Текст книги "Вне рутины"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

XIV

Когда Іерихонскій удалился отъ Заборовыхъ, Соняша разразилась громкимъ смѣхомъ.

– Вотъ дуракъ-то! – кричала она, козой бѣгая по комнатамъ, держась за бока и продолжая хохотать, хотя въ смѣхѣ ея звучало что-то неестественное. Мать смотрѣла на нее и покачивала головой.

– Ужасно твое съ нимъ обращеніе! Прямо ужасное обращеніе! – сказала она.

– Ахъ, оставьте пожалуйста. Онъ этого заслуживаетъ. Что онъ въ квартиру швейцара пришелъ, что-ли? Къ безграмотной дочери швейцара бѣлошвейкѣ онъ сватается развѣ, что вздумалъ вдругъ прельщать ее перечисленіемъ всѣхъ своихъ достатковъ и домашнихъ вещей! Онъ, я думаю, долженъ видѣть и понимать, что я дѣвушка съ высшимъ образованіемъ, извѣстнаго лоска, безъ предразсудковъ.

– Оставь пожалуйста. Вотъ лоска-то у тебя и нѣтъ. Если-бы ты была съ лоскомъ, ты не высмѣивала-бы его такъ. Слушала-бы и была равнодушна къ его словамъ. Ну, отвѣчала-бы что-нибудь, а только иначе… А ты вѣдь прямо издѣвалась надъ нимъ. Вѣдь это было издѣвательство.

– А если онъ видѣлъ издѣвательство, то отчего-же онъ не остановился сейчасъ-же въ перечисленіи шубъ, жениныхъ платьевъ и мѣдной посуды? Нѣтъ, онъ просто дуракъ, и-я удивляюсь, какъ такой дуракъ могъ дослужиться до генеральскаго чина! – восклицала Соняша и продолжала хохотать.

– Нѣтъ, онъ не дуракъ, – стояла на своемъ мать. – А вотъ ты дура-то, что не хочешь его понять. Развѣ не видишь, что человѣкъ влюбленъ въ тебя, сватается, не смѣетъ спросить твоего отвѣта на сдѣланное въ письмѣ предложеніе?.. Вѣдь онъ сдѣлалъ тебѣ предложеніе. Сдѣлалъ предложеніе, ждетъ отвѣта, чувствуетъ твое превосходство и старается прельстить тебя своимъ благосостояніемъ. Вотъ и все. Все это, можетъ быть, не свѣтски, не какъ обыкновенно, очень угловато, но вѣдь онъ и говоритъ про себя, что онъ дѣйствуетъ внѣ рутины. Онъ прямо въ ротъ тебѣ кладетъ, что онъ готовъ тебѣ даже все приданое сдѣлать, подарить хорошую ротонду мѣховую, брилліанты и даже выигрышные билеты.

– Да не надо мнѣ ничего этого, потому что замужъ я за него не пойду, – отвѣчала Соняша.

– А онъ думаетъ, что пойдешь, надѣется и старается себя обрисовать передъ тобой во всѣхъ чертахъ, чтобы ты видѣла, что онъ за человѣкъ есть. По моему, надъ нимъ не только не слѣдуетъ издѣваться и пренебрегать имъ, а прямо надо быть ласковой и пріятной. Человѣкъ онъ со средствами, въ чинахъ и можетъ быть для тебя хорошимъ мужемъ.

– Да ужъ слышали, слышали, слышали! Нѣсколько разъ слышали! – съ неудовольствіемъ отвѣчала Соняша и, прекративъ разговоръ о Іерихонскомъ, пошла переодѣваться въ капотъ.

Черезъ полчаса, убравъ съ кухаркой въ столовой принадлежности чаепитія, Манефа Мартыновна застала дочь въ спальнѣ, сидѣвшею передъ открытой книгой и кушавшей конфеты, принесенныя Іерихонскимъ. Она улыбнулась и сказала дочери:

– Ага! Надъ Іерихонскимъ издѣваешься, а конфеты-то его все-таки ѣшь.

– А что-жъ, выбросить ихъ, что-ли? – отвѣчала Соняша и предложила матери:– Не хотите-ли вотъ засахаренную грушу?

– Кушай ужъ ты. А я боюсь, зубы не разболѣлись-бы. Вѣдь никто изъ твоихъ молодыхъ поклонниковъ никогда не подносилъ тебѣ ни конфетъ, ни цвѣтовъ, а Іерихонскій сразу и то, и другое…

– Да вѣдь это нынче и не принято.

– Вздоръ. Оттого, что тѣ всѣ, что называется, шантропа, а этотъ человѣкъ основательный, человѣкъ съ настоящими солидными намѣреніями, влюбленный въ тебя и ищетъ случая хоть чѣмъ-нибудь передъ тобой выслужиться.

Соняша улыбнулась.

– Бомбоньерка съ конфетами три рубля и гіацинты рубля три. Хороша выслуга! – сказала она.

– Однако, твой лейтенантъ и этого тебѣ не подносилъ.

– Дался вамъ этотъ лейтенантъ! Какъ что – сейчасъ лейтенантомъ попрекать.

– Вотъ тоже и жильцы наши, которые за тобой ухаживали. Поднесли-ли они тебѣ что-нибудь хоть вскладчину въ день твоего ангела 17-го сентября? А сами, между тѣмъ, пили и ѣли у тебя на именинахъ, всѣ комнаты окурками папиросъ засорили.

– Какая вы, посмотрю я на васъ, взяточница! – покачала головой Соняша.

– Тутъ не во взяточничествѣ дѣло, а за любезность надо любезностью платить. Вѣдь они тогда одной семги у меня слопали на полтора рубля.

Манефа Мартыновна, какъ и всегда, на сонъ грядущій разложила два раза пасьянсъ, потомъ сбила карты и пошла въ спальню ложиться спать. Соняша уже лежала въ постели раздѣтая и читала. Мать подсѣла къ ней на кровать и погладила ее по головѣ, сказавъ: «глупая, совсѣмъ глупая».

Соняша оставила читать, зѣвнула, потомъ улыбнулась и проговорила:

– Навѣрное опять объ Іерихонскомъ сбираетесь говорить,

– А хоть-бы и объ немъ? Какъ хочешь, а въ нашей жизни онъ представляетъ эпоху, – сказала мать.

– Ужъ и эпоху! – потянулась Соняша.

– А ты какъ думаешь? Конечно-же, эпоху. По моему, счастье намъ въ руки валится, а мы не хотимъ его принять.

– Говорите. Я буду слушать. Вѣдь вы адвокатъ Іерихонскаго и всѣ слова будутъ въ защиту его.

– Въ защиту здраваго смысла, другъ мой. Я вижу, что ты теперь успокоилась, въ благодушномъ настроеніи – вотъ я и хочу поговорить, – сказала мать.

– Просто спать хочу, – отвѣчала Соняша и зѣвнула.

– Ну, такъ вотъ… Я тебѣ признаюсь… Пока ты давеча одѣвалась, чтобы выйти къ Іерихонскому, а онъ сидѣлъ со мной, то онъ вѣдь чуть не со слезами на глазахъ упрашивалъ меня направить тебя и подготовить такъ, чтобы ты ему не отказала, когда онъ будетъ дѣлать тебѣ предложеніе.

– Ну, вотъ! Адвокатскія рѣчи! – воскликнула Соняша.

– Да, адвокатскія. Онъ хотѣлъ даже сегодня излить передъ тобой свою душу и просить твоей руки, но я убѣдила его сегодня не ставить этого вопроса ребромъ, а дать тебѣ попривыкнуть къ нему, поприглядѣться немножко къ нему, – продолжала мать.

– И чѣмъ больше я къ нему приглядываюсь, тѣмъ больше влюбляюсь, – перебила Соняша мать.

– Будь, другъ мой, безъ ироніи. Я говорю съ тобой серьезно. Ну, вотъ я удержала его отъ объясненій съ тобой, обѣщалась тебя подготовить и просила дать мнѣ дней десять сроку. И онъ согласился. «Скажите, говоритъ, ей, что ее лелѣять буду, какъ цвѣтокъ тепличный, на рукахъ ее носить, смотрѣть на нее, какъ на святыню…».

Манефа Мартыновна сама сочинила эту фразу.

– Вишь какъ подъѣзжаетъ! А потомъ и возьметъ въ ежовыя рукавицы, – проговорила дочь.

– Полно, Соняша, не такая ты дѣвушка, чтобы даться ему въ руки! Да къ тому-же пожилые люди очень хорошо понимаютъ, что, женясь на дѣвушкѣ моложе себя, они только лаской и угодливостью могутъ заслужить ихъ расположеніе.

– Какъ вы сладко поете!

– Соняша! Опомнись и подумай, что у тебя впереди! На что ты можешь разсчитывать, если не выйдешь замужъ за Іерихонскаго? Старое дѣвство. А умру я – ты безпомощна. Ты неумѣлый, ни къ чему практическому неспособный человѣкъ.

– Врете вы. Мнѣ стоитъ только захотѣть, и я всегда найду себѣ уроки и другую заработку.

– И умрешь въ углу. Въ комнатѣ съ мебелью. А выйдешь замужъ за Іерихонскаго, передъ тобой жизнь въ довольствѣ, пенсія… Подарки… Домъ у него полный. Онъ намекнулъ и на выигрышные билеты, и на брилліанты.

– И на шубу… – вставила Соняша.

– Да, и на шубу. Вѣдь это, обыкновенно, въ приданое дается, а тутъ и никакого приданаго. Подумай, Соняша, – просила мать.

– Скажите ему, чтобы онъ лошадей для меня завелъ, тогда подумаю.

– Ты шутишь, Соняша, а я говорю серьезно.

– Нисколько не шучу. Ужъ продаваться, такъ продаваться, чтобы было не дешево.

– Ахъ, Соняша! Да какая-же тутъ продажа?

– А что-же? Выходъ замужъ по. любви?

– По благоразумію, Соняша, по благоразумію. И вотъ я прошу тебя быть благоразумной и подумать. Подумай, другъ мой, къ завтрему. А завтра утромъ и скажешь мнѣ. Утро вечера мудренѣе. Подумаешь?

Соняша помолчала и сквозь зѣвоту отвѣчала:

– Хорошо. Подумаю. Отъ думы ничего не сдѣлается.

Мать поцѣловала Соняшу, перекрестила ее и начала раздѣваться.

XV

На утро Манефа Мартыновна вышла въ кухню, чтобы заказать Ненилѣ обѣдъ и увидала тамъ кухарку Іерихонскаго Дарью. Та встала съ табуретки, на которой сидѣла, и съ сіяющимъ лицомъ поклонилась Мавефѣ Мартыновнѣ.

– Къ кухарочкѣ вашей пришла, чтобы вмѣстѣ съ ней за провизіей въ лавки идти, – сообщила она. – Очень ужъ мы, матушка-барыня, съ ней подружились. Господа наши подружились и мы тоже.

– Ну, что-жъ, дѣло хорошее, – отвѣчала Заборова, чтобы что-нибудь сказать.

Ободренная отвѣтомъ, Дарья опять поклонилась.

– Когда, матушка-барыня, на свадьбу-то дадите разрѣшеніе нашему генералу? – спросила она. – Очень ужъ онъ истомился у насъ и все настоящаго положенія ждетъ. Онъ вчера ужъ и фракъ новый заказалъ.

– А это ужъ наше дѣло и тебѣ въ него мѣшаться не слѣдъ.

И Манефа Мартыновна, дабы не плодить съ Дарьей разговора, вызвала Ненилу для заказа обѣда въ столовую.

Часовъ въ одиннадцать поднялась съ постели Соняша и вышла въ столовую пить кофе, чмокнувъ при этомъ въ щеку мать.

Мать встрѣтила ее заискивающе ласковымъ образомъ.

– Ну, что, какъ почивала? Видъ у тебя свѣжій. Не снилось-ли тебѣ, что ты мадамъ Іерихонская и катаешься на своихъ лошадяхъ? – спросила она.

– Какое! Видѣла я во снѣ, что какая-то черная собака за мной гонялась, – отвѣчала Соняша.

– Собака – это другъ и письмо. Непремѣнно получишь какое-нибудь письмо отъ дружественнаго тебѣ человѣка. Вотъ не пришлетъ-ли Іерихонскій какое-нибудь письмо… Ну, хоть съ предложеніемъ сдѣлать тебѣ все приданое.

– У васъ только одинъ Іерихонскій и на умѣ.

Соняша сдѣлала гримаску и принялась за кофе. Мать подсѣла къ ней.

– Ну, что, подумала о чемъ хотѣла-то? – спросила она. – Какъ насчетъ Іерихонскаго?

– Ахъ, Боже мой! Да дайте мнѣ хоть отдышаться-то немного!

– Ну, отдышись, отдышись. Зачѣмъ-же сердиться-то?

– Да вѣдь ужъ вы прямо съ ножомъ къ горлу пристаете. Вѣдь вы сами-же мнѣ разсказывали, что вы ему обѣщали дать отвѣтъ черезъ пять-шесть дней.

Соняша макала въ кофе сухарь и ѣла его. Помолчавъ, она сказала:

– Я думаю, что я буду согласна на его предложеніе.

– Голубушка! Милая! – вскричала Манефа Мартыновна и бросилась цѣловать дочь.

– Постойте, постойте! – останавливала ее Соняша. – Прежде выслушайте до конца. Я думаю, что я соглашусь выйти за него замужъ…

– Да какъ тебя Богъ надоумилъ! Да какимъ угодникамъ мнѣ молиться, которые тебѣ вложили эту мысль! – восклицала мать.

– Постойте-же, – вамъ говорятъ! Я, пожалуй, соглашусь, но пусть и онъ согласится на мои требованія.

– Какія такія требованія! Онъ, какъ овца, онъ на все согласится.

– А я всѣ свои требованія напишу на бумагѣ, по пунктамъ и, прежде чѣмъ дать согласіе, заставлю его ихъ подписать, скрѣпить своей подписью. Домашнее условіе… какъ контрактъ… Что вы смѣетесь? Вѣдь онъ заявилъ намъ, что онъ сватается внѣ рутины, ну, и я внѣ рутины.

Мать нѣсколько опѣшила.

– Какія-же это такія требованія? – задала она вопросъ.

– А это надо выработать. И вотъ я примусь за выработку. Во-первыхъ, я буду выговаривать себѣ абсолютную свободу…

– Но вѣдь свобода тоже разная бываетъ.

– Не бойтесь, все будетъ прилично. Изъ предѣловъ я не выйду. Я не такой свободы хочу, какъ вы думаете. Вотъ тоже поставлю пунктомъ, чтобы онъ и лошадей завелъ. Ужъ продаваться, такъ продаваться! Я жить хочу.

Мать походила по комнатѣ, прибрала кой-что, вытерла полотенцемъ запотѣвшее стекло въ окнѣ и спросила дочь:

– Но въ принципѣ-то ты все-таки согласна?

– Въ принципѣ я согласна… То-есть, кажется, согласна, – отвѣчала дочь.

– Ну, и на этомъ спасибо. Только не тѣсни ты его, другъ мой, ужъ очень своими условіями.

– Совсѣмъ адвокатъ! Адвокатъ Іерихонскаго.

Дочь пожала плечами.

– Другъ мой, милочка, я къ тому говорю, что вѣдь такими капризами и требованіями можно человѣка и изъ терпѣнія вывести.

– А выйдетъ изъ терпѣнія, значитъ, не любитъ меня и всѣ увѣренія о любви его – ложь. Значитъ, и вы лжете, и онъ лжетъ, и всѣ лгутъ.

– Не сердись, не сердись. Стало быть, дня черезъ два можно будетъ ему объявить о твоемъ рѣшеніи? Вѣдь онъ чего добивается? Онъ добивается, чтобъ сдѣлать тебѣ формальное предложеніе и получитъ отъ тебя формальный отвѣтъ. Дня черезъ два?

– Зачѣмъ-же черезъ два, если у насъ на это есть шесть дней! Ну, да я скажу, когда у меня будутъ написаны для него пункты.

Мать покачала головой и отошла отъ дочери съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.

Часу въ третьемъ дня Манефа Мартыновна застала Соняшу въ слезахъ. Соняша сидѣла около открытаго ящика съ красками, около лежавшей на столѣ тарелки съ начатымъ рисункомъ и плакала. Она не утиралась. Крупныя капли слезъ катились по ея напудренному лицу и производили полосы. Въ рукѣ она держала почтовую карточку.

– Что съ тобой, Соняша? О чемъ ты? – испуганно спросила ее мать.

– Вотъ вамъ собака-то, которая во снѣ мнѣ снилась. Другъ… письмо… Только въ этомъ вы и угадали, – отвѣчала Соняша и улыбнулась сквозь слезы.

– Письмо? Отъ кого? Кто пишетъ?

– Отъ ненавистнаго вамъ лейтенанта. Отъ Михаила Леонтьича… Онъ пишетъ. Вотъ вы говорите, что онъ забылъ. А онъ вспомнилъ. Вспомнилъ, милый! – вскричала Соняша. – Письмо изъ Нагасаки.

Манефа Мартыновна стояла передъ дочерью и руки ея тряслись.

«Все дѣло испортитъ теперь этотъ лейтенантъ», – думалось ей и она спросила:.

– Что-же онъ пишетъ?

– А вотъ можете прочесть.

И Соняша протянула ей почтовую карточку, половина которой была заполнена раскрашеннымъ видомъ города Нагасаки, а на свободной половинѣ стояло что-то написанное. Мать повертѣла карточку въ рукахъ и сказала:

– Безъ очковъ я не могу. Прочти сама.

Соняша прочитала:

– «Многоуважаемая Софья Николаевна. Шлю о себѣ вѣсточку изъ японскаго далека и привѣтствую васъ изъ Нагасаки. Въ Японію мы пришли уже около недѣли и ремонтируемся, выдержавъ сильный штормъ въ Тихомъ океанѣ. Какой прелестный городъ! Сегодня мы совершили прогулку по городу. Я въ восторгѣ. Мой сердечный привѣтъ вашей мамашѣ. Какъ ваше и ея здоровье? Если вздумаете писать – пишите въ Санъ-Франциско, упоминая наше судно. Съ глубочайшимъ почтеніемъ уважающій васъ»…

Соняша не докончила и опять заплакала.

– «Михаилъ»… – пробормотала она сквозь слезы и ужъ даже не могла произнести фамиліи отъ слезъ.

– Зачѣмъ-же плакать-то? Плакать-то съ чего? – бормотала мать. – Въ письмѣ вѣдь ничего нѣтъ такого… Самое сухое письмо. И чудакъ-же, не могъ написать основательное закрытое письмо!

«Испортитъ онъ все наше дѣло. Все дѣло съ Іерихонскимъ испортитъ», – лѣзло ей въ голову.

XVI

Соняша плакала долго, смотря на письмо Михаила Леонтьевича, которое лежало передъ ней на столѣ. Она не могла даже заниматься и сложила краски и кисти. Тарелка была убрана. Мать ходила мимо. Соняши и косилась на нее, не говоря ни слова. Дочь сама ее остановила и сказала:

– А что если я поступлю въ сестры милосердія и уѣду на Дальній Востокъ?

Манефа Мартыновна вздрогнула и у ней даже колѣнки подогнулись, до того вопросъ былъ неожиданъ.

– Выдумай еще что-нибудь, глупая! Въ сестры милосердія… – испуганно проговорила она. – Да способна-ли ты на такое дѣло! Ахъ, Боже мой! Вотъ глупая-то! Ты думаешь, что это тяпъ – ляпъ да и клѣтка. Все равно что тарелку расписать?

– Ничего я не думаю. А другія-же идутъ.

– Такъ то другія… Такія, которыя ужъ много всякихъ горестей видѣли, и наконецъ, привыкшія къ труду.

– Дался вамъ этотъ трудъ! И почему вы меня непремѣнно за бездѣльницу считаете? Я трудилась, работала, пока была подходящая работа.

– Въ сестры милосердія идутъ такія, которымъ ужъ въ жизни ничего не осталось, – продолжала мать.

– А мнѣ что осталось? Выходить замужъ за старика съ плотоядными губами? Тогда уже лучше пожертвовать себя на нужды страждущихъ. Буду ухаживать за больными и ранеными, буду…

– Постой… Тебѣ это зачѣмъ Дальній-то Востокъ понадобился? – перебила ее мать. – Съ нимъ встрѣтиться думаешь, что-ли?

– То-есть съ кѣмъ это съ нимъ? – широко открыла глаза Соняша.

– Ну, да съ лейтенантомъ, что-ли!

– Какъ это глупо! Михаилъ Леонтьичъ ужъ уѣхалъ съ Дальняго Востока, пишетъ изъ Японіи и сообщаетъ, что пойдетъ въ Санъ-Франциско, а Санъ-Франциско въ Америкѣ.

– А кто-жъ тебя знаетъ! Можетъ быть, ты думаешь, что онъ опять вернется на Дальній Востокъ. Вѣдь всѣ эти мѣста на одномъ океанѣ. На Тихомъ океанѣ. А онъ посланъ въ Тихій океанъ.

– То-есть ужасъ что говорите!

Соняша пожала плечами.

– Ну, зачѣмъ-же тебѣ понадобился Дальній Востокъ, зачѣмъ? Отчего-же ты раньше объ этомъ Дальнемъ Востокѣ не вспомнила, пока не получила отъ лейтенанта письмо? Тебя письмо изъ Японіи взволновало – вотъ ты на стѣну и полѣзла. Вотъ и Дальній Востокъ.

– На стѣну полѣзла! Какія слова!

– Душечка, Соняша, да мнѣ ужъ очень горько – оттого я такъ и говорю. Вѣдь подумай хорошенько, о чемъ ты толкуешь! Вѣдь смѣхъ въ люди сказать. Конечно-же, это все письмо надѣлало. А по моему вотъ какъ: это письмо должно тебя вконецъ расхолодить къ твоему лейтенанту. Если-бы онъ имѣлъ на тебя хоть чуточку серьезные виды, развѣ такое письмо онъ долженъ былъ тебѣ написать? Ахъ, Соняша, Соняша, брось ты эти всѣ фантазіи и примись сегодня составлять хоть тѣ условія Іерихонскому, о которыхъ ты говорила. Какія тутъ сестры милосердія, когда тебѣ прекрасная партія предстоитъ. Уймись, милушка…

И Манефа Мартыновна поцѣловала Соняшу въ голову.

За обѣдомъ Соняша, чтобы похвастаться, показала письмо студенту Хохотову. Тотъ прочиталъ его и, улыбнувшись, произнесъ:

– Холодное письмецо-то.

– То-есть что это значитъ – холодное? – вспыхнула Соняша.

– А то, что безъ всякой теплоты. Просто человѣкъ хвастается, что попалъ въ Японію. «Вотъ гдѣ, молъ, я теперь. Знай нашихъ»! Даже и картинка съ видомъ города, чтобы вы полюбовались и позавидовали ему, Михаилу Леонтьичу.

Соняша рѣзко выхватила письмо изъ руки студента.

– Вы все хорошее способны осмѣять. Какой у васъ скверный характеръ!

– Да что-же тутъ такого хорошаго? Даже я написалъ-бы вамъ что-нибудь потеплѣе, если-бы попалъ въ Японію.

– Отчего-же даже вы? Что такое вы?

– Человѣкъ, не пользующійся и не пользовавшійся такой дружбой и такимъ расположеніемъ отъ васъ, какъ Михаилъ Леонтьичъ. Письмо совсѣмъ сухое.

Соняша спрятала письмо подъ тарелку и умолкла.

– Въ сестры милосердія сбирается идти, – кивнула Манефа Мартыновна на дочь.

– Софья Николаевна? – спросилъ студентъ Хохотовъ.

– Она. Сегодня утромъ вдругъ говоритъ мнѣ: «А что, не поступить-ли мнѣ въ сестры милосердія»?

– Не выдержать… – отрицательно потрясъ головой Хохотовъ.

– Почему? Отчего-же другія-то выдерживаютъ? – задала вопросъ Соняша.

– Не того закала. Не такъ скроены. Не тѣ нервы. Вамъ и недѣли не выдержать. Послѣ первой-же перевязки серьезной раны сбѣжите.

– Боже, какъ вы меня ненавидите!

– Напротивъ. Люблю, оттого такъ и говорю. Говорю правду. Хотите примѣръ? Помните, когда я прочищалъ простой чирей у вашей мамаши на лопаткѣ и выдавливалъ гной, такъ вы и тутъ не могли около стоять, чтобы подержать компресикъ съ сулемой.

– Ну, это такъ… А привыкнуть ко всему можно.

– Привыкать-то не станете. Вѣдь это надо воспитать себя и свои нервы, а вы не сможете.

Соняша взглянула на Хохотова съ упрекомъ и сказала:

– То-есть это удивительно! Ни къ чему, ни къ чему вы меня не считаете способной.

Вмѣсто отвѣта Хохотовъ пожалъ плечами. Соняша обернулась къ матери и произнесла:

– А у васъ языкъ совсѣмъ съ дыркой. Ни о чемъ, рѣшительно ни о чемъ не можете вы умолчать!

Послѣ обѣда Манефа Мартыновна ходила въ Гостиный дворъ за покупками и, возвращаясь домой, повстрѣчалась на лѣстницѣ съ Іерихонскимъ. Онъ снялъ шляпу, поклонился и сказалъ:

– Изволите возвращаться съ покупками?

– Да… Купила кое-что себѣ и Соняшѣ на бѣлье, и вотъ займемся отъ нечего дѣлать изготовленіемъ домашнимъ способомъ, – отвѣчала Манефа Мартыновна.

– Доброе дѣло… – похвалилъ Іерихонскій. – Я самъ люблю все изготовленное домашнимъ способомъ. Хоть иногда оно не ладно скроено и не крѣпко сшито, но все-таки чувствуешь довольство, что тутъ приложено дѣло рукъ своихъ. А я иду на прогулку, – прибавилъ онъ. – Жизнь наша сидячая, канцелярская и нужно принуждать себя къ движенію, чтобы пользоваться здоровьемъ.

– Погода прекрасная. Желаю вамъ пріятной прогулки. Мое почтеніе, Антіохъ Захарычъ. Къ намъ милости просимъ.

Манефа Мартыновна хотѣла подниматься на лѣстницу, но Іерихонскій удержалъ ее.

– Позвольте на одну минуту, – сказалъ онъ. – Я хочу спросить васъ о Софьѣ Николаевнѣ. Ну, какъ она?.. Какъ ея драгоцѣнное здоровье?

– Благодарю васъ. Она здорова.

– Какіе ея разговоры съ вами? Думаете, скоро я могу приступить къ формальному предложенію?

– Да, да… Я думаю… Она уже привыкаетъ къ вамъ, – отвѣчала, немного замявшись, Манефа Мартыновна. – Конечно-же, дѣвушка сразу не можетъ рѣшиться на такой важный шагъ, вы сами понимаете. Вчера, послѣ вашего ухода, она долго объ васъ со мной говорила.

– Говорила, вы говорите? Такъ, такъ… Это хорошо. Что-же она говорила, многоуважаемая Манефа Мартыновна, смѣю я узнать: дурное или хорошее?

– Да она хвалила васъ, какъ хорошаго хозяина, скопидома, – отвѣчала старуха Заборова.

– Гмъ… Этимъ могу похвастать. Дѣйствительно, я изъ ничего создалъ кое-что. Ну, а другихъ какихъ-либо моихъ качествъ она не касалась?

– Не смѣю вамъ ничего сказать, Антіохъ Захарычъ. Она дѣвушка съ очень добрымъ сердцемъ, но немножко скрытна.

– Скрытна? Гмъ… Такъ… Но все-таки дня черезъ два я могу получить отъ васъ отвѣтъ?

– Непремѣнно, непремѣнно… Дня черезъ три, черезъ четыре, какъ уже я сказала вамъ, я вамъ скажу. Я подготовляю ее… Она почти уже склонна.

– Это меня радуетъ. Мое почтеніе, добрѣйшая сосѣдка. Мой сердечный привѣтъ вашей дочкѣ.

Іерихонскій поклонился и сталъ сходить съ лѣстницы.