Текст книги "Черная шляпа (СИ)"

Автор книги: Николь Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Песня о птицах

Поступь сделала свой выбор. И у меня было несколько недель на то, чтобы смириться с тем, что она уйдет. Близилась Ночь, Когда Все Двери Открыты. Ночь стирания грани между возможным и невозможным, ночь исполнения желаний и воссоединения разлученных. Ночь, когда Поступь уйдет и заберет с собой воспоминания о себе. Наверное, так будет лучше. Так мы не будем скучать. Так будет лучше и для неё, и для нас.

Вместе с осенью пришел холод и снег, припорошивший ковер из золотых листьев. Дыхание превращалось в пар, на окне иней нарисовал узоры и лужи покрылись корочкой льда. Эта осень была очень красивая, но вместе с тем и пугающая. Чем ближе была зима, тем мрачнее становился Вечность.

Поступь подтвердила мои догадки. Сказала, что эта зима будет особенно холодной и многое унесет с собой. А когда ей что-то кажется, что в большинстстве случаев это правда. Да и я чувствовала ледянящее дыхание. И Кошка была тут непричем, в этом она ошиблась.

Чтобы отогнать тревогу, мы включали допоздна музыку, упрашивали Халатов включить телек, дрались едой, убегали на улицу без верхней одежды и носились друг за другом как угорелые, пока Халаты не сгоняли обратно. А по ночам я перестала спать и лежала без дела в постели, ожидая наступления Ночи, Когда Все Двери Открыты.

И вот она настала. Тихо, незаметно. Пришла вместе с зажжеными фонарями, рисунками на стенах, гирляндами и фантиками от конфет. В городе люди обычно наряжались во всякую нечисть и выпрашивали у соседей сладости, а мы просто маялись дурью днём и совершали невозможное ночью.

Вечером нам включили телек. Мы смотрели на трансляцию концерта и завистливо вздыхали.

– Ничего, у нас лучше будет, – заявила Зои, – Подумаешь, под музыку дрыгаются… Мы это сами может. Ага?

– Ага, – согласилась я.

– Ага, – согласился парень с зелеными волосами, отказывающийся называть своё имя.

– Ага, – согласился Ромео.

– Так давайте, – сказала Габриэль.

Она вскочила на стол и принялась вилять задницей. Я прибавила звук на телеке. Зои стала подпевать.

– Бедная Элли, – сказала Зои, – Сидит у себя на окне, скучает.

– Халаты идут, – сказал Ромео.

Габриэль спрыгнула со стола и разочарованно села на ковер. Халаты выключили телевизор и разогнали нас по комнатам.

День здесь – вершина айсберга. Ночь всё решает.

Ночью дети высыпали на крыльцо, разбрелись по саду, ждали ответа на письма, которые они бросали под самое старое дерево. А на самом старом дереве распустились цветы, белые и красивые, как первый снег. Несуществующий обрел свою Февраль и плоть, и они танцевали вокруг толстого ствола.

Откуда-то донеслись звуки барахлящего радио. Я расхохоталась.

– Что, совсем нечего делать? – сочувственно спросил Несуществующий.

– Ага, – сказала я, – Ты похож на Орфея.

– Нет! – попытался закричать Несуществующий, но вышел только шепот.

Я пошла дальше слоняться по саду без дела. Над зеленоволосым склонялись ветви ели. Кит строчил стихи на стене, которые я прочитать не могла, хотя написаны они были на нашем языке и довольно разборчиво. Вечность рисовал дриаду, в чьих волосах рос дикий плющ. Из кустов доносился смех, игра на гитаре и песня бархатистым голосом. Мне стало грустно и одиноко.

Ходит легенда, что этой ночью Королева лично гадает самому потерянному из нас. Хотелось бы, чтобы это была я. Но я не потерянная. Кошка потерянная, её сиамский близнец пожирает её. Это даже не тьма, а нечто похуже. Хотя, что может быть хуже тьмы?

На белый снег опускаются капли крови. Не красной – черной. Два черных пятна, такие неуместные посреди всей этой красоты и праздника жизни.

Мальчишка сидит прямо на земле и играет на флейте. В саду снег, холод и голые ветви, а вокруг мальчишки летают мотыльки, распускаются разноцветные цветы и скачут маленькие пламенные зверьки. Мелодия несется извивающейся линией – она за секунду готова обогнуть земной шар, но остается подле него. Вот дракон из ярко-красного пламени исвобождается из оков и несется прямо на меня, грозясь проглотить, но хватает лишь воздух своими призрачными челюстями. А если бы он дыхнул на меня, то я бы сгорела? Сомневаюсь, что огонь сейчас может меня тронуть. Черная кровь не горит.

Флейта сделана из веток самого старого дерева. Если на ней сыграет кто-нибудь другой, то услышит только сдавленный свист. А этот играет – это его флейта.

Мимо идут Халаты. они не видят мотыльков, цветов и зверей, не слышат мелодию. Говорят о каком-то чердаке. Говорят, что пора бы его закрыть. Чердак… Оттуда открывался красивый вид.

Меня осеняет. Я бегу на чердак, стараясь быть незаметной. Сливаюсь с окружающей тьмой. Взламываю замок.

Там больше нет старых игрушек, пожелтевших тетрадей с выгоревшими надписями и рисунками, насекомых и пауков. Только гнезда с птенцами, горы пепла и искореженное пианино. Я подхожу к окну с выбитыми стеклами и смотрю вниз.

Отсюда всегда хорошо смотреть. Открывается вид на внутренний двор, широкую дорогу с уличными фонарями, ютящиеся домишки, похожие на спичечные коробки, одиноко стоящие деревья, почти сбросившие листья и поле далеко впереди. Пустынное, заснеженное поле без краев, юга и севера. Вот высится обособленный дом, белокаменный, красивый, с широким садом, собаками и высоким забором. Это дом Тома, который всегда опаздывает и ездит в школу на машине с личным шофером. Или это шофер его родителей… А вот дом с запущенным садиком, перезрелыми яблоками и кормушками для птиц. Это дом Дейла. Сейчас он наверняка сидит в комнате и читает Юкио Мисиму. А вот покоробившийся старый дом около озера. Это дом Германа. Сейчас он либо играет на гитаре, либо слоняется со своей компанией по улице. Наверное, из окна в его комнате открывается вид на озеро и спускающиеся к нему ступеньки. А вот маленький, но аккуратный домик, живая изгородь и множество клумб, но нет деревьев. Это дом Риши. Сейчас она спит дома. Она жаворонок и решила начать высыпаться и правильно питаться. наверное, скоро смоет розовую краску и наденет платье, пылящееся у неё на антрессолях. А вот дом, вокруг которого припаркованно множество машин. В саду блюют люди, в окнах свет. Это дом Миры. В учебное время закатывает вечеринки, на каникулах никого не впускает. Интересно, а где дом парня с автозаправки?

Город небольшой, полон огней, широких улиц и круглосуточных магазинов, стремных клубов, блюющих подростков, пустырей и заброшенных построений. Город, в котором летом жарко, а зимой идет мокрый снег вперемешку с дождем. Нет ни моря, ни озера, только грязный пруд, автоматические поливалки, лужи и шланги. Я в деревне купалась в бочке. Залазала в неё и стояла так, пока не надоест. А пото выросла и не помещалась.

Город у моря был совсем другой. Там был прохладный воздух, запах соли и выпечки, отплывающие корабли, песочный пляж, фотографы и бутики. У витрины стояли куклы, причудливые статуэтки, подвески, ловцы снов. На асфальте было нарисовано солнце. Но это всё равно было не то.

Мне нужно было дальше. Поймать попутчика и ехать куда глаза глядят. не спрашивать, куда: так вся магия пропадет. Просто ехать, вымывая кровь попутным ветром, выбивая тоску громкими песнями. Собрать полевые цветы и сплести из них венок, а старую одежду сжечь. Остановиться в большом городе и всю ночь ходить по его улицам – лучший способ познакомиться с городом. Остановиться в хостеле и написать на стене:

здесь была Клэр

Я подошла к пианино, освещаемому лунным светом. Любой, сыгравши на ней, почувствует себя музыкантом. Но так, как у Вечности, мало у кого получится.

Играю "реквием по мечте". Вкладываю всю ярость и всё отчаяние. В конце в сердцах бью по клавишам кулаком.

– Не мучай ты так пианино, оно ни в чем не виновато.

Вечность. В изъеденном молью свитере и лохматыми грязными волосами, в которых застряло перо. Золотые глаза светятся в темноте.

– Ну, чего? – кивнул он, – Надумала?

– Я хочу уехать отсюда, – сказала я.

– Куда?

– Куда угодно. Поймать первого попавшегося попутчика…

– …И уехать в багажнике в лес, – закончил за меня Вечность, – Хорош способ, нечего сказать. Только уж слишком радикальный.

Он ложится на пепел. Я следую его примеру. Мягко. и тепло. Будто совсем недавно был пожар.

– Спина всё ещё болит, – сказал он, – Особенно по ночам. Как будто я только что упал. Халаты сказали, что всё зажило. Ничего у меня не зажило…

– Была бы тут Поступь… Стоп. Кто такая Поступь?

– Кто такая…

Забыла.

Мы летели в холодном небе, без устали размахивая крыльями. Мои перья были сизые, его – белые. Потоки воздуха подхватывали нас и уносили вдаль, к перистым облакам, бледному серпу месяца и садящемуся солнцу.

– Быстрее, – сказал Вечность.

– А я итак машу изо всех сил, – чирикнула я.

– Надо махать ещё быстрее, чтобы не отставать, – сказал Вечность, – А чтобы обогнать – в два раза быстрее, чем можешь.

– Но это бессмыслица, – сказала я.

– Мы две говорящие птицы, – сказал Вечность, – Какой тут должен быть смысл?

Внизу проносились поля, похожие на плиточный пол. Одинокие фермы и хутора, уменьшенные деревья и крохотные холмишки – всё это было словно игрушечным.

– И если протянуть руку, то можно их разбросать, – вслух сказала я.

– У нас нет рук, глупенькая, – рассмеялся Вечность, – Ускоряемся! Впереди океан.

Проносимся над пестрыми крышами домов, сидящими на проводах грачами, трубами и антеннами, деревьями, кустами, лужицами, столиками. Проносимся над линией берега, ракушками, круглыми камешками и песком. Вдали уплывает одинокий корабль.

Вокруг только сверкающая водная рябь, синева с лоскутами облаков и оранжевая линия горизонта. Пахнет солью, севером, рыбой и водорослями. От воды веет прохладой. Вижу серебристую стаю рыбешек, ярких медуз и коралловые рифы. Сама не заметила, как близко склонилась к воде.

– Осторожно, – сказал Вечность, – Смотри, чтобы вода на тебя не попала.

Впереди плыл корабль, качаясь на воде. Белогривые волны ударялись о его борта. Я села на мачту и в голове сами собой возникли строки.

О, если бы я была дроздом, который может свистеть и петь,

Я бы следила за судном в парусах моей истинной любви,

И на верху оснастки я бы свила гнездо,

Где бы трепетала крыльями над грудью моей белой лилии.

– И кому это ты поёшь? – усмехнулся Вечность, – Нас не слышит никто. Давай, полетели отсюда.

– И куда? – спросила я, слетая с мачты, – Думаешь, мы перелетим океан?

– Если будешь отвлекаться и задавать глупые вопросы – не перелетим, – хмыкнул Вечность.

Казалось, нет конца и краю этому океану. Но такая бесконечность меня устраивала. Соленая вода, сверкающие брызги и шепот волн – что может быть лучше? Абсолютно ничего.

– Что чувствовали древние мореплаватели? – спросила я сама себя, – Наверное, их и не интересовал исход плавания. Волны и чайки пели им колыбельные, океан качал корабль, как люльку, а звёзды и Луна служили светильниками.

– Много болтаешь, – сказал Вечность.

– Знаешь, откуда произошло название Гренландии? Первопроходцы среди снегов увидели зелёную траву.

– А мы ничего не увидим, если продолжишь в таком же духе, – ощетинился Вечность, – У меня итак силы на исходе.

– Молчу-молчу.

Крылья начинают болеть, солнце садится и становится темно. В небе проносится шумный самолет, оставляя длинный белый хвост, быстро превратившиеся в очередное большое олблако. Показываются первые звёзды, отражающиеся в воде. Я чувствую усталость, но пейзаж не надоедает. Это скорее прятное усталось и приятное оцепенение. Словно утренняя нега.

Впереди косяк перелетных птиц. Закрытое коллективное сознание, строгая иерархия. Им нет до нас дела, но я знаю, что они чувствую тоже самое, что и я.

– Не долетим, – расстроенно сказал Вечность.

– Не долетим, – повторил он, лёжа на чердаке, – Но лучше, чем ничего. В прошлый раз я до берега не долетел.

– У меня руки устали, – сказала я, – И одежда провоняла рыбой.

– Но тебе понравилось, – скорее утвердил, чем вопросил Вечность.

– Ага, – сказала я.

– Кит научил…

Вечность сделался грустным.

– Помиритесь ещё, – сказала я, – Кит вовсе не злой. Просто колючий.

– Да не в этом дело, – отмахнулся Вечность, – Он не отказывается от своих слов. Дело не в отношении, а в принципах.

– Дурные принципы у него тогда, – буркнула я, – Подумаешь, чердак подпалил. Поступь на него даже не злилась. Как и я. Он-то чего возмущается? Хорош друг, нечего сказать.

– Чердак был поводом, – терпеливо, как маленькому ребенку, объяснил Вечность, – Просто дружить нам не судьба. Так уж получилось.

– Жалко, – сказала я.

Вечность помрачнел. Пепел остыл, а за окном поднималось солнце.

Песня о смехе сквозь слёзы

То, что нас ждёт болезнь, я догадалась ближе к зиме. Это было заметно и по сморканиям, и по лихорадочному блеску в глазах Блейна, и по шарфику Элис, и по запаху антисептиков, и по горячему чайному пару, сопровождающему нас везде. Грядущая зима рисовала узоры на стеклах, посыпала траву белым снегом, дула холодным ветром, срывая с деревьев последние листья, заставляя их застывать и трескаться, сковывала лужи тонкой корочкой льда. Выла у трубах тоже она, и она же сближала людей под клетчатыми пледами, у костров настоящих и воображаемых, у чашки чая. люди грелись сказками, анекдотами, песнями и страшилками, вместе ели и вместе засыпали. Одному тут было холодно, тоскливо и боязно. Когда я зашла в палату Сандры, то поразилась тому, как там холодно. Дыхание превращалось в едва заметный пар, кончики пальцем и носа делались ледяными. И дело было даже не в отоплении. В палате с Блейном, Ромео и очкариком было тепло и уютно, а у нас жарко, так что приходилось ходить в шортах и майках.

Приближался ноябрь, и мы ссорились друг с другом, потому что были не в ладах с собой. Зои каждую ночь металась в постели, и к утру она вся была пропитана её холодным потом. Днём вела себя как ни в чем не бывало, но на дне её зеленых глаз я видела тень страха. Такие, как она, его постоянно испытывают, постоянно бояться потерять контроль над собой. Но больше, чем потерять контроль, она боялась Клетки, потому что видела, что она делает с людьми.

Я решила не спать. По ночам я леждала в постели, смотрела на потолок и пыталась прогнать все мысли, роящиеся у меня в голове. Голос шептал снять шляпу и закрыть глаза, и мне хотелось воткнуть иглы в уши, чтобы он заткнулся. Вечность разводил руками – Кошке он помог, а себе могу помочь только я. Мне казалось, что если я убегу, то всё закончится, но Ласка меня выпускать не хотела. Говорила, что моё состояние нестабильно. Говорила, что мне нужна помощь.

Кошке хорошо – ей больно. Она плачет по ночам и зовёт своего мальчишку. Клариссе хорошо – ей стабильно хреново. Отказывается рассказывать, что с ней и молча рассыпается на части. Её зеркальное отражение раскололось, хотя трещин нет – я долго проверяла. Зои хорошо – помучается, побрызжет пеной и успокоится. И её метаморфозы приносят пользу – она чует беду. Беревестник, как же.

Хотите меняться? Давайте меняться. Обратно запроситесь, поймете, почему я противная и злая.

А потом у Буревестник случился приступ. Остальные не поняли её слов, а я разглядела скрытое предупреждение. Они уйдут – Вечность, Несуществующий и зеленоволосый, которого я мысленно окрестила Безымянным. А мы останемся здесь догнивать – пегий дракон, космический зверь и капитан потонувшего корабля.

Кит мог бы уйти. Но остался.

– Я не пойду, – сказал Кит, – Я не беглец.

– Киты любят странствовать, – задумчиво сказала я.

– Я слишком большой и толстый, – сказал Кит, – Я люблю плавать у поверхности и лениво есть планктон. Мелкие рыбёшки пускай спешат неизвестно куда, а я останусь дрейфовать.

– Жалко его, – сказала я, – Все, кого он любил, ушли, предпочитая отвергнуть Грань. Только он прошел. но стоило ли это того? Я всё время вспоминаю его фразу о том, что он бы это всё отдал, лишь бы Травница вернулась.

– Если он останется на этот раз, то умрёт, – прошептал Кит, – Я чувствую запах смерти от него. Такой удушливо сладкий. Он умрёт подобно Травнице, будет умирать медленно и мучительно. Поэтому я его не держу.

– А почему сам не уйдёшь? – спросила я.

– Разве я могу бросить тебя? – улыбнулся Кит.

– Прости его, – взмолилась я, – Мне больно видеть то, как вы цапаетесь. он ведь так одинок. Вы видите в нём либо усталого мудреца, либо ехидного подростка, рисующего срамные места, а я в нём вижу пугливого ребенка.

– По сути, мы все ещё дети, – вздохнул Кит, – Сколько бы жизней не прожили и сколько секретов не узнали.

Я опустила взгляд на пол. Грязный. Откуда в больнице грязь?

– Я простил его, – вдруг сказал Кит, – Только поздно уже мириться. Да и не умею я.

Болезнь наполнила больницу кашлем, соплями и горячечным потом. То тут, то там раздавалось монотонное жужжание ингалятора, пахло медикаментами и целебным чаем, все ходили в свитерах, шарфах, шерстяных носках и порой в перчатках. Мы окуривали комнату благовониями. На самом деле это были простые лечебные благовония по рецепту моей бабушки, но Сандра думала, что они магические, и это было забавно.

Увели Жюли, пока та нас не заразила, но поздно. Зои и Кларисса хором бились в лихорадке, носили по несколько слоев, жаловались на боль в горле и ломоту в костях.

– Нефиг было на улице хороводы гонять, – хмыкала я.

– Кто бы говорил, – ворчала Сара.

– Ой, уйди от меня, – шутливо я отмахивалась от напирающекй на меня Зои, – Заразишь ещё. Будем дружно сморкающейся парочкой.

– Троицей, – поправила Кларисса, – Мы будем дружно сморкающейся троицей.

Как бы то ни было, Халатов обмануть не удалось. Кларисса брыкалась, кусалась, царапалась, визжала, кидалась во всех предметами, так что с ней беднягам пришлось повозиться. С Сарой проблем не было, она гордо восседала на коляске, как на троне, пока её увозили. Зои ушла позже всех, пережив несколько ужасающих приступов, и все были днём. Дурной знак, они обычно у неё ночью.

Габриэль выбыла до того, как всё началось, и провожала её только я. Обнимались, целовались, я обещала выйти как можно быстрее, она обещала меня дождаться. Будет ли так – посмотрим. А пока мы проливали горячие слёзы и Халаты в итоге расцепили нас и отправили меня на осмотр.

Остались мы с Сандрой. Девочка безобидная, только грустная очень и потерянная. Мы играли в шашки, читали друг другу вслух и ссорились из-за открытого окна.

Перед отплытием я хотела подарить Вечности прощальный подарок. Готовила его долго, каждую ночь обмывала его в лунном свете и северными ветрами, держала в воде и в в огне, и на третий день он был готов, а я была обессилена. Решила взять с собой Сандру, почему – не знаю.

Опять слышала голос стен и вздохи тех, кого здесь больше нет. Хотелось зажать нос, чтобы не чувствовать приторно-сладкий аромат, вставить в уши беруши, чтобы голоса заткнулись. Но ни то, ни другое бы не помогло.

Тенями тихими мы пробрались в его палату, я вручила ему подарок и отправила Кошку обратно. Та тропинка, по которой мы шли, была незаметна Халатм, так что я могла не беспокиться, что её заметят.

– Кит простил тебя, – сказала я Вечности, – Не знаю, имею ли я право говорить тебе. Просто, чтобы ты знал.

– Хорошо, – кивнул Вечность, – Я должен кое-что сказать тебе. Девочки уже знают. Осталась ты.

Он притянул меня к себе. Мы оказались на его кровати.

– Что?

Реки, реки черной крови. Жилы дома заполнила черная кровь и пропитала сердца присутствующих. Заглушила песни, треск костра и стерла буквы. Буревестник теперь не гордая морская птица и не огнегривый дракон. Её глаза светились красным пламенем и зелёным ядом, а когти были направлены на присутствующих. Её пламя теперь черное. И черное пламя сожгло её воспоминания, оставив лишь ненависть и страх. Эта картина мне кажется знакомой.

– Буревестник! – в отчаянии кричу я, – Зои! Зои!

Она не слышит меня из-за черной крови и пелены времени. Закована в клетке, бьется о стены и дверь, и повсюду разбрызгана черная кровь, только Халаты её не видят. Ходят в ней, пачкаются в ней, но ничего не замечает, и это очень-очень мерзко.

– Это ещё не всё, – сказал Вечность, – Прибереги силы для остальных. Потом дам нарыдаться, а сейчас смотри.

Отступницу не выпускает из пасти зверь, перемалывающий её кости. Он гоняет её по лабиринтам и катакомбам, но, в отличии от Крита, у неё нет клубка. Тысячи лет проносятся за одну ночь и просыпается она старая, но в молодом теле, и не может вспомнить своё имя и лица друзей.

– В отличии от некоторых, её некому вытащить, – сказал Вечность, – Её заколят антипсихотиками и те высосут из неё все сны. Она перестанет их видеть, когда начнет принимать, но тьма вернется с утроенной силой, если она пропустит приём. а пропускать она будет довольно часто.

– А остальные? – спросила я.

– Тающая переболеет, у Жюли сядет голос из-за осложнений, но с ними всё будет в порядке. А вот с этими двумя нет.

– И их нельзя спасти? Нельзя увезти на корабле? Королева же давала выбор Травнице, а им нельзя помочь?

– Что у них теперь общего?

Вечность указал на корчащихся девочек.

– Черная кровь, – сказала я, – Она заразна?

– Твоя заразна, – сказал Вечность, – Твоя расползается, очерняя самых беспомощных. А Буревестник и Отступница очень беспомощные и чем-то похожи на тебя.

Его губы приблизились к моему уху. Кожу обожгло раскалённым дыханием.

– Тьма не имеет ничего общего с безумием. Безумие – лишь следствие.

Он гнусно расхохотался. Меня всю передёрнуло.

– У нас странный город. Здесь и с ума сходят по-другому. Одни называют его омутом, другие находят уютным.

Я испуганно отшатнулась.

– Знаешь, я был в других городах. И был в другой психушке. Ничего общего – ни Грани, ни Знающих. Была одна малютка, она меня поняла. Так и не заговорила, но ничего…

– Вечность, ты страшный.

– А ты нет? Посмотри на себя. Черные волосы, черная одежда, черная шляпа, черная обувь, чёрные глаза. Даже кожа летом стремится к черноте. А по ночам на тебя жутко смотреть. Тьма сочится из тебя и не даёт девочкам дышать.

– Тогда что ты предлагаешь?! – вскричала я.

– Уезжай, – сказал Вечность, – Не оставляй адреса, не давай контактов. Беги, сжигая мосты.

– И это поможет? – недоверчио спросила я.

– Им – да, – кивнул Вечность, – А тебе – кто знает?

– Не зря меня тянуло отсюда, – вздохнула я, – Может, хоть полетаем напоследок?

– Я обессилен, – сказал Вечность, – И опустошён. Я едва могу ходить к друзьям. Увы, обойдёмся простыми объятиями.

Обнимаемся. Я чувствую через свитер крупной вязки тепло его изможденного тела. Чувствую касание мягких волос, пахнущих мёдом, горячее дыхание. Чувствую его дрожь, смятение и сомнение. Выпирающий позвоночник и лопатки. Его руки на моей спине, глядящие мои волосы.

– Буду скучать, – шепчет он.

– Я тоже, – отвечаю я.

– Не будешь, – грустно-весело говорит он, – У всех оставшихся память обо мне сотрётся.

– И они многое потеряют, – сказала я.

– Прям уж, – хмыкнул Вечность, – У них Кит есть. Не пропадут.

– Киту не придет в голову превратить меня в птицу и попытаться перелететь море, – смеюсь я.

– Он может, – серьёзно сказал Вечность, – Если постарается, то перелетит океан и доберется до Гренландии.

– Или до Скандинавии, – вздыхаю я, – Будем летать над фьордами, полями и овцами. И даже не будем помнить о тебе.

На пол капают слёзы. Вечность пугается.

– Ну, будет тебе… Ты забудешь обо мне. Никому не будет больно, потому что..

Слеза скатывается и по его щеке.

– У меня и слёзы заразны, – сквозь плач улыбаюсь я.

– Ты бы видела сейчас себя, – внезапно разразился смехом и рыданиями он, – Вся рожа в соплях, косметике и слезах, да ещё и распухла. И красная. Всю драму убила, блин.

– Ты не лучше, – усмехнулась я.

И мы ржали и рыдали, рыдали и ржали, пока не выбились из сил.

– Сохрани этот подарок, – сказала я, – Где бы ты не был, время от времени разворачивай его и вспоминай о нас.

– Хорошо, – кивнул Вечность и снова закашлялся, – Всё, иди давай, сейчас Халаты придут, – прохрипел он.

На этот раз сильнее и страшнее, с хрипами в груди и кровавой мокротой. Послышались шаги. Я поспешила скрыться.