Текст книги "Заклинатель"
Автор книги: Николас Эванс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
– Я пытаюсь добиться идеального послушания, – пояснил Том. – Он уже понимает, что от него требуется. Видите? Уже не такой напряженный, как вначале. Если вы будете продолжать в том же духе и не станете повторять прежних ошибок, вы без труда сможете управлять им.
Как же, подумал он, сможет она! После дождичка в четверг. Увезет эта кукла бедолагу-коня домой, и начнется все то же самое, – и вся его работа насмарку. Мысль эта, как обычно, подстегнула Тома к дальнейшим действиям. Если он как следует постарается и выложится до конца, то, возможно, все же сумеет уберечь несчастного коня от глупости и боязливости хозяйки. Жеребец уже великолепно менял побежки, теперь нужно заставить его бежать в другую сторону – и снова закрепить переходы из одного аллюра в другой.
Эта работа заняла почти час. Жеребец обливался потом, но, когда Том отпустил его на волю, на морде его отразилось разочарование.
– Он готов весь день забавляться, – сказал Том. – Эй, послушайте, мистер, дайте мне передохнуть. – Зрители засмеялись. – Отличный конь и будет вас слушаться – только не одергивайте его постоянно. – Он взглянул на хозяйку. Та кивнула и даже попыталась улыбнуться, но Том видел, как глубоко она уязвлена. Ему вдруг стало ее жаль. Он направил Римрока к тому месту, где стояла женщина, и, отключив микрофон, чтобы никто их не слышал, стал мягко объяснять:
– Все упирается в инстинкт самосохранения. У этих животных такое любящее сердце, что больше всего на свете они хотят хорошенько вам угодить, угадать ваше желание. Но когда одна просьба или один приказ накладывается на другой, они не знают, как быть, теряют голову и пытаются заранее спасти себя от вашего гнева.
Некоторое время Том смотрел на нее сверху вниз, а потом с улыбкой прибавил:
– Теперь идите и седлайте его – убедитесь во всем сами.
Женщина еле сдерживала слезы. Она перелезла через слеги и пошла к коню, который внимательно за ней следил. Он разрешил хозяйке приблизиться и потрепать себя по холке. Том наблюдал за сценой.
– Вы можете начать все сызнова – лошади не злопамятны. Бог не создавал существа добрее.
Женщина увела коня, а Том направил Римрока в середину манежа и, остановившись там, выдержал паузу. Сняв шляпу и утирая пот, он бросил взгляд на небо. Хищные птицы все еще кружили там. Как печальны их крики, подумал Том. Нахлобучив шляпу, он снова включил микрофон.
– Ну что ж, друзья. Кто следующий?
Следующим шел тот парень из Лос-Анджелеса с осликом.
3
Прошло уже более ста лет с того времени, как прадедушка и прабабушка Тома – Джозеф и Элис Букер – проделали неимоверно тяжелое путешествие на Запад, в Монтану, соблазненные, как и прочие переселенцы, возможностью получить там землю.
Это путешествие стоило жизни двум их детям – один ребенок умер от скарлатины, другой утонул, но они добрались-таки до реки Кларк-Форк и здесь отхватили сто шестьдесят акров плодородной земли.
Когда родился Том, ранчо разрослось до двадцати тысяч акров. То, что оно процветало, несмотря на жесточайшие засухи, наводнения и разбойничьи налеты, было целиком заслугой деда Тома, которого звали Джоном. И он же в конечном счете разрушил ранчо, и в этом была своя логика.
У Джона Букера, человека необыкновенной физической силы и еще большей доброты, было два сына. Дом, который давно уже сменил бывшую просмоленную лачугу, стоял у подножия скалистого обрыва, где мальчишки любили играть в прятки и подыскивали подходящие наконечники для стрел. С вершины была видна речка, вьющаяся полукругом, словно ров с водой вокруг средневекового замка, а вдали темнели заснеженные пики гор Прайор и Биртуф. Мальчишки любили сидеть рядышком на скале и молча смотреть вдаль – туда, где простиралась отцовская земля. Для младшего то, что он видел, было всем его миром. Дэниел, отец Тома, любил ранчо всем сердцем, и если мысли его иногда уносились за пределы родной земли, то, возвращаясь, только усиливали его горячую привязанность к родовому гнезду. Величественные горы вдали казались ему надежными крепостными стенами, защищавшими все, что он любил. Неду же, который был старше брата на три года, те же самые горы казались стенами тюрьмы. Он мечтал вырваться отсюда и в шестнадцать лет сбежал из дома – удрал искать удачу в Калифорнию, но только и делал, что кидался из одного бизнеса в другой.
Дэниел же остался на ранчо и работал с отцом. Он женился на Эллен Хупер, девушке из Бриджера, и у них родилось трое детей – Том, Рози и Фрэнк. Большая часть земли, которую Джон присоединил к первоначальным владениям у реки, была более скудной – холмы, поросшие шалфеем, состояли в основном из красного гумбо с вкраплениями черных вулканических пород. Скот пасли на лошадях, и Том научился ездить верхом раньше, чем ходить. Его мать любила рассказывать, как однажды, когда ему было всего два года, его нашли в конюшне, где он сладко спал, свернувшись клубочком, у огромных копыт першеронского жеребца. Со стороны это выглядело так, будто конь охранял его сон, непременно добавляла мать.
Годовалых жеребят приучали к узде по весне, и Том, забравшись на ограду, внимательно следил за действиями деда и отца. Оба очень бережно обращались с лошадьми, и Том долго не знал, что можно приручать лошадь по-другому.
«Это все равно что приглашать женщину на танец, – говорил дед. – Если ты робеешь и думаешь, что она обязательно откажет и тебе придется подпирать стены, так оно и случится. Как пить дать случится. Конечно, ты можешь силой вытащить ее в круг, но тогда ни ей, ни тебе никакой радости».
Сам дед прекрасно танцевал. Том помнил, как плавно кружился он в танце с бабушкой под электрическими гирляндами на Четвертое июля. Они словно не касались пола. Похожее впечатление создавалось, когда дед ехал на лошади.
«Танцы и верховая езда – чертовски сходные вещи, – говаривал дед. – Тут все построено на доверии и согласии. Вы связаны друг с другом. Мужчина ведет, но в этом нет насилия – он показывает женщине, что он чувствует, – ей это передается, и она позволяет себя вести. Вы пребываете в согласии и двигаетесь в лад друг с другом – просто надо слушать свое тело».
Том и сам все это понимал, хотя не ведал, как знание пришло к нему. Он понимал язык лошадей точно с той же легкостью, с какой мы различаем цвета или запах. Он любил их и умел читать в их душе. И еще он знал, что лошади тоже его любят. Том начал объезжать своего первого жеребчика, когда ему было только семь.
Бабушка и дедушка умерли в одну зиму, с небольшим разрывом во времени – Тому тогда было двенадцать. Джон оставил ранчо и землю отцу Тома. Нед прилетел из Лос-Анджелеса на оглашение завещания. Дядя редко навещал их – Тому запомнились его двухцветные туфли и затравленный взгляд. Дядя всегда называл Тома «пацаненок» и привозил ему разные бессмысленные подарки – то, по чему сходили с ума городские мальчишки. На этот раз он уехал, ни с кем не попрощавшись. Однако вскоре прислал к ним своих адвокатов.
Тяжба тянулась три года. Том слышал, как плачет по ночам мать, а на кухне у них теперь всегда толпились юристы, торговцы недвижимостью и соседи, почувствовавшие запах денежек. Том старался не вникать во взрослые дела и все время проводил с лошадьми. Ради общения с ними он даже пропускал школу, а родители были слишком поглощены судебным процессом, чтобы заметить его прогулы и пресечь их.
За все это время Том видел отца счастливым только в те три весенних дня, когда они перегоняли скот на летние пастбища. Мать, Фрэнк и Рози тоже отправлялись с ними, все пятеро проводили весь день верхом и спали под открытым небом.
– Вот было бы хорошо, чтобы «сейчас» никогда не кончалось, – в раздумье произнес Фрэнк в один из трех вечеров, когда они лежали, глядя, как из-за темных хребтов выползает огромный месяц. Фрэнку было тогда всего одиннадцать лет, и по характеру он совсем не походил на философа. Где-то вдали завыл койот.
– Думаю, в этом и заключается вечность, – отозвался отец. – Длинная цепь «сейчас». И еще я думаю: все, что можно сделать, это попытаться прожить настоящее «сейчас», не очень волнуясь о прошлом и будущем «сейчас».
Тому это напутствие отца показалось лучшей жизненной философией.
Трехлетняя тяжба сломила отца. В конце концов ранчо продали одной нефтяной компании, а оставшиеся от судебных издержек деньги поделили пополам. Получившего свою долю Неда больше никто никогда не видел. Дэниел и Эллен, забрав с собой детей, двинулись на запад. Они купили семь тысяч акров земли и старый полуразвалившийся дом у подножия Скалистых гор. Именно в этом месте высокогорные пастбища резко переходят в стену из известняка, которой более ста миллионов лет. Со временем Том проникся их величественной, суровой красотой. Но поначалу не мог с ними смириться. Родной дом у него грубо отняли, и он решил зажить своей жизнью. Как только дела на ранчо наладились и его помощь стала не так необходима, Том снялся с места и поехал куда глаза глядят.
Оказавшись в Вайоминге, он устроился наемным рабочим. Вот там он и увидел такое, во что ни за что бы не поверил на слово. Люди, называющие себя ковбоями, до крови хлестали и пришпоривали коней. На одном ранчо, неподалеку от Шеридана, Том собственными глазами видел то, что они называли объездкой лошадей. Один мужчина привязал одногодка за шею к ограде, спутал ему задние ноги и отхлестал проводом – так он добивался полного повиновения. Никогда не забыть Тому безумного страха в глазах несчастного животного и идиотского торжества его мучителя, когда спустя несколько часов конь, чтобы спасти свою жизнь, покорился и позволил оседлать себя. Том не удержался и обозвал ковбоя дураком. Конечно, последовала драка – и увольнение…
Том перебрался в Неваду и там работал на крупных ранчо. Но где бы он ни оказывался, он отыскивал самых издерганных беспокойных лошадей и предлагал свои услуги. Бывалые ковбои, которые объезжали лошадей, когда Тома еще не было на свете, поначалу ухмылялись за его спиной, видя, как он садится на какого-нибудь бешеного коня, сбросившего не одного классного наездника. Но вскоре они переставали смеяться – парень держался очень уверенно, а коня после его объездки было не узнать. Со временем Том потерял счет изуродованным человеческой глупостью и жестокостью животным, с которыми его сводила судьба, но не было среди них таких, кому он не сумел бы помочь.
Пять лет вел он такую жизнь, изредка наезжая домой и стараясь всегда быть рядом с отцом в трудное время, когда требовалась его помощь. Для Эллен приезды сына были словно серия фотоснимков, на которых тот постепенно мужал. Том стал выше ростом и худощавее; он был определенно самым красивым из ее детей. Выгоревшие на солнце волосы он носил длиннее, чем прежде; мать ворчала, но в глубине души ей нравился его новый вид. Загар не сходил с его лица даже зимой, подчеркивая яркую синеву глаз.
Когда он рассказывал матери о своей жизни, она не могла отделаться от мысли, что сын очень одинок. Том упоминал нескольких друзей, но они были скорее приятелями, чем по-настоящему близкими людьми. Не обходил он своим вниманием и девушек, но серьезного чувства пока не возникало. По его словам, в свободное от работы с лошадьми время он читал и занимался по программе каких-то заочных курсов. Эллен обратила внимание, что теперь сын больше помалкивает и говорит только по необходимости. Но, в отличие от отца, в его молчании не было горечи – скорее большая сосредоточенность.
Время шло, и слухи о талантах сына Букеров распространились по округе. К нему приезжали отовсюду – туда, где он в данный момент работал, – и просили взглянуть на коня или еще на какую-нибудь животину, с которой случилась беда.
– Сколько ты с них берешь? – спросил как-то Фрэнк, когда Том приехал домой, чтобы помочь им с отцом клеймить скот. Рози училась в колледже, а Фрэнк, которому исполнилось девятнадцать, день-деньской трудился на ранчо. Он обладал неплохой деловой сметкой и, по сути, вел теперь дела один, потому что отца очень подкосил судебный процесс.
– Ничего не беру, – ответил Том. Фрэнк отложил вилку и посмотрел на него как на сумасшедшего.
– Ты не берешь с них денег? Совсем?
– Совсем. – Том продолжал есть.
– Какого черта? У этих людей денег хватает.
Том на секунду задумался. Родители тоже посмотрели на него с интересом.
– Видишь ли, я делаю это не для людей. Я делаю это для лошадей.
За столом воцарилось молчание. Фрэнк улыбнулся и покачал головой. По лицу отца было видно, что он тоже считает Тома малость чокнутым. Эллен поднялась и стала решительно собирать тарелки.
– А я думаю, он поступает хорошо, – сказала она.
Этот разговор заставил Тома призадуматься, но прошло еще два года, прежде чем у него полностью оформилась идея создания сети клиник. Он удивил всю семью, объявив, что едет учиться в Чикагский университет.
В течение полутора лет он штудировал курс гуманитарных дисциплин и социологию. Он задержался там так надолго, потому что влюбился в очень красивую девушку из Нью-Джерси, которая играла на виолончели в студенческом струнном оркестре. Том посетил пять концертов, но так и не осмелился с ней заговорить. Копна густых блестящих черных волос свободно падала на ее плечи, в ушах у нее были серебряные кольца, какие носят исполнительницы народных песен. Том следил, как она движется в такт музыке – казалось, та пронизывает ее тело. Он не видел ничего более сексуального.
На шестом вечере девушка не сводила с него глаз, а он после концерта остался ждать ее на улице. Она подошла к нему и молча взяла за руку. Ее звали Рейчел Фейнерман, и, оказавшись в тот же вечер в ее комнате, Том решил, что умер и попал в рай. Как завороженный смотрел он, как она зажигает свечи, а затем, повернувшись лицом к нему, медленно расстегивает платье. Ему показалось странным, что она не сняла серьги, но он этому только порадовался: когда они занимались любовью, свет так весело играл на них. Рейчел изогнулась под ним дугой и смотрела на его руки, восхищенно ласкающие ее тело. Ее полные соски были шоколадного цвета, а шелковистый треугольник внизу живота поблескивал как вороново крыло.
Том привез Рейчел домой на День Благодарения, и она сказала, что ни разу в жизни так не замерзала. Рейчел со всеми поладила, даже с лошадьми, и уверяла, что никогда не видела места прекраснее, чем их ранчо. Взглянув на мать, Том без всяких слов понял, что она думает: эта молодая женщина не их круга, не их веры, она не сможет стать хорошей женой для фермера.
Вскоре после того, как они снова вернулись в Чикаго, Том сказал Рейчел, что с него хватит всей этой разношерстной публики и суеты большого города – он возвращается в Монтану. Рейчел пришла в ярость.
– Ты что, хочешь всю жизнь быть ковбоем? – язвительно спросила она. Том ответил честно: да, он хочет именно этого. Они были у него, и Рейчел, круто повернувшись, показала на книги, переполнявшие полки.
– А как же быть с ними? – спросила она. – Неужели тебе все надоело?
Том немного подумал и покачал головой.
– Конечно, не надоело, – ответил он. – Но именно из-за них я возвращаюсь. Видишь ли, когда я работал помощником на ферме, то не мог дождаться вечера – так меня тянуло к книгам. В них есть какая-то особая магия. Но здесь, среди преподавателей, где произносится слишком много слов, понимаешь… Мне кажется, если много о чем-то говорить, магия пропадает и в конце концов остаются одни слова. В жизни есть… такие вещи… которые просто есть… слова им не нужны.
Рейчел внимательно вглядывалась в его лицо, слегка откинув голову, а потом вдруг закатила ему увесистую пощечину.
– Сукин ты сын, – выпалила она. – Когда же ты наконец сделаешь мне предложение?
Так он сделал ей предложение. На следующей неделе они поехали в Неваду и там поженились, хотя оба понимали, что, возможно, совершают ошибку. Ее родители были в бешенстве. Его – просто поражены. Часть года Том и Рейчел прожили в большом доме вместе со всеми, постепенно приводя в порядок старый коттедж – ветхую лачугу у речки. Там был колодец с чугунной помпой; Том починил его, и тот снова заработал. Подход к дому Том залил бетоном и вывел на нем инициалы – свои и Рейчел. В свой дом они переехали, когда Рейчел подошел срок рожать. Сына назвали Хэлом.
Том с отцом и братом работал на ранчо, а его жена тем временем понемногу впадала в депрессию. Она часами говорила по телефону с матерью, плакала по ночам и говорила Тому, как ей тут одиноко, хотя это и глупо: ведь она очень любила его и Хэла, и, кроме них, ей никого не надо. Снова и снова она спрашивала, любит ли ее он, даже иногда будила ночью, чтобы еще раз спросить. И он, сжимая ее в объятиях, повторял: да, он любит ее.
Мать говорила Тому, что такие вещи иногда случаются с женщинами после родов, и советовала куда-нибудь ненадолго поехать. Они оставили Хэла с ней и полетели в Сан-Франциско, и, хотя всю неделю, что они там провели, над городом висел холодный туман, Рейчел начала снова улыбаться. Они ходили на концерты и в кино, посещали дорогие рестораны и, как все туристы, осматривали достопримечательности. Но когда они вернулись домой, дела пошли еще хуже…
Настала зима, и она была самой холодной из всех, что помнили здешние старожилы. Долины занесло снегом, а тополя у реки превратились в причудливые смешные фигурки. Однажды ночью порыв холодного, арктического воздуха уничтожил сразу тридцать голов скота, и только спустя неделю их буквально вырубали из льда, словно погребенные под толщей веков античные статуи.
Футляр с виолончелью пылился в углу, и когда Том спросил у Рейчел, почему она больше не играет, жена ответила, что музыка не может здесь жить. Она тут гибнет, сказала Рейчел, ее губит здешний воздух. А спустя несколько дней, когда Том чистил камин, он нашел в нем почерневшую металлическую струну, а порывшись в золе, нащупал обуглившуюся головку виолончели. Заглянув в футляр, он увидел там только смычок.
Когда растаял снег, Рейчел объявила, что забирает Хэла и возвращается в Нью-Джерси. Том, молча кивнув, поцеловал ее и стиснул в объятиях. Она привыкла жить совсем в другом мире, сказала жена – то, что оба знали давно, но в чем не хотели сознаваться. Она не может больше жить здесь, где постоянно дуют ветры, ее удручают бесконечные просторы – это все равно что жить на луне. В ее словах не было никакого скрытого сарказма, только глубокая печаль. То, что она забирает сына, было как бы очевидным. Тому это казалось совершенно справедливым.
В четверг на Страстной неделе, утром, Том уложил вещи в пикап: надо было везти жену и сына в аэропорт. Горы окутывал туман, моросил мелкий дождь. Том держал на руках завернутого в одеяло сына, которого едва знал, понимая, что никогда уже не суждено ему узнать его хорошо. Фрэнк и родители вышли проводить их и неловко мялись у ранчо. Рейчел каждого обняла и поцеловала, последней – его мать. Обе женщины плакали.
– Простите меня, – пробормотала Рейчел. Эллен обняла ее и погладила по голове.
– Ну что ты, дорогая. Это ты меня прости. Всех нас прости.
Свою первую клинику для лошадей Том Букер открыл уже следующей весной в Элко, штате Невада. По общему мнению, она имела большой успех.
4
Энни связалась с Лиз Хэммонд уже на следующее утро после ее звонка.
– Я слышала, ты нашла мне шептаря, – сказала Энни.
– Кого?
Энни рассмеялась.
– Неважно. Просто я вчера кое-что вычитала. Так называют тех, кто исцеляет лошадей.
– Шептари. Гм… Название мне нравится. Но тот, о котором мне говорили, больше похож на ковбоя. Живет в Монтане.
Она рассказала Энни все, что знала. Это было что-то вроде «испорченного телефона»: ее подруга знала кого-то, кто вспомнил, что кто-то говорил об одном знакомом, у которого был беспокойный конь, и тот возил его к этому парню в клинику в Неваде… Лиз проследила всю цепочку и добралась до ее конца.
– О, Лиз, это влетело тебе в копеечку. Разумеется, я оплачу все твои звонки.
– Да брось ты! Оказывается, на Западе таким целительством занимаются несколько человек, но все говорят, что этот лучше всех. Я достала для тебя номер его телефона.
Энни записала номер и поблагодарила Лиз.
– Рада помочь. Но если окажется, что он – вылитый Клинт Иствуд, тогда он – мой, учти.
Энни еще раз поблагодарила Лиз и положила трубку. Посмотрев на номер, записанный на желтой линованной бумаге, она вдруг почувствовала смутную тревогу, какое-то предчувствие, но тут же, внутренне собравшись, обругала себя дурой и набрала номер.
После первого дня работы клиники Рона всегда устраивала барбекю. Это помогало собрать дополнительные деньги, да и еда была такой вкусной, что Том оставался, не протестуя, хотя больше всего на свете ему хотелось скинуть пыльную, пропотевшую рубашку и принять горячую ванну.
Ужинали за длинными столами на террасе большого дома Роны, сложенного из белого кирпича. Том сидел рядом с хозяйкой того вороного жеребчика, понимая, что соседство это вовсе не случайно: та обхаживала его весь вечер. Дама сняла свою роскошную шляпу и распустила волосы. На вид ей было слегка за тридцать, весьма привлекательная женщина. Она знала, что хороша собой, и, не сводя с него глаз, засыпала вопросами, а когда он отвечал, слушала с таким вниманием, словно он был для нее самым интересным человеком на свете. Дама уже поведала ему, что ее зовут Дейл, что она торгует недвижимостью и живет в доме на берегу океана, неподалеку от Санта-Барбары. Да – и еще, что разведена.
– Никак не могу забыть то ощущение новизны, которое испытала, сев на своего коня после проведенной вами работы, – призналась она. – Как будто он что-то в себе преодолел.
Том кивнул и слегка пожал плечами.
– Да, именно это и случилось. Ему надо знать, что он все делает правильно, вы должны больше доверять ему.
За соседним столом раздался дружный взрыв хохота; хозяин ослика рассказывал какую-то сплетню про двух голливудских звезд, которых Том не знал, – их застали в машине, где они кое-чем занимались, он просто не знает, как это описать.
– Как вы научились всему этому, Том? – услышал он голос Дейл и снова к ней повернулся.
– Чему?
– Ну, вы знаете. Я говорю о лошадях. Вас кто-нибудь учил? Какой-нибудь гуру или кто-то еще?
Том устремил на нее серьезный взгляд, словно собирался изречь некое откровение.
– Понимаете, Дейл, здесь все взаимосвязано.
Она нахмурилась, не понимая, к чему он клонит.
– Что вы хотите сказать?
– Если хозяин – псих, то это передается коню.
Она слишком поспешно рассмеялась и положила свою руку на его. Черт, подумал он, шутка оказалась не очень удачной.
– И все же, – настаивала она, – откройте свой секрет.
– Некоторым вещам нельзя научиться. Все, что можно сделать, это создать ситуацию, при которой тот, кто хочет, может чему-то научиться. Лучшие учителя, которых я встречал, были сами лошади. Вы можете услышать много суждений, но, если хотите знать истину, идите прямо к лошади.
Женщина посмотрела на него долгим взглядом, в котором отразилось почти мистическое восхищение глубиной его познаний и нечто значительно более плотское. Том понял, что пора уносить ноги.
Он поднялся из-за стола и, неловко извинившись, сослался на необходимость загонять Римрока. Когда он желал Дейл спокойной ночи, вид у нее был обиженный: она, видимо, жалела, что зря потратила на него столько времени и сил.
Возвращаясь в мотель, Том вдруг подумал, что, наверное, не случайно Калифорния – родина многих культов, соединивших секс и религию. Люди здесь бесхарактерные, их легко окрутить. Возможно, обоснуйся здесь та орегонская секта, у главы которой было девяносто «Роллс-Ройсов», а члены ее расхаживали в оранжевых брюках, они и сейчас бы преуспевали.
За все эти годы Том встречал в своих клиниках дюжины, сотни женщин, подобных Дейл. Все они чего-то искали. У многих эти поиски странным образом сочетались с чувством страха. Они покупали себе горячих, безумно дорогих коней и боялись их. А потом искали кого-нибудь, кто помог бы им победить этот страх перед животным, а возможно, и страх вообще. С тем же успехом они могли заняться альпинизмом, или дельтапланеризмом, или сражаться с акулами-убийцами. Но они предпочли верховую езду.
В клиники они приезжали, желая, чтобы их просветили и утешили. Насколько успешными были его попытки просвещать их, Том не знал, но утешить он пытался многих, и сам получал от этих дам утешение. Когда десять лет назад красивая женщина смотрела на него так, как сегодня Дейл, он не сопротивлялся, а ехал с ней в мотель, и не успевала за ними захлопнуться дверь, как они были уже без одежды.
Теперь он старался избегать таких связей. Игра не стоила свеч, вечно возникали какие-нибудь сложности, ведь каждый ждал от таких встреч своего, и желания часто не совпадали. Он не сразу это понял и не сразу понял, чего сам ждет от таких встреч, тем более ему неведомо было, чего ждут от него все эти женщины.
После отъезда Рейчел он какое-то время винил себя в том, что случилось, понимая, что дело тут вовсе не в климате. Жена нуждалась в чем-то, чего он не мог ей дать. Когда он говорил ей, что любит, он не лгал. И поэтому, когда они с Хэлом уехали, в душе Тома осталась пустота, которую невозможно было заполнить одной лишь работой.
Ему всегда нравилось общество женщин, и скоро он понял, что сексуальные утехи – для него не проблема. А когда стали действовать его клиники и Том месяцами разъезжал по стране, он легко находил утешение то тут, то там. В основном это были мимолетные связи. Хотя одна-две женщины и теперь, стоило ему оказаться проездом в их местах, приглашали его по старой памяти разделить с ними ложе.
Но чувство вины по отношению к Рейчел так и не проходило. В конце концов он понял: ей хотелось, чтобы в ней нуждались. Чтобы она была нужна Тому так, как он – ей. Но Том знал, что это невозможно. Он не мог находиться в такой зависимости ни от Рейчел, ни от кого другого. Не признаваясь в этом самому себе и тем более не получая от этого никакого морального удовлетворения, он тем не менее понимал, что наделен от природы самодостаточностью, определенной уравновешенностью, то есть тем, чего другие люди тщетно пытаются достичь всю жизнь. Ему никогда не приходило в голову, что это его свойство – дар очень редкий, исключительный. Он просто сознавал себя частью живой и неживой природы, он ощущал эту связь со всем сущим и духом, и плотью.
Том вырулил на стоянку перед мотелем – к счастью, для «Шевроле» нашлось свободное местечко прямо перед его номером.
Ему хотелось вытянуться в горячей ванне, но та была маловата. Мерзли либо плечи, либо коленки. Наконец он вылез и вытерся насухо, поглядывая на экран телевизора. Основной новостью по-прежнему было нападение горного льва на женщину. На него готовилась облава. Мужчины с ружьями, в желтых куртках из флюоресцирующей ткани прочесывали горные склоны. Какая прелесть, подумал Том. Лев заметит эти куртки за сотню миль. Забравшись в постель, он выключил телевизор и позвонил домой.
Трубку поднял племянник Джо, самый старший из трех сыновей Фрэнка.
– Привет, Джо, как делишки?
– Хорошо. А ты где?
– В Богом забытом мотеле, в кровати, которая на метр короче, чем надо. Как думаешь, чем пожертвовать – головой или ногами?
Джо засмеялся. Двенадцатилетний племянник был тихим мальчиком, совсем как сам Том в этом возрасте. И с лошадьми тоже находил общий язык.
– Как там наша старушка Бронтозавриха?
– Все хорошо. Толстая стала, как бочка. Папа думает, что к середине недели разродится.
– Ты уж сам проследи, чтобы отец чего не напутал.
– Хорошо. Позвать его?
– Если он недалеко…
Том слышал, как Джо звал отца. До него доносились звуки телевизора и голос Дайаны, отчитывающей кого-то из близнецов. Странно, что теперь в большом доме жили они. Том все еще по привычке считал его родительским домом, хотя отец уже три года как умер, а мать жила у сестры Рози в Грейт-Фоллз.
Когда Фрэнк женился на Дайане, они поселились, кое-что перестроив, в домике у реки, где так недолго жили Том и Рейчел. С рождением трех мальчиков там стало тесновато, и после отъезда матери Том настоял, чтобы семья брата перебралась в большой дом. Сам он подолгу отсутствовал, работая в своих клиниках, а когда приезжал, одному ему было слишком просторно и пусто в родительском доме. Он с радостью перебрался бы в «речной» домик, произведя таким образом обмен, но Дайана сказала, что они переедует только при условии, что он останется – места хватит всем. Том сохранил за собой свою старую комнату, и теперь они жили все вместе. Гости – родственники и друзья – иногда жили в домике у реки, но по большей части он пустовал.
Том слышал в трубке шаги Фрэнка.
– Привет, братишка, как ты там?
– Все путем. Рона собирается, видно, поставить мировой рекорд по числу приглашенных лошадей; мотели теперь строятся из расчета, что в них будут селиться одни карлики – я лично живу в домике для семи гномов, а в остальном нормально.
Они поговорили о делах на ранчо. Стояла горячая пора – самый отел, надо держать ухо востро, постоянно наведываться на пастбище – проверять стадо. Дел полно, но пока они не потеряли ни одного теленка, и у Фрэнка был веселый голос. Брат сказал Тому, что ему много звонили, спрашивали, не передумал ли он? Действительно ли он не хочет устраивать этим летом клиники?
– И что ты отвечал?
– Что ты стал совсем старый и очень устал.
– Спасибо, брат.
– Между прочим, звонила англичанка из Нью-Йорка. Она не сказала, что ей надо, только повторяла, что дело срочное. Здорово на меня насела, но я все-таки не дал ей твой номер в клинике. Сказал, что попрошу тебя связаться с ней.
Том взял со стола блокнотик и записал фамилию и имя Энни, а также четыре номера, по которым ей можно звонить, один из них – в автомобиле.
– Вот как? Всего четыре? А номер телефона виллы на юге Франции она не оставила?
– Нет, Том. Чего нет – того нет.
Они еще немного поговорили о Бронти и распрощались. Том посмотрел на запись в блокноте. В Нью-Йорке он почти никого не знал – только Рейчел и Хэла. Может, звонок как-то касался их? Хотя тогда женщина – кто бы она ни была – сказала бы об этом. Том взглянул на часы. Десять тридцать, значит, в Нью-Йорке половина второго ночи. Он отложил блокнот и выключил свет. Позвонит утром.
Но его лишили этой возможности. Было еще совсем темно, когда Тома разбудил телефонный звонок. Он включил свет, не снимая трубки, и увидел, что на часах всего пятнадцать минут шестого.
– Это Том Букер? – Он сразу определил по акценту, кто звонит.
– Думаю, да, – ответил Том. – Хотя в такую рань могу и ошибиться.
– Простите меня. Я думала, может, вы рано встаете, и боялась упустить вас. Меня зовут Энни Грейвс. Вчера я говорила с вашим братом – не знаю, передал ли он вам.
