Текст книги "На грани жизни и смерти"

Автор книги: Николай Паниев

Соавторы: Константин Фадин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Братоубийство!

Капитан Агапов зло оборвал его:

– Где вы видите братьев? Это изменники! Враги России!

Поблизости опять разорвался снаряд, выбросив фонтан мерзлой земли и снега. Офицер, сетовавший на братоубийство, с удивлением заметил:

– Пристрелялись! А говорили... сброд. С умом палят.

– Разговорчики! – крикнул Агапов. Он хотел еще что-то сказать, но в ту же секунду снаряд врезался в землю совсем рядом. Агапов упал будто подкошенный.

* * *

Христо Балев долго стоял на берегу, провожая взглядом большую птицу. Он не заметил, как из рыбацкой хижины вышел Тигран, встал позади и тоже стал смотреть на удаляющуюся птицу. Когда она пропала из виду, растворилась в наплыве облаков, Тигран спросил:

– Что, может, летит в твою Болгарию, а?

– Все может быть. У нас есть песня. Слова такие... Ах, если бы я мог стать птицей...

– Аэроплан тоже птица!

– Отобрали. Теперь я моряк. А когда выйдем в море, неизвестно.

– Не торопись, дорогой! Дождемся Васю. Он настоящий моряк.

– Но когда это будет, когда?

– Я же сказал: не надо спешить. Мой друг сделает одно дело и прибудет. Вася Севастополь знает как свои пять пальцев, как ты...

– Велико-Тырново.

– Так называется твой город?

– Точно така.

– Красивый?

– Лучше не бывает.

– Скучаешь?

– Немного... Некогда скучать.

– Я тоже немного по Шуше... по моей Шуше, но Кавказу скучаю. Представляешь: гора, а на той горе друг над дружкой дома...

– Так это же Велико-Тырново!

– Значит, они похожи друг на друга, как и мы... только вот у меня борода...

Оба весело засмеялись. Тигран сказал:

– Считай, что мы с тобой как... близнецы. Теперь я тебя буду называть по-кавказски: Христо-джан. «Джан» – значит «душа моя».

– Точно така, Тигран-джан!

* * *

Капитан Агапов оказался в походном госпитале. Он лежал на койке с забинтованной головой. Окинув взглядом палату, Агапов достал из-под подушки сложенный вчетверо листок бумаги и принялся читать.

«Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо, дорогой Александр. Но все же пишу. Если бы ты только знал, как мне не хватает твоего совета, твоей решительности и хладнокровия. Леопольд настаивает на поездке в Париж. Он где-то вычитал, что там есть профессор, который делает сложные операции. Уверяет, что Костику вернут зрение. Боюсь, что он задумал недоброе. Не знаю, как быть. В Петрограде, говорят, неспокойно. Да и врачей нужных нет. Кирилл в полнейшей растерянности. Ко всему еще и я и он оторваны от привычного дела. Вот уже около полугода я не танцую, не репетирую... Кирилл забросил свои стихи. Один Леопольд не унывает, то и дело встречается с какими-то людьми, о чем-то хлопочет, строит планы. Мне кажется, что его авантюры плохо кончатся для всех нас... Много думаю о тебе. Тревожусь. Как ты там?..»

В палату вошел раненый офицер на костылях.

– Красного схватили. Лазутчика. Идемте посмотрим, как допрашивать будут! – сообщил он.

Кое-кто двинулся к выходу. Агапов дочитал письмо и задумался. Сообщение о поимке пленного он пропустил мимо ушей. Повернувшись к тяжело раненному соседу по койке, спросил:

– Бумагой случайно не богаты?

– К сожалению, нет. Попросите в канцелярии, – через силу проговорил сосед.

Агапов, встав, направился к дверям.

Посреди канцелярии стоял матрос со скрученными сзади руками. Лицо у него было в ссадинах и кровоподтеках, он еле держался на ногах. Офицеры, ведущие допрос, устало курили, не спуская глаз с пленного. Матрос, казалось, был безразличен ко всему происходящему. Однако при виде вошедшего в канцелярию Агапова в его глазах на секунду мелькнуло любопытство. Это не укрылось от допрашивающих. Пожилой подполковник грубо спросил:

– Что? Может, знакомый?

Василий и Агапов смотрели друг на друга, и видно было, что каждый пытается что-то вспомнить. Агапов, так ничего и не вспомнив, хотел было выйти, но подполковник остановил его:

– Господин капитан, вам случайно незнаком этот...

красный?

– Нет, господин подполковник, не имел чести. Мне нужен лист бумаги. Для письма. Могу я попросить? – довольно резко произнес Агапов.

Подполковник вырвал из толстой тетради лист бумаги и, протягивая Агапову, как бы между прочим сказал:

– Извольте. А на следующем листке смертный приговор красному лазутчику запишем.

Агапов еще раз взглянул в глаза матросу, силясь что-то вспомнить, повернулся и вышел.

* * *

Генерал Покровский стоял перед большой картой военных действий и под доносившийся издалека гул далекой артиллерийской канонады разъяснял офицерам штаба положение на фронте:

– Красная Армия – это, по существу, сброд, обреченный на гибель. Без командиров, без дисциплины. Она погибнет, не успев родиться. Разведка доносит, что этот сброд пытается нас контратаковать, но все его попытки тщетны, господа. Дни красного Петрограда, господа офицеры, сочтены. В этом нет никакого сомнения.

Вошел офицер и протянул Покровскому пакет. Прочитав донесение, он сказал:

– Я просил, господа, своих людей быть предельно точными, доносить обо всем, что касается борьбы с красным сбродом. Русские офицеры, господа, хранят верность отечеству, проявляют чудеса храбрости! Вам знаком, господа офицеры, капитан Агапов? Настоящий патриот. Дрался как лев.

* * *

В селе, где находился походный госпиталь белой армии, спешно погружали раненых на телеги и повозки. Капитан Агапов шел к телеге, в которой уже сидели раненые, без чужой помощи. Обстановка была нервозная: все куда-то спешили, суетились, то и дело раздавались отрывистые команды... Подполковник, который допрашивал Василия, пробегая мимо Агапова, бросил:

– Красные прорвались. Кто бы мог подумать! Вот-вот будут здесь. Но мы им преподнесем подарочек! Пустим в расход матросика. Господин капитан, хотите посмотреть, потешить душу?

И тут Агапов увидел матроса. Он шел спокойно, весь его вид выражал безразличие, словно его вели не на расстрел. Поравнявшись с телегой Агапова, Василий замедлил шаг, бросил быстрый взгляд на капитана и срывающимся голосом произнес:

– Писать будете... поклон передайте от земляка тверского, матроса... А мы с вами, помните, на вокзале...

Неподалеку разорвался снаряд, загремели выстрелы, раздались громкие крики. В село вихрем ворвались красные конники.

* * *

Опять допрос. В той же канцелярии, где белые допрашивали Василия. Только теперь в роли подследственного был капитан Агапов. Иван Пчелинцев обратился к нему:

– Вы-то за что воюете, Александр Кузьмич? Ни поместий, ни фабрик, ни капитала у вас нет. И не было.

– У меня есть родина! Россия! – с вызовом ответил Агапов.

– А у нас что?

– Вы уничтожаете все, что создавалось народом веками!

Пчелинцев продолжал оставаться невозмутимо спокойным:

– Что ж, Александр Кузьмич, так и быть, спишем это на вашу политическую... малограмотность. Учтите, господин капитан, если кто и спасает Россию от вековой отсталости, от гнета и бесправия, то только большевики, наша партия. У вас еще есть время приглядеться, поразмыслить над происходящим. Ваши предки – да что там далекие предки! – отец ваш был простым служивым человеком. Вот и вы послужите своему народу. Не генералу Покровскому, а народу. У вашего генерала миллионное состояние. Правда, все отобрано революцией. Но счетик в заграничных банках сохранился. А у вас? Капитанское жалованье? Или просто амбиция? Офицерская честь и все такое? Подумайте, подумайте, Александр Кузьмич. Ваша родственница выбор сразу сделала. С народом пошла.

– Так пошла, что до Одессы дошла, – сердито буркнул Агапов.

– Она с народом, это главное, – твердо произнес Пчелинцев.

* * *

Заграница принимала первых эмигрантов из революционной России. Париж, Варшава, Прага, София, Белград, Афины, Стамбул стали пристанищем для тех, кто наспех покинул Петроград, Москву, Киев, Одессу... Эти люди были уверены, что уезжают из России временно. По стечению обстоятельств, по недоразумению Гринины тоже очутились за границей. Одесса не оправдала их надежд. В поисках специалиста, который бы спас зрение Костика, они направились во Францию. Большой пароход доставил Грининых в Марсель.

Первой спустилась по трапу парохода Анна Орестовна. За нею сошли на берег братья Гринины. Группа молодых людей – французов и русских эмигрантов – на пристани истошно скандировала:

– Лео! Лео! Вива, Лео!

А репортеры бросились к известной по прежним гастролям во Франции русской балерине. На пристани у трапа Анна Орестовна задела ногой натянутый трос и упала. Репортеры нацелились своими фото– и кинокамерами на упавшую женщину. Кирилл Васильевич поспешил помочь жене встать.

Из подъехавшего шикарного лимузина вышел внушительного вида мужчина. Открыв заднюю дверцу, он протянул руку высокой, длинноногой даме. Мужчина, галантно сняв шляпу, подошел к Анне Грининой и обратился к ней по-французски:

– Мадам! Я рад приветствовать вас в Париже. Благословенный город готов еще раз пасть к ногам русской Терпсихоры. Париж ждет вас, мадам Гринина. Подлинное искусство не имеет границ. Для его жрецов родина – весь мир. Парижский театр, который я имею честь представлять, мадам, небезызвестен вам по довоенным гастролям. Мы старые знакомые, и, я думаю, ничто нам не мешает установить деловые отношения. Мадам, имею честь предложить вам контракт.

Француз и его дама рекламно улыбались, а Гринина стояла с каменным лицом. Такого она не ожидала. Кто же подстроил, кто организовал этот спектакль? Она медленно обернулась в сторону Леопольда. Не иначе, как он. Вместе с этими горлопанами. Это же западня:

– Произошло недоразумение, месье, – стараясь скрыть возмущение, ответила Анна Орестовна. – Я вовсе не собираюсь танцевать. И не для этого сюда приехала. Произошло недоразумение, месье, и вы вправе потребовать объяснения у тех, кто ввел вас в заблуждение.

Француз и его дама недоуменно переглянулись. Гринина посмотрела на мужа. Кирилл Васильевич подал ей руку, и оба направились к автомобилю, в котором уже находился их сын.

Француз смерил Леопольда испытующим взглядом. После короткого замешательства Леопольд попытался улыбнуться, потом, стремясь придать своему голосу уверенность, пообещал:

– Не беспокойтесь, месье Фажон, мы с вами еще станцуемся. Непременно станцуемся.

Месье Фажону, видимо, эти слова поправились. Он крепко пожал Леопольду руку. Это было похоже на удачно заключенную сделку.

Началась эмигрантская жизнь. Даже миллион сорванных листьев не заменяет одно живое дерево. Сорванные листья становятся добычей ветра, бури, дождя... Эмигранты, очутившиеся на чужой земле, вдали от родных мест, напоминают листья, оторванные от своих ветвей бурей. Их судьбе трудно позавидовать. Пусть даже есть деньги, крыша над головой, работа, удовольствия... Чужбина не может заменить человеку родину, как мачеха не может быть матерью. Супруги Гринины почувствовали это сразу, с первых же шагов пребывания во Франции.

Кирилл Васильевич нервно вышагивал по комнате, заваленной нераспакованными вещами. На столе, на креслах были разбросаны газеты с фотоснимками: русская балерина Анна Гринина лежит на земле у трапа парохода.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Леопольд. Настроение у него было явно приподнятое.

Старший Гринин схватил газету и, размахивая ею, набросился на брата:

– Что это такое? Что, я спрашиваю?

Леопольд, словно впервые видя снимок, с улыбкой ответил!

– Факт, зафиксирован факт-с, братец.

– Факт? Факт-с? – Кирилл Васильевич, повысив голос, принялся читать: – «Русская балерина, вырвавшаяся из большевистского ада, целует гостеприимную землю». Это факт-с? Это же... Это же...

– А может, братец, и впрямь... целует? – издевательским тоном перебил его Леопольд.

– Ты... ты... болван! – вскипел от такой бестактности Кирилл Васильевич. – Паясничаешь вместо того, чтобы возмущаться? Тебе наплевать, что Анна прямо сама не своя от этого. Нет, я не намерен слушать твой вздор. И эту мерзость, – он отшвырнул газету ногой, – не потерплю. Я подам в суд! Я призову этих бульварных писак к ответственности! Меня здесь знают.

Леопольд с безразличным видом смотрел в окно, словно он ни в чем не виноват, словно не по его милости брат, всегда такой уравновешенный, вышел из себя. Он увидел, как около их дома остановилась автомашина, из которой вышел месье Фажон. Кирилл Васильевич тоже увидел француза и снова обрушился на брата:

– Это тоже твои фокусы! Очередная авантюра! Анна танцевать не будет! И не думай об этом! Талант ей дан от бога, понимаешь? И она им не торгует.

Прежде чем выйти из комнаты, Леопольд бросил ядовито:

– А на какие, извини, братец, шиши ты собираешься здесь жить? Лечить сына? Ты об этом подумал?

* * *

В один из осенних дней накануне первой годовщины революции в Москве встретились старые «питерские» товарищи, приехавшие в новую столицу. За весну и лето в их жизни произошло много событий. У солдат Октября – интернационалистов было великое множество неотложных дел. В кабинете Ивана Пчелинцева на Лубянке сидели Христо Балев и Жорж Бланше. Из широкого полузашторенного окна виднелись башни Московского Кремля.

Пчелинцев говорил Балеву:

– Теперь это уже факт. После разгрома в сентябре Владайского солдатского восстания под Софией ваш царь по настоянию англо-французских оккупантов передает им военный корабль «Надежда», который находится в Севастополе. Ты мне скажи, будут болгарские моряки стрелять в русскую революцию?

Балев вздрогнул, как от удара. Пчелинцев опустил руку на его плечо, сказал с улыбкой:

– Уверен, что не будут. Но мы обязаны знать настроение команды корабля. Ты, Христо, и твои помощники должны наладить связь с болгарскими моряками. Дело это нелегкое. Мы все помним, что наша первая попытка проникнуть в Севастополь весной не удалась. Должен тебя предупредить, что болгарский военный корабль под строгой охраной. Наши враги боятся «коммунистической заразы». Севастополь наводнен не только англо-французскими карательными войсками, но и тайными агентами, среди которых особенно свирепствует служба генерала Покровского. Попадать к ним в лапы не советую. Покровский – настоящий зверь. К тому же раненый. После сражения под Петроградом он впал в дикое озлобление. Перед нами ставится задача проникнуть во вражеские разведслужбы, узнать их планы, мешать им карты...

– Иван, надо полагать, что и среди англо-французов надо иметь наших людей? – спросил Бланше.

– Разумеется, – быстро отозвался Пчелинцев. – Если ты эту идею выдвигаешь и поддержишь, дорогой товарищ Бланше, надо подумать, кто из французских товарищей мог бы проникнуть в Севастополь.

– А дорогой товарищ Бланше не устраивает очень дорогого товарища Пчелинцева? – спросил француз, лукаво поглядывая на хозяина кабинета и на Балева.

– Ты что, уже думал об этом? – удивился Пчелинцев. – Предполагал такой разговор?

– Нет, ты ответь: потомок героев Бастилии и Парижской коммуны годится для дела русской революции?

– Жорж, речь о том, что не потомок героев и не наш друг – французский коммунист, а коммерсант, дипломат, моряк, угольщик или еще черт знает кто должен проникнуть в Севастополь как лицо, не вызывающее подозрения у оккупантов, как свой человек у твоих и наших врагов. Стало быть, нужны документы, мандаты, предписания. И измененная внешность. Лицо, значит, будет не твое, походка тоже не твоя...

– И это говорят сыну Франции, имеющему и обширные связи, и к тому же способности несостоявшегося артиста? – все больше входил в свою роль Бланше. – Ты, забыл, что у меня есть Сюзан, что она работает...

– Сдаюсь, сдаюсь, жаворонок утренних газет! – замахал руками Пчелинцев. – Но пока ничего не обещаю. Поговори с Сюзан, кстати, передай ей сердечный привет и узнай ее мнение о такой важной стороне дела, как документы для человека, который должен ввинтиться в контрразведку оккупантов. А пока я покажу Балеву эти фотографии.

Перед Христо лежали две фотографии – мужчины и женщины. Пчелинцев объяснил:

– Это Семен Кучеренко. Свой, надежный человек. А это Маша. Сестра милосердия. Она умеет делать не только перевязки... Они оба будут твоими помощниками. Риск оставь для самых важных дел.

Зазвонил телефон. Пчелинцев взял трубку, внимательно выслушав говорящего, сказал:

– Все же удрал? Не вынесла душа... патриота России. Что же, в следующий раз пусть не попадается. Будем разговаривать как с врагом России. Новой России. Точно така, как говорит один мой болгарский друг.

Положив трубку на рычаг, спросил:

– Помните капитана Агапова? Он приходится балерине Грининой и Дине каким-то родственником...

– Значит, и твоим родственником, Ванюша, – с улыбкой заметил Балев и добавил: – ...В проекте, конечно.

Пчелинцев заметно смутился.

– Эх, дорогие мои другари-камарады, никакая разведка не может установить, будет это или нет... Я в Москве, она в Питере. А вот что капитан Агапов дезертировал из Красной Армии – это факт. Наверное, навострил лыжи к своему генералу Покровскому. Ну ничего, в Питере все подробно узнаю.

– Ванюша! – воскликнул Балев. – Ты в Питер едешь? Павлюшу увидишь?

– Еще бы! Как не увидеть самого комиссара театра? – засмеялся Пчелинцев.

* * *

Дина и Тимка с трудом пробирались среди сваленных за кулисами декораций. Неожиданно перед ними вырос Павел.

– Как вы здесь оказались? Да еще без провожатого, – удивился он.

– Тимка – чудесный провожатый, – ответила Дина. – Все же уговорили вас на высокий пост, поэт революции?

– На аркане, можно сказать, привели. Одна надежда, что временно.

Дина недоверчиво покачала головой:

– Один наш общий друг на этот счет придерживается другого мнения.

– Иван? Он приехал?

– Засим и пробираемся через катакомбы, дабы известить вас: скоро прибудет.

– Что ж, рад буду увидеть высокое московское начальство. Ты, Тимка, тоже готовься.

Дина сказала:

– И еще мы пришли потому, что у Тимки к тебе серьезный разговор.

– Ну если серьезный, то прошу в кабинет, – пригласил Павел.

Они вышли в длинный коридор. Павел приоткрыл дверь в большую комнату, где под руководством пожилой женщины занимались дети – будущие артисты балета.

– Нравится? – спросил Павел.

– Угу! – ответил Тимка.

Дина сказала:

– Вот разговор и состоялся! Об этом и хотел поговорить с тобой Тимка.

Павел удивленно посмотрел на Тимку, тот с обидой спросил:

– Что, не верите?

В кабинете Павла мальчуган первым делом заметил пианино и заговорщически подмигнул Дине. Затем он проворно сбросил с себя не по росту большое пальто, шапку, залатанные сапоги...

– Вальс... собачий! – крикнул он.

Дина села за пианино и начала наигрывать вальс. Тимка танцевал, подражая настоящим артистам балета. Каскад невероятных прыжков, немыслимых на... Изнемогая от смеха, Павел повалился на диван. Дина перестала играть и тоже принялась хохотать. Только Тимка был серьезен. Он чего-то ждал. Павел, почувствовав это, перестал смеяться, внимательно посмотрел на мальчика.

– Пошли! – решительно произнес он и распахнул дверь кабинета.

На пороге стояла пожилая женщина – та, которая занималась с детьми.

– А мы к вам, Наталья Каллистратовна, – сказал ей Павел. – Вот попробуйте... проэкзаменуйте этого молодою человека.

Балерина, медленно поднеся лорнет к глазам, с удивлением принялась изучать Тимку. Потом перевела взгляд на Павла и Дину – уж не потешаются ли они над нею, – но, увидев их серьезные лица, сказала Тимке:

– Иди, мальчик, за мной!

– Тимка, имей в виду, что Наталья Каллистратовна – бывшая учительница твоей любимой Анны Орестовны. Смотри не подкачай!

– Постараюсь! – важно ответил Тимка.

Поравнявшись с Натальей Каллистратовной, он подмигнул ей. Пожилая женщина была шокирована, но сделала вид, что ничего не произошло, и, с достоинством раскланявшись с Павлом и Диной, повела мальчугана в свой класс.

* * *

Военные корабли стоявшие на рейде оккупированного Севастополя, находились под усиленной охраной. Над некогда оживленным портом нависла зловещая тишина. И от этой тишины кабачок на морском берегу казался особенно шумным.

За большим столом расположилась веселая компания моряков. В одном из подгулявших с трудом можно было узнать матроса Василия. С видом разухабистого гуляки он щедро угощал честную компанию, то и дело покрикивая на толстого буфетчика:

– Лей, Пантелеич! Пей, братва!

Глядя на него со стороны, можно было подумать, что он исполняет цыганский романс:

– Эх, лей да пей, лей да пей, еще раз лей да пей, много раз лей да пей, еще разик лей да пей. Гуляй, братва, пока башка цела!

Матрос обвел хмельным взглядом соседние столики. Его внимание привлекла одна молчаливая компания. Пошатываясь, он подошел к незнакомцам:

– Здрасьте, хлопцы! Бонжур, плиз, салям алейкум, – сыпал он известными ему чужими словами. – А вы кто такие будете, а?

Сидящие за столом молчали.

– Вроде бы заморские, а с другой стороны, как будто и нет, – продолжал Василий. – Ох, чует моя душа, что это наш брат славянин... Я, Сема из самой Одессы-мамы, по... аромату это чуйствую. А? Что? Разве не славяне? Неужто турки?

Никто не проронил ни слова. Друзья «Семы» кричали ему:

– Мамочка! Детишечки просют водочки!

– Семочка, брось трепаться! Отчаливай! Давай полный назад!

Василий. разочарованно махнул рукой и побрел к своему столу, напевая:

– Эх, пей да лей, пей да лей, еще раз, да еще раз, да еще много, много раз...

Сидевший за соседним столом степенный бородатый мужчина с хмурым лицом, в робе мастерового повернулся к молчаливой компании и, показывая глазами на «Сему», сказал:

– Хороший хлопец, да жаль пьет, много пьет. Стоит ему узнать, что вы болгары, не отстанет, будет угощать водкой до утра. А утром придет на пирс... и ни в одном глазу. Работает как зверь. Завтра сами увидите. Золотые руки. А желудок луженый.

Бородатый хмурый мужчина был не кто иной, как Тигран.

Один из болгар, по виду старше остальных, с сильным акцентом спросил:

– Вы... майстор, мастер?

– Вот-вот. Ремонт. И ваш корабль будем ремонтировать, – ответил Тигран. – Ну давайте выпьем за знакомство.

Болгарин, подняв рюмку, поддержал:

– Наздраве.

Остальные болгары тоже подняли рюмки:

– Наздраве.

После того как все выпили, Тигран доверительно сообщил:

– Соберем хороших мастеров. Быстро сделаем ремонт. Русские и болгары – братья. Раз надо, так надо. Отремонтируем на славу. Сам подберу мастеров. Как имя твое, брат?

– Ангел. Такое имя. Ангел на земле. Слышал? – охотно ответил болгарин.

– Теперь буду знать.

– Добре, много добре, – сказал на своем языке Ангел.

– Один мой знакомый болгарин любит приговаривать: «Точно така!» – сказал Тигран.

– Здесь есть болгары? – заинтересовался Ангел.

– У нас есть всякие! – уклонился от прямого ответа Тигран. – Даже оккупанты есть, – продолжал он, кивнув в сторону сидящих неподалеку англичан и французов.

– У нас... такие тоже есть, – тихо произнес болгарин.

Тигран перевел взгляд на моряка со шкиперской бородкой, который сидел за соседним столиком, уткнувшись в газету. Это был Христо Балев.

За ним исподлобья наблюдал толстый буфетчик. Вскоре он вроде бы по делу скрылся в соседней комнате. Там сидели трое из белой контрразведки и представитель оккупационных властей. Толстый буфетчик подвел их к маленькому отверстию в стене. И пока контрразведчики разглядывали моряка со шкиперской бородкой, буфетчик докладывал:

– Впервой здесь. Не ест, не пьет. Они, видите ли, читают. А сами глазами шмыг-шмыг. Вон с тем... пей да лей, пей да лей. Тоже объявился фрукт... Семка из Одессы. Артист погорелого театру. Биндюжника из себя разыгрывает. А по морде видно, что москаль.

Контрразведчики опять приникли к отверстию, но человека со шкиперской бородкой за столом уже не было. Другой бородач тоже исчез.

* * *

Балев и Тигран шли по улице на темной городской окраине.

Продолжая начатый разговор, болгарин сказал:

– А в глазах тоска.

– Особенно у того, с кем я говорил, – заметил Тигран. – У Ангела.

– К нему надо приглядеться. Хубаво момче.

– Что? – не понял Тигран.

– Хороший парень.

– Все они это самое... хубаво.

– Для вас все болгары хороши, а для нас все русские...

– Если бы так, Христо-джан!

– Так будет! Должно быть! Точно така.

– Так-то оно так, Христо-джан, только до этого самого «точно така» еще идти да идти, подниматься в гору, будто на Арарат или на Балканы.

– Будем идти, будем подниматься. На половине дороги не остановимся. Точно така.

Позади послышалось пение загулявшего человека:

– Эй, пей да лей, пей да лей, еще раз пей...

Тигран сказал Балеву:

– Я тебе говорил, душа любезный, что Василий большой мастер и по этому делу.

– Хорошую роль получил наш Вася. Нам надо говорить, газеты читать, а он... пей да лей...

Матрос, поравнявшись, хриплым голосом пьяного человека пробормотал:

– Как говорится, пардон, месье. Семка из Одессы малость перебрал... выше нормы.

Балев сказал:

– Это, уважаемый, и без бинокля хорошо видно.

– Но улов есть.

– А этого пока не видно, – сказал Тигран.

– «Надежда»? – быстро спросил Балев.

– В специальном ремонте корабль не нуждается, – сообщил Василий. – Под этим видом готовят выступление против Советской власти. Это факт.

– Ну это не новость. А они знают об этом? – спросил Балев, делая ударение на слове «они».

– Те, кого я сегодня... лей да пей, завтра пойдут на свиданьице с «Надеждой». Докеры они, уголь развозят по кораблям, вот и побалакают с твоими земляками, – сказал Василий.

– С Спасом... с Спасом Спасовым надо установить связь, – сказал Балев.

– Что еще за Спас Спасов? – не понял Василий.

– Молодой офицер, – сказал Тигран.

– Точно така! – подтвердил Балев.

– Э-э-э, братцы, вы, я вижу, тоже времени зря не теряете! – засмеялся Василий.

Впереди показались огни фар. Трое друзей на всякий случай начали шататься, притворяясь изрядно подгулявшими моряками.

Закрытый легковой автомобиль медленно проехал мимо «гуляк». Люди, сидевшие в кабине, проводили встречных «моряков» внимательными взглядами. Когда автомобиль скрылся в темноте, Балев предупредил:

– Впереди может быть ловушка. Расходимся в разные стороны. Встречаемся утром перед угольным складом. Как условились. Тигран, ты понял свою задачу? Спас Спасов нам нужен. От него многое зависит. Он авторитет на корабле. Спас и Ангел должны помочь нам.

– Точно така.

– Лека нощ, – по-болгарски простился Балев и исчез в темноте.

– Ох, похоже, что она будет тяжеловата, эта ночь, а, Тигранка? – пошутил Василий.

– Утро, Вася-джан, покажет, какая она.

* * *

Гринины делали все ради спасения своего мальчика. В Петрограде и Одессе они обращались к разным, врачам, и те старались спасти зрение Костика. Но для этого нужен был не просто хороший специалист, а поистине виртуоз своего дела, волшебник. Кто-то им сказал, что в окрестностях Парижа находится приезжий глазной врач, который якобы делает чудеса. Первым прослышал об этом Леопольд. Он написал в Париж приятелю, и вскоре пришло письмо, в котором сообщалось, что такой чародей в самом деле существует.

Гринины отправились морем в Марсель, а оттуда без труда добрались до Парижа. Ныне город был не тот, что в довоенные времена. Война наложила на него, на его жителей свой отпечаток. Гринины бросились на поиски чародея, который должен был спасти их ребенка. Люди, вызвавшиеся проводить к нему, в первую очередь спросили у Леопольда, располагают ли Гринины солидной суммой денег.

Леопольд самонадеянно ответил, что чародей будет иметь дело с известной русской балериной, которая не остановится ни перед какими затратами...

Мужчина демонического вида назвался приезжим профессором. Почему-то облачившись в черный халат, он неотрывно смотрел в глаза маленького Костика, словно гипнотизируя его.

– Глаза серые... глаза серые, – то и дело повторял профессор.

Гринины настороженно наблюдали за этой сценой. «Чародей» принялся в задумчивости расхаживать по кабинету. После долгого молчания он наконец изрек:

– Попробуем... Надо попробовать!

Анна Орестовна осторожно, с тайной надеждой в голосе поинтересовалась:

– Он будет... видеть?

– Попробуем, – повторил мужчина...

Кирилл Васильевич переглянулся с женой, хотел что-то сказать, но не решился. Тогда вмешался Леопольд:

– Господин профессор, полагаю, не мешало бы выполнить кое-какие формальности.

– Как вам будет угодно! – резко бросила «знаменитость». – Вас, полагаю, интересует плата?

Анна Орестовна смущенно пробормотала:

– Профессор...

– Без сентиментальностей! – ледяным голосом перебил «чародей». – Предупреждаю, что это будет стоить... недешево... Но ведь вы совершили поездку...

Леопольд переспросил:

– Деловую часть, господин профессор, я предлагаю обсудить со мной.

Леопольд сделал знак глазами, и супруги Гринины вышли из кабинета.

– Клиника, питание, уход и тому подобное – все мое, – без обиняков заявил хозяин.

– Сколько? – деловито спросил Леопольд.

«Чародей» вытянул руку с растопыренными пальцами. Леопольд посмотрел на руку и не поверил своим глазам. На большой костлявой руке торчало шесть пальцев. Придя в себя, Леопольд переспросил:

– Сколько?

«Чародей» продолжал стоять с вытянутой шестипалой рукой.

Леопольд переспросил:

– Сколько? Шестьсот?

Профессор отрицательно мотнул головой.

Леопольд удивленно поднял брови:

– Шесть тысяч?

– Шестьдесят тысяч! – выпалил «чародей».

Леопольд вытер выступивший на лбу холодный пот и уточнил:

– Шестьдесят тысяч? Франков?

– Долларов!

Леопольд, побледнев, бессильно опустился в кресло.

* * *

На рассвете Христо и Василий, как было условлено, встретились во дворе угольного склада у самого входа на пирс, который строго охранялся. Из запыленного окна склада была хорошо видна «Надежда».

Василий высказал предположение:

– Ремонтников на корабль не пустила охрана. Яснее ясного, что не для ремонта здесь торчат.

– Все наши сомнения должен рассеять Спас, – задумчиво произнес Балев. – Вот только приведет его Тигран или нет?

– Тигран тебе хоть самого капитана приведет! – убежденно произнес Василий.

– Интересно, какой он...

– Кто, капитан?

– Да нет! Я о Спасе. Как поведет себя? В девятьсот пятом наши люди вели себя достойно. Мы в Болгарии тогда еще не знали, что такое революция. А теперь... Солдатское восстание под Софией подавили совсем недавно. Такое не проходит бесследно. Нет, брат, «Надежда» не будет стрелять. Не будет! Потому что это и наша революция. После вас поднимемся мы.

– Идут! – воскликнул Василий, показывая на окно.

По пирсу шел Тигран, а за ним на почтительном расстоянии высокий моложавый моряк в офицерской форме.

Балев и Василий делали вид, будто заняты работой на угольном складе. Тигран остался у ворот на страже. Болгарский моряк вошел в помещение, внимательно разглядывая тех, с кем его друг Ангел просил встретиться, предупредив, что один из них был соотечественником. Казалось, Балева невозможно узнать в «гриме». Но болгарский моряк дал понять, что узнал его.

– Выходит, что в военно-воздушных силах его величества царя болгарского кормили лучше? – спросил он, продолжая внимательно разглядывать Балева.