и арифметика, Стешенька. Не простая, а самая что ни на есть высшая...

* * *

Из сбивчивого рассказа садовника, особенно когда он, показывая на свой подбородок, повторял: «рыжий», «рыжий», Агапов догадался, что через открытое окно вылез тот самый рыжебородый, который на днях показался ему подозрительным. Хозяин дома поспешил в кабинет. Когда он открывал сейф, руки его дрожали. Бумаги исчезли. Агапов раздумывал, как быть в этом случае. Конечно, надо было сообщить Покровскому – случившееся касалось непосредственно его службы, причем похищенные бумаги, конечно ж, будут переданы вражеской разведке. Было ясно, кто на самом деле этот рыжебородый... Но генерал словно прочитал его мысли и испуганно замахал руками. Он знал, что иметь дело с Покровским очень опасно. Агапов понимал состояние человека, которому симпатизировал и доверял. Но что-то надо предпринимать. Выкрадены не любовные письма, не частная переписка, а бумаги большой важности. С растерянным видом хозяин дома повторял, что это конец, что надо пулю в лоб... Агапов успокаивал, говорил, что лучше позвонить самому барону, что это он берет на себя, что на недовольство Покровского ответит тем, что телефон был занят... Он уже взял трубку телефона, но назвать нужный номер не пришлось. В кабинет стремительно вошел Покровский. Нюхом опытного разведчика он понял: что-то произошло. Быстро подошел к открытому сейфу, строго спросил:

– Что здесь было?

Хозяин дома опустил голову.

– Преступное легкомыслие? – повысил голое Покровский. – Служебные бумаги?

– Разные, – старался быть спокойным Агапов.

– Кто? – рявкнул Покровский и сам же ответил: – Что это за рыжебородый?

Было ясно, что садовник уже доложил ему о происшедшем.

Агапов пожал плечами. Покровский принялся нервно крутить ручку телефонного аппарата. Услышав голос телефониста, потребовал срочно соединить со своим заместителем Полищуком.

– Немедленно окружить порт! Закрыть все входы и выходы из города. Останавливать все виды транспорта. Проверять всех... всех, черт вас побери! Окружите базар. Немедленно! Схватить рыжебородого сапожника живым или мертвым. Я сейчас буду!

Прежде чем оставить кабинет, Покровский угрожающе произнес:

– Я немедленно доложу главнокомандующему. Не дай бог, если ваши бумаги, которые с таким преступным легкомыслием держались в шкафу, станут достоянием красных!

Ищейки Покровского с ног сбились, выполняя строгий приказ разгневанного шефа. Словно злые коршуны, налетели они на базар, ворвались в обувную лавку рыжебородого, перевернули все вверх дном, но ничего не обнаружили. Низкорослый, юркий человечек что-то на ухо сказал подполковнику Полищуку. И тут же десятка три всадников поскакали на окраину города. К базарной площади подкатил сам генерал. Подполковник Полищук доложил Покровскому обстановку, кивнув в сторону умчавшихся всадников. Генеральский автомобиль двинулся в том же направлении. Подполковник Полищук, сидя на заднем сиденье, выслушал угрозу генерала:

– Не схватите красных агентов, пеняйте на себя, подполковник.

* * *

А дом, где находились Стеша с Василием, был окружен. Василий заметил за окном подозрительную тень. Он выхватил пистолет, осторожно выглянул в окно. Каратели! Он бросился к двери и закрыл ее на засов. Во дворе раздался первый выстрел.

– Мама, где мама? – тревожно спросила Стеша.

Донесся шум подъехавшего автомобиля. Василий увидел, как из машины вышел сам генерал Покровский.

– Предложите немедленно сдаться, – распорядился генерал.

– Эй вы, сдавайтесь, не то перестреляем как собак! – крикнул Полищук. – Считаю до десяти.

Послышался звон разбитого стекла.

– Живыми не сдадимся! – сказал Василий Стеше и протянул ей второй пистолет.

Василий и Стеша начали стрелять.

Головорезы Покровского вытолкнули на середину двора мать Стеши в изодранной одежде, избитую... Старушка еле держалась на ногах.

– У, гады, – простонал Василий.

Стеша стояла с закрытыми глазами, побледневшая, губы ее тряслись.

Василий выстрелил в карателя, который занес руку, чтобы ударить старую женщину.

– Стреляйте, убивайте ворогов, дети мои! – крикнула мать и, раскинув руки, шагнула к дому. Раздались выстрелы, женщина упала на землю. Василий прицелился в подполковника Полищука, и тот свалился неподалеку от матери Стеши.

– Получай, собака! – сказал он. – Эх, жалко – нету гранат. Ты только не попадайся на мушку, Стеша. Голыми руками они нас не возьмут!

После каждого выстрела Василий говорил:

– За Тиграна. За Бланше...

Покровский в бешенстве крикнул:

– Сжечь, спалить живьем!

Соломенная кровля загорелась.

Василий и Стеша продолжали стрелять, но густой дым повалил в комнату.

– Будем драться до последнего! – решительно произнесла Стеша и с ожесточением принялась палить в карателей.

Из-за дыма было трудно что-либо увидеть, глаза слезились, перехватывало дыхание. Василий и Стеша крепко обнялись. Они стояли, прижавшись друг к другу, в дыму и пламени.

Дом пылал, словно гигантский костер. Грозно бушевало пламя...

* * *

Болгарское судно выходило из ялтинской бухты. Моряки с палубы заметили пожар на берегу. И, словно догадавшись, какие отважные сердца гибнут в огне, на судне включили сирену.

В марсельском порту гудело другое судно. Французское. Большой пассажирский пароход медленно отшвартовался от пристани. На палубе в толпе пассажиров стояли Гринины. Леопольд, оставшийся на берегу, махал им рукой. Рядом с ним стояла вся в черном Сюзан Легранж. Она тоже махала рукой Грининым. Взгляды Леопольда и Сюзан встретились. Леопольд смущенно отвел взгляд, попытался выбраться из толпы провожающих и зевак. Но Сюзан последовала за ним. Леопольд настороженно покосился на молодую француженку в трауре. Он, конечно, узнал ее. Что она хочет сказать ему? «Если скажет, что я подлец, что я виновен в гибели Бланше, она будет права», – подумал Леопольд. Стоило ему в тот день, когда этот негодяй по имени Жюстен вызвал его на провокационный разговор, сказать, что Бланше не имеет никакого отношения к решению Грининых ехать в Крым, эта женщина сейчас не носила бы траур. Да, тогда он вел себя как подлец и трус. О, теперь бы он поступил иначе, не дал бы втянуть себя в опасный разговор, который имел столь трагическое последствие. Теперь ему многое стало ясно. Правда, он не захотел вернуться с семьей брата в Россию. Он еще подождет. Но и здесь он не засидится. Надо уладить кое-какие дела, и адью, Париж, адью, Франция.

А Сюзан уже говорила. Леопольд понял, что она не спрашивает. «Неужели она уверена, что я виновен в убийстве, и не считает нужным ни о чем спрашивать?» Леопольд многое бы дал, чтобы эта встреча не состоялась, чтобы ему не приходилось смотреть в печальные глаза красивой молодой француженки. Эта мужественная женщина держалась спокойно. Сюзан сказала: