Текст книги "Вне рутины"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

VII

Ровно въ семь часовъ у дверей Заборовыхъ раздался звонокъ. Манефа Мартыновна вздрогнула, выбѣжала изъ столовой въ гостиную, бросилась къ дверямъ спальни и крикнула:

– Соняша! да одѣвайся-же скорѣй! Онъ идетъ.

Но отвѣта не послѣдовало.

Манефа Мартыновна взглянулась въ гостиной въ зеркало, наскоро поправила прическу, кружевной фаншонъ на головѣ и быстро направилась къ прихожей, гдѣ кухарка Ненила успѣла ужъ отворить дверь и снимала съ гостя пальто.

Изъ прихожей послышалось раскатистое откашливанье, затѣмъ громкое сморканіе, словно кто трубилъ на трубѣ и, наконецъ, въ дверяхъ изъ прихожей въ гостиную показался Іерихонскій.

Іерихонскій былъ высокій старикъ, нѣсколько сутуловатый, не ожирѣвшій, съ немногими остатками волосъ на головѣ, около крупной лысины, гладко острижённый, съ большими оттопыренными круглыми ушами, съ совершенно обритымъ, какъ у актера, лицомъ, въ золотыхъ очкахъ и съ черными бровями надъ ними. Одѣтъ онъ былъ въ черный сюртукъ нараспашку, бѣлый жилетъ и имѣлъ на шеѣ орденъ. Въ рукѣ онъ держалъ шляпу-цилиндръ. Манефа Мартыновна слегка попятилась, чтобъ дать ему возможность войти въ гостиную. Іерихонскій сдѣлалъ два шага и произнесъ:

– Узнаю многоуважаемую хозяйку. Позвольте отрекомендоваться, Манефа Мартыновна. Антіохъ Захаровъ Іерихонскій, дѣйствительный статскій совѣтникъ моего Бога и государя. Прошу любить и жаловать.

– Очень пріятно познакомиться, Антіохъ Захарычъ… – проговорила Манефа Мартыновна, протягивая ему руку.

– Позвольте ужъ къ ручкѣ… досточтимая хозяюшка… Мы люди не новаго закала.

И наклонившись, Іерихонскій чмокнулъ Манефу Мартыновну въ руку своими сочными губами, а она поцѣловала его въ лысину и сказала, указывая на кресло:

– Прошу покорно садиться, Антіохъ Захарычъ.

Іерихонскій поставилъ на столъ шляпу и сѣлъ, а Манефа Мартыновна помѣстилась противъ него.

Онъ тотчасъ-же извлекъ изъ жилетнаго кармана часы, посмотрѣлъ на нихъ и проговорилъ:

– Ровно семь. Какъ приглашали, такъ и явился. Не опоздалъ ни минуты. Ужасно не люблю опаздывать и отъ ногтей юности пріучилъ себя къ аккуратности.

– Аккуратность прекрасная вещь… – поддакнула ему Манефа Мартыновна, не зная, что сказать въ отвѣтъ.

– Воспитываетъ характеръ-съ… – кивнулъ ей Іерихонскій. – И если-бы нынѣшнее юношество наблюдало надъ собой…

– О, современная молодежь очень неаккуратна!

– И напрасно. Совершенно напрасно. Согласитесь сами, что напрасно. Прежде всего надо наблюдать за природой. Въ природѣ все аккуратно – обязанъ и ты, смертный, подражать ей… Возьмемъ свѣтила небесныя, возьмемъ перемѣны временъ года, восходъ и заходъ солнца. Вѣдь солнце, напримѣръ, не взойдетъ ни на минуту позже, ни на минуту раньше противъ того времени, которое ему опредѣлено Всевышнимъ Судьей… Такъ долженъ и человѣкъ. Вотъ я, напримѣръ… Какъ поздно съ вечера я ни легъ-бы, а ужъ въ восемь часовъ утра я на ногахъ, четверть девятаго выхожу къ самовару… Но я зарапортовался. Я слишкомъ хвалю себя съ перваго раза и вы можете подумать, сударыня, что я эгоистъ, – спохватился Іерихонскій, помолчалъ нѣсколько секундъ и спросилъ: – А гдѣ-же молодая хозяюшка? Я про Софью Никоколаевну…

Манефа Мартыновна замялась, сдѣлала кислую гримаску, потомъ улыбнулась, взмахнула для чего-то руками, снова сложила ихъ на животѣ и только тогда произнесла:

– А она у меня сегодня что-то не того… Немножко хохлится. Впрочемъ, сейчасъ выйдетъ.

– Не совсѣмъ здорова? Боже мой! – чуть не вскричалъ Іерихонскій. – Такъ зачѣмъ-;е вы мнѣ непремѣнно сегодняшній вечеръ назначили для знакомства? Сколь ни лестна мнѣ такая поспѣшность, но я, многоуважаемая Манефа Мартыновна, могъ-бы и обождать при такихъ уважительныхъ обстоятельствахъ къ промедленію. Не зубки-ли у нихъ?..Тогда я могу предложить одно прекрасное симпатическое средство.

– Нѣтъ, она такъ… Съ утра она была весела и бодра, но вотъ къ вечеру немножко… Ну, и прилегла. Голова немножко болѣла… А теперь ничего… Теперь она одѣвается. Сейчасъ выйдетъ. Немножко неаккуратна. Она не въ васъ.

Послѣднія слова Манефа Мартыновна сказала тихо и улыбнулась.

– Отъ головной боли я могу тоже предложить прекрасное средство… – сказалъ Іерихонскій.

– Ахъ, пожалуйста… У меня такъ часто болитъ голова.

– Надо каучуковой гребенкой чесаться. Чесать именно то мѣсто на головѣ, которое болитъ. Чесать долго – и проходитъ.

– Непремѣнно попробую.

– А потомъ, когда вы разгорячите больное мѣсто гребенкой – натрите его кусочкомъ камфары.

– Скажите, какъ это просто! И у Соняши очень, очень часто болитъ голова.

Сказавъ эти слова, Манефа Мартыновна умолкла. Она не находила мотива для разговора, опустила внизъ глаза и посмотрѣла на сапоги Іерихонскаго. Сапоги были дѣйствительно прекрасно вычищены. Затѣмъ, когда она подняла глаза, то увидала, что у Іерихонскаго въ лѣвомъ ухѣ была маленькая золотая серьга.

– Вы курите, Антіохъ Захарычъ? – быстро спросила Манефа Мартыновна у Іерихонскаго. – Если курите, такъ пожалуйста… Вотъ папиросы, вотъ спички… У меня и Соняша иногда балуетъ. Эти папиросы ея работы.

– Не изъ курящихъ-съ, – отвѣчалъ Іерихонскій, сдѣлавъ легкій поклонъ. – Когда-то нюхалъ-съ, но бросилъ-съ, хотя говорятъ, нюхать табакъ для прочистки зрѣнія хорошо. Лѣтъ двадцать ужъ бросилъ-съ… Обстоятельства заставили или, лучше сказать, духъ времени. Всѣ бросать стали. Половина нашей канцеляріи бросила. Остался одинъ начальникъ нюхающій, но и онъ вскорѣ волею Божіею помре. Назначенъ былъ къ кормилу ненюхающій, – ну, и я забастовалъ. Да и аккуратнѣе-съ. Бывало, грудь сорочки всегда табакомъ засыпана, а теперь вотъ чисто.

Іерихонскій ткнулъ себя правой рукой въ грудь сорочки и при этомъ Манефа Мартыновна замѣтила у него на указательномъ пальцѣ большой золотой перстень съ красной сердоликовой печатью.

Манефа Мартыновна безпокойно косилась на дверь спальни и съ нетерпѣніемъ ждала, что дверь отворится и покажется Сопяша, но дочь не показывалась. Приглашать Іерихонскаго до выхода дочери къ чайному столу она считала неудобнымъ и въ ожиданіи дочери ей поневолѣ пришлось измышлять мотивы для разговора.

– А въ винтъ вы играете, Антіохъ Захарычъ? – вдругъ спросила она, обрадовавшись, что нашелся мотивъ.

Іерихонскій засіялъ.

– Обожаю-съ, – отвѣчалъ онъ. – Вотъ отъ этого грѣха не могу себя отучить, да считаю и излишнимъ. Вѣдь всѣ нынче винтятъ. Винтятъ и статскіе, винтятъ и военные, винтитъ даже духовенство. И ничего я тутъ не нахожу предосудительнаго, если по маленькой, для препровожденія времени…

– Что-же тутъ предосудительнаго, помилуйте… – поддакнула хозяйка.

– Вотъ, вотъ… И даже напротивъ… Винтъ пріучаетъ къ аккуратности… Неаккуратный человѣкъ плохой игрокъ въ винтъ. Опять-же онъ развиваетъ память. Жизнь наша вообще не красна, а за винтомъ вы можете забыть всѣ житейскіе уколы и даже невзгоды.

– Совершенно справедливо, Антіохъ Захарычъ, – поддакнула Манефа Мартыновна.

– Вѣрно-съ. Пойду дальше. За винтомъ хоть и спорятъ иногда другъ съ другомъ, но по моему…

Въ это время въ двери спальни щелкнулъ замокъ. Манефа Мартыновна слегка вздрогнула и взглянула на дверь. Остановилъ свою рѣчь и Іерихонскій. На порогѣ появилась Соняша въ черномъ платьѣ и съ темно-розовымъ бантомъ ли груди. Лицо ея было хмуро. Іерихонскій поднялся со стула и выпрямился во весь ростъ.

– Пожалуйста, представьте меня… – прошепталъ онъ Манефѣ Мартыновнѣ.

VIII

– Вотъ позволь, Соняша, познакомить тебя съ У нашимъ сосѣдомъ Антіохомъ Захарычемъ, – робко начала Манефа Мартыновна, опасаясь, чтобы дочь не сказала что-нибудь дерзкое.

– Вашъ сосѣдъ Іерихонскій… – подхватилъ Іерихонскій, кланяясь.

Соняша закусила губку и, молча, протянула ему руку.

– Въ сущности мы вѣдь почти совсѣмъ знакомы, – продолжалъ онъ, стоя. – Я безчисленное множество разъ имѣлъ удовольствіе встрѣчаться съ вами на лѣстницѣ.

– Можетъ быть, но я не замѣчала васъ, – былъ отвѣтъ.

– Часто я также слышу, какъ вы изволите заниматься музыкой. У меня сквозь полъ все слышно, и я даже различаю мотивы. Знакомъ я, стало быть, и съ вашимъ музыкальнымъ талантомъ. Музыку я и самъ люблю.

– Не похоже. Зачѣмъ-же вы тогда претендовали, что я играю по вечерамъ? Вы прислали просить, чтобъ я не играла на піанино.

– О, это всего былъ одинъ разъ, кажется, Софья Николаевна, и я глубоко объ этомъ сожалѣю. Меня болѣзнь заставляла. Я простудился, занемогъ инфлуенцей, а потомъ долгое время страдалъ безсонницей. Всего одинъ разъ.

– Нѣтъ, два и даже, кажется, три.

– Опасаюсь, не распоряжалась-ли вмѣсто меня моя прислуга. Она такъ любитъ меня и бережетъ мой покой. А я, Софья Николаевна, вѣрьте совѣсти, всего только одинъ разъ посылалъ, и то, когда у васъ была музыка въ соединеніи съ пѣніемъ. Помню, что какой-то басъ распѣвалъ.

– Это нашъ жилецъ, студентъ. У него прекрасный голосъ.

Разговоръ этотъ шелъ стоя. Манефа Мартыновна замѣтила это и сказала:

– Что-же вы стоите, Антіохъ Захарычъ… Пожалуйста садитесь.

– Вырости хочу, многоуважаемая Манефа Мартыновна… Хе-хе-хе… – дребезжащимъ смѣхомъ разсмѣялся Іерихонскій и показалъ прекрасные бѣлые вставные зубы.

– Сядь, Соняша, и займи Антіоха Захарыча, – сказала дочери мать, вставая. – А я пойду распорядиться насчетъ чаю. Надо велѣть подать самоваръ и заварить чай.

– Тогда это лучше я сдѣлаю. А вы посидите и поговорите.

Соняша сдѣлала движеніе къ столовой.

– Нѣтъ, нѣтъ… Ты не знаешь… Ты лучше останься, а я распоряжусь… Мнѣ нужно кое-что сказать Ненилѣ, – проговорила мать, уходя изъ комнаты.

Соняша промолчала и сѣла съ кислой гримаской. Сѣлъ и Іерихонскій, многозначительно крякнувъ.

– Слышалъ я, что вы, и помимо музыкальнаго таланта, изволите быть изукрашены и другимъ талантомъ, – началъ онъ, стараясь быть какъ можно болѣе любезнымъ, и при этомъ нѣсколько наклонилъ голову.

– Не понимаю, – отвѣчала Соняша, дѣлая строгое лицо. – Это насчетъ чего? Отъ кого вы слышали?

– Слухомъ земля полнится, многоуважаемая Софья Николаевна. А мы съ вами ближайшіе сосѣди.

– Да что такое? Что такое?

– Насчетъ вашего таланта къ живописи. Я слышалъ о вашихъ удивительныхъ способностяхъ.

– Это вы отъ кухарокъ? Кухарки разглашаютъ. Да, я училась и люблю писать по фарфору.

– Но зачѣмъ-же непремѣнно отъ кухарокъ? – нѣсколько обиженнымъ тономъ произнесъ Іерихонскій. – Я и помимо кухарки слышалъ…

– Такъ отъ кого-же? Отъ кого? – приставала Соняша.

– Теперь не припомню хорошенько, но слышалъ. Слышалъ про художественно разрисованныя тарелки.

– Ахъ, вы про тарелки? Есть, есть… Да, я пишу на тарелкахъ, но и помимо тарелокъ я занимаюсь акварелью.

– Прекрасное занятіе для молодыхъ дѣвушекъ. Откровенно говоря, это уже получше высшихъ женскихъ курсовъ будетъ, а особливо медицинскихъ.

– А я была и на курсахъ… – отвѣчала Соняша.

Іерихонскій осѣкся.

– Вы? – спросилъ онъ. – Но, надѣюсь, не на медицинскихъ?

– На педагогическихъ.

– Ну, это я еще допускаю, допускаю. Женщина уже по своей природѣ педагогичка, это, такъ сказать, ея назначеніе… Сама природа… Но медицина и сопряженное съ ней изученіе человѣческаго тѣла… Эта самая анатомія, разсмотрѣніе человѣческихъ внутренностей, изученіе костей скелета – прямо дѣло мужское. Предоставьте это мужчинамъ. Это ихъ удѣлъ. Женщина – это благоухающій цвѣтокъ… Да, цвѣтокъ… Поэтому и слѣдуетъ ее окружить тѣмъ, что присуще цвѣтку, его красотѣ… Да-съ…

Іерихонскій, разсказывая, что такое женщина, даже причмокнулъ нѣсколько разъ.

– Не согласна, – отвѣчала Соняша и отрицательно покачала головой.

– Очень печалюсь, что иду въ разрѣзъ съ вашими убѣжденіями, но вѣдь я только относительно медицинскихъ курсовъ, а остальные я не отрицаю. Нисколько не отрицаю. А нынѣшніе модные курсы – кулинарные или поварскіе, такъ даже прямо одобряю. Ха-ха-ха… Прямо одобряю… По моему, хорошее знаніе кухни – это ореолъ хозяйки.

– Не согласна, – опять отрицательно покачала головой Соняша. – Не одобряю, хотя и на кулинарныхъ курсахъ была.

– Были? Да неужели были? – радостно воскликнулъ Іерихонскій и прибавилъ: – Вотъ это прекрасно! Совсѣмъ прекрасно! И вполнѣ научились готовить? Можете направить кухарку на исполненіе хорошихъ, вкусныхъ, сытныхъ блюдъ?

– Право, не знаю. Прежде всего наши кухарки невозможно глупы и упрямы.

– Совершенно вѣрно! Съ этимъ совершенно съ вами согласенъ, Софья Николаевна. Всѣ эти Марѳы, Дарьи, Матрены – прямо деревянныя. Я по своей знаю. Но принимая въ соображеніе, что и капли воды долбятъ камень, то хорошая хозяйка, ознакомившая на курсахъ со стряпней, всегда можетъ втолковать этой Марьѣ или Дарьѣ, особенно если потомъ и присмотрѣть за ней… Вѣрно вѣдь?

– Не знаю. Не пробовала. Торты къ чаю я дѣлала, нѣсколько разъ дѣлала, и говорятъ, что у меня хорошо выходило.

– Прекрасно! Превосходно! И это великое украшеніе для хозяйки! И это ореолъ… – восхищался Іерихонскій.

Соняша сдѣлалась нѣсколько разговорчивѣе и прибавила:

– Только всѣмъ этимъ совершенно не стоитъ заниматься. Ужасно все это дорого дома обходится. Гораздо дешевле купить въ кондитерской. Вдвое дешевле. А отъ кого вы слышали, что я занимаюсь живописью? – спросила она.

– Долженъ сознаться, что отъ моей кухарки, – отвѣчалъ Іерихонскій.

– Ну, вотъ видите. Я такъ и знала. Должна вамъ сказать, что она у васъ большая сплетница.

– Позвольте…. Что-же тутъ такого, что женщина хвалила ваше искусство? Она видѣла ваши тарелки.

– И удивляюсь, какъ это вы находите удовольствіе разговаривать съ кухарками!

Іерихонскій нѣсколько смутился, поправилъ очки и, не отвѣчая на слова Соняши, проговорилъ:

– Удостоите вы меня, Софья Николаевна, полюбоваться произведеніями вашего искусства?

– Да вотъ тарелка на стѣнѣ виситъ. Смотрите… – указала Соняша.

Іерихонскій поднялся, подошелъ къ стѣнѣ и сталъ смотрѣть на висѣвшую на стѣнѣ тарелку, задрапированную шелковой матеріей на манеръ рамки.

– Прекрасно, прекрасно! Какая тонкая работа! – восклицалъ онъ. – Дивный пейзажъ. Прелесть.

Онъ даже сталъ смотрѣть правымъ глазомъ въ кулакъ, прищуривъ лѣвый.

– Картины я вообще люблю. Въ посту я обхаживаю всѣ картинныя выставки. И дешевое, и пріятное удовольствіе, – продолжалъ онъ. – Кромѣ того, всегда на этихъ выставкахъ и общество прекрасное. Все это очень, очень возвышаетъ душу. Прекрасно! Восторгъ что такое. Благодарю васъ.

Іерихонскій поклонился.

Вошла Манефа Мартыновна.

– Чайку, Антіохъ Захарычъ, не прикажете-ли? Прошу покорно въ столовую. Тамъ и сядемъ по семейному, – приглашала она.

Іерихонскій еще разъ поклонился и послѣдовалъ за ней.

IX

Изъ столовой, куда ввела Манефа Мартыновна Іерихонскаго, весело горѣла съ потолка лампа подъ бѣлымъ матовымъ абажуромъ и освѣщала привѣтливо шипящій ярко начищенный самоваръ, столъ, покрытый розовой скатертью и уставленный тарелочками съ закусками, хлѣбомъ, печеньемъ и вазочками съ вареньемъ.

– Пожалуйте, Антіохъ Захарычъ, вотъ сюда, рядомъ со мной, къ самоварчику, – предложила Іерихонскому Манефа Мартыновна. – Но передъ чаемъ прошу васъ закусить.

Іерихонскій сложилъ крестообразно руки на груди и, умильно смотря на столъ, отвѣчалъ:

– Не смѣю отказать радушной хозяйкѣ, хотя я очень и очень еще недавно обѣдалъ. Ѣсть я не хочу. Я сытъ по горло, но меня манитъ вотъ эта милая семейная обстановка, которой я лишенъ вотъ уже скоро восемь лѣтъ. Домъ безъ хозяйки, многоуважаемая Манефа Мартыновна, сирота, а вотъ ужъ около восьми лѣтъ я по волѣ злого рока вдовствую.

– Отчего-же по волѣ злого рока? – спросила Манефа Мартыновна. – Мнѣ кажется, рокъ тутъ ни при чемъ, а просто это отъ себя. Ничего нѣтъ легче, какъ жениться мужчинѣ. Вотъ замужъ выйти дѣвушкѣ – это другое дѣло.

– Вѣрно-съ. Но мнѣ въ этомъ дѣлѣ до сихъ поръ извѣстная робость препятствовала, – проговорилъ Іерихонскій, присаживаясь. – Чувствую на плечахъ не молодые годы – и вотъ робость.

– Что-жъ, это похвальное чувство, если это такъ, какъ вы говорите, – сказала Соняша, сѣвъ противъ Іерихонскаго и насмѣшливо стрѣльнувъ въ него глазами.

Манефа Мартыновна бросила на дочь останавливающій взглядъ, но было уже поздно. Фраза была сказана.

– Увѣряю васъ, мадемуазель, что робость. Прямо робость, – нисколько не смутившись, продолжалъ Іерихонскій. – Я вѣдь очень хорошо понимаю, что въ мои годы полюбить меня пылкой свѣтлой страстью нельзя.

– И эта черта похвальная, если вы искренно говорите, – не унималась Соняша.

Мать сидѣла ни жива, ни мертва, опустила руку подъ столъ и дернула Соняшу за платье.

– Клянусь вамъ, что искренно, – твердо произнесъ Іерихонскій. – Но теперь, если я рѣшился…

– Ахъ, ужъ вы рѣшились! – перебила его Соняша.

– Да какъ-же-съ… Развѣ вамъ…

Іерихонскій остановился, поправилъ очки и недоумѣвающе посмотрѣлъ на Соняшу.

– Продолжайте, добрѣйшій Антіохъ Захарычъ, продолжайте, не обращайте на нее вниманія, – старалась ободрить его Манефа Мартыновна. – Она это такъ… Она любитъ противорѣчія… Это одинъ изъ ея огромныхъ недостатковъ. Она и мнѣ такъ… Продолжайте.

– Да я почти все сказалъ-съ. Да-съ… А теперь, если я рѣшился, то во имя закрѣпленія пенсіи, которую я выслуживаю скоро. Думаю, что съ этой стороны я могу быть привлекателенъ, – высказался Іерихонскій.

– Полноте, полноте, Антіохъ Захарычъ. И помимо этого, вы для не совсѣмъ уже молоденькой дѣвушки женихъ очень и очень привлекательный. Однако, что-же вы не закусываете?

– Благодарю васъ. Сейчасъ.

Онъ покосился на Соняшу. Та сидѣла и насмѣшливо улыбалась.

– Вотъ выкушайте водочки… – предлагала Іерихонскому Манефа Мартыновна.

– Охотно-съ. Водку пью-съ и нисколько не скрываю этого. Не пьяница, но пью передъ каждой ѣдой аккуратно. Пью стомахи ради, какъ говорили наши отцы и дѣды, и не нахожу въ этомъ ничего предосудительнаго. Въ наши немолодые годы этого ужъ и организмъ требуетъ.

– Да конечно-же, – поддакнула Манефа Мартыновна. – Особенно если взять нашъ петербургскій климатъ. Вы знаете, я сама лечусь отъ всѣхъ болѣзней коньякомъ. Какъ только голова болитъ, насморкъ или кашель, или такъ знобитъ – я сейчасъ въ чай немного коньяку.

Іерихонскій налилъ уже себѣ рюмку водки, но не выпилъ еще ее.

– Коньякъ – прекраснѣйшее средство-съ, особливо на ночь, чтобы пропотѣть, – согласился онъ съ хозяйкой. – А что вы изволили сейчасъ упомянуть относительно петербургскаго климата; то и это совершенно справедливо. У меня есть товарищъ врачъ, мой однокашникъ по семинаріи, такъ тотъ положительно всѣмъ въ нашемъ возрастѣ предписываетъ хорошую рюмку водки передъ ѣдой. Ну-съ, ваше здоровье… Ваше и ваше…

Іерихонскій поклонился Манефѣ Мартыновнѣ, потомъ Соняшѣ, взялся за рюмку, широко открылъ ротъ и проглотилъ водку, какъ устрицу, издавъ послѣ этого звукъ «брр…».

– Ветчинкой прошу васъ закусить, колбаской… Вотъ селедочка… – предлагала ему Манефа Мартыновна. – Соняша, проси.

Соняша, однако, не проронила не одного слова. Іерихонскій тыкалъ вилкой въ ветчину и говорилъ:

– Вотъ и въ несоблюденіи постовъ грѣшенъ. Нынче Великій постъ, а мы вкушаемъ. И опять по немощамъ нашимъ.

– Да ужъ нынче почти всѣ не соблюдаютъ. Духовенство и то… – поддакнула ему Манефа Мартыновна. – Да и что ѣсть, я васъ спрошу, если постное? Рыба дорога, отъ грибовъ уменя боли въ желудкѣ…

– Я только въ первую и послѣднюю недѣлю Великаго поста. Въ эти дни мы выполняемъ весь репертуаръ хорошихъ постныхъ блюдъ.

Іерихонскій ѣлъ съ большимъ аппетитомъ.

– Вы-бы повторили, Антіохъ Захарычъ… Выпили-бы вторую рюмочку. Позвольте, я вамъ налью….– протянула руку къ водкѣ Манефа Мартыновна.

– Одинъ, обыкновенно, я никогда не повторяю, – поклонился Іерихонскій, улыбнувшись. – Но если есть вистующія лица…

– Въ такомъ случаѣ, позвольте я вамъ повистую, но только ужъ мадерой…

– Охотно-съ. Почту за особенное счастіе съ ваіи выпить.

– Да ужъ пейте водку-то съ нимъ. Ну, что вамъ кокетничать! Вѣдь пьете, – замѣтила матери дочь.

Матъ покраснѣла и покачала головой.

– Ахъ, Соня, Соня! Какая ты, право… – сказала она. – Я пью иногда и водку, но пью по случаю какой-нибудь болѣзни, чтобъ разогрѣть желудокъ.

– Ну, а вотъ теперь съ сосѣдомъ безъ болѣзни выпейте.

– Ужасная дѣвушка! Ну, да выпьемте, Антіохъ Захарычъ.

Чокнулись и выпили. Іерихонскій сталъ смѣлѣе въ разговорѣ и опять вернулся къ прежней темѣ.

– Если я рѣшился теперь посвататься и надѣть на себя вновь узы брачной жизни, то, повторяю, я не разсчитываю на любовь къ себѣ, – повѣствовалъ онъ:– но вполнѣ могу разсчитывать на уваженіе ко мнѣ моей будущей супруги, на уваженіе и дружбу, ибо какъ ни на-есть, я моей супругѣ могу предоставить полное, безбѣдное существованіе, а послѣ моей смерти и обезпеченіе хорошей пенсіей. Просто, изъ одной благодарности я могу разсчитывать на сочувствіе, расположеніе и ласку ко мнѣ.

– Отчего-же только изъ одной благодарности? возразила мать. – Вы мужчина еще не старый.

Іерихонскій пріосанился, поправилъ очки, погладилъ подбородокъ и отвѣчалъ:

– Не старый. Я и не называю себя старымъ, но и не молодой, все-таки пожилой…

– А что вы называете старымъ? – спросила Сопяша, но Іерихонскій сдѣлалъ видъ, что не слышалъ ея вопроса, да и Манефа Мартыновна замяла вопросъ дочери и стала предлагать Іерихонскому скушать кусочекъ сладкаго торта съ чаемъ.

– Охотно. Благодарю васъ, – поклонился онъ и спросилъ:– Не есть-ли этотъ тортъ дѣло искусныхъ ручекъ Софьи Николаевны, курсистки кулинарныхъ курсовъ?

– О, нѣтъ! Это покупной. Соняша что-то ужъ давно забросила свою стряпню, – отвѣчала мать. Теперь у нея живопись, живопись и живопись. А она прекрасно научилась готовить торты.

Іерихонскій съ аппетитомъ ѣлъ тортъ. Соняша пристально смотрѣла на него и, наконецъ, спросила:

– А скоро вы выслужите вашу пенсію?

– Полную черезъ два года. Немножко даже меньше.

– А велика-ли эта пенсія?

– Полная около тысячи рублей въ годъ.

– То-есть что это такое: около? Больше или меньше тысячи?

– Немножко больше. Но, кромѣ того, я имѣю достатокъ, скопленный энергіей и аккуратностью…

Дабы помѣшать дальнѣйшимъ разспросамъ дочери, Манефа Мартыновна воскликнула:

– Антіохъ Захарычъ! Да что-же вы такъ мало коньяку-то налили себѣ въ чай? Позвольте, я вамъ сама подолью.