Текст книги "На грани жизни и смерти"

Автор книги: Николай Паниев

Соавторы: Константин Фадин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Агапов вспомнил разговор с Покровским, хмуро перебил:

– С предателями России мне не по пути!

Пчелинцев спокойно возразил:

– С предателями – да. Это вы верно сказали, Александр Кузьмич. А мы вас призываем встать на сторону той России, за которой будущее.

Агапов отвернулся и, взяв под руку Леопольда, быстро поднялся по широкой лестнице в дом.

* * *

Утреннее происшествие горячо обсуждалось в редакции. В перестрелке был тяжело ранен Юлиус Незвал. В больнице, куда молодой чех был быстро привезен, шла борьба за его жизнь. Во время утренней перестрелки Балев видел, как небольшого роста, весь какой-то квадратный, большеголовый мужчина целился в Незвала. И поэтому он особенно переживал, что не успел первым выстрелить в убийцу, опоздал прикрыть своего товарища!.. После долгого молчания болгарин, волнуясь, сказал:

– Мы знали только одних русских. Освободителей Болгарии от турок. А выходит, они... разные.

Иван Пчелинцев, набивая табаком трубку, заметил:

– Такие же разные, как и...

– Да, конечно, – быстро согласился Балев. – Есть разные болгары, разные румыны, разные французы... Я это знаю. Но русский человек... Понимаете, товарищи... Для нас, болгар, русский человек – это... это...

– А тебе встретился Леопольд Гринин, – заметил Пчелинцев.

– К сожалению, таких еще много, – сурово сказал Пчелинцев. – А сегодня утром, товарищи, была провокация. Эсеров, анархистов. И прочего охвостья. Врагов нашей революции. Так что, друг мой Балев, знай, что есть и такие русские, которые по ту сторону баррикад. И знай, что враги революции идут на любые подлости. А потом сваливают на большевиков. Не пожалели даже ребенка...

* * *

Маленькому Костику грозила потеря зрения. Осколки стекла попали в глаз. Вызванный врач на вопросы родителей только беспомощно разводил руками.

Когда врач, откланявшись, наконец ушел, Агапов озабоченно сообщил:

– Профессора Невского здесь нет. Он в Одессе. Обратно пока его не ждут. Все же остальные не лучше...

Агапов, глазами показал на дверь, намекая на ушедшего врача.

– Боже мой, что же делать? – тревожно прошептал Кирилл Васильевич. – Где искать помощи? Куда подевались, врачи?

– Надо продолжать поиски, – решительно произнесла; Дина.

– Может, они... выловлены большевиками? – буркнул Леопольд.

– Прекратите ненужные разговоры! – повысил голос Агапов. – Что вы конкретно предлагаете? – повернулся он к Леопольду.

– Одесса! – коротко ответил тот.

– В Одессу? – переспросил Кирилл Васильевич. – Там ведь тоже эти...

– Кто? – спросила Анна Орестовна.

– Как кто? Большевики, – ответил ее муж.

– В нас пока стреляют не они, – заметила она.

– За ними дело не станет, – процедил сквозь зубы Леопольд.

– Какое это имеет значение сейчас? – опять повысил голос Агапов. – Большевики, меньшевики, эсеры, анархисты. Надо спасать мальчика. И надо решать: ехать в Одессу или нет. Родители, слово за вами.

– Я... я на все согласен, – сказал Кирилл Васильевич, беспомощно глядя на жену. Анна, помолчав, кивнула в знак согласия...

Стало быть, Одесса. Решено. Анна Орестовна встала, окинула всех взглядом. Словно прочтя мысли Леопольда, четко, со свойственной ей категоричностью сказала:

– Грешно покидать родину, когда она в беде. Запомнила и всем советую запомнить эти слова генерала Брусилова. Поэтому я вернусь... непременно вернусь сюда, в наш красный Питер. На иное пусть никто не надеется. Мы все вернемся в Питер. Всем сердцем, своей честью клянусь, вернемся с моим исцеленным мальчиком.

* * *

Гроб с телом Юлиуса Незвала стоял в холле особняка – коммуны интернационалистов. Погибший товарищ лежал под знаменем своей страны, которая была далеко от революционной России, но которая знала о первом государстве пролетариата и по газетным сообщениям молодого журналиста-коммуниста. У гроба стояли его друзья по боевому перу. Каждый из них сказал на своем языке о погибшем товарище. Последнее прости произнес Иван Пчелинцев:

– Три недели тому назад товарищ Юлиус пришел к нам, чтобы рассказывать людям своей родины о том, что происходит в революционной России. Его оружием было перо. А он сражался как герой и погиб в вооруженной битве, как погибали парижские коммунары И все же его судьба иная, чем судьба давних коммунаров. Он дождался семьдесят третьего дня. Прощай дорогой Юлиус! Пролетариат новой России, большевики гвардии Ленина не забудут своего верного друга-интернационалиста!

Там, где висел плакат «Париж-72, Питер-73», Жорж Бланше прикрепил портрет Юлиуса Незвала.

– Так создаются пантеоны солдат и друзей русской революции, – тихо произнес он.

* * *

На следующий день Анна Гринина медленно шла по набережной Невы, долго смотрела на реку, на Зимний... Словно прощалась с Питером. Она стояла перед Зимним, не замечая, что на нее издали смотрят новые знакомые – Василий и Тигран. Они были на часах и окликать кого-либо не имели права. От них не укрылось, как Гринина поднесла к глазам платок.

– Вася-джан, она плачет? – с тревогой прошептал Тигран.

– Эх, убил бы того гада, кто ее обидел! – сердито выпалил матрос.

– Вай, на мелкие куски! – сверкнул глазами темпераментный кавказец.

Анна Орестовна бросила в Неву несколько серебряных монет. Постояв немного, быстро пошла через площадь.

Предстоящий отъезд Грининых был неожиданным для многих. Дина не могла себе представить, что она останется одна в этом большом доме, что ей придется расстаться с Аннушкой и Костиком. От этой мысли девушка не находила себе места. Даже поэта ей было жаль, хотя после революции в их отношениях появился холодок. Отъезд Леопольда ее не трогал, он всегда был для нее чужим.

По ночам, оставшись одна в своей комнате, Дина плакала. Такое с нею раньше случалось крайне редко. Она умела держать себя в руках. А теперь раскисла, ничего не могла поделать с собой... Умом она понимала, что ради спасения зрения Костика надо идти на любые жертвы, но сердце ничего не хотело знать, болезненно ныло. Что делать? Кто даст совет? Иван Пчелинцев сказал, что можно было бы попытаться привезти в Петроград профессора Невского, только по нынешним временам это дело нелегкое. Иван постарался раздобыть нужные бумаги, с помощью которых Гринины могли бы благополучно добраться до Одессы. «А в Одессе товарищи помогут непременно... Только нужно предъявить им это письмо», – сказал он Дине, вручая небольшой конверт.

Дожидаясь сестру, которая прощалась с городом, Дина закрылась в своей комнате. Но вскоре в дверь постучались. Дина медлила. Она догадалась, кто это мог быть. Что делать – открывать или нет? Стук повторился. Дина прекрасно понимала, что Леопольд (она была уверена, что это он) так просто не отступится.

– Кто там?

– Я... мне надо поговорить с тобой, Дина.

Немного поколебавшись, Дина повернула ключ в замке. Леопольд шагнул в комнату и сказал, словно Дине это было неизвестно:

– Мы... едем, Дина.

Дина молчала.

– А ты? – спросил Леопольд.

Дина продолжала хранить молчание.

– Ты... остаешься?

Дина всем своим видом давала понять, что говорить им не о чем. Леопольд продолжал:

– С кем? Как ты будешь жить одна... в этом аду?

Это было любимое выражение Леопольда, которое Дину приводило в бешенство. Пожав плечами, она холодно сказала:

– Как и все.

– Кто это «все»? Голоштанные комиссары, беспризорники, всякая шваль? Нечего сказать, хороша компания!

– Каждому свое...

– Ты вычеркнула меня из...

– Давайте лучше прекратим... Вернетесь – поговорим, – уклончиво сказала Дина.

Она знала, что кто-кто, а Леопольд рад отъезду из Петрограда. Одесса все же ближе к загранице, да и обстановка там переменчивая: сегодня большевистская власть, а что будет завтра – неизвестно. Союзники не забывают, наведываются, сейчас находятся недалеко от Одессы. Ответом «вернетесь – поговорим» Дина вовсе не собиралась подавать Леопольду какую-то надежду. Ей хотелось узнать, как он будет реагировать на эти слова, как смотрит на возможность возвращения домой. Леопольд сразу выдал себя с головой вопросом:

– Ты еще надеешься?

– На что?

– На то, что мы... вернемся?

– Даже у птицы есть свое гнездо.

– А если оно разорено, это гнездо?

Дина смотрела на Леопольда с презрением, не в силах сдержать гнева:

– Значит, бежите, Леопольд Васильевич? Позвольте спросить, куда?

– Ты же знаешь... В Одессу... нам надо.

– Так вот, после Одессы и поговорим. Вы поняли меня, Леопольд Васильевич? После Одессы.

– Ты хочешь, чтоб мы перешли на «вы»? Ну что же... Вы подвергаете испытаниям мои чувства к... тебе?

– Не я. Жизнь. Новая жизнь всех нас подвергает испытаниям. Не завидую тем, кто не выдержит. Родина обойдется без таких. А они нет – не обойдутся. Нет!

* * *

На вокзале была невообразимая толчея. Пассажиры с трудом пробивались к вагонам, втиснуться в которые стоило нечеловеческих усилий. Гринины и их немногочисленные провожающие при виде этого столпотворения вавилонского вконец растерялись. Агапов, одетый в штатское, нес на руках Костика. Глаз у мальчика был перевязан. Анна Орестовна и Кирилл Васильевич одеты по-дорожному. У одного только Леопольда вид был франтоватый, правда, костюм его был несколько скромнее тех, в которых он привык щеголять, вероятно, ему не хотелось привлекать к себе внимание.

Гринины пробирались к своему вагону, вовсе не уверенные в том, что им удастся попасть в него, а тем более занять места, помеченные в билетах. Мытарства, которые – они в этом не сомневались – ожидали их в дороге, начинались уже здесь, на вокзале, напоминающем потревоженный муравейник. С большим трудом протолкавшись к своему вагону, Гринины неожиданно увидели Пчелинцева. Высунувшись по пояс из окна вагона, он махал им руками. За ним маячили физиономии Павла и Христо Балева, которые тоже жестикулировали и что-то кричали. Пчелинцев, перекрыв гул толпы, крикнул, чтобы Гринины подавали вещи в окно, а сами пробирались к дверям. Анна Орестовна поняла, что эти трое заняли для них места и никакая сила не в состоянии заставить их покинуть свой пост. Это тронуло ее до глубины души.

– Большое вам спасибо, господа, то есть... товарищи! – сказала она. – Не стоило так затруднять себя. Нам, право, неловко...

– Плохие мы были бы друзья, товарищ Гринина, если бы не помогли, – ответил Иван Пчелинцев. – Поторопитесь занять места, пока мы удерживаем позиции, не то...

Леопольд и Кирилл Васильевич сделали вид, что все происходящее их не касается и поэтому вовсе не интересует. Прибежала запыхавшаяся Дина в сопровождении помощника народного комиссара, того самого, что выступал тогда в театре. За ними увязался юркий Тимка. Помощник комиссара, протолкавшись к Анне Орестовне, сообщил:

– В Одессе вас встретят, устроят. Туда звонили из Смольного. Одесские товарищи обязательно постараются помочь. Но если... выйдет какая осечка, товарищ Гринина, то вот вам документы на беспрепятственный обратный проезд.

– Благодарю вас, – негромко сказала балерина и улыбнулась. – Я... знаете... серебряную монету... бросила в Неву.

– Ты, Анна, и без серебряной монеты вернешься, – громко, чтобы слышали все, сказала Дина. – Потому что ты у нас... русская. Ты настоящая, Аннушка.

Внимание всех присутствующих привлекло появление группы юношей в студенческих фуражках, с красными повязками на рукавах. Они остановились около вагона. Узнав в Кирилле Гринине известного поэта, один из студентов – самый бойкий на вид – спросил:

– Что, уезжаете, господин Гринин? Неужели покидаете Россию?

Нахлынувшая толпа оттеснила студентов от вагона.

Этот короткий эпизод был воспринят присутствующими по-разному. Кирилл Васильевич еще больше помрачнел, отчего лицо его стало каким-то серым, и поспешил подняться в вагон. Он прокладывал дорогу Анне, следом за ней Агапов нес Костика. Леопольд с высокомерным видом замыкал шествие.

В купе Агапов поспешно стал прощаться. Он задержал руку Анны Орестовны в своей и тихо сказал:

– Ну с богом, Аннушка! Нас с тобой с детства учили любить матушку-Русь. Вылечите Костика и возвращайтесь. Без Питера, без России... нам не жить!.. А я буду здесь... буду защищать Россию до конца!

В наступившем молчании Дина спросила:

– Какую только Россию?

– Ту, что нас с вами, кузина, родила, вырастила, людьми сделала! – сердито ответил Агапов и поспешил выбраться из вагона.

Анна Орестовна, увидев на перроне в толпе провожающих знакомых матроса и солдата, приветливо помахала им рукой. Узнала она и мальчика Тимку. Господи, как все это неожиданно!

Многие родственники не пришли провожать, не говоря уже о коллегах по театру. А эти люди, которых она еще вчера не знала, пришли. То были представители новой России. Сколько добра они сделали Грининым! Анна не представляла себе, как бы им удалось выехать, не будь этих людей... Ну что за славные парни! Анна подумала, что Иван Пчелинцев, этот симпатичный молодой человек, вероятно, пришел из-за сестры. Ей были известны некоторые подробности складывающихся отношений между Диной и этим журналистом из большевистской газеты, которую, кстати, она изредка читала благодаря младшей сестре. Дина познакомила Анну не только с Пчелинцевым, но и с Павлом, которого представила как поэта, добавив, что стихи у него неплохие. Гринина была воспитана на прекрасных образцах поэзии. Раньше, до революции, вернее, до начала второй мировой войны, в доме у них часто собирались известные поэты. Они читали свои новые произведения. Стихи Павла вначале не то чтобы не понравились Анне, просто их стиль, патетика были непривычны. Павел славил революцию, новую жизнь. Анна не решилась показать его стихи Кириллу, зная, что мужу они не понравятся. А вот стихотворение о красном Петрограде ее захватило, голос поэта – окрепший, построжавший – взволновал ее. Больше того, ей казалось, что поэт услышал, разгадал ее собственные мысли и чувства, а потом выразил их в стихах. Это заставило Анну отважиться на поступок, который так удивил всех: она прочитала стихи Павла со сцены революционным солдатам и матросам. Тонкими чертами бледного лица Павел был похож на студента из небогатой интеллигентной семьи. Полувоенная одежда мешковато висела на нем, словно была с чужого плеча. Кто знает, думала Анна Орестовна, может быть, такие, как Павел, и образуют костяк новой русской интеллигенции.

Рядом с Павлом и Иваном Пчелинцевым стоял болгарин, который не спускал с Анны Грининой больших глаз.

– Ой, сколько народу нас провожает! – воскликнула Анна Орестовна.

Перекрыв шум толпы, донеслись удары вокзального колокола. Иван Пчелинцев сказал:

– Ну что ж, пора прощаться. Как говорится, ни пуха ни пера. Счастливого пути и скорого возвращения.

– Приятно пытуване! – пожелал Балев.

– Это по-болгарски? – спросила Анна Орестовна. – О, как все понятно!

– Сестра брата, брат сестру всегда поймет, – с заметным акцентом произнес Христо.

Паровоз пронзительно загудел, лязгнули буфера. Поезд медленно, словно нехотя, тронулся.

Капитан Агапов поспешил удалиться, но ему не терпелось еще раз взглянуть на дорогие лица кузины, Костика, махнуть на прощание рукой. Он отошел к концу перрона и стал дожидаться отправления поезда, не замечая, что по ту сторону будки стрелочника пристроились Вася и Тигран. Когда вагон, в котором ехали Гринины, поравнялся с ними, они принялись отчаянно махать руками. Вася, приставив ладони рупором ко рту, крикнул:

– Счастливого возвращения, землячка!

И Тигран:

– Душа любезный, приезжай!

Увидев на ступеньках вагона Тимку, матрос приказал:

– Прыгай, прыгай!

Тимка прыгнул и наткнулся на Агапова. Подоспевший матрос невольно встретился взглядом с– Агаповым. Тот отвернулся и быстро зашагал по перрону... Вася кивнул в его сторону:

– Тоже земляк. Только этому земляку-тверяку на узкой дорожке не попадайся...

* * *

Дел у Христо Балева и его друзей-интернационалистов было невпроворот. Главное – сообщения в свои газеты. Народы должны были знать, что происходит в революционной России, как живет молодое государство в это чрезвычайно трудное время. Со дня Октябрьской революции прошло уже около трех месяцев. Положение в России, по словам вождя революции Ленина, было тяжелым, временами прямо-таки критическим. Писать обо всем происходящем понятно, доходчиво было нелегко. Приходилось допоздна сидеть над статьями, отстукивать на старых, видавших виды машинках новости из Советской России.

Христо Балев был хорошим конспиратором и боевым пилотом, а тут ему надо было писать, писать, писать... и осваивать пишущую машинку. За этим занятием и застал Балева в редакции Иван Пчелинцев. Христо медленно, двумя пальцами стучал по клавишам... Иван, глядя на муки товарища, улыбнулся и весело спросил:

– Что, трудновато? Сочинять трудно, печатать тоже... Точно така?

– Мне бы аэроплан, Ванюша, а я барабаню по этим чертовым клавишам! Но что поделаешь! Из Болгарии приказывают: давай, Балев, давай! Пока настучал статейку, почему большевики распустили Учредительное собрание, думал, машинка...

– Рассыплется, – подсказал Пчелинцев.

– Да, да. Точно така. А куда, куда рассыплется, Ванюша?

– Ко всем чертям.

– Вот-вот! И даже дальше. Но все же в Софии разобрались, что к чему. Говорят, неплохо бы распустить и наш парламент. Понимаешь, Ванюша, какая получается...

– Петрушка, – опять подсказал Пчелинцев.

– Точно така. Парламент называется народным, а болгарского народа там...

– С гулькин нос.

– Совершенно верно! Точно така!

– Ну, летчик-журналист, сегодня тебя ждет сенсация. Думаю, что от такого известия забьется не только твое сердце старого вояки. Все наши друзья обрадуются, – сказал Пчелинцев и вытащил из кармана листок бумаги. – Слушай, Христо. У нашей власти, у нашего народа будет своя армия. Первое в мире рабоче-крестьянское войско. Красная Армия. Вот об этом историческом декрете, который подписали Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин), Верховный Главнокомандующий Н. В. Крыленко, народные комиссары по военным и морским делам П. Е. Дыбенко и Н. И. Подвойский, сообщи своим в Болгарию. Эх, Христо, вот возьмем и вступим с тобой в ряды рабоче-крестьянской! Точно така?

– И аэропланы будут?

– Ну а как же? Будут, Христо, обязательно будут.

– Я тогда... эту машинку...

– Ко всем чертям!

– И даже дальше. А сам – туда! – Ткнув пальцем вверх, Балев крикнул по-болгарски: – Небе́! Небе́!

Христо Балев на радостях схватил Пчелинцева за плечи, приподнял, закружил, продолжая кричать:

– Небе́! Небе́!

Павел с порога удивленно смотрел на происходящее. Лицо у него было грустное. Балев отпустил Пчелинцева.

– Что случилось? – настороженно спросил Иван.

– Плохие вести из Одессы.

– Напрасно поехали?

– Да. Профессора, на которого надеялись, оказывается, уже там нет.

– Возвращаются? – допытывался Пчелинцев.

– А кто обманул? – сердито спросил Балев. – Этот... Леопольд?

– Леопольд теперь уговаривает ехать за границу, – сообщил Павел.

– И беда ему на руку, – сказал Пчелинцев.

– Аэроплан, Ванюша, мне нужен аэроплан, и они будут здесь! – выпалил Балев.

* * *

В большой комнате в Смольном собралось много военных. Пришел и болгарский летчик-журналист Христо Балев. Человек, который сидел за столом, встал и подошел к большой карте России, испещренной разноцветными стрелками, линиями, кругами, надписями.

– А теперь, товарищ Балев, посмотрим, – сказал он, – где именно на воздушной трассе Петроград – Одесса ваш аэроплан может стать... мишенью для наших общих врагов.

Водя по карте указкой, он говорил негромко, как бы про себя:

– Опасность подстерегает вас здесь. И здесь. Это уже наверняка. Здесь тоже сильный огневой заслон. Не прорваться на аэроплане... Можно, конечно, проскочить в районе Одессы...

– Как это... проскочить? – не понял Балев.

Военные улыбнулись. Бородатый моряк объяснил:

– Значит, удачно пролететь. Допустим, это получится. Ну а дальше?

– А в Одессе сесть можно? – с надеждой в голосе спросил Балев. – Там немало болгар. Они защищают русскую революцию.

– Не только можно, но и нужно! – сказал главный в этой комнате. – Об этом, товарищ Балев, мы и хотели с вами поговорить. Надо как можно скорее попасть в Одессу, а оттуда пробраться в Севастополь, куда, по нашим сведениям, возможен приход военных кораблей из Болгарии. Под предлогом ремонта... А крейсер «Надежда» уже в Севастополе.

– Зачем? – удивился Балев.

– Чтобы подавить революцию. Таков тайный замысел вашего царя.

– Никогда! Нет! Няма! – взволнованно, путая русские и болгарские слова, произнес Балев. – В 1905 году, когда революционный «Потемкин» ушел из Одессы, ему навстречу был выслан крейсер «Надежда»... Ни одного выстрела не прозвучало с «Надежды». Ни одного, товарищи! Понимаете? И сейчас не прозвучит!

Человек у карты, пристально глядя на Балева, сказал:

– Верим! И надеемся! А для верности, товарищ Балев, но настоянию болгарских товарищей мы хотим переправить вас в оккупированный Севастополь. Дел в Севастополе более чем достаточно. У вас будут помощники. Два-три проверенных товарища. До Одессы долетите на самолете. А из Одессы в Севастополь придется добираться морем. Ну вам не привыкать, правда?

– Точно така! – ответил Балев.

* * *

В комнате, где стоял рояль, не было никого, кроме Павла. Он спал крепким, безмятежным сном – ему нисколько не мешал пробивающийся в окна солнечный свет. Он не проснулся даже тогда, когда в комнату шумной гурьбой ввалились Пчелинцев, Балев, Бланше, американец Вильямс, румын Бужор, серб Влахов и венгр Мюнних.

– Как вам нравится? – пошутил Иван Пчелинцев. – Все на ногах, все заняты делом, а наш друг знай себе похрапывает и, должно быть, видит распрекрасные сны. Нет, так дело не пойдет. Давайте-ка разбудим этого соню!

Все горячо поддержали его. Жорж Бланше сел за рояль и, ударив по клавишам, принялся барабанить вальс. Павел заворочался, это было верным признаком, что музыка до него «доходит». Пчелинцев, набросив на себя простыню, принялся изображать балерину. Остальные, заразившись веселостью, последовали его примеру. Никто не заметил, как вошел Дзержинский. Некоторое время он с недоумением смотрел на этот странный балет. Недоумение сменила улыбка. В глазах Феликса Эдмундовича запрыгали веселые искорки. Первым заметил Дзержинского Пчелинцев.

– Здравствуйте, Феликс Эдмундович. Извините за...

– Революционный привет интернационалистам. Так, кажется, вас называют? – произнес Дзержинский.

Пчелинцев растолкал Павла. Все еще пребывая в сладком полусне, Павел сказал:

– Эх, братцы, где я сейчас был! На «Спящей красавице». И Аврору танцевала знаете кто?

Увидев Дзержинского, Павел вскочил с постели.

– Извините, Феликс Эдмундович!

– Ну, полно, полно! – Дзержинский добродушно махнул рукой. – Значит, в театре побывали? Между прочим, поздравляю. Насколько мне известно, вас прочат в комиссары театра.

– О, пардон! – воскликнул Бланше. – Павлюша без прима... балерина Гринина не пойдет за комиссар театр.

Дзержинский, пряча улыбку, серьезно сказал:

– К сожалению, там не только Грининой недостает, товарищи. Некоторые служители Мельпомены все силе не желают служить народу. Но время рассудит. Владимир Ильич и все мы, его соратники, убеждены в том, что искусство должно служить народу. И нам предстоит претворять это в жизнь.

– Простите, но, по-моему, тут какое-то недоразумение! – Павел в недоумении пожимал плечами.

– Наша революция породила немало таких... недоразумений, которые на поверку оказываются дальновидным и смелым решением многих важных проблем, – ответил Дзержинский. – Но театры не в моем ведении, и я вас агитировать не собираюсь. Вот с товарищем Пчелинцевым у меня будет разговор. А еще мне бы хотелось сказать вам, дорогие товарищи... Кстати, поляки среди вас есть?

– Товарищ Холмский отсутствует, – ответил Пчелинцев.

– Ну тогда, с вашего разрешения, придется мне его заменить... для полного кворума... интернационала, – пошутил Дзержинский и, тут же посерьезнев, продолжал: – Товарищи, вы делаете большое дело, ваша работа не имеет цены. Народы мира хотят знать правду о нашей революции. Помните слова Маркса о том, что революция после окончательной победы даст всем хлеб и розы. У нас будет много хлеба. Будут и розы... под стать болгарским. А теперь прошу прощения, товарищи. Рад был познакомиться. А сейчас мне нужно переговорить с товарищем Пчелинцевым. Не возражаете, если я его уведу от вас?

Дзержинский и Пчелинцев вышли из комнаты.

Феликс Эдмундович Дзержинский давно присматривался к Пчелинцеву, и от него не укрылись сильный характер и незаурядные способности молодого журналиста. Дзержинский сразу же, без обиняков изложил цель своего прихода:

– Так вот, дорогой товарищ Пчелинцев, думаю, я не открою вам особого секрета, если скажу, что опытных разведчиков у нас раз, два, три и обчелся. Учимся по ходу действия, применительно к обстоятельствам, в ходе выполнения заданий. Нам очень нужны наши, красные разведчики, контрразведчики. Вот мы и приглядываемся, изучаем. Правда, для обстоятельной проверки времени просто-напросто нет. Нам надо действовать. Немедленно. Последние события свидетельствуют об этом. Владимир Ильич прав, когда говорит, что действовать следует быстро, смело, широко, умно. Враги, как внутренние, так и чужеземные, зададут нам немало, мягко выражаясь, головоломок. А если ставить вопрос со всей серьезностью, то схватка с опытной, коварной агентурой, щедро субсидируемой разведками зарубежных государств, не за горами, причем это будет борьба не на жизнь, а на смерть... Ну а теперь, товарищ Пчелинцев, пора перейти к сути. Я предлагаю вам на время оставить журналистику и заняться тем, о чем шла речь.

– Все это так неожиданно, Феликс Эдмундович, – признался Пчелинцев.

– Что поделаешь! Время, в которое мы живем, полно неожиданностей, – сказал Дзержинский. – Приходится перестраиваться на ходу. Жду вас с ответом в любое время дня и ночи.

ОПЕРАЦИЯ «НАДЕЖДА»

Христо Балеву дали аэроплан – старый, видавший виды «фарман». Болгарин чувствовал себя на седьмом небе. Опять в своей стихии. Он полетит на аэроплане в Одессу!

Несмотря на трудности в пути, до Одессы удалось пролететь благополучно. Когда показался берег Черного моря, сердце Балева радостно забилось. Город напомнил ему Варну. Захотелось направить свой старенький «фарман» через море дальше на юг, пока не возникнет под крылом Варна. Но сейчас он мог только воскликнуть: «Довиждане, Варна! Довиждане, Болгария!» До скорой встречи, родная, любимая, истерзанная земля! Русские братья совершили революцию, чтобы на такой же обездоленной, как и болгарская, земле построить новую жизнь. Нужна, ох как нужна такая же революция в Болгарии! Мы непременно последуем примеру русских братьев.

Балев не замечал, что разговаривает сам с собой. Всеми помыслами он был с родиной, с оставшимися там боевыми товарищами-подпольщиками.

Перелет закончился благополучно. В Одессе знали о прибытии Балева. Его встретили, заверили, что сделают все возможное для выполнения указаний, полученных из Смольного. В Одессе Балева ждал приятный сюрприз – встреча со старым знакомым – солдатом по имени Тигран. «Будем действовать вместе», – сказал Тигран, весело подмигнув.

Одесские товарищи спросили у Балева, есть ли у него в городе знакомые, друзья. Он ответил, что хотел бы встретиться со своими земляками, принимавшими участие в революции. Кроме того, Балеву хотелось одному побродить по Одессе, которая так напоминала ему Варну, и, конечно же, увидеть Анну Орестовну Гринину.

Одетый по-весеннему, Христо Балев медленно спускался по знаменитой одесской лестнице. Пчелинцев говорил, что Гринины остановились где-то в этом районе. Балев свернул на небольшую улицу, принялся всматриваться в номера домов. Кажется, здесь. Он вошел в маленький дворик. Появление гостя первыми заметили Леопольд и Кирилл. Оба с удивлением уставились на непрошеного визитера, потом Кирилл Васильевич с беспокойством спросил:

– Никак тот самый... болгарин?

– Он. Выследил-таки, – процедил сквозь зубы Леопольд.

– Что ему надобно?

Леопольд пожал плечами.

– Не знаю, не знаю...

Анна Орестовна встретила болгарского гостя на небольшой открытой террасе. Обрадовалась ему как старому знакомому.

– Просто не знаем, как и быть, – рассказывала она. – Профессора Невского в Одессе не оказалось. Говорят, в Париже есть какое-то светило... Да только туда...

– Не хотите? – быстро спросил Балев.

– Ради здоровья ребенка я готова ехать хоть на край света. Но... – Гринина оглянулась и продолжала шепотом: – Боюсь я нынче за границу.

– А раньше не боялись?

– Когда это «раньше»?

– Перед самой войной. Я вас видел в Париже.

– О, это было так давно!

– Мне кажется, что вчера...

Появились Кирилл Васильевич и Леопольд. Анна Орестовна сказала:

– У нас вот гость... из Питера.

Балев вежливо поклонился и добавил:

– И из Болгарии. Я здесь проездом.

После неловкой паузы Кирилл Васильевич поинтересовался:

– Проездом домой?

– До дома еще будет остановка, – уклончиво ответил Балев.

– И стрельба, разумеется? – не удержался Леопольд.

– Если надо, – спокойно произнес Балев.

– Поскольку вы красный, то, конечно же, будете стрелять в белых? – не унимался Леопольд.

– Так же, как белые стреляют в красных, – невозмутимо ответил Балев.

– Слышите, как все просто. Вот этот господин наводит револьвер, и... капитана Агапова как не бывало, – выразительно посмотрев на Гринину, сказал Леопольд. – Кузина горько оплакивает любимого кузена, а затем принимает у себя...

– Перестаньте! – одернула Леопольда Анна Орестовна. – Перестаньте фиглярничать! Вы что, забыли, как надо вести себя с гостями? – И, повернувшись к Балеву, сказала: – Ради бога, извините... Все так изнервничались... Эта неопределенность... Иногда мы говорим не то, что думаем... Простите.

– А у меня времени, как говорится, в обрез, – спокойно сказал Балев, взглянув на часы. – Все вам передают приветы и ждут... домой. Очень ждут. Ну а если вдруг придется побывать... в Болгарии... То мы рады гостям.,, очень рады. До свиданья.

Откланявшись, Христо Балев сбежал с крыльца. После ухода гостя Кирилл Васильевич осуждающе произнес:

– Ах, Лео, Лео! Ну что за бестактность!.. Мало тебя шлепали в детстве, братец...

– Ничего, в этом отношении его еще ждет блестящее будущее! – сказала Анна Орестовна и вышла.

Леопольд схватил вазу с цветами и в порыве бешенства грохнул ее об пол.

* * *

На исходе был четвертый месяц новой власти в России. Полчища русской контрреволюции и интервентов двигались к сердцу революции. Большая угроза нависла над красным Петроградом, над всей страной. Молодая, только что созданная Красная Армия вела первые бои с врагом. Особенно ожесточенные сражения шли на подступах к Петрограду. Одним из белых батальонов командовал капитан Агапов.

Снаряд, разорвавшийся неподалеку от наблюдательного пункта, обдал группу офицеров комьями мерзлой земли и снега. Один из них, отряхиваясь, сердито буркнул: