Текст книги "Вне рутины"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

IV

Послѣ обѣда Соняша дулась на мать и старалась избѣгать съ ней разговоровъ. Передъ вечернимъ чаемъ она обвязала голову мокрымъ полотенцемъ, сказала, что нездорова и, не раздѣваясь еще, легла въ постель. Спала она вмѣстѣ съ матерью въ одной комнатѣ, гдѣ за ситцевымъ альковомъ стояли ихъ двѣ кровати.

Напившись одна чаю, мать заглянула къ ней за альковъ и сѣла около ея кровати.

– Чего ты? Что съ тобой? – спросила она дочь. – Или на меня обидѣлась, что я за Іерихонскаго стою?

Она ласково приложила руку къ головѣ дочери, но та отвела руку и сказала:

– Оставьте меня, пожалуйста. Дайте мнѣ покой.

– Никто покоя твоего у тебя не отнимаетъ. Голова болитъ? Не хочешь-ли облаточку финецитину?

– Ничего я не хочу. Я хочу быть наединѣ… сама съ собой.

– Ну, обидѣлась. А зачѣмъ обижаться? Я любя… Я по долгу совѣсти стою на сторонѣ Іерихонскаго и всегда буду стоять, хотя все это предложеніе покуда чрезвычайно какъ водевильно, будто какъ въ пьесѣ. Конечно, если-бы ты согласилась выйти замужъ за Іерихонскаго, то я считала-бы эту партію для тебя прекрасной. Да и не я одна. Вонъ давеча за обѣдомъ Хохотовъ… И онъ то-же самое. А онъ молодой человѣкъ, студентъ…

– Ну, а ужъ онъ совсѣмъ дуракъ! – откликнулась Соняша. – И дуракъ какой-то злостный. Что онъ мололъ! Боже мой, что онъ мололъ!

– Однако, ты его когда-то считала серьезнымъ молодымъ человѣкомъ и либераломъ.

– Никогда я его ничѣмъ не считала. Всегда онъ былъ грубымъ, дерзкимъ неотесомъ.

– А мнѣ казалось, что ты, на него смотрѣла даже, какъ на жениха.

– Выдумайте еще что-нибудь!

Дочь сдѣлала даже движеніе головой, приподнявъ ее, и тотчасъ же снова опустила на подушку. Мать покачала толовой.

– Ахъ, Соняша, Соняша! – сказала она. – Эти люди хоть и либералы, а тоже ищутъ, чтобъ взять что-нибудь за дѣвушкой. Да и нельзя имъ иначе. Бѣдность… Ну, какое онъ получитъ жалованье, если поѣдетъ врачемъ на мѣсто? Поѣдетъ въ полкъ, полковымъ врачемъ – рублей семьдесятъ въ мѣсяцъ, поѣдетъ въ земство служить – сто рублей. Понятное дѣло, что ему надо себѣ взять такую жену или помощницу, чтобы ей тоже заработокъ какой имѣть, или взять хоть тряпки за женой и какую ни на есть обстановку, чтобы хоть года на три, на четыре хватило. А я вѣдь и этого тебѣ дать не могу. Даже пятокъ платьевъ и по полдюжинѣ бѣлья дать не могу. Да… Изъ чего? Какіе наши достатки? Пенсія да отъ жильцовъ живемъ. Да что жильцы! Въ прошломъ году почти въ ничью съ жильцами сыграли! А помощницей быть, работать ты не можешь.

– Попрекайте хлѣбомъ-то, попрекайте! – сквозь слезы проговорила дочь.

– И не думала попрекать. Ты ѣшь свое… пенсія у насъ общая… Это твой отецъ заслужилъ. А я говорю про помощь мужу. Викторъ Матвѣичъ правъ, что ты не можешь быть помощницей мужу. Не такъ ты воспитана, да и терпѣнія нѣтъ. Тебѣ все скоро надоѣдаетъ. Все это я къ тому клоню, что теперь послѣ его словъ ты видишь, что и онъ тебѣ не женихъ.

– Да съ чего вы взяли, что я на него когда-нибудь разсчитывала! – воскликнула Соняша, поднялась и сѣла на кровати.

– Не раздражайся, не раздражайся! Я любя… я мать… – остановила ее Манефа Мартыновна и продолжала: – а пренебрегать знакомствомъ Іерихонскаго намъ не слѣдуетъ. Я говорю: знакомствомъ. Покуда только знакомствомъ. Мы пригласимъ его къ себѣ. Онъ сдѣлаетъ намъ визитъ, навѣститъ насъ вечеромъ, попьетъ чаю, мы познакомимся съ нимъ, поговоримъ… Вѣдь человѣка въ разговорѣ сейчасъ видно. Затѣмъ, постараемся объ немъ разузнать черезъ другихъ. Ты подумай, голубушка.

Мать наклонилась къ дочери, чтобы ее поцѣловать, но та отшатнулась отъ нея и завопила:

– Ахъ, оставьте меня пожалуйста! Идите! Занимайтесь вашимъ дѣломъ! Ну, что я вамъ далась! Ну, что вы ко мнѣ пристали!

Соняша снова повалилась на подушки. Мать поднялась и стала уходить.

– Я только насчетъ знакомства, милая, только насчетъ знакомства съ нимъ, – заговорила она. – Вѣдь познакомиться съ человѣкомъ не значитъ еще выходить за него замужъ. Въ такихъ смыслахъ я и хочу ему написать: «Милости просимъ, молъ, къ намъ, ваше превосходительство, сегодня вечеромъ, въ восемь часовъ, чаю откушать».

– Ахъ, Бога ради, не дѣлайте вы этого! – простонала дочь. – Ну, зачѣмъ вы меня терзаете!

– Да какое-же тутъ терзанье, душечка! – проговорила ужъ выйдя изъ-за алькова Манефа Мартыновна. – Просто новый знакомый въ домѣ, передъ которымъ ты ничѣмъ не обязываешься… Придетъ онъ напиться съ нами чаю – вотъ и все. А расходъ какой? Полъ-бутылки коньяку, печенье, банка варенья и пятокъ апельсинъ.

– Пожалуйста не разсчитывайте. Бросьте… оставьте… Все равно я не выйду къ нему… не выйду. А то еще лучше: возьму и уйду изъ дома, – сказала дочь.

– Вотъ упрямица-то! – пробормотала мать, вышла изъ спальни и стала въ слѣдующей комнатѣ при свѣтѣ лампы раскладывать пасьянсъ на картахъ, задумавъ – согласится дочь на приглашеніе Іерихонскаго или не согласится.

Карты сошлись. Она улыбyулась и подумала: «Да конечно-же должна согласиться, если не совсѣмъ дура».

Небольшіе дешевые часики, съ изображеніемъ вращающаго глазами и играющаго на гитарѣ негра, стоявшіе на выступѣ у печки, показывали половину двѣнадцатаго. Манефа Мартыновна сложила карты, зѣвнула, погасила лампу и опять перебралась въ спальню.

Соняша не спала еще, yо ужъ лежала раздѣвшись и читала какую-то книгу при свѣтѣ свѣчки, поставленной на ночной столикъ.

– Не спишь еще?.. Вотъ и я пришла ложиться, – сказала ей мать въ видѣ привѣтствія и стала раздѣваться. – Голова-то перестала болѣть, что-ли? – спросила она.

– Такъ себѣ…– пробормотала дочь, не отрываясь отъ книги.

– Сердце-то утихло! Благоразуміе-то вернулось къ тебѣ?

– Благоразуміе мое всегда при мнѣ.

– Ну, то-то. Я сейчасъ пасьянсъ раскладывала, задумала на тебя и вышло, что тебѣ слѣдуетъ согласиться на знакомство съ Іерихонскимъ.

– Да вѣдь это не новость, что карты всегда одобряютъ вамъ то, что вы задумали.

Мныефа Мартыновна раздѣлась, покрестилась на образъ, прочитала молитву и стала укладываться въ постель.

– А ты, Соняша, подумай, милушка, насчетъ знакомства съ генераломъ-то, – опять начала она. – Подумай. Вѣдь я только насчетъ знакомства прошу. Тогда-бы я ему и написала. Все-таки, знаешь, неловко письмо оставить безъ отвѣта. Почтенный человѣкъ, генералъ, солидный мужчина… Подумай.

– Хорошо. Подумаю, – тихо отвѣчала Соняша.

«Угомонилась», – подумала мать, украдкой отъ дочери перекрестилась и продолжала:

– А если ты согласишься и пообѣщаешь мнѣ не дерзничать передъ нимъ и быть ласкова, то я ужъ знаю, какъ написать письмо. Да мы даже вмѣстѣ напишемъ. Напишемъ учтиво и съ достоинствомъ. А о предложеніи его ни слова. Только одно: рады знакомству, милости просимъ на чашку чая. А заговоритъ онъ насчетъ женитьбы – я ужъ знаю, какъ отвѣтить. Хорошо? – еще разъ обратилась мать къ дочери.

– Хорошо. Хорошо, – былъ отвѣтъ. – Я подумаю, прощайте.

Дочь загасила свѣчку. Прошло минутъ съ десять. Соняша не спала и думала о просьбѣ матери. Она слышала, что мать ворочалась съ боку-на-бокъ. Соняша разсуждала такъ:

«Вѣдь въ самомъ дѣлѣ отъ знакомства съ Іерихонскимъ ничего не можетъ выйти для меня худого. Къ тому-же, знакомство это ни къ чему не обязываетъ».

– Не спите? – спросила она мать.

– Нѣтъ еще. Разстроилась я какъ-то, – отвѣчала мать. – А что?

– Я подумала насчетъ письма. Пишите завтра. Но только насчетъ знакомства, – кротко отвѣчала дочь.

– Голубушка! Ну, вотъ какъ хорошо! Ну, вотъ онѣ карты-то!.. Спасибо, Соняша, спасибо!

Мать быстро поднялась съ постели, подошла къ дочери и стала ее цѣловать.

V

На утро Манефа Мартыновна проснулась въ самомъ радостномъ настроеніи духа.

«Какъ это хорошо, что Соняша вчера согласилась познакомиться съ Іерихонскимъ», – подумала она и тотчасъ-же принялась одѣваться, смотря на сладко спавшую дочь, которая вставала всегда часа на два позже ея.

Былъ девятый часъ. Заваривъ себѣ въ столовой кофе, Манефа Мартыновна вызвала кухарку Ненилу и стала заказывать обѣдъ, но Ненила, таинственно улыбаясь, перебила ее и сказала:

– А что вы вчера спрашивали насчетъ верхняго генерала, то я у евонной Дарьи узнала. Прикончилъ онъ съ повивальной бабкой, совсѣмъ прикончилъ. Дарья говоритъ, что жениться хочетъ и невѣсту себѣ ищетъ, настоящую невѣсту, барышню, чтобы законъ принять.

Манефа Мартыновна строго взглянула на Ненилу и проговорила:

– Ну, ты насчетъ бабки-то не очень болтай. Сократи языкъ-то. Зачѣмъ человѣка конфузить!

– Да вѣдь вы спрашивали.

– Мало-ли что спрашивала! А ты ужъ любишь языкъ распускать. Да пуще всего, чтобы Софья Николаевна ничего не знала. Дѣвушкамъ не слѣдъ это знать. Брось.

– Слушаю-съ. Мнѣ что! А я для васъ.

Заказавъ обѣдъ и выпивъ двѣ чашки кофе, Манефа Мартыновна тотчасъ-же взяла бумагу и стала составлять черновикъ письма къ Іерихонскому. Она долго и усердно мусолила карандашъ, думала, писала, зачеркивала и опять писала, смотрѣла на часы и сердилась, что дочь не встаетъ, чтобы помочь составить письмо.

Она даже поднялась, чтобы идти разбудить дочь, но остановилась въ раздумьѣ.

«Пусть лучше выспится хорошенько, тогда блажить меньше будетъ», – сказала она себѣ мысленно, сѣла и стала перечитывать письмо.

Письмо ей показалось слишкомъ длиннымъ. Тутъ было объясненіе, что она съ дочерью страдаетъ отъ затворнической жизни и недостатка общества, что ей очень лестно знакомство съ хорошимъ образованнымъ человѣкомъ и тому подобное.

«Зачѣмъ ему все это? Проще лучше. Напишу только, что мы рады познакомиться съ нимъ и просимъ его на чашку чаю – вотъ и все», – рѣшила она, зачеркнула написанное, перевернула листъ бумаги и начала писать вновь.

Когда Соняша въ одиннадцатомъ часу выплыла. въ столовую въ распашномъ капотѣ и съ толстымъ слоемъ не смахнутой пудры на лицѣ, письмо было уже готово, и Манефа Мартыновна сидѣла за безконечнымъ вязаньемъ филе изъ бѣлой бумаги. Соняша чмокнула мать въ щеку, а та съ легкимъ упрекомъ сказала ей:

– Спишь долго. Ужасъ какъ долго. Кофей-то не только простылъ, а обледенѣлъ.

– Кофей разогрѣемъ. А раньше зачѣмъ мнѣ вставать? Какія у меня такія обязанности? Когда я рисовать учиться ходила, я раньше вставала, но сами-же вы стали говорить, что это рисованье только переводъ денегъ, – отвѣчала Соняша съ запальчивостью.

– Не горячись, не горячись. Я такъ только сказала… – остановила ее мать и прибавила:– Письмо готово. Надо только переписать.

– Ахъ, ужъ мнѣ это письмо! Опять письмо!

Соняша сдѣлала кислую гримасу.

– Сама-же ты согласилась, – отвѣчала мать.

– Поневолѣ согласишься, если вы наступя на горло.

Манефа Мартыновна зажгла бензинку и принялась разогрѣвать для дочери кофе, а дочь взяла листъ бумаги и стала читать вслухъ письмо.

– «Многоуважаемый Антіохъ Захаровичъ», произнесла она и злобно прибавила:– Скорѣй-же многопрезираемый.

– Отчего? За что мы его должны презирать? Что онъ намъ худого сдѣлалъ? – спросила мать и тоже прибавила: – Нѣтъ, ты, я вижу, и сегодня лѣвой ногой встала съ постели.

– А вотъ и ошибаетесь. Обѣими ногами. Но я не понимаю, съ какой стати совсѣмъ незнакомому человѣку писать «многоуважаемый»? Просто милостивый государь, – поправилась Соняша.

– Ну, поправь: милостивый государь.

– «Вчера я получила ваше почтенное письмо», – продолжила Соняша, и опять остановилась. – Но позвольте вамъ сказать, что письмо то ужъ вовсе не почтенное, – сказала она. – Разсудите сами, человѣкъ его лѣтъ и вдругъ…

– Позволь… Но вѣдь нельзя-же ругаться въ письмѣ. Всякое письмо требуетъ учтивости.

– Никто васъ не заставляетъ ругаться, но слово «почтенное»-то ужъ вовсе не подходитъ.

– Ну, хорошо. Ну, напиши – «любезное». «Ваше любезное письмо»..

– И любезности я не вижу. Человѣкъ готовится загубить вѣкъ дѣвушки.

– Пойми, что я только изъявляю желаніе съ нимъ познакомиться и прошу его на чашку чаю.

– Ну, хорошо. Пусть будетъ любезное. Любезное все-таки лучше, чѣмъ почтенное. «Я и дочь очень рады съ вами познакомиться», – прочла Соняша вслухъ еще фразу и сказала:– Слово «дочь» долой. Вѣдь вы это пишете, а не я. «Я очень рада съ вами познакомиться, какъ съ сосѣдомъ, и прошу васъ сдѣлать намъ честь»… Рѣшительно не понимаю, какая тутъ особенная честь!

– Милый другъ, да вѣдь въ приглашеніяхъ всегда такъ пишутъ, – возразила мать.

– Ну, пускай будетъ честь, – согласилась Соняша. – Только слово «намъ» я вымараю и поставлю «мнѣ». Вѣдь это вы одна. Я тутъ совершенно не соприкасаюсь. «Сдѣлать мнѣ честь пожаловать сегодня вечеромъ въ семь часовъ на чашку чаю. Преданная вамъ»… Зачѣмъ преданная? Съ какой стати?

– Душечка, такъ всегда пишется.

– Достаточно ему и словъ: «съ глубокимъ почтеніемъ». По правдѣ сказать, онъ и этого не стоитъ.

– Ну, съ почтеніемъ, такъ съ почтеніемъ, – согласилась Манефа Мартыновна и сказала:– Я нарочно старалась быть какъ можно кратче. Теперь ты довольна?

– Очень… – иронически отвѣтила дочь. – Благодарю васъ.

– Зачѣмъ такъ? Съ какой стати? Ты вѣдь согласилась.

– Вынудили, такъ и согласилась. Ну, да все равно, – пробормотала Соняша, принимаясь за кофе и обмакнула въ чашку кусокъ сдобной булки.

– Ну, а теперь, когда исправила письмо, то вотъ, напившись кофею, возьми и перепиши его, – сказала Манефа Мартыновна, шевеля спицами вязанья.

– Это еще съ какой стати! – воскликнула дочь. – Гдѣ рука, тамъ и голова. Вы къ себѣ его приглашаете, а не ко мнѣ. Вы пишете, а не я… ну, и переписывайте сами. А меня – ахъ, оставьте!

– Глупая, да вѣдь я изъ-за того, что у тебя почеркъ лучше и ты грамотнѣе меня пишешь.

– Никакого ему почерка не надо и никакой ему особенной грамотности не требуется. Просто онъ стремится къ намъ ради его старческихъ плотоядныхъ цѣлей на меня.

– Полно, Соняша… Человѣкъ съ благородными намѣреніями.

– Хорошо благородство стремиться загубить жизнь дѣвушки!

– Брось. Брось. Оставь. Съ тобой не сговоришься. Тебя въ ступѣ не утолочь. Я сама письмо перепишу и пошлю съ Ненилой, – закончила Манефа Мартыновна и направилась въ спальню, гдѣ стоялъ письменный столъ и были письменныя принадлежности.

– Не вздумайте на моемъ розовомъ или голубомъ листочкѣ писать, гдѣ цѣлующіеся голубки нарисованы! – крикнула ей вслѣдъ Соняша.

Мать обернулась и сказала:

– Да что ты меня за дуру считаешь, что-ли. Неужели я не понимаю! Ну, дѣвушка!

Черезъ полчаса письмо было переписано, заклеено въ конвертъ и послано съ кухаркой Ненилой къ Іерихонскому…

– Вотъ тебѣ здравствуйте! – воскликнула Ненила, принимая отъ Манефы Мартыновны письмо. – Что это вамъ отъ генерала понадобилось!

– Не твое дѣло. Тебѣ приказываютъ только снести письмо, – строго отвѣчала Манефа Мартыновна.

VI

Заборовы звали Іерихонскаго на чай въ семь часовъ вечера, а въ шесть начали приготовляться къ принятію его. То-есть въ сущности стала приготовляться одна Манефа Мартыновна. Она надѣла на себя шелковое гранатнаго цвѣта платье и прикрѣпила на голову черный кружевной фаншонъ съ гранатоваго-же цвѣта бантомъ, прикрывъ начинавшійся въ этомъ мѣстѣ широчайшій проборъ въ волосахъ. Соняша-же на зло матери ходила по комнатѣ въ линючей ситцевой блузѣ, съ распущенными волосами и вся обсыпанная пудрой, хотя раньше была уже одѣта, какъ слѣдуетъ.

Мать, укладывая въ столовой въ сухарницу, выстланную ажурнымъ вязаньемъ, чайное печенье, косилась на дочь и, наконецъ, спросила ее:

– Когда-же ты, Соняша, начнешь одѣваться?

– А вамъ какое дѣло? Когда захочу, тогда и одѣнусь, – рѣзко отвѣчала дочь.

– Однако, теперь ужъ седьмого половина, а въ семь мы ждемъ гостя, какъ тебѣ извѣстно.

– Такъ вѣдь это вы ждете гостя, а не я – ну и лижитесь съ нимъ.

Манефа Мартыновна печально покачала головой.

– Зачѣмъ-же ты грубишь матери? Зачѣмъ? – упрекнула она ее, принимаясь укладывать апельсины въ вазочку.

– А зачѣмъ вы меня стѣсняете какимъ-то Іерихонскимъ? – отвѣчала Соняша.

– Да вѣдь я для тебя-же, глупая, хлопочу.

– Никто васъ не просилъ хлопотать. Сами навязали себѣ хлопоты. Да и что вамъ за дѣло до того – одѣта я или нѣтъ? Ну, придетъ облюбленный вами человѣкъ, такъ вѣдь у насъ не одна комната. Вы будете разсыпаться передъ нимъ въ любезностяхъ вотъ здѣсь, а я буду у насъ въ спальни находиться.

– Такъ вѣдь онъ навѣрное тотчасъ-же спроситъ про тебя.

– А вы ему скажете, что я еще не одѣта.

– Ну, дѣвка! Вотъ одеръ-то! – пожала плечами Манефа Мартыновна.

– Такая ужъ уродилась. Отъ васъ-же вѣдь уродилась, – злобно проговорила Соняша.

– Каково будетъ бѣдному мужу, которому ты достанешься! Несчастный будетъ человѣкъ.

– Ништо. Не бери такую… – рѣзко отвѣчала Соняша и, мурлыкая себѣ что-то подъ носъ, направилась въ спальню, гдѣ и заперлась.

Манефа Мартыновна продолжала приготовлять столъ къ чаю, рѣзала колбасу, ветчину, булку для тартинокъ и, наконецъ, позвала къ себѣ Ненилу откупорить бутылку коньяку. Кухарка явилась въ новомъ ситцевомъ платьѣ, стоявшемъ коломъ, въ желтомъ шелковомъ платочкѣ, зашпиленномъ на, груди. Лицо ея сіяло отъ удовольствія.

– Милая барыня, а вы мнѣ и не сказали, что вы верхняго генерала къ себѣ въ гости ждете, – заговорила она:– да ужъ меня Дарья евонная надоумила, такъ я пріодѣлась малость. Прибѣжала въ кухню, запыхавшись, и говоритъ: «нашъ генералъ къ вамъ чай пить идетъ, Семенъ ему сапоги чиститъ и приказано, чтобы жаромъ горѣли».

– Ну, ты языкомъ не болтай, а откупори вотъ бутылку, – перебила ее Манефа Мартыновна.

– Съ превеликимъ удовольствіемъ, барыня.

Ненила ловко ввинтила штопоръ въ пробку и звонко вытащила ее изъ бутылки.

– Милая барыня, да вы-бы имъ водочки… Они простую водочку при закускѣ употребляютъ. Дарья говоритъ: «имъ и кусокъ не въ кусокъ, пока рюмки водки не выпьютъ». Передъ каждой ѣдой рюмочку пьютъ, хотя и тверезый, обстоятельный человѣкъ, – прибавила Ненила.

– Водка будетъ поставлена въ графинчикѣ. Она y меня есть, – проговорила Манефа Мартыновна.

– И потомъ они все съ горчицей… Горчицу ужасно обожаютъ. Каждый кусокъ обмажутъ, – продолжала кухарка. – Дарья-то вѣдь сейчасъ только ушла отъ меня. Все сидѣла и разсказывала. Ужасно много горчицы кушаютъ. Вотъ когда щи у нихъ и въ щахъ вареная говядина, такъ, говорятъ, полъ-банки скушаютъ. И любятъ, чтобъ непремѣнно съ жиркомъ. Горчицу обожаютъ и вотъ чтобъ сапоги ярко-ярко были начищены. Хорошій баринъ! – закончила она. – Горчицы-то не прибавить-ли въ горчичницу? У меня свѣжая есть.

– Да прибавь, пожалуй… – согласилась Манефа Мартыновна. – Только что ты-то въ такомъ восторгѣ? – спросила она, пристально посмотрѣвъ на Ненилу, схватившую горчичницу.

– Ахъ, барыня! Такое у насъ дѣло затѣвается, да не быть въ восторгѣ! Да что вы, помилуйте, вѣдь я вѣрная слуга, я каждую вашу крошку караулю.

– Какое такое дѣло затѣвается? Что ты болтаешь! – строго крикнула на нее Манефа Мартыновна.

– Да какъ-же, да что-же! Вѣдь Дарья-то мнѣ все до капельки разсказала. Неужто я теперь не понимаю, почему онъ вамъ письмо присылалъ и почему вы ему сегодня послали? Ну, дай Богъ, дай Богъ хорошему дѣлу быть. Сейчасъ я свѣженькой горчички прибавлю, – суетилась Ненила, сунулась было къ кухоннымъ дверямъ, но тотчасъ-же вернулась и шепотомъ прибавила на ухо Манефѣ Мартыновнѣ:– А что насчетъ повивальной бабки – не сумлѣвайтесь. Прикончилъ онъ съ ней, совсѣмъ прикончилъ.

– Тьфу ты пропасть! – плюнула Манефа Мартыновна съ досадой. – Слышишь, Ненила, не смѣй мнѣ больше и упоминать объ этой бабкѣ, а то я тебя прямо прогоню.

– Молчу, молчу, барыня… и очень хорошо понимаю, что они теперь какъ вашъ будущій зять…

– Какой зять! Что ты мелешь, дура! Не смѣй и этого мнѣ болтать! Я тебѣ запрещаю…

– Ну, хорошо, хорошо. А только Дарья говоритъ, что генералъ такъ рады, такъ рады всему этому…

– Ну, что это. за мерзкая баба! Что у ней за злокачественный языкъ! – всплеснула руками Манефа Мартыновна, но Ненила уже юркнула съ горчичницей въ кухню.

Манефа Мартыновна уставила закуску и принадлежности чаепитія на столѣ и отошла въ сторону, чтобы полюбоваться на дѣло рукъ своихъ.

«Кажется, такъ будетъ хорошо», – подумала она, подвинула тарелку съ сыромъ поближе къ масленочкѣ съ масломъ, изукрашеннымъ полосками, и направилась въ спальню къ дочери, но спальня была заперта изнутри на ключъ.

– Пусти меня, это я… – сказала она дочери.

– Нечего вамъ здѣсь дѣлать. Ждите тамъ вашего семинарскаго генерала. Какъ его? Череззаборвзирахинскаго, что-ли? – былъ отвѣтъ.

– Эдакая дерзкая дѣвченка! Уймись ты, уймись. Я пришла тебя спросить: ты какое платье надѣнешь?

– Вамъ до этого дѣла нѣтъ.

– Еще того лучше отвѣтъ. Чисто оглашенная какая-то. Ты надѣнь черное кашемировое. Оно съ вырѣзомъ… И на грудь пришпиль ярко-розовый бантъ. Это платье у тебя хорошо сшито и ты эффектна въ немъ. Будетъ для перваго раза и скромно, и красиво.

Отвѣта не послѣдовало.

– Ты слышишь? – крикнула ей мать. – Слышишь, что я говорю?

– Слышу, слышу! Только оставьте меня въ покоѣ, дайте вы мнѣ самой распорядиться.

Мать потолкалась около запертой двери и опять крикнула:

– Да ты выйдешь къ намъ, когда генералъ-то придетъ?

– Хорошо, хорошо. Тамъ видно будетъ, – былъ отвѣтъ.

– Такъ выходи, голубушка, поскорѣй. Не выйдешь – безъ ножа меня зарѣжешь. Ну, успокой мать, ну, обѣщай мнѣ, что выйдешь! – упрашивала Манефа Мартыновна свою дочь.

– Приду! – крикнула та изъ-за двери.

– Ну, вотъ спасибо… ну; вотъ благодарю…

Манефа Мартыновна опять направилась въ столовую. Тамъ ее ждала кухарка Ненила.

– Дарья-то снова сидитъ у насъ въ кухнѣ, – сообщила она, вся сіяя улыбкой. – Пришла сказать, что генералъ уже побрились, умылись, одѣлись, но не приняли отъ Семена сапоги и приказали вновь перечистить. Все имъ сомнительно насчетъ глянцу…

– Ну, довольно, довольно. Ступай въ кухню… – махнула ей рукой Манефа Мартыновна.

– Сидятъ въ туфляхъ и на часы смотрятъ…

– Иди, говорятъ тебѣ!

Кухарка, шумя платьемъ, юркнула за дверь.