Текст книги "Заклинатель"
Автор книги: Николас Эванс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Позже, вспоминая об этом, Энни поражалась тому, что вышла именно к этому месту. Кто знает, выплакала бы она столь долго копившиеся слезы, оказавшись где-то еще, а не там.
Монумент был свидетельством жестокой несправедливости: увековечив память тех, кто устроил эту бойню, он затмил собой многочисленные могилы тех, кто пал их жертвой, – рядовые покоились в земле, всеми забытые. Но как бы то ни было, место это хранило память о большом человеческом горе. Здесь было уместно лить слезы. И Энни плакала и плакала. Она оплакивала Грейс и Пилигрима, и души детей, умерших в ее чреве. Оплакивала она и себя – ту женщину, в которую она превратилась.
Она так и не обрела родины. Америка не стала ее домом. И Англия тоже превратилась для нее в чужую страну. И здесь, и там ее считали иностранкой. А она и была таковой. У нее не было дома. Она потеряла его со смертью отца. Про таких, как она, говорят: ни роду, ни племени.
Когда-то ей казалось, что такая «независимость» дает много преимуществ. У нее был дар использовать ситуации в своих интересах. Она легко приспосабливалась, могла вписаться в любой коллектив, в любую культуру. Инстинктивно понимала, что от нее требуется, что нужно знать и как поступать, чтобы победить. И в ее работе, которая так долго целиком поглощала ее, этот дар помогал добиваться того, чего стоило добиваться. Но с того дня, когда с Грейс случилось несчастье, все ее «достижения» потеряли всякий смысл.
Последние три месяца она старалась быть сильной, убеждая себя, что именно это нужно сейчас Грейс. На самом же деле она просто не умела реагировать иначе. Потеряв себя, она потеряла и связь со своим ребенком и сейчас остро сознавала свою вину. Действие заменило ей чувство. Или, во всяком случае, чувство только так проявляло себя. Поэтому-то, как теперь понимала Энни, она и решилась на это безумное путешествие с Пилигримом.
Плечи Энни сгибались, сотрясались от рыданий. Прислонившись спиной к холодному камню, она села, обхватив руками голову. Тем временем солнце, окрасив на прощание бледно-розовым светом снежные вершины далекого Бигхорна, скрылось, а тополя вдоль реки слились в одну линию. Когда Энни подняла голову, уже стемнело, и на небосводе зажглись первые звезды.
– Мэм?
Перед ней стоял смотритель парка. В руках он держал фонарик, тактично стараясь не светить ей прямо в лицо.
– С вами все в порядке, мэм?
Энни утерла лицо и сглотнула слезы.
– Да, спасибо. Все хорошо. – Она поднялась.
– Ваша дочь беспокоится о вас.
– Да. Простите. Я уже иду.
Служитель прикоснулся к полям своей шляпы:
– Спокойной ночи, мэм. Спускайтесь осторожно.
Энни пошла вниз к машине, ощущая спиной его взгляд. Грейс спала или притворялась, что спит. Энни завела мотор, зажгла фары и развернулась. Выбравшись на шоссе, она ехала всю ночь, пока не достигла Шото.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
По земле братьев Букер протекали две речушки, потому-то ранчо и получило свое название – «Двойняшки». Обе стекали с горных отрогов, и на первой миле сходство между ними действительно было исключительным. Разделяющая их горная гряда была невысокой, а в одном месте такой низкой, что они чуть не сливались в одну речку. Потом горы вдруг резко вздымались, навсегда отделив скалистыми утесами одну речушку от другой. Отторгнутые друг от друга, они постепенно становились совсем разными.
Северная речка, быстрая и мелкая, текла по широкой долине. Берега ее, крутые только в нескольких местах, позволяли скоту легко подходить к воде. В верхнем ее течении, где было много водоворотов и водопадов, водились гольцы, а ниже устроили гнездовье цапли. Южная речушка была вынуждена прокладывать себе путь в зарослях, обходя многие препятствия и деревья. Сначала она текла, извиваясь, в густом ивняке и среди кизиловых деревьев, а потом на какой-то отрезок пути терялась в болотах. Выходя из болот, она петляла по ровному месту; некоторые петли со временем заливало водой – так образовывались спокойные темные озера и небольшие, густо поросшие травой островки, береговые очертания которых постоянно менялись из-за непрерывной работы бобров.
Эллен Букер говорила, что сыновья похожи на эти реки: Фрэнк – на северную, а Том – на южную. Так она повторяла до тех пор, пока Фрэнк, которому тогда было семнадцать, не заметил за ужином, что он тоже не прочь попетлять да погулять. Отец приказал ему попридержать язык и отправляться побыстрее в постель. Том не был уверен, что мать расслышала дурацкую шутку брата, но с тех пор она ни разу не повторяла свою любимую присказку.
Дом, который звался в семье речным домиком, – тот, где в свое время жили Том и Рейчел, а потом – Фрэнк и Дайана, – стоял на крутом берегу, у излучины северной речушки. С этого места были хорошо видны заросшая тополем долина и в полумиле большой дом, окруженный чисто побеленными амбарами, стойлами и загонами. Дома соединяла грязная дорога, которая шла дальше – к низинам, где зимой находился скот. Сейчас, в апреле, снег здесь, на равнинной части поместья, уже стаял, оставшись лишь в затененных глубоких оврагах и в хвойном лесу, покрывавшем северный склон горного кряжа.
Сидя на месте пассажира в стареньком «Шевроле», Том смотрел из окна на речной домик и в который уже раз подумал, что было бы неплохо туда перебраться. Они с племянником Джо возвращались домой, накормив скот, и мальчик замечательно вел машину, умело преодолевая препятствия. Для своего возраста Джо был несколько маловат ростом, и, чтобы хорошо видеть через ветровое стекло, ему приходилось изо всех сил тянуться. В будни скот кормил всегда Фрэнк, но по выходным Джо любил заменять отца, а Том с удовольствием ему помогал. Они клали в кормушки перепревшую люцерну, с удовольствием глядя, как коровы и телята торопятся к еде.
– А можно взглянуть на жеребенка Бронти? – спросил Джо.
– Разумеется.
– Один парень из школы говорит, что надо начинать с ним работать.
– Угу.
– Говорит, если начать работать пораньше, то потом раз плюнуть – приучить его к узде.
– Да, некоторые так думают.
– По телеку показывали одного парня, который занимался воспитанием гусят. У него был планер, который гусята привыкли считать своей матерью. Он летал на планере, а гусята спешили за ним.
– Слышал об этом.
– Ну и что думаешь?
– Видишь ли, Джо, я не очень смыслю в гусях. Возможно, для них и неплохо – считать себя планерами. – Джо рассмеялся. – Но насчет коней я уверен – им надо сызмальства знать, что они – кони.
Подъехав к ранчо, они остановились у длинной конюшни, где Том держал нескольких своих лошадей. Навстречу им из дома выбежали близнецы Скотт и Крэг. Том заметил, что у Джо сразу вытянулось лицо. Братьям было по девять лет – эдакие белокурые симпатяги; веселым шумным галдежом они всегда привлекали к себе внимание, а Джо оставался в тени.
– Вы к жеребенку? – завопили они. – Можно и нам? – Том положил каждому на голову по огромной руке – словно ковши башенных кранов.
– Только если обещаете вести себя тихо.
Том вошел в конюшню, ребята следовали за ним. Они остановились у стойла Бронти, внутрь вошел только Джо. Бронти была крупной кобылой десяти лет, гнедой – в рыжину – масти. Она ткнулась мордой в руку Джо, другой мальчик гладил ее шею. Тому нравилось, как племянник обращается с лошадьми – непринужденно и уверенно. Жеребенок, мастью чуть потемнее матери, барахтался в углу, изо всех сил стараясь встать на ноги. Наконец, шатаясь на неестественно длинных ножках, он доковылял до матери и спрятался за нее, осторожно косясь оттуда на Джо. Близнецы покатились со смеху.
– Вот смешной, – сказал Скотт.
– У меня где-то есть снимок вас двоих в таком же возрасте, – заметил Том. – Знаете, на кого вы там похожи?
– Да на лягушат – вот на кого, – вставил Джо.
Близнецам скоро наскучило в конюшне, и они куда-то умчались. Том и Джо перевели остальных лошадей в загон позади конюшни: после завтрака Том собирался заняться одногодками. Когда дядя с племянником двинулись наконец к дому, навстречу им выскочили собаки и с лаем промчались мимо. Обернувшись, Том увидел, как серебристый «Форд-Лариат», вынырнув из-за холма, едет по дороге прямо к ним. В нем сидел один водитель, и, когда автомобиль подъехал ближе, Том разглядел, что за рулем – женщина.
– Мама не ждет гостей? – спросил Том. Джо пожал плечами. И только когда машина остановилась, все еще окруженная надрывно лающими собаками, Том узнал женщину. И – не поверил собственным глазам… Джо заметил, как изменилось лицо дяди.
– Ты ее знаешь?
– Похоже, что да. Но не могу сообразить, что она здесь делает.
Том цыкнул на собак и направился к автомобилю. Энни тем временем выбралась наружу и нервно спешила навстречу. На ней были джинсы и спортивные ботинки, объемистый бежевый свитер доходил до бедер. Солнце било ей в спину, отчего волосы обрамляли лицо пылающим рыжим нимбом, и Том вдруг понял, что он не забывал эти зеленые глаза с того самого дня, когда побывал в нью-йоркской конюшне. Она кивнула ему без тени улыбки, немного робко.
– Доброе утро, мистер Букер.
– Доброе утро. – Последовало недолгое молчание. – Джо, это миссис Грейвс. А это Джо – мой племянник.
Энни протянула Джо руку:
– Привет, Джо. Как поживаешь?
– Хорошо.
Энни смотрела на долину, на горы, а потом вновь перевела взгляд на Тома.
– Как здесь красиво.
– Да.
Он ждал, когда она наконец соблаговолит открыть, что ее сюда привело, хотя кое-какие мыслишки у него зародились. Женщина глубоко вздохнула.
– Мистер Букер, вы можете считать меня сумасшедшей, но, думаю, вы уже поняли, почему я здесь.
– Уверен в одном: вряд ли вы проезжали мимо и заскочили меня проведать.
Она еле заметно улыбнулась.
– Простите, что свалилась вам как снег на голову, но просто позвонить я не могла: ваш ответ мне заранее был известен. Я к вам по поводу коня моей дочери.
– Пилигрима?
– Да. Я знаю, вы можете помочь ему. Поэтому я и приехала сюда – просить вас еще раз взглянуть на него.
– Миссис Грейвс…
– Пожалуйста. Это не займет у вас много времени.
Том засмеялся.
– Слетать в Нью-Йорк? – Он кивнул в сторону «Лариата». – Или вы хотите доставить меня туда на нем?
– Конь здесь. В Шото.
Том не верил собственным ушам.
– Вы привезли его сюда?
Энни кивнула. Джо переводил взгляд с дяди на женщину, не понимая, в чем дело. На крыльцо вышла Дайана.
– Вы приехали одна? – спросил Том.
– С Грейс, моей дочерью.
– Только для того, чтобы я осмотрел его?
– Да.
– Вы собираетесь завтракать, друзья? – крикнула Дайана. Кто эта женщина, звучало в подтексте. Том положил руку на плечо Джо. – Скажи маме, что я сейчас приду, – сказал он и, когда мальчик отбежал, снова повернулся к Энни. Они стояли, выжидающе глядя друг на друга. Она слегка пожала плечами, и тут наконец на ее губах промелькнула улыбка. Однако в глазах оставалось все то же беспокойное выражение. Эта женщина давила на него, не оставляя выбора, и он только удивлялся, почему не взбрыкнет.
– Простите, мэм, – произнес он. – Но мне кажется, вы чертовски не любите, когда вам говорят «нет».
– Да, – без всяких возражений согласилась Энни. – Действительно не люблю.
Лежа на полу затхлой комнаты, где стоял неистребимый запах плесени, Грейс занималась физкультурой, прислушиваясь к звону электронных колоколов методистской церкви, находившейся через дорогу. Они не просто отбивали час – каждый раз они вызванивали целую мелодию. Звон выводил мать из себя и в основном по этой причине нравился Грейс. Как раз сейчас Энни говорила об этом по телефону с агентом по недвижимости.
– Разве они не знают, что это противозаконно, – пылко нападала она. – Этой музыкой они оскверняют среду.
За прошедшие два дня она звонила агенту уже пятый раз. Бедняга совершил большую ошибку, дав ей домашний номер телефона – Энни безнадежно испортила ему выходные, осыпая бесконечными жалобами: отопление не работает, комнаты сырые, не установлен дополнительный кабельный телефон. Потом звонила повторно, объявляя, что отопление по-прежнему не работает. И теперь еще – колокола.
– Хоть бы исполняли что-то стоящее, – жаловалась она. – Смешно – ведь у методистов есть вполне приличные мелодии.
Вчера Грейс отказалась сопровождать Энни на ранчо. Когда мать уехала, она пошла осматривать город. Впрочем, и осматривать-то было особенно нечего. Весь Шото состоял практически из одной длинной улицы, идущей вдоль железной дороги. От нее вбок отходили маленькие улочки. Грейс увидела закусочную, видеосалон, кафе и кинотеатр, где шел фильм столетней давности. Единственной достопримечательностью города был музей, где посетителям демонстрировали яйца динозавра. Грейс зашла в один-два магазина, повсюду ее встречали приветливо, но вели себя сдержанно. Идя по улице со своей дурацкой палкой, она то и дело ловила на себе сочувственные взгляды. Вернувшись в дом, она почувствовала себя такой несчастной, что разрыдалась.
Энни приехала очень оживленная и объявила Грейс, что Том Букер согласился завтра утром осмотреть Пилигрима. Дочь выслушала ее, но реакция была все та же:
– Сколько нам еще торчать в этой дыре?
Большой и нелепый дом, где они поселились, был обит бледно-голубой обшарпанной вагонкой, пол покрывал грязный желто-коричневый палас. Разрозненная мебель, видимо, была закуплена по случаю на дешевой распродаже. В первую минуту Энни даже испугалась. Грейс же пришла в восторг. Вопиющая убогость нового жилища играла ей на руку – еще одно отличное доказательство бессмысленности попыток матери.
В глубине души Грейс не так уж сопротивлялась предприятию, задуманному Энни, как настойчиво демонстрировала. Неплохо было на время отвлечься от школы и сбросить с себя маску притворного оптимизма. Но ее отношение к Пилигриму было таким непонятным, и это пугало ее. Лучше всего – вообще не думать о нем. Однако в присутствии матери это было невозможно. Та постоянно заставляла ее возвращаться к этой проблеме. Энни приняла на свои плечи заботу о нем, словно конь принадлежал ей. Но он не принадлежал ей – он был конем Грейс. Конечно, Грейс хотела, чтобы он выздоровел, но только… Неожиданно девочку пронзила мысль: возможно, она как раз и не хочет этого. Значит, она винит Пилигрима в том, что произошло? Нет, это глупо. А может, она хочет, чтобы он, как и она, остался навсегда калекой? Почему он станет таким, как раньше, а она – нет? Это несправедливо. Прекрати, прекрати изводить себя, приказала себе Грейс. Эти беспокойные, дикие мысли приходили к ней по вине матери – она не позволит им укрепиться в ее сознании.
Грейс с еще большим тщанием принялась за упражнения – пока не почувствовала, как по шее струится пот. Она снова и снова высоко поднимала обрубок ноги, чувствуя боль в правой ягодице и бедре. Теперь она уже могла смотреть на свою искалеченную ногу и смирилась с тем, что это – ее нога. Шрам был теперь ровным и аккуратным – ничего общего с тем страшным зудящим алым пятном, которое было прежде. Мускулатура быстро восстанавливалась, и ноге становилось в протезе тесновато. Грейс услышала, как Энни положила трубку.
– Грейс? Ты закончила? Он скоро придет.
Грейс промолчала.
– Грейс?
– Я слышу. И что?
Грейс хорошо представляла себе лицо матери: сначала раздражение, потом оно – как раз сейчас – сменяется выражением крайнего возмущения. Она слышала, как мать, тяжело вздохнув, вернулась в унылую столовую, которую, естественно, не посоветовавшись с ней, переоборудовала в свой кабинет.
2
Том обещал только еще разок взглянуть на коня. Учитывая, на какие жертвы пошла Энни, это самое меньшее, что он мог сделать. Правда, он выдвинул одно условие: коня он будет осматривать один. Он не хотел чувствовать кого-то за спиной, испытывать постороннее воздействие. А Энни умела влиять на людей – Том успел это понять. Она взяла с него обещание, что после осмотра он зайдет к ним и вынесет свой приговор.
Том знал, где расположена ферма Петерсена, – именно там, в пригороде Шото, Энни устроила Пилигрима. Петерсены были вполне приличными людьми, но, если конь так же агрессивен, как и прежде, они не станут его долго держать.
У старого Петерсена было лицо человека, долгое время скрывавшегося от полиции: трехдневная щетина и зубы черные, как табак, который он постоянно жевал. Увидев подъезжающий «Шевроле» Тома, он озорно улыбнулся.
– Как это говорится? Если жизнь не мила – пожалуйте сюда. Когда этого чертяку выгружали, он чуть не убил меня. Бился и брыкался, как дьявол.
Старик повел Тома прямо по грязи мимо кладбища автомобилей к конюшне. Остальных коней уже выгнали на пастбище, но Пилигрима было слышно задолго до того, как они подошли к его стойлу.
– Дверь сколотил только прошлым летом, – сказал Петерсен. – Старую он уже вышиб. Эта женщина говорит, что вы взялись вылечить его.
– Она, значит, так говорит?
– Угу. А я так считаю– надо вам сначала с Биллом Ларсеном потолковать. Чтоб он был наготове. – Разразившись хохотом, старик хлопнул Тома по спине. Билл Ларсен был местный гробовщик.
Конь находился в еще более плачевном состоянии, чем в тот раз, когда Том видел его впервые. Передняя нога была так плоха, что Том удивился, как Пилигрим может стоять и тем более брыкаться.
– Видать, раньше был красавец хоть куда, – заметил Петерсен.
– Похоже на то, – ответил Том и повернулся к стойлу спиной. Того, что он увидел, было достаточно.
Усевшись снова за руль, он вытащил листок бумаги, на котором Энни написала адрес. Когда он подъезжал к дому, церковные колокола вызванивали мелодию, которую он не слышал с детства, со времени посещения воскресной школы. Нажав кнопку звонка, Том ждал.
Он вздрогнул, увидев лицо той, что открыла дверь. Не то чтобы он ожидал увидеть ее мать, нет… Его потрясла неприкрытая враждебность на бледном веснушчатом личике. Ему вспомнилась фотография, которую прислала ему Энни – счастливая девочка на великолепном коне. Контраст ошеломил Тома. Но он улыбнулся.
– Ты, видимо, Грейс. – Девочка не улыбнулась в ответ, только кивнула и отступила в сторону, пропуская его. Том снял шляпу и стоял, пока Грейс закрывала дверь. Из дальней комнаты доносился голос Энни.
– Мама говорит по телефону. Вы можете подождать здесь.
Она провела Тома в скудно обставленную гостиную. Следуя за девочкой, Том невольно глядел на протез и палку, мысленно приказав себе никогда в ту сторону больше не смотреть. В мрачной гостиной остро пахло сыростью. Здесь стояли два обшарпанных кресла, проваленная тахта и телевизор. Он был включен: показывали какой-то старый черно-белый фильм. Грейс села и уставилась на экран.
Том пристроился на ручке кресла. Дверь в комнату по другую сторону коридора была приоткрыта, и Том мог видеть факс, экран компьютера и многочисленные провода. И еще – ногу, обутую в ботинок, – Энни нетерпеливо ею помахивала, сама оставаясь вне поля его зрения. Голос ее звучал возбужденно:
– Что? Он так сказал? Не верю своим ушам. Люси… Люси, мне наплевать. Кроуфорд не имеет к этому отношения. В конце концов, редактор – я.
Том видел, как Грейс выразительно закатила глаза к потолку. Ему стало интересно – эта скептическая мина рассчитана на него или нет? На экране телевизора актриса, чью фамилию он сроду не мог запомнить, стоя на коленях, умоляла Джеймса Кегни не покидать ее. Почти в каждом фильме обязательно была такая сцена, и Том никак не мог понять, почему герои так волнуются из-за всякой ерунды.
– Грейс, налей, пожалуйста, мистеру Букеру кофе, – крикнула Энни. – И мне тоже. – И она вновь продолжила разговор по телефону. Грейс выключила телевизор и поднялась, пылая от негодования.
– Спасибо, не надо, – отказался Том.
– Она уже сварила его. – Грейс бросила на него гневный взгляд, словно он сказал нечто грубое.
– Тогда ладно. Спасибо. Да ты не отвлекайся – я сам налью.
– Да я этот фильм уже видела. Тоска смертная.
Она подобрала палку и заковыляла на кухню. Том подождал с минуту и пошел следом. Девочка метнула на него враждебный взгляд и, заторопившись, чуть не уронила чашки. Том подошел к окну.
– Чем занимается твоя мама?
– Что?
– Я говорю о твоей матери. Кем она работает?
– Редактором журнала. – Грейс протянула ему чашку. – Сливки? Сахар?
– Нет, спасибо. Довольно нервная работенка, а?
Грейс рассмеялась. Тома поразил этот горький смех.
– Еще какая нервная.
Последовало неловкое молчание. Грейс повернулась, чтобы налить еще одну чашку, но передумала и взглянула Тому в глаза. От ее внутреннего напряжения жидкость в стеклянном кофейнике подрагивала. Было видно, что девочка собирается сказать нечто важное.
– Если она вам ничего не говорила, знайте – я ничего не хочу слышать обо всем этом.
Том медленно кивнул, ожидая продолжения. Девочка с такой яростью выкрикнула эти слова, и ее несколько удивила такая спокойная реакция. Она резким движением плеснула кофе в чашку – немного его пролилось. Грейс с силой опустила кофейник на стол и подняла чашку. Не глядя на Тома, она продолжала:
– Эта поездка – ее идея. Я же считаю – все ерунда. Его надо было усыпить.
Девочка протопала мимо него и вышла из комнаты. Проводив ее взглядом, Том повернулся к окну, глядя на запущенный задний двор. Кошка поедала что-то из опрокинутого мусорного бака.
Том приехал сюда, чтобы в последний раз сказать матери этой девочки, что конь безнадежен. Неприятное дело, учитывая, какой путь они проделали. После неожиданного визита Энни на ранчо Том много думал об этой истории. Вернее, много думал о самой Энни, о бесконечной печали в ее глазах. Ему вдруг пришло в голову, что если он возьмется за это трудное дело, то не ради коня, а чтобы помочь этой женщине обрести покой. Да, но раньше он никогда так не поступал. Что-то его сразу несет не в ту сторону…
– Простите меня. Важный разговор.
Он повернулся. В комнату входила Энни. На ней была просторная хлопчатобумажная рубашка, волосы, еще не просохшие после душа, зачесаны назад. Это придавало ей мальчишеский вид.
– Ничего, ничего.
Энни долила себе кофе, подошла к Тому и, ничего не спрашивая, долила и ему.
– Вы его уже видели?
Кофейник она отставила, а сама продолжала стоять рядом с Томом. От нее приятно пахло – дорогим мылом или шампунем.
– Да. Я только что оттуда.
– Ну и?
Даже начав говорить, Том еще не решил, как – в каких словах – обрушить на нее страшный приговор.
– Хуже быть не может. Но…
Том умолк, и в глазах Энни вспыхнуло нечто, похожее на надежду. Он видел и стоящую в дверях Грейс. Она изо всех сил старалась изобразить, что этот разговор ее совершенно не интересует, но актриса из нее была никудышная. Встреча с девочкой как бы завершила триптих. Все теперь стало ясно. Судьбы этих троих – матери, дочери и коня – были перекручены в один клубок страдания и боли. Если он хоть немного облегчит участь коня, может, удастся помочь им всем? Во всяком случае, хуже не будет. Ведь не может он просто уйти, повернувшись спиной к этим несчастным?
– Возможно, что-нибудь удастся сделать, – вдруг услышал Том свой собственный голос – как бы со стороны.
Лицо Энни мгновенно просветлело.
– Только без лишних иллюзий, мэм. Я ничего не обещаю. Но кое-что я должен знать прямо сейчас. Это касается Грейс.
Он видел, как напряглись худенькие плечи.
– Понимаешь, Грейс, когда я работаю с конем один, толку не бывает. Мне должен помогать хозяин коня. Это мое условие. Одному мне не справиться, а с твоей помощью – попробовать можно.
Грейс издала все тот же горький смешок и отвернулась, всем своим видом показывая, как она удивлена, что он сделал ей такое идиотское предложение. Энни опустила глаза.
– Тебе это не нужно, Грейс? – спросил Том. Девочка посмотрела на него, как она полагала, с презрительным видом, но, когда она заговорила, голос ее дрожал:
– Разве это и так не ясно?
Том на мгновение задумался, а потом решительно мотнул головой.
– Нет. Думаю, не ясно. Но как бы то ни было – это мое условие. Спасибо за кофе. – Он поставил чашку и направился к двери. Энни смотрела на Грейс, которая заковыляла в сторону гостиной. Потом, словно опомнившись, поспешила за Томом в холл:
– А что она должна делать?
– Просто присутствовать, помогать – если нужно – словом, в общем, принимать хоть какое-то участие.
Что-то подсказало Тому, что о поездках верхом лучше не упоминать. Нахлобучив свою ковбойскую шляпу, он открыл дверь на улицу. В глазах Энни застыло отчаяние.
– У вас холодно, – сказал он. – Нужно проверить отопление.
Том уже выходил, когда в коридоре показалась Грейс. Она смотрела в сторону. И что-то говорила, но так тихо, что он ничего не расслышал.
– Прости, Грейс. Что ты сказала?
Девочка мялась, смущенно отведя глаза.
– Я сказала, что согласна. Я буду помогать.
Она, не прощаясь, повернулась и пошла назад в комнату.
Дайана приготовила на обед индейку и сейчас резала ее на куски. Один из близнецов потянулся за приглянувшимся кусочком, но тут же получил по рукам. Его обязанностью было доставать из буфета тарелки и ставить на стол, за которым все уже сидели.
– А как же одногодки? – спросила Дайана. – Я думала, ты отказался от клиник, чтобы заняться собственными лошадьми.
– Времени хватит, – отозвался Том, не понимая, что так рассердило невестку.
– И что только люди о себе думают, сваливаясь вот так на голову? Надеялась, видно, что ты уступишь. Ну и упрямая. А ну пошел отсюда! – Она собиралась вновь шлепнуть сына, но на этот раз тому все-таки удалось ухватить кусок мяса и увернуться. Дайана потрясла ножом. – В следующий раз голову отрублю. Слышишь? Фрэнк, ты не думаешь, что она просто нахалка?
– Господи, Дайана! Не знаю я ничего. И вообще это дело Тома. Крэг, передай, пожалуйста, хлеб.
Дайана наполнила последнюю тарелку – для себя – и тоже села за стол. Все молча ждали, пока Фрэнк произносил слова молитвы.
– В любом случае, – заговорил Том, когда Фрэнк закончил, – с одногодками мне поможет Джо. Правда, Джо?
– Точно.
– Только после школы, – уточнила Дайана. Том и Джо переглянулись. За столом воцарилась тишина, все накладывали себе на тарелки овощи и клюквенный соус. Том надеялся, что Дайана оставит прежнюю тему, но невестка вцепилась в нее, как собака в кость.
– Они, наверное, рассчитывают, что их здесь будут кормить.
– Я так не думаю, – сказал Том.
– Они что, каждый раз, когда захотят выпить чашечку кофе, будут ездить в Шото?
– Чаю, – поправил жену Фрэнк. Дайана бросила в его сторону колючий взгляд.
– Что?
– Чашечку чаю. Она англичанка. Они там пьют чай. Послушай, Дайана, дай человеку спокойно поесть.
– А у девочки какая-то странная нога, – сказал Скотт с набитым ртом.
– Странная?! – Джо покачал головой. – Сам ты странный.
– Нет, правда. Она что, деревянная или какая?
– Ешь и помалкивай, – посоветовал ему отец.
Некоторое время все молча ели. Том видел, что у Дайаны плохое настроение. Невестка была высокой, сильной женщиной, суровый климат здешних мест закалил ее характер. Теперь, когда ей перевалило за сорок, на ее лице появилось новое выражение, словно надежды ее не сбылись. Она выросла на ферме неподалеку от Грейт-Фоллс, и Том познакомился с ней первым. Они какое-то время встречались, но Том дал ей понять, что не собирается обзаводиться семьей, да и вообще так надолго отлучался, что все расстроилось само собой. В конце концов Дайана вышла замуж за его младшего брата. Тому она нравилась, хотя иногда, особенно после того, как мать переехала в Грейт-Фоллс, слишком уж его опекала. Он боялся, что невестка уделяет ему больше внимания, чем Фрэнку. Но Фрэнк, кажется, ничего не замечал.
– Когда ты собираешься клеймить скот? – спросил он брата.
– В следующие выходные. Если позволит погода.
На многих ранчо этой работой занимались позже, но Фрэнк всегда клеймил скот в апреле: ребята любили помогать ему, а чем телята были меньше, тем легче было с ними управляться. Для мальчиков этот день всегда был праздником. К ним на помощь приходили друзья, а после Дайана устраивала для всех праздничный ужин. Эту традицию завел еще отец Тома, а Фрэнк ее продолжил. Не нарушали они и еще одну отцовскую заповедь – в большинстве работ на ранчо по-прежнему использовали лошадей, хотя многие соседи предпочитали обходиться автомобилями. Но как можно пасти скот на мотоциклах?!
Том и Фрэнк во многом были единомышленниками. У них никогда не возникало споров по поводу ведения дел на ферме. Отчасти потому, что Том привык считать ранчо собственностью брата. Пока Том разъезжал по свету, устраивая свои клиники, Фрэнк неизменно оставался тут. Кроме того, у Фрэнка было сильнее развито деловое чутье, и он лучше Тома разбирался в скоте. Братья были близки и хорошо друг друга понимали. Узнав, что брат собирается серьезно заняться разведением лошадей, Фрэнк пришел в восторг – ведь это означало, что тот будет больше времени проводить дома. Хотя Фрэнк хозяйничал на скотном дворе, а Том – в конюшне, они во всем помогали друг другу. В прошлом году, пока Том ездил по клиникам, Фрэнк руководил строительством манежа и пруда для тренировок лошадей.
Том вдруг понял, что один из близнецов что-то у него спросил.
– Прости, что ты сказал?
– Она что, очень знаменитая? – переспросил Скотт.
– Ты о ком, горе мое? – рявкнула Дайана.
– Об этой женщине из Нью-Йорка.
Дайана не дала Тому и рта раскрыть.
– Ты о ней когда-нибудь слышал? – спросила она мальчика. Тот покачал головой. – Значит, не такая уж и знаменитая. Ешь лучше.