Текст книги "Вне рутины"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

XXIX

Когда старики шафера удалились, на Іерихонскаго вдругъ напала какая-то тоска. Тоска эта соединилась съ чувствомъ робости неизвѣстно передъ чѣмъ. Такъ бываетъ съ учениками передъ экзаменами. Ему щемило сердце, по спинѣ какъ-бы мурашки бѣгали. Онъ почувствовалъ почему-то себя какъ-бы чужимъ въ своей квартирѣ. Постоявъ у себя въ кабинетѣ въ раздумьѣ и выпивъ остатки вина въ бутылкѣ, онъ пошелъ къ Соняшѣ. Соняша сидѣла въ спальнѣ въ сообществѣ матери и своего шафера студента Хохотова, которые уже собирались уходить къ себѣ внизъ. Іерихонскій остановился передъ Соняшей и, глуповато улыбнувшись, сказалъ:

– Вотъ и пиръ нашъ кончился.

Соняша ничего не отвѣтила, а Манефа Мартыновна, взглянувъ на него, проговорила:

– Вамъ-бы, зятекъ любезный, теперь мундиръ-то съ себя снять, да и панталончики-то бѣлыя снять, а надѣть простой домашній пиджачекъ. Марко все это. Долго-ли замарать!

– Сейчасъ сниму, – послушно отвѣчалъ Іерихоискій. – Переодѣнусь.

– Постойте, постойте. Панталоны-то ужъ запятнали, кажется, – остановила его Манефа Мартыновна. – Такъ и есть… Пятно… Должно быть – виномъ залили. Ну, да я вамъ завтра выведу пятно. У меня такое мыло есть отъ пятенъ. Да и тебѣ-то, милушка, Соняша, переодѣться-бы въ новенькій пеньюарчикъ, – обратилась она къ дочери по уходѣ Іерихонскаго. – Переодѣнься-ка… А мы выйдемъ изъ спальни. Викторъ-то Матвѣичъ не взыщетъ.

Манефа. Мартыновна кивнула на студента.

– Зачѣмъ? Что за китайчина. Вѣдь я и такъ въ будничномъ платьѣ, – заупрямилась Соняша.

– Порядокъ, милая. Новобрачная всегда передъ сномъ бываетъ въ капотѣ.

Поддакнулъ и студентъ Хохотовъ, но въ насмѣшливомъ тонѣ и подкрѣпилъ пословицами:

– Слѣдуетъ, слѣдуетъ, – сказалъ онъ. – Назвался груздемъ, такъ полѣзай въ кузовъ, съ волками жить – по-волчьи выть. Переодѣвайтесь-ка… А мнѣ домой пора.

– А вотъ не буду!

Соняша топнула ножкой.

Студентъ поднялся и проговорилъ Соняшѣ:

– А за симъ письмомъ прощайте, ваше превосходительство. Ужъ теперь вы превосходительство. Завтра, по заведенному обычаю, пришлю вамъ утромъ хлѣбъ-соль на новоселье, ваше превосходительство.

Хохотовъ ушелъ, и Манефа Мартыновна осталась одна съ дочерью.

– Поднеси, Соняша, мужу халатъ-то, что мы купили для него, да и туфли, – сказала она дочери. – Онъ тебя даритъ, даритъ, а ты хоть-бы что! Халатъ у него на постели лежитъ.

– Ахъ, не желаю я ничего этого! Бросьте вы всякія церемоніи и обычаи! Не для меня они, отвѣчала раздраженно Соняша. – Мужъ… Когда вы говорите это слово, я вздрагиваю. У меня: лихорадка дѣлается. Брр…

И Соняша, зажмурившись, покрутила головой. Мать разсердилась.

– Да ты какая-то порченая, какая-то вся шиворотъ-на-выворотъ, – проговорила она. – Какъ-же мнѣ его твоимъ мужемъ-то не называть, если онъ теперь дѣйствительно мужъ!

– Зовите просто Антіохомъ Захарычемъ.

Вошелъ Іерихонскій. Онъ былъ въ сѣренькой пиджачной парочкѣ и на шеѣ его красовался пестрый галстукъ крупными красными горошинами на коричневомъ полѣ. Онъ не зналъ, о чемъ говорить, и началъ:

– А та пожилая дама, которую вы, Софія Николаевна, давеча въ церкви видѣли, прямо святая женщина. Я говорю о ея сіятельствѣ графинѣ…

– Бросьте… – раздраженно перебила его Соняша. – Для васъ она свята, а для меня просто дура.

– Зачѣмъ-же такъ-съ? – повелъ плечами Іерихонскій. – Я черезъ ихъ сіятельство чипъ дѣйствительнаго статскаго получилъ. Онѣ хлопотали.

Манефа Мартыновна была какъ на иголкахъ.

– Ну, что-жъ, напиться мнѣ съ вами чаю или сейчасъ домой идти? – проговорила она въ недоумѣніи.

– Пожалуйста, попейте съ нами чайку, Манефа Мартыновна. Намъ это будетъ особенно пріятно, – поклонился Іерихонскій. – Я распорядился насчетъ самовара и Семенъ сейчасъ подастъ его.

За чаемъ разговоръ вязался плохо. Соняша сидѣла надувшись. Іерихонскій опять что-то началъ разсказывать о своихъ почетныхъ гостяхъ, бывшихъ въ церкви, но Соняша опять перебила его:

– Что мнѣ ваши гости! Они вамъ интересны, а не мнѣ.

Черезъ минуту онъ попробовалъ опять заговорить.

– А господинъ товарищъ министра, знаете, что мнѣ относительно васъ, Софія Николаевна, сказалъ? – спросилъ онъ.

– Не интересуюсь покуда знать. Голова болитъ… Потомъ разскажете… – отвѣчала Соняша и стала прикладывать себѣ ко лбу холодное блюдечко…

– Голова болитъ? Не подалъ-ли мерзавецъ Ceменъ самоваръ съ угаромъ? – засуетился Іерихонскій и сталъ прикрывать крышкой трубу самовара.

Попробовала заговорить и Манефа Мартыновна.

– Куда поѣдете завтра съ визитами? – задала она вопросъ Іерихонскому.

– Пунктовъ въ десять придется, Манефа Мартыновна… – отвѣчалъ тотъ со вздохомъ, но Соняша и тутъ его оборвала.

– Никуда я не поѣду, – отрѣзала она.

Іерихонскій испугался.

– Позвольте, дорогая Софія Николаевна… Господину товарищу министра-то надо-же отдать визитъ, у ея сіятельства графини Стопцевой придется побывать, иначе это было-бы крупнымъ невѣжествомъ.

– Нельзя, Соняша… – попробовала убѣдить ее мать.

– Невозможно не ѣхать, Софія Николаевна. Рѣшительно невозможно! – вскидывалъ на нее умоляющій взоръ Іерихонскій. – Отъ нихъ зависитъ моя карьера.

– Ахъ, какіе вы китайцы! Какая въ васъ еще допетровская Русь сидитъ! – покачала головой Соняша.

– Современная Русь, Софія Николаевна, современная… – твердилъ Іерихонскій, сидя какъ на иголкахъ.

– Ну, хорошо, – сдалась Соняша. – Къ товарищу вашего министра я еще согласна, согласна и къ графинѣ, постарайтесь только поѣхать въ такое время, чтобы ихъ намъ не застать дома и можно карточки оставить.

– Къ его превосходительству тайному совѣтнику Захватову еще, надо…. Потомъ…

– Ни къ Захватову, ни къ Перехватову, ни къ кому больше! А завтра мы въ оперу поѣдемъ. Потрудитесь ложу достать! – скомандовала Соняша.

– Въ оперу вечеромъ-съ, а визиты днемъ, пробовалъ возразить Іерихонскій. – Барону Щмукъ, его превосходительству, также я обязанъ… Тоже тайный совѣтникъ…

– Никуда больше завтра… Все это можно потомъ… постепенно… Понимаете, потомъ! – стояла на своемъ Соняша, но вдругъ встрепенулась, что-то вспомнивъ, положила на столъ блюдце, которое прикладывала ко лбу, и спросила:– Что-жъ вы мнѣ обѣщанные-то выигрышные билеты не отдали?

– Билеты-то? Сейчасъ, сейчасъ, Софія Николаевна, – засуетился Іерихонскій. – Они у меня не въ банкѣ, а здѣсь. Выигрышные я не держу въ банкѣ. Они у меня въ конторкѣ, въ шкатулкѣ.

– Ну, такъ давайте-же ихъ.

Іерихонскій пошелъ въ кабинетъ, вынесъ оттуда три выигрышные билета и, передавая ихъ Соняшѣ, произнесъ:

– Будьте счастливы…

– Ну, мерси. Выиграю, такъ подарю вамъ ермолку. Очень ужъ у васъ голова гола, – сказала Соняша.

– Ахъ, Соняша, Соняша! Какая ты дерзкая! проговорила Манефа Мартыновма, подымаясь изъ-за стола.. – Не похоже даже, что сегодня ваша свадьба, не похоже, что вы новобрачные.

– Я и сама чувствую, что не похоже, – пробормотала Соняша, смотря въ сторону.

– Ну, прощайте, дѣтки дорогія. До радостнаго утра… – продолжала Манефа Мартыновна, цѣлуя дочь и перекрестила ее. – Завтра утречкомъ я забѣгу, – прибавила она, поцѣловалась съ Іерихонскимъ и опять обратилась къ дочери:– Вѣдь вотъ, по правиламъ-то и по обычаю, я должна-бы была переодѣтъ тебя въ капотъ, расчесать тебѣ косу…

– Уходите, уходите безъ правилъ и безъ обычаевъ! – замахала руками Соняша. – И такъ ужъ много было всякой китайщины.

Манефа Мартыновна тяжело вздохнула и отправилась къ себѣ домой.

XXX

На другое утро послѣ свадьбы Соняши Манефа Мартыновна проснулась раньше обыкновеннаго, взглянула на пустующее послѣ дочери въ спальнѣ мѣсто и сейчасъ-же мелькнуло у ней въ головѣ: «что она? какъ она? угомонилась-ли? примирилась-ли съ своемъ положеніемъ»?

«Ну, что такого особенно худого въ этомъ Іерихонскомъ, что Соняша такъ становится на дыбы? – разсуждала она, одѣваясь. – Только одно развѣ, что староватъ немножко. А остальное все такъ, что лучшаго и желать не надо. И въ большомъ чинѣ онъ, и со средствами, и знакомство у него хорошее. Самъ онъ ласковый, угодливый, предупредительный. Ужъ какихъ, какихъ капризовъ она ему не предъявляла, а онъ со всѣмъ соглашается. Иногда вѣдь прямо дерзничаетъ она передъ нимъ, а онъ и дерзости сноситъ. По моему, прекраснѣйшій, хорошій человѣкъ, а она закусила удила и фордыбачитъ».

Манефа Мартыновна вышла въ столовую пить кофе. Ей ужасно хотѣлось поскорѣй повидать дочь и узнать, какъ она провела ночь на новосельѣ, но было еще слишкомъ рано, и Манефа Мартыновна опасалась потревожить сонъ новобрачныхъ. Съ большимъ нетерпѣніемъ взглядывала она на часы и ей казалось, что часовыя стрѣлки двигаются очень медленно.

Іерихонскіе сегодня обѣщались обѣдать у Манефы Мартыновны. Она начала заказывать обѣдъ Ненилѣ и, дабы заполнить чѣмъ-нибудь то время, пока она можетъ идти къ дочери, заказывала этотъ обѣдъ ужасно медленно, обстоятельно разсказывая, что положить въ соусъ, какъ приперчить подливку, гдѣ припустить сахару.

Ненила стояла, слушала и поддакивала.

Покончивъ съ заказомъ обѣда, Манефа Мартыновна сказала Ненилѣ:

– А закупишь провизію, такъ ты все-таки сходи наверхъ. Можетъ быть тебѣ придется помочь Софьѣ Николаевнѣ одѣться, приколоть что-нибудь.

Ненила сдѣлала совсѣмъ серьезное лицо и отвѣчала:

– Да я, барыня, была ужъ тамъ. Забѣгала туда.

– Да чего-же ты спозаранку-то, дура! – огрызнулась Манефа Мартыновна. – Они еще спятъ. Вѣдь всего девять часовъ.

– Генералъ не спятъ уже, барыня. Они давно не спятъ, – сказала Ненила. – Давеча часъ назадъ уже не спали. Ходятъ по комнатѣ въ новомъ халатѣ и туфляхъ и ужъ требовали, чтобы Семенъ имъ самоваръ ставилъ.

– А генеральша? А Софья Николаевна? – спросила Манефа Мартыновна.

– А Софья Николаевна спятъ. У себя въ спальнѣ запершись спятъ.

– Какъ запершись?

Ненила наклонила голову на бокъ и сдѣлала свое лицо еще серьезнѣе.

– У нихъ, барыня, что-то неладное вышло, – сказала она. – Софья Николаевна спятъ у себя въ спальной однѣ, а генералъ изволили спать у себя въ кабинетѣ на диванѣ.

– Какъ однѣ? какъ въ кабинетѣ, на диванѣ?.. Да ты врешь, дурища! – вскричала Манефа Мартыновна и въ испугѣ вскочила со стула.

– Такъ мнѣ Дарья сказывала, такъ Семенъ говорилъ, – спокойно отвѣчала Ненила.

– Давай мнѣ скорѣе одѣваться! – снова закричала Манефа Мартыновна, тутъ-же поспѣшно сбрасывая съ себя блузу, – давай коричневое шелковое платье. Я сейчасъ побѣгу туда и узнаю, въ чемъ дѣло. А сама изъ квартиры: не выходи. Провизію потомъ купимъ, когда я вернусь:

Ненила засуетилась. Было принесено платье, сапоги. Манефа Мартыновна наскоро переодѣвалась, рвала крючки и петли у платья, пуговицы у полусапожекъ и, не причесавшись, не взглянувши даже на себя въ зеркало, побѣжала наверхъ къ Іерихонскимъ.

Дабы не звониться у парадныхъ дверей и не дѣлать переполоха, къ Іерихонскимъ она пошла по черной лѣстницѣ черезъ кухню, быстро пробѣжала мимо Дарьи, щепавшей косаремъ полѣно на лучины для растопки плиты, мимо Семена, начищавшаго хозяйскій сапогъ, и очутилась въ столовой.

Въ столовой у стола, около никелированнаго кофейника, сидѣлъ Іерихонскій и мѣшалъ ложечкой въ стаканѣ налитый кофе со сливками. Тутъ-же лежалъ на подносѣ большой, початый уже, поднесенный вчера крендель. Іерихонскій, былъ въ подаренномъ ему свадебномъ халатѣ, синемъ атласномъ съ желтой отдѣлкой и въ красныхъ туфляхъ. Завидя Манефу Мартыновну, онъ вскочилъ со стула и, схватившись руками за грудь, какъ-бы закрывая что-то, заговорилъ:

– Прошу извиненія, мамаша, что застаете въ такомъ костюмѣ. Не ожидалъ такъ рано.

– Полноте, полноте…Что за церемоніи, Антіохъ Захарычъ… Сидите, пожалуйста, – сказала Манефа Мартыновна. – Я знаю, что еще рано, но я пришла узнать, что съ Соняшей. Нездорова она, что-ли? Моя Ненила была сейчасъ у васъ и разсказываетъ ужасныя вещи.

Но Іерихонскій уже юркнулъ въ кабинетъ и оттуда говорилъ:

– Подождите, добрѣйшая, минуточку. Сейчасъ. я надѣну на себя подобающій костюмъ и разскажу. вамъ все по порядку. Въ туфляхъ позволите мнѣ быть? Я потому прошу, что Семенъ проспалъ, что-ли, сегодня и не усифлъ еще вычистить мнѣ сапоговъ.

– Ахъ, пожалуйста, не безпокойтесь. Напрасно вы и переодѣваетесь. Сидите въ халатѣ. Халатъ у васъ новый прелестный и такъ онъ вамъ къ лицу… – уговаривала его Манефа Мартыновна.

Но Іерихонскій уже выходилъ изъ кабинета переодѣтымъ. На немъ былъ вицмундиръ, сѣрыя брюки, черная. форменная жилетка, при ночной сорочкѣ, причемъ на шею онъ повязалъ красный фуляръ.

– Добраго здоровья, мамаша, – сказалъ онъ, протягивая руку. – Кофейку не прикажете-ли?

– Пила я, Антіохъ Захарычъ. Не мучьте меня, скажите, что такое приключилось съ Соняшей? – перебила его Манефа Мартыновна. – Можно къ ней? – сдѣлала она движеніе.

– Спитъ, запершись въ спальной, – тихо произнесъ Іерихонскій. – Постучитесь къ ней. Можетъ быть, проснется и вамъ-то отворитъ.

– Но она нездорова? нездорова она? – допытывалась Манефа Мартыновна.

Іерихонскій развелъ руками и произнесъ:

– Полагаю, что нездорова, иначе чѣмъ-же объяснить ея поведеніе!

– Какое поведеніе? что такое? Не мучьте, голубчикъ, разскажите поскорѣе.

– Прошу покорно присѣсть. Успокойтесь, пожалуйста. Я самъ горячился, но успокоился.

– Ахъ, да разсказывайте скорѣй!

Манефа Мартыновна сѣла. Лицо ея все подергивалось отъ ожиданія. Іерихонскій началъ:

– Вчера, послѣ ухода вашего, я подсѣлъ къ Софіи Николаевнѣ. Дѣло было въ спальной… Ничего ей худого не сказалъ. Заговорилъ о предстоящемъ наймѣ дачи. Софія Николаевна отвѣчала урывками. Я обнялъ ее за талью… Какъ мужъ обнялъ, Манефа Мартыновна… Хотѣлъ ласку оказать, приласкаться. «Чего, я говорю, другъ мой, вы такъ непріязненны со мной? Отчего не могу я, дорогая моя, ничѣмъ передъ вами выслужиться»? Только и сказалъ. Вдругъ она меня оттолкнула. Оттолкнула и пересѣла въ кресло. Я опять къ ней… Согласитесь сами, вѣдь я мужъ. Мужъ я?

– Конечно-же мужъ, – кивнула Манефа Мартыновна. – Но, Бога ради, говорите дальше. О, я предчувствовала!

– Вдругъ, Софія Николаевна какъ взвизгнетъ, – продолжалъ Іерихонскій. – Я испугался, а она хохочетъ. Сидитъ въ креслѣ, хохочетъ и за бока держится.

– Предчувствовала, предчувствовала! – повторяла Манефа Мартыновна, воздѣвая руки къ потолку.

– Хохотала, хохотала и вдругъ расплакалась…

Начались рыданія, а потомъ истерика.

– Такъ я и знала!

Манефа Мартыновна всплеснула руками.

Іерихонскій всталъ.

– Полная истерика… Начали мы ее успокаивать… – повѣствовалъ онъ. – Тутъ и я, и Семенъ – я уже хотѣлъ за вами посылать, но смотрю, Софія Николаевна успокаивается. Раздѣли мы ее и уложили въ постель. Я хожу по спальной на ципочкахъ. Ахъ, да… Передъ истерикой она мнѣ халатъ подарила и таково любезно разговаривала. Хожу я на ципочкахъ… Дай, думаю, надѣну обновку, халатикъ, то-есть. Снялъ съ себя въ спальной пиджакъ, надѣлъ халатъ и перешелъ въ гостиную, чтобъ дать ей успокоиться. Дверь приперъ. Вдругъ слышу хлопъ дверью… щелкъ замокъ – и заперлась.

– Да, да, да… Это она и у меня такъ дѣлала, – произнесла Манефа Мартыновна. – Когда у нея истерика – она ужасна. Ну, и что-же вы, Антіохъ Захарычъ?

Іерихонскій оперся рукой на столъ, наклонился къ Манефѣ Мартыновнѣ и тихо сказалъ:

– Пять разъ съ вечера и среди ночи стучался не отперла.

– Ахъ, это ужасъ! Гдѣ-же вы спали, Антіохъ Захарычъ?

– Въ кабинетѣ. И главное, пиджакъ мой тамъ, отчего я передъ вами и въ вицмундирѣ.

– Ужасно, ужасно! – твердила Манефа Мартыновна. – Положимъ, это у ней мигрень, нервы, но все-таки ужасно!.. Такъ нельзя… Сейчасъ я разбужу ее и поговорю съ ней.

Она поднялась со стула и пошла въ спальню дочери.

XXXI

Манефа Мартыновна стучалась. въ, двери спальни Соняши. Изъ-за двери послышался голосъ Соняши:

– Кто тамъ? Кто стучитъ? Это опять вы, Антіохъ Захарычъ?

– Я, я, я! Это я. Мать твоя. Отворяй скорѣй и впусти меня! – крикнула Манефа Мартыновна.

Голосъ ея былъ строгъ.

– Господи! Покою не даютъ. Да что это вы спозаранку-то? – снова послышался голосъ Соняши.

– Какъ спозаранку? Скоро ужъ десять часовъ. Отворяй, Соняша! Мнѣ надо съ тобой поговорить.

– А когда-же я въ десять часовъ вставала?

Послышалась громкая зѣвота.

– Понимаешь ты, мнѣ надо съ тобой поговорить! – повторила Манефа Мартыновна.

– Да неужели вы позднѣе-то придти не могли!

– Отвори, отвори! И зачѣмъ это ты запираешься на ключъ? Это, мать моя, не дѣло! Это не фасонъ!

– Ахъ, скажите пожалуйста!.. Въ моемъ-то домѣ да вы еще командовать надо мной хотите!

Около Манефы Мартыновны стоялъ въ смиренной позѣ Іерихонскій и говорилъ:

– Оставьте ее, мамаша. Пусть поспитъ. Выспится, такъ авось подобрѣе и поласковѣе будетъ.

Но за дверью ужъ раздались поспѣшные шаги. Щелкнулъ замокъ и дверь отворилась.

Манефа Мартыновна вошла въ спальню и увидала дочь въ одной сорочкѣ, убѣгавшую за альковъ.

– Только безъ него! Только безъ него!.. – заговорила Соняша изъ-за алькова. – Антіохъ Захарычъ! Вы пожалуйста покуда не входите! – крикнула она.

Мать зашла за альковъ, остановилась передъ постелью дочери, сложила руки на груди и строго сказала:

– Ты что это дѣлаешь? Ты бѣлены объѣлась, что-ли? Зачѣмъ это ты заперлась? Выгонять мужа изъ спальни! Не впускать его цѣлую ночь! И въ какой день! Въ день свадьбы. Да ты, мать моя, совсѣмъ съума сошла!

– Ну, пошли, поѣхали! Теперь конца не будетъ! – проговорила Соняша. – Думала, замужъ выйду, такъ избавлюсь отъ попрековъ и брани – нѣтъ, хуже. Что за несчастіе!

Въ голосѣ Соняши слышались слезы.

– Да какъ-же тебя не бранить-то, Соняшка! Вѣдь ты ужасъ; что надѣлала! Выгнала мужа въ первую ночь послѣ свадьбы и заставила его на кожаномъ диванѣ въ кабинетѣ безъ подстилки валяться. Когда мнѣ объ этомъ сказали, у меня въ голову ударило и ноги подкосились.

– А онъ ужъ вамъ успѣлъ нажаловаться? – съ упрекомъ сказала Соняша. – Хорошъ муженекъ!

– Не онъ, не онъ, а объ этомъ мнѣ Ненила сейчасъ сказала. Объ этомъ скандалѣ въ двухъ квартирахъ говорятъ и можетъ быть по всей лѣстницѣ. Онъ кротость, олицетворенная кротость! Другой-бы на его мѣстѣ знаешь, что сдѣлалъ?

– А что? Бить меня началъ-бы? Вотъ это ловко!

Соняша захохотала.

Мать знала уже этотъ хохотъ. Онъ очень часто у Соняши переходилъ въ плачъ и истерику, а потому нѣсколько понизила тонъ.

– Зачѣмъ ты это сдѣлала, глупая? Къ чему? Ну, какъ тебѣ не стыдно мучить добраго хорошаго человѣка! Я сейчасъ разговаривала съ нимъ – и у него руки трясутся. Эдакій скандалъ! Эдакій скандалъ! Зачѣмъ ты это все натворила?

Дочь заплакала.

– Понимаете-ли вы, я была больна, совсѣмъ больна, а онъ цѣловаться лѣзетъ, за талію держитъ меня, обнимаетъ! До того-ли мнѣ было! вскричала она.

– Потише, потише! Чего ты орешь! Онъ стоитъ въ гостиной и все слышитъ, – шопотомъ сказала мать.

– Пускай слышитъ! Мнѣ всѣ равно! Даже лучше, что слышитъ! У меня былъ мигрень, разстроились нервы, я тряслась вся, какъ въ лихорадкѣ.

– Когда-же это все случилось? Когда я ушла отъ тебя вчера вечеромъ, ты была здорова, – возразила мать.

– Неправда-съ. У меня ужъ и при васъ ломило лобъ и я къ нему холодное чайное блюдечко прикладывала, – запальчиво сказала Соняша.

– Ну, а теперь ты здорова и потому вставай. Вставай и одѣвайся, и выходи къ мужу пить кофей. Надо это будетъ все какъ-нибудь уладить. Я какъ только узнала – сейчасъ-же прибѣжала снизу.

– Дѣлать-то вамъ нечего – вотъ вы передъ старикомъ на заднихъ лапкахъ и служите.

Соняша потягивалась.

– Не смѣй мнѣ такъ говоритъ! Какое ты имѣешь право! Невѣжа! – вышла изъ себя Манефа Мартыновна, ходя изъ угла въ уголъ по спальнѣ. – Ахъ, скандалъ! Боже мой, какой скандалъ!

– Никакого скандала не было. Сами вы скажите.

Соняша умолкла и одѣвалась за альковомъ. Вскорѣ послышался всплескъ воды – она умывалась.

Минуты черезъ двѣ Манефа Мартыновна сказала:

– Иди сюда скорѣй. Я тебѣ голову причешу.

Соняша показалась въ юбкѣ и кофтѣ.

– Новыя туфли надѣнь. Новыя туфли… – командовала Манефа Мартыновна. – Будь хоть немножко-то пококетливѣе передъ мужемъ.

– Китайщина, китайщина! Китайщина въ кубѣ, китайщина въ квадратѣ, – бормотала Соняша, – начиная пудриться.

Происходила уборка головы. Мать усердно расчесывала Соняшѣ волосы.

– И новый пеньюаръ надѣнь. Вообще, чтобы быть, какъ подобаетъ молодой новобрачной, – учила мать.

– Слушаю-съ, – иронически отвѣчала Соняша.

– И попроси у мужа прощенія, вывернись какъ-нибудь, извинись и вообще будь поласковѣе.

– Слушаю-съ.

– Подойдетъ онъ къ тебѣ и захочетъ тебя поцѣловать, такъ не кобенься.

– Еще разъ слушаю-съ.

– Ну, накидывай на себя пеньюаръ и пойдемъ въ столовую. Я сама съ вами чашку кофею выпью. Да туфли-то не забудь, туфли-то не забудь надѣть новыя.

Наконецъ, мать и дочь вышли въ столовую. Тамъ ждалъ ихъ Іерихонскій. Онъ былъ по прежнему въ вицмундирномъ фракѣ и сѣрыхъ брюкахъ, осклабился, всталъ со стула и направился къ Соняшѣ, заговоривъ первый.

– Что съ вами, голубушка моя? – началъ онъ. – Больны были ночью? А я-то ужъ какъ изстрадался за васъ. Здравствуйте, ангелъ мой. Съ добрымъ утромъ. Ну, какъ теперь ваше здоровье?

– Теперь ничего!.. – отвѣчала Соняша, – протягивая ему руку къ которой онъ сейчасъ-же и приложился.

– Цѣлуйте ее по настоящему, зятекъ любезный, цѣлуйте въ губы… – подсказывала ему Манефа Мартыновна.

Іерихонскій не рѣшался.

– Можно? – спросилъ онъ Соняшу.

– Цѣлуйте, – отвѣчала та, – приняла поцѣлуй и прибавила, садясь къ столу:– я и вчера ничего не имѣла-бы противъ этого, но я больна была, у меня былъ мигрень, страшно разстроились нервы, по всему тѣлу пошла какая-то дрожь.

– Но отчего-же вы, другъ мой, Сонечка, не сказали мнѣ объ этомъ? Я послалъ-бы за докторомъ. Надѣюсь, вы мнѣ теперь позволите называть васъ Сонечкой? – спросилъ онъ.

– Называйте.

Соняша наливала себѣ кофе.

– Сказали-бы, что больны – я и послалъ-бы за докторомъ. У меня есть прекрасный докторъ, когда-то мой однокашникъ, – продолжалъ Іерихонскій. – Нашъ братъ Исакій, бурсакъ.

– Отъ этой болѣзни доктора не помогаютъ. Тутъ нуженъ только покой, – отвѣчала Соняша.

– Ну, а теперь вполнѣ успокоились?

– Успокоилась. Меня во время моихъ припадковъ нужно только не трогать, не раздражать. Вы простите меня, что вчера все это такъ вышло, но иначе я не могла, – прибавила Соняша. – Судите сами; цѣлый день были нервы натянуты, цѣлый день въ какой-то тревогѣ – ну и истерика. Согласны, что все это трудно?..

– Понимаю, понимаю… – согласился Іерихонскій, взялъ у Соняши руку и поцѣловалъ. – Въ спальню теперь можно войти? Тамъ у меня пиджакъ и жилетъ остались, – спросилъ онъ.

– Конечно-же можно, Антіохъ Захарычъ, – отвѣчала Манефа Мартыновна. – Зачѣмъ вы это спрашиваете? Всегда можно. Вчера вѣдь это только случай такой, а больше этого никогда не будетъ.

Іерихонскій отправился въ спальню и вернулся оттуда одѣтый въ пиджачную пару.

– Ахъ, зачѣмъ вы не надѣнете свой новый халатъ, Антіохъ Захарычъ! Новый халатъ такъ къ вамъ идетъ! – говорила ему Манефа Мартыновна.