Текст книги "Заклинатель"
Автор книги: Николас Эванс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
5
Проснувшись на рассвете, Том мгновенно ощутил подле себя тепло ее тела. Энни лежала рядом, уютно устроившись на его руке. Он чувствовал ее дыхание на своей коже и прикосновение равномерно вздымавшейся груди. Правую ногу она закинула на него, отчего завитки на лобке приятно щекотали бедро Тома. Правая рука лежала у него на груди, чуть выше сердца.
Это был тот час, который вносит ясность в отношения мужчины и женщины: мужчина стремится улизнуть, а женщина – удержать его. Сколько раз Том сам переживал непреодолимое желание сбежать на рассвете, как вор. Такое поведение диктовалось не столько чувством вины, сколько страхом, что потребность женщины в дружеском нежном внимании после ночи, полной плотских утех, может привести к слишком серьезным отношениям. Возможно, тут действовал первобытный инстинкт – бросил свое семя и давай деру.
Но сейчас Тому совершенно не хотелось бежать.
Он лежал не шевелясь, чтобы не потревожить сон Энни. Неожиданно ему пришло в голову, что, возможно, он боится ее пробуждения. В течение всей ночи, когда они пытались утолить свой безумный животный голод, свою безмерную страсть, Энни ни разу не дала ему понять, что сожалеет о случившемся. Но Том знал, что при свете дня все выглядит иначе, и поэтому не двигался, глядя, как за окном просыпается утро, и наслаждаясь тем, что Энни лежит на его руке, забывшись невинным сладким сном.
Вскоре Том снова впал в дрему. Второй раз он проснулся от шума автомобиля. Энни теперь спала на другом боку, а он лежал, тесно прижавшись к ней и уткнувшись лицом в нежно благоухающий затылок. Когда он отодвинулся, Энни что-то пробормотала, не просыпаясь, и Том осторожно вылез из кровати, неслышно подобрав одежду.
Это приехал Смоки. Он поставил автомобиль рядом с двумя другими и изумленно созерцал шляпу Тома, так и пролежавшую всю ночь на капоте «Шевроле». Тревога на его лице сменилась улыбкой облегчения, когда скрипнула дверь и Том собственной персоной направился к нему.
– Привет, Смоки.
– А я думал, ты уехал в Шеридан.
– Я собирался. Но у меня изменились планы. Извини, нужно было тебя предупредить. – Другу в Шеридан Том позвонил с бензоколонки в Ловелле и извинился перед ним, сославшись на неотложные дела, а вот про Смоки напрочь забыл.
Смоки вручил Тому мокрую от росы шляпу.
– А я уж думал, что тебя похитили инопланетяне. – Парень бросил взгляд на машину Энни. Том видел, что он мучительно соображает.
– А что, Энни и Грейс не полетели на Восток?
– Улетела одна Грейс. Она вернется в конце недели, а Энни будет дожидаться ее здесь.
– Ясно. – Смоки нерешительно кивнул, но Том видел, что работник не совсем понимает, что к чему. Том бросил взгляд на «Шевроле» – автомобиль так и простоял всю ночь с включенными фарами.
– Что-то стряслось с аккумулятором, – сказал Том. – Может, поможешь?
Его слова ничего не объясняли, но переключили внимание Смоки – сомнения исчезли с его лица.
– Конечно, – отозвался тот. – Все, что нужно, у меня с собой.
Энни открыла глаза и почти сразу вспомнила, где находится. Она повернулась, уверенная, что Том рядом, и, не увидев его, слегка встревожилась. Еще больше она разволновалась, услышав на улице голоса и хлопанье дверцы автомобиля. Откинув простыни, Энни встала с кровати и пошла к окну. Густая жидкость потекла по ногам, а внутри все саднило, но это было приятно – сладкая память о прошедшей ночи.
Сквозь шторы Энни видела, как грузовичок Смоки отъехал от конюшни, а Том махал ему вслед рукой. Потом он повернулся и направился к дому. Даже если бы Том поднял голову, то не увидел бы ее. Тайно за ним наблюдая, Энни гадала, как повлияет эта ночь на их отношения. Не станет ли он считать ее распутной бабенкой? И что она думает о нем?
Прищурившись, Том смотрел на небо, почти очистившееся от облаков. Собаки прыгали у его ног, на ходу он гладил их и что-то говорил. Энни поняла, что ее отношение к нему – такое же, как прежде.
Принимая душ в его маленькой ванной, она ждала, что ее вот-вот охватит чувство вины или раскаяния, но ничего подобного. Ее беспокоило только одно: как он отнесся к тому, что случилось? Простые туалетные принадлежности, лежавшие у раковины, вызвали у нее нежность – ведь это были его вещи. Энни почистила зубы щеткой Тома. На стене висел большой махровый халат синего цвета. Энни надела халат, с наслаждением вдыхая знакомый запах, и вернулась в комнату.
Когда она входила, Том уже раздвинул шторы и смотрел на улицу. Он повернулся на шум, и Энни вдруг вспомнила, что похожая сцена произошла в Шото, в тот день, когда Том приехал, чтобы вынести свой окончательный приговор относительно Пилигрима. На столе стояли две чашки с дымящимся кофе.
– Я сварил кофе, – сказал он, глядя на нее с чуть заметной тревогой.
– Спасибо.
Энни взяла чашку двумя руками – как пиалу. В этой большой комнате они смотрелись как гости, приехавшие на вечеринку раньше других. Он кивнул, указывая на халат:
– Тебе идет. – Энни с улыбкой отхлебнула – кофе был крепкий и очень горячий. – В доме есть ванная и поприличней…
– Твоя – просто чудо.
– Это Смоки приезжал. Совсем забыл позвонить ему.
Они замолчали. Где-то у реки заржал конь. Том выглядел таким несчастным, что Энни вдруг испугалась. А что, если он скажет: прости, мы совершили ошибку, давай все забудем.
– Энни?
– Что?
Он нервно сглотнул.
– Я хочу, чтобы ты знала. Что бы ты ни чувствовала, что бы ни думала, как бы ни поступила – я все приму с радостью.
– А что чувствуешь ты?
– Что люблю тебя. – Он улыбнулся и слегка пожал плечами – от этого беспомощного движения у нее чуть не разорвалось сердце. – Вот и все.
Энни поставила чашку на стол и подошла к нему; они крепко прижались друг к другу, так крепко, будто весь свет ополчился против них, желая разлучить.
До возвращения Грейс и Букеров оставалось четыре дня и четыре ночи. Одна длинная цепь «сейчас». И надо жить только ими, думала Энни, не вспоминая о прошлом и не загадывая на будущее. И что бы ни случилось потом, какие бы испытания ни послала им судьба, эти дни навсегда останутся с ними – впечатанные в сознание и в сердце.
Они опять и опять любили друг друга – пока солнце, обойдя дом, вновь не остановилось на них, узнав старых знакомцев. И тогда, лежа в объятиях Тома, Энни сказала ему, о чем мечтает: снова очутиться в горах – в том месте, где они впервые поцеловались и где теперь могли быть совсем одни, и судьями им пусть будут горы и небеса.
Они перебрались через речку незадолго до полудня.
Пока Том седлал коней и укладывал на вьючную лошадь походный багаж, Энни отправилась на машине в речной домик – переодеться и взять кое-что из вещей. Оба брали с собой еду. Кроме того, хотя Энни ничего не говорила, а Том ни о чем не спрашивал, было ясно, что ей нужно позвонить мужу в Нью-Йорк и сочинить правдоподобный предлог для отсутствия. Тому нечто подобное надо придумать для Смоки, который был несколько огорошен постоянными изменениями планов Тома.
– Так ты решил проведать скот?
– Да.
– Один или…
– Со мной поедет Энни.
– Ага. Ясно. – Воцарилось молчание, и Том понял, что Смоки уж что-то сообразил.
– Прошу тебя, Смоки, никому ни слова.
– Конечно, Том. Обещаю – могила.
Смоки сказал, что приглядит за лошадьми. Том знал, что во всем может положиться на него.
Перед отъездом Том пошел к загонам и выпустил Пилигрима пастись с молодняком – этих коней он недавно стал приучать к узде. Обычно Пилигрим сразу несся прочь, но сегодня, стоя у ворот, провожал Тома взглядом, пока тот не дошел до того места, где оставил оседланных лошадей.
Том отправлялся в горы на той же чалой с рыжиной кобылке, что и в прошлый раз. Сев в седло и взяв за поводья Римрока, он двинулся к речному домику. Оглянувшись, Том с удивлением обнаружил, что Пилигрим все так же стоит у ворот и смотрит ему вслед: словно почувствовал, что в их жизни произошла перемена.
Энни спустилась к нему на тропу почти сразу же.
Трава на лугу за переправой стала за это время сочной и высокой: скоро сенокос. Ноги лошадей путались в высокой траве. В тишине слышалось только поскрипывание седел.
Том и Энни долго молчали, но молчание это было легким. Энни уже многое знала об этой земле, об этих травах и цветах. Но, возможно, она молчала не потому, что знала теперь все названия, а просто они перестали иметь для нее значение. Ведь важны не названия вещей, а их сущность.
Когда солнце стало сильно припекать, они остановились у того же водоема, что и прежде, напоили лошадей и сами немного перекусили – тем, что захватила с собой Энни, – хрустящими хлебцами, сыром и апельсинами. Энни очистила свой апельсин с одного раза, не отрывая ножа и превратив кожуру в одну извивающуюся змейку, и очень смеялась, когда Тому не удалось это повторить.
Они пересекли плоскогорье, где цветы начинали увядать, и теперь уже вдвоем поднялись на вершину горы. На этот раз оленей там не было, зато они увидели вдали, примерно в полумиле, несколько мустангов. Том шепнул Энни, чтобы она остановилась. Мустанги стояли против ветра и не чуяли всадников. Это было семейство из семи кобыл, пятеро – с жеребятами. С ними паслись два жеребца, еще слишком молодых, чтобы отделиться от родичей. Главу семьи – огромного мустанга – Том раньше не видел.
– Какой красавец! – восхитилась Энни.
Жеребец был действительно великолепен. С мощной грудью, замечательной осанкой, крепко сбитый – весил он не меньше тысячи фунтов. А шкура – белая как снег! Отец семейства был занят важным делом – отгонял надоедливого приставалу: гнедой жеребец заигрывал с кобылами.
– В это время года страсти накаляются, – тихо произнес Том. – Ничего не поделаешь – брачный сезон, и этот молодой симпатяга тоже хочет завести подружку. Он еще долго будет преследовать эту семью – возможно, даже с дружками, такими же одинокими воздыхателями. – Том огляделся. – А вот и они. – Он махнул рукой в их сторону: примерно в полумиле от семейства белого мустанга паслось еще с десяток жеребцов. – У нас их называют «холостяцкой компашкой». Они проводят время, как все прочие молодые люди, – пьянствуют, выхваляются друг перед другом, вырезают на деревьях свои имена, а потом вырастают и отбивают жен у других парней, что постарше.
– Понятно. – По насмешливому тону Том понял, что Энни увидела в его словах некий подтекст. Она искоса взглянула на него, но он не ответил на ее взгляд. Том и так прекрасно представлял, как подрагивают сейчас уголки ее рта, и ему было приятно, что он уже знает эту ее гримаску.
– Да, отбивают. – Том не сводил глаз с мустангов.
Жеребцы сошлись нос к носу, за противостоянием с интересом следили кобылы, жеребята и друзья осмелевшего жеребца. Внезапно самцы взорвались яростью – замотали головами, издав истошное ржание. Обычно на этом этапе более слабый отступал, но гнедой не сдавался. Встав на дыбы, он продолжал ржать, белый тоже вздыбился, пытаясь сразить противника копытами. Даже на расстоянии было видно, как сверкают в оскале зубы. Слышались удары копыт. Через несколько секунд схватка закончилась – гнедой с позором бежал. Белый жеребец проводил его взглядом, а затем, оглянувшись на Тома и Энни с победным видом, поспешил увести семейство.
Снова почувствовав на себе взгляд Энни, улыбнулся ей и пожал плечами.
– Кому-то повезло, а кому-то – нет.
– А тот, другой, еще вернется?
– Обязательно. Поднакачает мышцы в гимнастическом зале и вернется.
Они развели костер у речушки, недалеко от того места, где впервые поцеловались. Пекли, как в прошлый раз, картофель в золе и, пока он доходил, стали устраивать себе ложе, положив рядышком свои постельные мешки, а в изголовье приспособив седла. С другого берега за ними с любопытством наблюдали коровы.
Поджарили на закопченной сковородке яичницу с колбасой (Энни диву давалась, что яйца остались целы, не разбились). Хлебом они подобрали с тарелок растекшиеся темные желтки, потом съели дымящийся картофель. Помыв в речке миски, они разложили их на траве – сохнуть. Потом разделись и при свете костра любили друг друга под небом, затянутым облаками.
В их соитии была какая-то благоговейная торжественность, словно они совершали ритуал. Обеты, данные здесь, священны, подумала Энни…
Позже Том сидел, привалившись к седлу, а Энни лежала в его объятиях, прижавшись спиной к его груди. Похолодало. В горах слышались жалобные завывания и визг. Том сказал, что это койоты. Он набросил на плечи одеяло, и они оказались словно в коконе, защищенные от надвигающейся тьмы. «Теперь нам не страшно ничто в этом мире», – мелькнуло в мыслях Энни.
Они долго говорили, глядя на языки пламени. Энни рассказала Тому об отце и о тех экзотических странах, где они с ним побывали. И о том, как встретила Роберта, и каким умным и основательным он ей показался. Таким взрослым и чутким. Да он и есть такой – прекрасный, замечательный человек. У них был неплохой брак, да он, впрочем, и остался таким. Но теперь, оглядываясь назад, она понимает, что искала в Роберте замену отцу – искала надежности, уверенности в будущем и безоговорочной любви. Все это, не задумываясь, давал ей Роберт. Она же отвечала ему верностью.
– Это не означает, что я не люблю его, – сказала Энни. – Я его люблю. Правда. Но эта любовь похожа больше – даже не знаю – на благодарность, что ли.
– Благодарность за его любовь?
– Да. И за Грейс. Наверное, это звучит ужасно?
– Нет.
Энни спросила, не так ли было у него с Рейчел, и Том ответил: нет, все было иначе. Энни молча выслушала историю его любви. Она вспоминала красивое лицо на фотографии в комнате Тома, темные глаза и шапку блестящих волос и пыталась представить себе их жизнь. Улыбка на фото плохо вязалась с той печальной историей, о которой рассказал ей Том.
Впрочем, Энни тогда обратила внимание не столько на женщину, сколько на ребенка, испытав при этом чувство, в котором она в первый момент не распознала ревность. Нечто похожее Энни пережила, обнаружив инициалы Тома и Рейчел на бетонном покрытии. Как ни странно, но фотография взрослого Хэла не вызвала у нее подобных эмоций. У темноволосого – в мать – юноши были глаза Тома. Пусть и застывшие во времени, они не давали зародиться недобрым чувствам.
– Ты видишься с ней? – спросила Энни, когда Том закончил рассказ.
– Уже несколько лет не видел. Но по телефону иногда говорим. Преимущественно о Хэле.
– Я видела его фотографию в твоей комнате. Он очень красив.
– Да. Правда. – Она почувствовала, что Том улыбнулся.
На некоторое время воцарилось молчание. Прогоревшая ветка рассыпалась, взметнув в темноту сноп оранжевых искр.
– А ты хотела еще детей? – спросил Том.
– Да, конечно. Но мне не удавалось их выносить, и в конце концов мы оставили эту затею. Но я очень хотела – особенно ради Грейс. Хотела, чтобы у нее был брат или сестра.
Они снова замолкли, и Энни показалось, что она знает, о чем думает Том. Но мысль эта была слишком печальной, и даже здесь, на краю света, ни один из них не осмелился произнести ее вслух.
…За два дня Том и Энни проехали по многим возвышенностям и низинам горного массива Франта, иногда, спешившись, шли пешком. Они видели на пути лося и медведя, а однажды Тому показалось, что за ними с высокого утеса наблюдает волк. Почувствовав, что человек заметил его, он тут же исчез, и Том решил, что действительно – просто показалось. Энни он ничего не сказал: не хотел ее волновать.
Они бродили по укромным долинам, надежно сокрытым от людских глаз и густо поросшим толокнянкой и высокогорными лилиями; они гуляли по лугам, ярко-синим от зарослей люпина.
В первую ночь пошел дождь, и Том поставил на плоской зеленой лужайке палатку, вбив в землю сучья от поваленной осины. Однако они успели промокнуть до нитки и, закутанные в одеяла, сидели, прижавшись друг к другу у входа, дрожа и смеясь. Глотая горячий кофе из почерневших жестяных кружек, они смотрели на лошадей, которые спокойно пощипывали траву, не обращая внимания на сбегавшие по бокам водяные струи. Глядя на освещенное масляной лампой лицо Энни, на ее мокрые волосы и шею, Том понял: отныне для него нет никого прекраснее этой женщины.
Ночью, когда она заснула в его объятиях, Том лежал, прислушиваясь к барабанной дроби дождя на брезенте, и пытался, как советовала Энни, не думать о том, что с ними будет, а жить только настоящим моментом. Но ничего не получалось.
Следующий день выдался солнечным и жарким. В пути они наткнулись на озерцо, образовавшееся у подножия водопада. Энни сказала, что хочет искупаться, Том шутливо заартачился, дескать, он уже не молод. Но она настаивала, и, раздевшись догола, они на глазах у изумленных лошадей нырнули в ледяную воду. Она обожгла их огнем; они тут же выскочили на берег и прижались друг к другу.
Ночью небо замерцало зелеными, синими и алыми огнями. Энни никогда еще не видела полярного сияния, да и Тому до сих пор не доводилось видеть его так близко. Огромная сверкающая арка заполнила полнеба. Они опять сомкнули объятия, и Том ловил в глазах Энни отблески небесного огня.
Эта ночь была последней. И хотя они не смели об этом говорить, об этом исступленно кричали их слившиеся тела. Они наслаждались друг другом, не зная отдыха, не тратя времени на сон, и не могли никак насытиться, словно предчувствуя, что впереди их ждет бесконечная голодная зима. Они остановились, лишь почувствовав ломоту в сведенных от напряжения мышцах и саднящую боль в коже, там где соприкасались их тела. Остановились, когда уже не могли сдержать крик боли. И крик этот поплыл в сияющей тишине ночи к вершинам сосен и поднялся еще выше – к молчаливым горным пикам, торжественно внимавшим их страсти.
Немного погодя, когда Энни уснула, Том услышал похожий на отдаленное эхо вой: дикий, леденящий кровь, он заставил затрепетать все живое. И Том понял, что не ошибся: там, на утесе, он действительно видел волка.
6
Энни очистила луковицы, потом разрезала их пополам и наконец нашинковала, стараясь дышать ртом, чтобы не заплакать. Она постоянно чувствовала на себе взгляд Тома: он словно вливал в нее силу, пробуждая таланты, которых она никогда за собой не знала. То же самое она ощущала, занимаясь с ним любовью. Может быть (она улыбнулась), может быть, и лошади в его присутствии становятся умнее и талантливей.
Том даже не притронулся к бокалу с вином, который она перед ним поставила. Доносившаяся из гостиной музыка, пойманная Энни по приемнику Грейс, сменилась заумной дискуссией о каком-то неизвестном ей композиторе.
– На что ты смотришь? – мягко спросила она.
– На тебя. А что, мешаю?
– Наоборот, мне нравится. Сразу кажется, что я все делаю правильно.
– Ты прекрасно готовишь.
– Совсем не умею.
– А по-моему – прекрасно.
Энни боялась, что по возвращении на ранчо бытовые хлопоты грубо вторгнутся в их идиллию. Но, как ни странно, этого не случилось. Энни не покидало состояние блаженного покоя. Том сразу же пошел к лошадям, а она осталась просматривать накопившиеся без нее сообщения. Самое важное было от Роберта: он называл номер рейса Грейс и время ее прибытия в Грейт-Фоллс. Еще Роберт сообщал, что встреча с Венди Ауэрбах прошла на редкость удачно – Грейс так понравилась ее новая нога, что она собирается принять участие в марафоне.
Даже после разговора с ними обоими по телефону непривычное состояние душевного покоя не исчезло, а еще больше укрепилось. То, что она провела пару дней в горах, в хижине Букеров, не вызвало у Роберта никаких подозрений. Энни и раньше частенько отправлялась куда-нибудь одна. Скорее всего он расценил эту ее вылазку как желание уединиться и обдумать, чем заняться в будущем. Он просто спросил, как она провела время в горах, и Энни ответила: очень хорошо. Так что ей даже не пришлось лгать.
– Что-то ты пристрастилась к бивуакам, к жизни под открытым небом. Вижу, твой новый девиз – назад к природе. Я даже стал беспокоиться.
– И что же именно тебя беспокоит?
– А вдруг ты захочешь совсем туда перебраться – тогда мне придется срочно переквалифицироваться и стать специалистом по тяжбам из-за скота.
Положив трубку, Энни задумалась, почему ни его голос, ни голос Грейс не пробудили в ней ожидаемого чувства вины. Видимо, все ее душевные силы были сосредоточены сейчас на другом: на том, что у них с Томом осталось всего несколько часов, и они пролетят как один миг.
Энни готовила для Тома свое фирменное блюдо – спагетти, которые ей так и не удалось довести до должной кондиции в день памятного ужина. Купленные в Бьютте корневища базилика прекрасно принялись. Когда она срывала зелень, подошел Том, обняв ее за талию, поцеловал в шею. От прикосновения его губ у Энни перехватило дыхание.
– Хорошо пахнет, – сказал Том.
– Что именно? Базилик или я?
– И то, и то.
– А знаешь, в древности траву базилика использовали при бальзамировании.
– Ты говоришь о мумиях?
– Да. Базилик препятствует разрушению тканей.
– А я думал, он помогает обуздать плоть.
– И это тоже – так что, смотри, много его не ешь.
Порезав траву, Энни бросила ее на сковородку, где уже тушились помидоры и лук, и медленно обернулась. Ее лоб оказался точно напротив его губ, и Том нежно поцеловал его. Опустив глаза, Энни засунула большие пальцы рук в карманы его джинсов и вдруг поняла: без этого человека она не сможет жить.
– О, Том, я так люблю тебя!
– И я люблю тебя.
Они выключили свет и зажгли свечи. Спагетти удались на славу. Том спросил, разгадала ли она фокус с веревочкой. Энни ответила, что нет, не разгадала.
– Она у тебя с собой?
– А как же!
Энни вытащила бечевку из кармана. Том попросил ее поднять палец и внимательно следить за его действиями, потому что он покажет фокус только один раз. Она повиновалась и старательно следила за сложными движениями его рук, пока узел не затянулся на их соприкасающихся пальцах. А потом Том легонько потянул за край бечевку, и не успела та развязаться, как Энни уже поняла, в чем тут дело.
– Дай я попробую, – сказала она и в точности воспроизвела все движения Тома – бечевка легко соскользнула с пальцев.
Откинувшись на стуле, Том улыбнулся, и в этой улыбке было столько же печали, сколько и любви.
– Ну вот, теперь ты знаешь.
– Оставить веревочку у себя?
– Она тебе больше не нужна. – И Том сунул ее в карман.
Пришли все, хотя Грейс очень надеялась, что почти никто не придет. Можно было ожидать и еще каких-нибудь непредвиденных зевак – слишком уж разрекламировали это событие. Грейс окинула взглядом толпу у ограды большого манежа: мама, Фрэнк, Дайана, Джо, близнецы в одинаковых шапочках из Голливуда, даже Смоки не поленился прийти. А вдруг у нее не получится? Нет, получится, твердо сказала себе Грейс. Она не допустит провала.
Оседланный Пилигрим стоял посередине манежа. Том поправлял поводья. Конь выглядел великолепно, хотя Грейс никак не могла привыкнуть к виду ковбойского седла. Однако, поездив на Гонзо, она поняла преимущества этого седла перед своим старым английским: в нем она держалась увереннее, и потому именно оно было сегодня на Пилигриме.
Этим утром они с Томом постарались и расчесали последние спутанные пряди в гриве и хвосте коня: теперь они блестели как шелковые. Если бы не шрамы, подумала Грейс, то хоть сейчас на выставку. Пилигрим всегда чувствовал важность момента и умел себя продемонстрировать. Неужели прошел уже почти год с тех пор, как она впервые увидела его на фотографии, присланной из Кентукки.
Том несколько раз спокойно провел коня по кругу. Грейс стояла рядом с матерью и глубоко дышала, стараясь превозмочь волнение.
– А что, если он только Тому разрешает садиться на него? – прошептала она.
Энни обняла ее за плечи.
– Девочка моя, если бы Том сомневался в Пилигриме, он ни за что не позволил бы тебе даже приблизиться к нему.
Да. Это правда. Но от этого она нервничала не меньше.
Том отпустил Пилигрима и теперь шел к ним. Грейс выступила вперед. Новый протез почти не затруднял движений.
– Ну как, ты готова? – спросил Том. Грейс, судорожно сглотнув, только молча кивнула, боясь, что голос подведет ее. Но ей не удалось скрыть свое волнение, и Том, подойдя ближе, шепнул:
– Послушай, Грейс, можно все отложить. По правде говоря, я никак не думал, что соберется столько зевак.
– Все хорошо. Пусть смотрят.
– Ты уверена?
– Да.
Том обнял ее за плечи, и они пошли вдвоем к стоявшему на рыжем песке Пилигриму. Увидев, что к нему направляются, конь навострил уши.
Сердце Энни отчаянно билось; ей даже казалось, что стоящая рядом Дайана слышит его стук. Она и сама не понимала, за кого она волновалась больше – за Грейс или за себя. То, что происходило сейчас на манеже, было очень для нее важно, означало одновременно и начало и конец, – но конец чего и для кого? И чему начало? Нет, она пока смутно себе все это представляла. Все эмоции сплелись в один клубок, закружили ее, и, пока все кружится, она не в состоянии понять, что ее потом ждет, ее и всех их.
– А у вас смелая дочка, – сказала Дайана.
– О да!
Том велел Грейс стать недалеко от Пилигрима, но все же не очень близко: чтобы зря его не беспокоить. Сам же подошел к Пилигриму вплотную и, спокойно взяв в руки уздечку, прислонился щекой к его морде. Некоторое время он поглаживал его, успокаивая. Пилигрим же не спускал глаз с Грейс.
Даже со своего места Энни видела, что что-то не так.
Том мягко пытался заставить коня двинуться вперед, но тот упирался, вскидывал голову и исподлобья поглядывал на Грейс. Том прекратил свои попытки и стал снова водить коня по кругу, держа за узду и заставляя по команде поворачиваться. Ходьба, похоже, успокоила Пилигрима. Но едва Том направил коня к Грейс, как тот снова заупрямился.
Энни не видела лица Грейс – дочь стояла к ней спиной. Но и не видя, знала, как та расстроена.
– Не уверена, что стоит продолжать, – сказала Дайана.
– Все будет в порядке, – быстро отозвалась Энни, пожалуй, чересчур резковато – словно она затыкала Дайане рот.
– Конечно, – не очень уверенно поддержал ее Смоки.
Том вновь отвел Пилигрима от Грейс и еще немного походил с ним. Поняв, что ничего не меняется, Том сел на коня и размашистым шагом прошел несколько кругов по манежу. Грейс, повернувшись, следила за ними.
Теперь ее лицо стало видно Энни, и они с дочерью обменялись не слишком бодрыми улыбками.
Том ни на кого не смотрел и ни с кем не говорил, целиком поглощенный Пилигримом. Он нахмурился. Энни не понимала, почему: встревожен он или просто сосредоточен. Однако она знала, что обычно, работая с лошадьми, Том предпочитает не показывать своего беспокойства.
Наконец он спрыгнул с Пилигрима и повел коня к Грейс. И снова тот заартачился. На этот раз девочка так резко повернулась, что чуть не упала. Она уходила с манежа вся поникшая. Энни видела, как дрожат ее губы – Грейс с трудом сдерживала слезы.
– Смоки, – позвал Том. Перепрыгнув через ограду, Смоки подошел к нему.
– Все будет хорошо, Грейс, – утешил девочку Фрэнк. – Постой с нами немного. Том успокоит его.
Заставив себя улыбнуться, Грейс кивнула, страшась поднять глаза. Энни так хотелось обнять ее и утешить, но она сдерживалась, зная, что тогда Грейс уже точно расплачется, а потом сконфузится и разозлится на себя за проявленную слабость, а заодно – и на Энни. Поэтому, когда дочь приблизилась, Энни лишь тихо шепнула:
– Фрэнк знает, что говорит. Все будет хорошо.
– Он понял, что я боюсь, – задыхаясь, произнесла Грейс.
А Том и Смоки тем временем что-то оживленно обсуждали, но их разговор мог слышать только Пилигрим. Потом Смоки направился к воротцам на другой стороне манежа и, перемахнув одним прыжком через ограду, исчез в конюшне. Том оставил на время Пилигрима одного и пошел к зрителям.
– Не падай духом, Грейс, – сказал он. – Сейчас мы кое-что предпримем, хотя я надеялся, что обойдется без этого. Но, оказывается, Пилигрим еще не все поборол в себе. И поэтому нам со Смоки придется заставить его лечь на землю. Понимаешь?
Грейс кивнула, явно ничего не поняв. Сама Энни тоже не представляла, что задумал Том.
– А что для этого нужно? – спросила Энни. Том взглянул на нее, и перед ее мысленным взором вдруг явственно возникли их сплетенные тела.
– Ничего особенного. Но должен предупредить – зрелище это не из приятных. Конь иногда яростно сопротивляется. Я прибегаю к этому средству лишь в крайних случаях. А этот ваш парень просто прирожденный борец. Так что, если вы не настроены на такое смотреть, лучше переждите в конюшне – мы позовем вас, когда придет время.
Грейс решительно покачала головой.
– Нет. Я никуда не уйду.
Смоки вернулся на манеж, неся с собой то, что просил Том. Им приходилось проделывать такое несколько месяцев назад в клинике Нью Мексико, и поэтому Смоки знал, что к чему. Том тихо, чтобы не слышали зрители, еще раз проинструктировал парня, напомнив последовательность действий, дабы избежать ненужных ошибок и никому не причинить вреда.
Удостоверившись, что Смоки все понял, Том направился с ним к Пилигриму, успевшему забиться в дальний угол манежа. По непрестанному движению его ушей было ясно, что он ожидает какого-то подвоха. Тома он подпустил к себе, позволив потрепать по холке и погладить, не спуская, однако, глаз со Смоки, который стоял на расстоянии нескольких ярдов, держа в руках веревки и еще какие-то непонятные штуковины.
Том снял с коня узду и на ее место надел прежнюю, связанную из веревки уздечку. Затем Смоки поочередно передал Тому концы двух длинных веревок, намотанных на его руку. Одну Том соединил с уздечкой, а другую – с седлом.
Том делал все спокойно, не давая Пилигриму повода для волнения, хотя самому ему было тошно от того, что сейчас произойдет: придется разрушить доверие, завоеванное у коня, хотя позже оно, конечно, восстановится. Может, он что-то не так делает, размышлял Том. Вдруг то, что произошло между ним и Энни, изменило его, и Пилигрим чутко реагирует на эти изменения. Но скорее всего Пилигриму передался страх Грейс. А кто может наверняка сказать – он, лично, не решится, – что на уме у лошадей? Возможно, он сам подсознательно не хочет положительного результата, и конь чувствует его желание – ведь в случае успеха Энни уедет…
Том попросил Смоки передать ему путы, сделанные из старой мешковины и веревок. Поглаживая Пилигрима по левой ноге, Том осторожно приподнял его копыто. Тот отреагировал на это спокойно – только слегка переменил позу. Том постоянно ободрял Пилигрима – и голосом, и поглаживанием. Убедившись, что конь полностью ему доверяет, Том обернул копыто куском мешковины, а веревку, соединенную с мешковиной, прикрепил к седлу. Левая нога Пилигрима теперь находилась в подвешенном состоянии– Пилигрим стоял на трех ногах. Теперь можно было ожидать взрыва.
Он произошел, как только Том отошел и взял в руки коновязь – ту, что шла от уздечки. Пилигрим хотел было тронуться с места, но не мог. Тогда он стал передвигаться, подпрыгивая на передней ноге и отчаянно хромая. Ощущение скованности ужасно испугало его, конь стал подпрыгивать еще отчаяннее и все больше впадать в панику.
