Текст книги "Радиус взрыва неизвестен"
Автор книги: Николай Асанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
– Нет. Мы потом заедем в Камыш-Бурун, я переоденусь. Если все будет хорошо, нам не придется возвращаться на судно…
– Дай бог, дай бог! – проворчал бригадир. – Ну, а если вас встретят плохо, так имейте в виду, здесь для вас есть место. Нам такие стрелки нужны.
Сейнер подошел к самому берегу. Спустили шлюпку. Чащин, босой, прошелся по палубе, заглянул как бы ненароком в окно радиорубки, но оно было задернуто занавеской. Остановился у двери, но постучать не осмелился. Потоптался немного и пошел к шлюпке.
Шлюпка отвалила от судна. Рыбаки стояли у борта, навалившись грудью, и бросали шутливые советы. Вари среди них не было…
17
Берег был пуст, только на пляже сиротливо стояли «грибки» и лежаки под ними, да на асфальтированной дорожке, что вела сюда от санатория, отпечатались чьи-то следы по утренней росе.
Однако, пройдя несколько шагов, наши путешественники обнаружили живого человека. Судя по совсем не пляжному армяку и ружью в руках, это был сторож. Но кого и что охранял он? Может быть, море?
Страж дремал, привалясь спиной к защищавшей пляж от берегового откоса подпорной стенке, на которой висела фарфоровая табличка с надписью:
«НЕ ПОГРУЖАЙ В ВОДУ
ОБЛАСТЬ СЕРДЦА!»
Чащин рассмеялся, а Гущин, у которого сразу проснулся инстинкт фотографа-охотника, зашикал на него, прилаживаясь так, чтобы сфотографировать одновременно и табличку, и стража, и пляж, и прибой. Щелкнув затвором, он вовремя убрал аппарат за спину, так как страж внезапно проснулся и вскинул ружье.
– Кто такие? – прохрипел он, вопросительно оглядывая путешественников и не снимая пальца с курка берданы.
– Корреспонденты! – поторопился ответить Гущин, опасаясь за свою пленку. У него уже были случаи, когда ретивые стражи общественного порядка ухитрялись засветить кассету раньше, чем он успевал предъявить свой корреспондентский билет.
– Отдыхающих беспокоить не дозволяется! – грозно проговорил сторож. – Вон, видите!
Оба корреспондента взглянули по направлению вытянутого пальца и увидели еще более выразительную надпись на воротах в огромном заборе из ракушечника, которым был обнесен весь дом отдыха:
«ДОМ ОТДЫХА „ЧИНАРЫ“,
ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!»
Чащин прикинул, что на забор ушло ракушечника побольше, чем на все строения «Чинар», но ничего не сказал. Гущин только покачал головой. Но сторож так недвусмысленно ожидал их отступления, что пришлось поневоле уходить.
– Организованный страж! – проворчал Чащин, когда они отошли от пляжа и завернули за угол крепостной стены «Чинар».
– Говорил я, что лучше подождать редактора в городе, – довольно плаксиво сказал Гущин, ища глазами какую-нибудь проезжую дорогу.
– Ничего такого ты не говорил! – сурово отрезал Федор и постоял на левой ноге, выдергивая из правой пятки колючку.
– Все равно к нему не добраться, – уныло продолжал Гущин.
– Я этого еще не сказал! – зло ответил Федор и принялся выдергивать такую же колючку из левой ноги.
– А что станешь делать?
– Полезу через забор, – мужественно сказал Федор. – Я думаю, они не догадались расставить часовых на всех пороховых башнях этой крепости.
– Зато стекла на стене сколько угодно, – печально сказал Гущин и оглядел свой костюм. Будучи предусмотрительным, он успел прихватить на сейнер штатский костюм, поэтому острия бутылочных осколков показались ему особенно угрожающими.
– Тебе лезть не придется, – успокоил его Федор. – Не ровен час, меня там заберут, кто тогда мне передачи будет носить? Снимай туфли!
– Это еще зачем? – Гущин взглянул на приятеля расширенными глазами, но тот ждал, и пришлось подчиниться.
Присев на бугорок, Гущин снял туфли, подождал, пока Федор обулся, и жалобно протянул:
– А куда же я теперь?..
– Подожди меня во-он в той рощице. Я думаю, там сторожей нет.
– Да, я змей боюсь.
– А ты выбирай открытую лужайку, чтобы камней было поменьше. – Не могу же я босым перед редактором появиться?
– Так возьми уж и костюм, – не очень великодушно сказал Гущин, так как знал, что пиджак на Чащине будет висеть, как на вешалке, а штаны окажутся до колен.
– Ничего, – ответил Федор, стараясь не замечать неискренних ноток в голосе приятеля, – я скажу, что нахожусь на исполнении задания у рыбаков. Удостоверение-то со мной…
Гущин промолчал и даже помог приятелю взобраться на стену, мужественно подставив под каблуки бывших собственных туфель свое плечо. Наконец Чащин, сопя и фыркая, кое-как вскарабкался на забор, облизал порезанную руку и грузно спрыгнул на землю по ту сторону. Гущин даже посочувствовал ему, услышав тяжелое падение, но, вспомнив, с какой тщательностью оберегал носки туфель от царапин, снова ожесточился сердцем. Да и сидеть в рощице, пусть там и найдется лужайка без змей, было не так уж приятно. Пожалуй, лучше было идти к редактору вдвоем, если бы не этот каменный секретарь в пять верст окружностью и в сажень высотой.
Меж тем Чащин плелся по территории дома отдыха, проклиная Гущина, который как-то ухитрился носить туфли на два номера меньше нормального, и приглядывался к обозначениям на корпусах. Тут были корпуса 6, 8, 12 и даже 22, хотя при самом тщательном рассмотрении и подсчете всех помещений вплоть до собачьих конур Чащин насчитал не больше шести зданий. Очевидно, Трофим Семенович надеялся на дальнейшее расширение здравницы.
Он осмотрел уже все здания, но корпуса «А» не было. Оставалось постучать наугад в какую-нибудь дверь с риском быть выдворенным немедленно. Но тут на дорожке появился какой-то старик в рабочей одежде, почти столь же заношенной, как и средневековые латы Чащина. Чащин сначала спрятался за куст, но выхода не было, и он решил окликнуть старика, как только тот поравняется с ним.
Старик брел медленно, помахивая пустым ведерком, и что-то сердито бормотал про себя. По-видимому, это был садовник, и Чащин надеялся, что, занятый растениями, старик не очень вникает в жизнь людей и в приказы высокого начальства.
– Товарищ… – осторожно сказал он.
Старик остановился как вкопанный и мгновенно нырнул за другой куст. Несколько мгновений они то высовывались из-за кустов, то прятались снова, будто играли в детскую игру «Казаки-разбойники», потом старик вдруг воскликнул:
– Вы? Товарищ Чащин! Здесь?
В этих трех фразах было столько выразительности, как если бы человек, вверженный в пещеру львиную, вдруг увидел там сотоварища по несчастью, о котором думал, что тот-то обязательно спасся. После этих поспешных изъявлений удивления и страха старик сделал короткую перебежку под кустами и оказался рядом с Чащиным. Теперь уже настала очередь Федора воскликнуть в той же скорострельной манере и с тем же выражением удивления и огорчения:
– Вы?.. Товарищ Стороженко?
– Так это вы меня в товарища Стороженко перекрестили? – с явным неудовольствием воскликнул старичок, в котором Чащин узнал того самого Вергилия, который когда-то указал ему путь в бюрократических кругах Мельтреста. – Меня зовут Павел Сергеевич Муромцев…
– Простите, товарищ Муромцев, – сконфуженно сказал Федор, – мы ведь не успели с вами познакомиться тогда…
– Зато Трофим Семенович познакомился, – язвительно подчеркнул Павел Сергеевич. – И со мной, и с Непейводой, и с Ермоленко… Не по служебному, понятно, а по-своему. Меня уволили, Непейводу перевели в район, а Ермоленко послали на полугодовую инвентаризацию. Он теперь разве к Новому году вернется.
– Что же вы здесь делаете? – осведомился Чащин.
– Ищу редактора газеты. Хочу на вас пожаловаться! – серьезно, даже слишком серьезно, как показалось Чащину, сказал Муромцев.
– За что же? – сбитый с толку, смятенно спросил он.
– За то, что дело до конца не довели, – сухо ответил старик.
– А я по этому делу сюда и приехал! – с обидой сказал Чащин.
– Да ну? – с живым участием воскликнул старик и, сам испугавшись своего голоса, выглянул из-за куста. – А мне сказали, что вы к рыбакам поехали, ушицу кушать…
– Был и у рыбаков, – неохотно ответил Федор, – но об этом после. Скажите лучше, где тут корпус «А»? Время позднее, вот-вот нас обнаружат, надо разыскать редактора.
– Э, я второй день тут дежурю, а попасть к нему не могу, – печально заметил старик. – Трофим Семенович так дело поставил, что к товарищу Голубцову никого не допускают. Вон его домик, видите?
Чащин увидел небольшой домик в зелени, возле которого прогуливался еще один сторож.
На территории дома отдыха начиналось движение: шли повара, бежали судомойки, ранние пташки из отдыхающих торопились к морю, набросив полотенца на плечи.
– Ну, если в дверь нельзя, надо лезть в окно! – сердито сказал Чащин. – Подождите меня здесь.
Муромцев не успел остановить молодого энтузиаста. Чащин нырнул в кусты и исчез.
Старик расположился поуютнее и приготовился ждать. Он предался фантастическим мечтаниям.
Вот он присутствует при изгнании Трофима Семеновича из Мельтреста и снова садится на свое место третьего помощника четвертого счетовода, вот он создает проект по сокращению отчетности, и бумажек становится все меньше и меньше, вот он добирается и до этого дома отдыха и передает его министерству здравоохранения. В мечтах своих он успел создать уже два-три десятка таких решительных проектов, как вдруг двери домика, который он стерег, широко распахнулись, и в них показался Чащин…
Провожали его без почета. Санитарка хлопнула дверью, сторож бросился к неожиданному гостю, и Чашин снова отступил.
Муромцева он обнаружил уже за стеной крепости. Старик сидел на камне у белой пыльной дороги и с тревогой смотрел на ворота. Увидев Чащина, провожаемого привратником, Муромцев обрадовался и засеменил навстречу.
– Я уж думал, что они вас в милицию направят! Легко ли сказать, залез через окно!
– Зато я нашел Голубцова. Вон он… – и Чащин показал рукой на голубое море, где одинокой точкой чернела далекая лодка.
– Что же он там делает? – изумился Муромцев.
– Ловит ставриду на самодур.
– Та-ак… – протянул Муромцев. – Ну что ж, будем ждать.
– Вот уж нет! Мы сейчас же должны добраться до него. А то помощники Трофима Семеновича доберутся первыми и снова его спрячут. Вот сейчас подойдет мой товарищ, и мы направимся. – И он, привстав с камня, крикнул в рощицу: – Гущи-ин!..
– Да как же мы доберемся? – с сомнением спросил Муромцев.
– Посмотрим! – невозмутимо ответил Чащин.
Из рощи, опасливо глядя под ноги, ковылял Гущин. Чащин разулся и сидел теперь босой, явно наслаждаясь. Гущин, знакомясь с Муромцевым, смотрел – и довольно жалостливо – на свои туфли: они были ободраны так, словно побывали на ногах у лесоруба.
– Не вздыхай, – возмутился Чащин. – Поиски справедливости всегда требуют жертв. Собирайся, сейчас поедем к Голубцову.
– Как, еще ехать! – жалобно воскликнул Гущин. – Ты же знаешь, меня укачивает!
– Не беспокойся, это недалеко! – утешил его Чащин и пошел к морю.
Гущин и Муромцев молча пошли за ним.
Как и следовало ожидать, ни одной лодки на берегу не было. Черная точка отодвинулась к горизонту, как только наши путешественники спустились к морю. Гущин, поняв, чего ждут от него, сел на песок и отчаянно замотал головой:
– Нет, нет, нет!
– Ну и оставайся! – решительно сказал Чащин и принялся раздеваться.
Муромцев опасливо спросил:
– А мне тоже надо плыть?
– Если я утону… – мрачно сказал Чащин.
– Ну тебя к черту! – сердито сказал Гущин и принялся снимать костюм. – Давай твою рукопись, я лучше плаваю.
– Но объясняешься хуже! – возразил Чащин. Он уложил рукопись в рубашку, повязал ею голову и шагнул в воду.
Постоял на одной ноге, поежился от холода, переступил и шагнул дальше. И в тот же миг оторвался от земли. Берег был крутой.
Гущин вытащил из пиджака снимки, завернул их в майку и, по примеру Чащина, обмотал ею голову. Чащин уже плыл по золотой солнечной дорожке, когда услышал за собой сопенье и фырканье, будто его догонял тюлень. Морская вода выталкивала толстое тело Гущина.
Муромцев сидел на берегу, скучным взглядом окидывая горизонт, на котором едва виднелись две белые точки – головы пловцов. Он чувствовал страшную ответственность за брошенное ими имущество и страх за них самих. А они удалялись от берега все дальше и дальше, туда, где чернела еще одна точка – лодка.
18
Иван Егорович Голубцов – мужчина крупный и довольно плотный – до сих пор не изменил влечениям юности. Правда, он давно уже отказался от футбола и волейбола, а другие виды спорта, особенно такие, в которых мог бы принять участие мужчина под пятьдесят, у нас не в почете, но на долю Ивана Егоровича остались все радости охоты и рыболовства. В свободное время он любил пройтись с ружьецом или посидеть в лодке, – была бы вода, а рыбы могло и не быть.
Ловля ставриды на самодур – увлекательнейшее занятие. Партнеры – в ловле должно участвовать не меньше двух человек – берут лодку и уходят километра на два, на три в море вместе с восходом солнца. Там один из них медленно передвигает лодку, а другой опускает в море нехитрую снасть – два десятка крючков, оснащенных разноцветными перышками и прикрепленных к крепкой леске. Он подергивает и опускает эту снасть, а ставридка, привлеченная движением разноцветных перьев, хватает крючки. Жаль только, что клев ставриды продолжается не больше двух часов утром и примерно столько же вечером, а то на один самодур можно было бы выловить и тонну рыбы.
В двух километрах от берега воздух уже совсем чист, земная пыль не долетает сюда. Ученые вычислили, что на этом расстоянии засоренность воздуха не превышает двух процентов, тогда как на любом пляже она достигает двадцати двух. Таким образом, Иван Егорович наслаждался и как спортсмен и как эстет, да еще сохранял свое здоровье. Вот почему он, однажды испытав это удовольствие, стал ярым поклонником ловли на самодур и старался всегда приурочить свой отпуск к ходу ставриды – апрелю или маю.
Это увлечение заставило его отказаться от всяких курортов и искать такие места для отдыха, где никто не мешал бы ему наслаждаться рыбной ловлей. Поэтому он был искренне признателен, когда Коночкин сосватал ему путевку в «Чинары».
В «Чинарах» ему отвели отдельный домик, где он и поселился вместе с таким же любителем рыбной ловли и своим постоянным компаньоном профессором Золотницким.
Но сегодня Иван Егорович с утра был не в духе. Вчера вечером пришли запоздавшие газеты, чуть не за неделю, и редактор вдруг забыл, что он в отпуске. Просматривая один за другим вышедшие без него номера, Иван Егорович поймал себя на том, что ему хочется вернуться обратно в свой кабинет, почувствовать запах типографской краски от сырого еще оттиска, а главное – ему хочется немедленно переверстать все эти номера, выкинуть из них длинные, как телеграфные столбы, передовицы, в которых нет ни одного резкого слова; заменить чем-нибудь другим обстоятельные статьи о том, будет ли конец мира; поставить на второй полосе хлесткий фельетон – уж, наверно, в городе есть о чем написать. С некоторым смущением он посмотрел на подпись своего заместителя и подумал, что, пожалуй, рановато было предоставлять полную самостоятельность Коночкину. В газету Коночкин пришел совсем недавно, многого не знает, а кое-что и не понимает, не потому ли газета стала пресной, как лепешка на соде? Иван Егорович принялся усиленно вспоминать, какой материал остался в «загоне» и был им запланирован на следующие номера, когда он собрался уезжать. Были там статьи о посевной – он помнил, что из Зареченского района пришла довольно острая корреспонденция о недостатках на севе кукурузы, однако в газете ее не оказалось.
– Рановато, рановато я уехал! – сердито пробормотал редактор, сочиняя в уме язвительное письмо Коночкину и Бой-Ударову. И вообще, кажется, напрасно он послушал Коночкина и забрался так далеко от города. Можно было великолепно провести отпуск и дома, лодку взять легко на любой водной станции. А отсюда советовать Коночкину не станешь. «Чинары» устроены так образцово, что даже телефон выключен, чтобы ничто не мешало отдыху.
Постепенно мысли Ивана Егоровича вернулись к «Чинарам». Дом отдыха ему поначалу очень понравился, но чем дальше, тем больше непонятного замечал своим острым взглядом редактор. Во всем доме не было ни одного отдыхающего из мукомольной промышленности, хотя дом принадлежал Мельтресту.
Из случайных разговоров с отдыхающими Иван Егорович успел выяснить, что большинство имели бесплатные путевки, и вспомнил, что Коночкин предлагал ему тоже бесплатную путевку. Все это выглядело странно…
Иван Егорович пытался успокоить себя тем, что находится на отдыхе, но тревожные мысли не уходили. Очень хотелось выяснить хотя бы для себя, как и для чего был создан этот дом? Служители рассказывали, что товарищ Сердюк довольно часто приезжает сюда с некоторыми ответственными работниками на субботу и воскресенье, но за полторы недели, что провел здесь Иван Егорович, директор Мельтреста не появлялся. И редактор решил подождать встречи, чтобы взять сразу быка за рога.
Ловля ставриды как-то перестала развлекать Ивана Егоровича. Правда, Золотницкий, заметив, что партнер его находится в угнетенном состоянии духа, предложил лучшее место – с леской, сам взялся за весла, но сегодня даже поклевка казалась вялой. Кончилось тем, что Иван Егорович поменялся местами с Золотницким и медленно направлял лодку к берегу, как будто там его ждало какое-то незавершенное дело.
Золотницкий, вытащив самодур в очередной раз и освободив его от бьющихся рыб, окинул взглядом горизонт и вдруг сказал:
– Я бы запретил отдыхающим заплывать так далеко! Смотрите, они уже на целый километр ушли от берегового буйка.
– Не утонут, – безразлично сказал Иван Егорович, медленно перебирая веслами.
– Э, да они и точно обессилели! – воскликнул Золотницкий, не спуская глаз с какой-то точки на горизонте. – Иван Егорович, гребите! Скорее! Вот вы все ищете бурной деятельности, так давайте спасать утопающих. Нечего думать о газете! Она никуда не уйдет.
Иван Егорович сердито посмотрел через плечо. Метрах в трехстах от лодки в мелкой зыби и на самом деле мелькали две белые точки – головы, повязанные косынками. Внезапно оттуда послышался жалобный крик:
– Помогите!..
– Всегда вот так с этими любопытными женщинами! – проворчал Иван Егорович, налегая на весла. – Захотели, наверно, посмотреть, как мы рыбалим, а силенок маловато.
– Скорее, скорее! – Золотницкий швырял как попало снасть. – Похоже, что они совсем выбились из сил! – И закричал пловцам: – Держитесь, товарищи!.. Идем!
Теперь лодка двигалась быстрее. Золотницкий, вцепившись в кормовое весло, старался вывести ее прямо на пловцов. Иван Егорович, глянув через плечо еще раз, увидел, что пловцы и впрямь обессилели. Непонятно, почему они не перевернутся на спину, чтобы отдохнуть? Боятся за свои косынки, что ли?
– Суши весла! – скомандовал Золотницкий и, перегнувшись через борт, ухватил одного из пловцов за руку. Иван Егорович протянул руку второму. Это оказались двое мужчин с повязанными по-бабьи головами. Они обессилели так, что не могли даже перевалиться через борт. Пришлось втаскивать их.
Иван Егорович, понаторевший за эти годы в морских происшествиях, вытащил из-под скамейки термос и подал длинному худому парню. Тот отпил глоток и сунул термос второму, толстому, коротконогому, который едва дышал, не в силах даже поднять голову. Впрочем, почувствовав в руке термос, он мгновенно прильнул к нему.
– Но, но, не торопитесь! – сказал Иван Егорович. – Чай-то с коньяком!
Толстяк будто не слышал. Тогда Золотницкому пришлось отобрать термос.
– Какая причина толкнула вас на коллективное самоубийство? – спросил Иван Егорович, выбирая раздавленных рыб, на которых всей тушей шлепнулся толстяк, и выбрасывая их за борт. Спасенные, почувствовав под собой шевелящуюся массу, поднялись с днища и сели на скамейки.
– Вот! – коротко ответил длинный и, размотав с головы чалму, оказавшуюся рубашкой, вытащил из нее какой-то подмокший сверток бумаг.
– Что это такое? – недоверчиво посмотрел на него Иван Егорович.
– Статья! – шумно выдохнул длинноногий. – Вы ведь редактор газеты товарищ Голубцов?
– Статья? – Иван Егорович вытаращил глаза. До сих пор он не получал статей таким оригинальным способом. – Вы что, с ума сошли? Статьи сдают в редакцию, а не транспортируют по морю на голове.
– Постой, постой, Иван Егорович! Может, у молодых людей была особая причина, чтобы плыть, рискуя стать утопленниками? Они же и в самом деле чуть не утонули!
– Я в отпуске, – пожал плечами Иван Егорович. – В редакции есть Коночкин. Обратитесь к нему.
– А мы обращаемся к вам с жалобой на Коночкина! – закричал длинный. – Я – новый сотрудник редакции! – готовый заплакать, продолжал он. Толстяк ткнул было его в бок ослабевшим кулаком, но тот только огрызнулся: – Не мешай, Гущин!
Тут лишь Иван Егорович признал в толстяке своего фоторепортера. Да и как его было признать? Всегда румяный, прилично одетый, он был гол и бледен, да и разговаривать, как видно, не мог. Все же Иван Егорович строго спросил:
– В чем дело, Гущин?
– Это… это наш новый сотрудник, – все еще не справляясь с одышкой, пробормотал Гущин. – Чащин. Федор Чащин. У него конфликт с вашим заместителем… Мы вас искали…
– Хорошо, нашли, а дальше что?
– А это в статье. А у меня фотографии.
Дрожащими руками он принялся развязывать свою чалму и вытащил несколько снимков. Они были мокрые. Видно, Гущину пришлось труднее в пути по морю. Лодка тихо покачивалась, относимая легким течением к берегу. Иван Егорович вдруг вспомнил свои сетования на скуку. Это и было то неожиданное, чего он с таким нетерпением ждал. Он протянул руку:
– Давайте!
Чащин стряхнул капли воды с рукописи и передал редактору. Золотницкий, оглядывая новых пассажиров со странным выражением в глазах – тут были и ирония и уважение, – пересел на весла. Иван Егорович углубился в чтение.
Добравшись до того места, где впервые упоминалась фамилия Трофима Семеновича, Голубцов крякнул и сказал Золотницкому:
– Пусть эти пловцы сами поработают. Если уж они вплавь до нас добрались, то до берега на лодке доплетутся! – и протянул прочитанные страницы: – А вы ознакомьтесь тоже…
Чащин с готовностью сел на весла. Чем больше будет у него читателей, тем лучше! Гущин отрицательно замотал головой – он все еще не мог отдышаться.
Голубцов и Золотницкий дочитали рукопись в полном молчании. Лодка приблизилась к берегу, где ее ожидал знакомый журналистам страж порядка. Увидав в лодке утренних посетителей, он разинул рот и бросился было бежать, но Золотницкий окликнул его:
– А лодку кто примет?
Страж остановился.
Когда рыбаки и пловцы вылезли из лодки, редактор сказал:
– Это мои гости!
– Мы не одни, – робко сказал Чащин, вспомнив о Муромцеве. – С нами еще один товарищ из Мельтреста: тот, что дал материал…
– Тащите и его, – ответил Голубцов.
Гущин пошел по берегу вдоль пляжа туда, где в тени крепостной стены сидел Муромцев. Вскоре они появились. Гущин был уже одет, Муромцев тащил средневековое одеяние Чащина.
– Что это за прозодежда? – заинтересовался Голубцов, увидав стоячие штаны и куртку.
– Коночкин послал нас к дельфинерам, а у них людей не хватило, – стыдливо объяснил Чащин.
– Он решил уволить Чащина до вашего возвращения, вот и дал ему самое трудное задание, – угрюмо сказал Гущин.
– А вы и струсили? – язвительно спросил редактор.
– Нет, статья о рыбаках тоже готова, – неохотно сказал Чащин.
Он боялся, что упоминание еще об одной статье охладит интерес редактора к той его работе, которую сам Чащин считал главной. Да и писалась новая статья урывками, во время качки, в блокноте, пристроенном кое-как, то на колене, то на матросском сундучке. А самое главное в том, что самый большой кусок этой статьи был посвящен Виоле – нет, Варе! – и теперь, глядя на редактора, Чащин понимал, что эти такие дорогие для него лично страницы, пожалуй, газете не так уж нужны.
Но редактор снова посмотрел на Чащина, и в его взгляде было одобрение.
Они прошли мимо стража, замершего в предчувствии беды, миновали знаменитую лечебную надпись и поднялись на территорию дома отдыха. Подойдя к своему домику, Голубцов пропустил гостей вперед.
Профессор Золотницкий иронически поглядывал на своего друга, покусывая ус и поглаживая огромную лысину. Голубцов предложил гостям присесть и скрылся во внутренних комнатах. Золотницкий сказал громким шепотом, чтобы Голубцов слышал:
– Нажимайте на него, нажимайте! А то он частенько говорит, что мы в наших институтах и учреждениях отгораживаемся от жизни. Докажите-ка, что его самого-то спрятали за семью заборами, а он и не заметил!
В это время появился редактор. Взглянув на профессора каким-то странным взглядом, он спросил Чащина:
– Вы сказали, что статья о рыбаках у вас готова. Нет ли там упоминания о рыбном институте?
– Есть, – стыдливо сказал Чащин.
– Вот и дайте ее посмотреть этому товарищу, благо он имеет прямое отношение к рыбному промыслу. Кстати, познакомьтесь с вашим спасителем – профессор Золотницкий.
Чащин, протянувший было статью, вдруг испугался, но профессор уже взял ее.
– Может, и не стоило их спасать? – усмехнулся редактор.
Золотницкий читал статью. Лысина его багровела и багровела, так что в полумраке комнаты стало казаться, что она светится, как луна. А редактор – теперь он был в костюме, на рукавах которого были повязаны люстриновые нарукавники, а из карманов торчали, как газыри у горца, собравшегося на войну, автоматические ручки и карандаши, – сел к столу. И по первому же движению, каким он разложил статью Чащина, стало понятно, что он очень соскучился по работе. Чащин повеселел, хотя и побаивался Золотницкого, а Михаил просто расцвел и все подталкивал приятеля локтем, пока редактор не сказал:
– Гущин, перестаньте сигналить!
Золотницкий положил материал на стол и задумчиво протянул:
– Д-да-а… Их и в самом деле не стоило вытаскивать из воды! Они еще причинят неприятности многим людям…
– А может, наоборот? – покусывая карандаш, возразил редактор.
Золотницкий молчал. Редактор принялся вычитывать материал, размечая, куда и какой снимок поставить, на сколько квадратов печатать. Иногда он вычеркивал строку-две, иногда что-то вписывал. А Чащин через его плечо следил за правкой и дивился: как это он сам не придумал такие простые и острые слова?
– Кто сегодня дежурит в газете? – спросил вдруг редактор.
Чащин пожал плечами. Голубцов сердито поморщился:
– Журналист должен знать все о своей газете!
Гущин торопливо подсказал:
– Но ведь Бой-Ударов всю ночь в редакции!
– Да, этот может! – одобрительно сказал редактор и начертал на углу первой страницы: «Заверстать на вторую полосу на три колонки». Встал, принес большой конверт и аккуратно заклеил в него рукопись, снимки и письмо, которое тут же набросал.
– Поезжайте в город! Материал сдайте лично Бой-Ударову. Я ему написал записку. Деньги-то у вас есть, журналисты?
Чащин и Гущин спели что-то вроде дуэта из «Аршин мал-алан»: «Есть, есть!» – «Много ли их?» – «Хватит на двоих!»
– Вот и кончился наш отпуск, товарищ Золотницкий! – с усмешкой сказал Голубцов. – Придется возвращаться к своим родным пенатам. Неспроста, видно, нам предоставили тут такое жилье! В этом нам еще надо будет разобраться…
– А вы поезжайте в Камыш-Бурун, – вдруг посоветовал Чащин. – Там рыбаки, там и лодки. И мою новую статью можете на месте проверить.
– Ишь какой хитрый! Он уже о новой статье говорит! А может быть, нам с вами придется еще за эту на бюро обкома отвечать?
– А я и отвечу! – гордо выпрямился Чащин.
– Посмотрите на него! – с жестом полного отчаяния обратился редактор к Золотницкому. – Да не вы, не вы, а я отвечать буду, молодой человек! Понятно? Скажите Бой-Ударову, что я завтра вернусь в город. Битва только еще начинается!
Чащин вдруг понял, какую кашу он заварил, и крепче прижал локтем пакет, как будто боялся, что Голубцов вот-вот передумает.
– Будет уж вам за пакет хвататься! – иронически заметил редактор. – Я не передумаю. Только поторопитесь, а то сейчас Трофиму Семеновичу уж, наверно, позвонили о вашем визите сюда.
– А как же я? – спросил Муромцев, устремляясь к редактору.
– Ну, вам о себе горевать нечего, – усмехнулся Голубцов. – Пусть ваш бывший шеф горюет. В понедельник, я думаю, вас снова примут на работу…
Последней фразы Чащин и Гушин уже не слышали. Они бежали семимильными шагами. То вырывался босой Чащин, то обутый Гущин. И, лишь оказавшись за стенами замка товарища Сердюка, они вздохнули свободней и подождали отставшего Муромцева.
На шоссе им удалось прицепиться к случайной машине, шедшей в Камыш-Бурун. Там они задержались ровно на столько, чтобы захватить свои вещи, и ринулись дальше. Они пересаживались с машины на машину, уговаривали, умоляли, пускали слезу и, наконец, часам к двенадцати ночи добрались до города.
Все трое были в синяках, пыльные, голодные.
Возле редакции Муромцев простился с журналистами. Он понял, что теперь дело уже только в их настойчивости, а ее, кажется, хватит.
19
Бой-Ударов сидел один в кабинете редактора и вычитывал последнюю полосу. Газета была готова, сверстана, исправлена. Осталось послать ее на подпись Коночкину и запустить в машину.
Бой-Ударов принадлежал к тому поколению журналистов, которые пришли в газету с винтовкой в руках, отстранив старых владельцев. В те дни они знали о газете куда меньше, чем в первый день своей работы знал Чащин. Они не кончали специальных учебных заведений, да и вообще их грамотность была под большим сомнением у метранпажей. Но метранпажи и печатники понимали, как и Бой-Ударов, силу печатного слова, преданного революции, и сделали все, чтобы обучить молодого коммуниста новому делу.
Так он и начал свою журналистскую деятельность, приставив к редакторскому столу винтовку и готовый немедленно в бой, как только прозвучит сигнал тревоги. Сейчас Бой-Ударову было больше шестидесяти лет, и от прошлого у него остался только принятый еще в те годы псевдоним, когда-то приводивший в трепет врагов советской власти. Побывав за свою жизнь и редактором, и заведующим отделом, и просто сотрудником, и организатором многотиражек в политотделах МТС, на железных дорогах, в воинских частях, теперь он занимал пост ответственного секретаря редакции и по-прежнему славился резкостью своих формулировок и принципиальностью выступлений, хотя писал все реже и реже, предпочитая по мере сил помогать молодым товарищам.
Ответственный секретарь был явно недоволен газетой. Разложив перед собой на столе все четыре полосы, он встал и принялся рассматривать заголовки. На первой полосе, как и всегда, шли короткие заметки, переданные телеграфным агентством со всего Советского Союза об успехах и удачах строителей и производственников. Ниже был набран официальный материал: указы правительства о награждении отличившихся, о присвоении званий. Там же были два фотоснимка: один из Сибири, другой с Урала. Вторая и третья полосы заполнены силами редакции и актива авторов. Тут были и статьи о пользе кукурузы, и отчет с партийного собрания крупного завода, и материалы рейда по колхозам области, – не было только острого выступления, которое заставило бы читателей газеты собираться толпами у стенда, при встрече спрашивать: «Читал? Нет еще? Обязательно прочти!» – вечная мечта газетчика. О четвертой полосе нечего было и говорить: она почти вся заполнена объявлениями.
