Текст книги "Черная шляпа (СИ)"

Автор книги: Николь Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Черная шляпа

Песня об осени

Сегодня ночью мне снилось то, о чём лучше не вспоминать. Я уже и забыла, когда в последний раз спала. Кроме того, в последнее время мне кажется, что кошмары потихоньку выбираются из снов, причудливо сплавляясь с реальностью, опутывая её, как паутина. Но сегодня мне почему-то стало спокойно.

В лужах отражается небесный шатер и шмущиеся друг к другу кривые стены, лабиринты переулков и немногие огни окон. Это был разгар осени, и потрескавшийся асфальт был усеян кроваво-красными листьями клёна. Переулок дышал сыростью, влагой и старьём. Ко мне жмётся кошка. Этакое воплощение изящества, от мягких подушечек лап до изогнутой спины, от пушистого хвоста до острых ушек. Глядит двумя омутами пронзительно-синих глаз. Под цвет осеннему небу. Я рассеянно глажу её ногой и улыбаюсь.

Накормила её колбаской. Она послушно съела, кивнула и убежала в лабиринт подвалов. А я вышла навстречу залитому солнцем городу. Навстречу мне – люди в пальто и шарфиках, девушка с пестрым ушастым зонтиком, дети рисовали что-то цветными мелками на сухом участке асфальта. Я направилась в облюбованную мной закусочную, села на стул, усеянный листьями, не став их смахивать. На столе тоже были листья. Мягко падала тень от листов. Лучи света делали наряды деревьев золотыми, сияющими. Я с наслаждением вдохнула запах сухой мяты, острой приправы и сиропа.

– Это что? Клэр?

– Она самая. Жутко выглядит.

– Эй, Ларра, ты же соседка её? Она всегда такой была?

– Насколько я помню, она всё время слоняется по заброшенным домам и разговаривает с кошками.

– Я училась с ней в начальной школе. Она постоянно несла бред про какие-то свои сны, тоннели всякие и подвалы.

– Жуть! У меня домовладелица такая. Хорошо, что всеми делами заправляет её муж и нам не приходится с ней разговаривать.

– А я слышала, что она до десяти лет писалась в кровать!

– Кто знает, может, и сейчас писается. А что, с неё станется! Ха-ха-ха!

Я не обращаю внимания на эти назойливые голоса. Клеймо странной девочки сопровождает меня ещё с начальной школы, и нового они уж точно не скажут – я прекрасно знаю, что я стремная, мрачная и вообще психованная. Ко мне подскочила официантка с огненно-рыжими спутанными волосами.

– Чего заказываете? – спросила она медовым голоском.

– Молоко с мёдом, – сказала я.

Она в удивлении скинула нарисованные брови.

– Не чай с молоком?

– Нет. Почему-то сегодня хочется молоко с мёдом.

Она понимающе улыбнулась.

– Да, всё-таки в жизни необходимо какое-то разнообразие.

Она ускакала, громко цокая каблучками.

– Это единственное в её жизни разнообразие, – сказала Нэнси.

Компания заржала. Компания – орава несносных девченок во главе с Нэнси. Часть из них учатся в нашем классе, а часть – в параллельном.

Я пожала плечами и развернула рулон ежедневной газеты. Читала рассеянно, вглядываясь в очертания букв, но не понимая значения слов, в которые они складывали. Потом решила отложить её. Голова нестерпимо болела. Что-то не давало мне покоя.

В мою голову полетела записка. Я подумала, что кто-то опять подшутил, но всё же развернула её:

Дождись сумерек и повернись к западу. Я наблюдаю за тобой.

До сумерек ждать долго. Сейчас почти вечер. Горожане лениво слонялись по магазинам, строчили за столами в своих комнатах, читали книги в маленькой городской библиотеке, обнимались на полуразрушенном вокзале, усеянном пёстрыми листьями, со стеклянной крышей, тоже усеянной листьями и ветками и загаженной птицами. Сидят группками у домов, целуются на скамейках, играют в баскетбол, посылают за водой и чипсами мелких и разбивают окна мячами. У нас в деревне только работали, отдыхали от работы и спали. И всегда было тихо. Особенно ночью. Поэтому я шумела. Включала музыкальный центр, подпевала, плясала, топала, пугала соседей, гоняла птиц, выла волком на луну. Всё что угодно, лишь бы заглушить тишину. И никогда в неё не вслушиваться.

Мне лень вставать и хочется ещё долго сидеть в плетеном кресле, потягиваясь и зевая. Надоедливая компания ушла. Я положила голову на стол и решила вздремнуть. Я спала как минимум восемь часов, но было такое чувство, что я восемь часов бежала без передышки. И так продолжалось неделю. Неделя погонь во сне. Понятно, что моя производительность упала и об уроках речи идти не может.

– Ужасно выглядишь, подруга, – раздался голос откуда-то сверху.

– Спасибо, Мира.

Мира – чуть старше меня, кудлатые волосы, грушеобразное тельце и родинка на пол щеки. Любит задавать риторические вопросы. Риторические, потому что ответом всё равно будет "да", другого она не примет.

– Опять кошмары снились? – с участием спросила Мира.

– Не хочу об этом говорить.

Она недовольно цокает язычком. В руках пакет с соком и полосатой трубочкой.

– Чего скучаешь? Сегодня Риша поёт. Пойдём? – спрашивает она.

– Нет, я лучше посижу, – отвечаю я.

Она удивленно приподнимает правую бровь. Раньше ей не отказывали. Я отворачиваюсь, давая понять, что разговор окончен.

– Ну как хочешь, – мирно соглашается она и уходит.

Я ложусь головой на стол и засыпаю. Мне снятся золотые горы осенних листьев, сдуваемые ветром. Ураган из сухих листьев, когда-то составляющих горы до небес, проносится мимо меня и рассыпается в пахучую пыль.

– Опять бессонница? – будит меня девичий голос.

Риша склоняется надо мной, гремя жемчужными бусами. Она пахнет ананасами и пеплом. В руках бумажка в крупную клетку. Я пытаюсь прочитать отрывки строк. Кажется, что-то про корабли.

– Что это такое? – спросила я.

Она достает зажигалку и подносит к листу. Тот вспыхивает огненным цветком и рассыпается в черный пепел в её побелевших пальцах. Она бросает остатки на землю и топчет.

– Это стихи, – поясняет она, – Огненные стихи.

– Поэтому ты их сжигаешь?

– Просто если их дать кому-нибудь прочитать, то они потеряют силу, – говорит она, – Единственный благодарный слушатель их – это огонь. Огонь поймёт их страсть и глубину.

– Есть что-нибудь почитать?

– "Дверь в стене" Уэллса Герберта.

– Подойдёт.

Она вручила мне книгу в потрепанной обложке. У Риши дутая жилетка, мягкие вельветовые штаны, косички с тесемками. Её называют кайфоломом. Пугливая, раздражительная, вытирает после гостей ручки двери и никогда не здоровается за руку.

– Нужна помощь? – поинтересовалась она.

– Забирать сны умеешь?

– Нет…

– Тогда не надо.

Я открываю книгу, внюхиваясь в аромат новых страниц. Она кивает и уходит. Каблучками не цокает, потому что не носит их. Сейчас на неё громоздкие резиновые сапоги с уточками.

Я читаю, дерево с любопытством склоняет надо мной ветви. Буквы сливаются друг с другом, я отчаянно пытаюсь вникнуть в смысл слов, но понимаю только половину. Но её вполне достаточно.

– Хорошая книга, – говорю я ему где-то на середине, – Мне это всё так знакомо. Только я бы дверь не пропустила. А ты бы пропустил?

Дерево согласно шелестит своими листьями. Парочка остается на моих плечах. Я с удивлением обнаруживаю, что уже начинают сгущаться сумерки. Всё тело затекло, особенно филейная часть. Начинало клонить в сон.

– Я тебя с утра тут вижу. Ты всё время здесь сидишь или с перерывами?

Это владелец магазина. Ненамного старше меня. Жакет, хвостик, усталый вид и папка наперевес.

– Всё время. И я не с утра сижу, – отвечаю я.

– Для меня это утро, – хмыкает парень.

– Для тебя и 12 ночи утро. Для тебя вообще любой час – утро.

– Верно. Ты очень проницательная.

Он внимательно посмотрел мне в глаза. В его глазах отражалось северное сияние. Откуда оно может быть здесь?

– Ты не с Северного Полюса пришел к нам? – спрашиваю я.

– Ага. Пингвином приплыл.

– Пингвин бы не переплыл.

– А я кита оседлал.

Он выпрямился.

– В магазин много дисков новых поступило. Зайдёшь? Ты любишь такое, – неуверенно начал он.

– Не хочу.

– Отказываешься? – вкрадчиво переспросил он, – Может, это не ты, а злой двойник, похитивший Клэр и сунувший её в подвал?

– Ты меня раскусил.

– Вот как? Тогда я пошёл спасать её.

Он махнул мне рукой на прощание и ушел. Его ботинки оставляли грязный след. Пока мы разговаривали, сумерки сгустились ещё больше, окутав город, словно большая черная кошка. Остались только поздние посетители, как правило тихие, обособленно сидящие. Внутри гремели тарелки и сновали подростки со швабрами. Кафе спешило закрываться.

Я повернулась на запад. И не увидела ничего, только темный силуэт заброшенного дома, зловеще вырисовывающегося на фоне пустыря.

Он не страшный, догадалась я. Просто очень-очень старый. И хранит много-много воспоминаний. Они накладываются друг на друга, переплетаются, как узор. Я встаю и иду к нему, словно манимая мелодией флейты, словно он – Крысолов, а я жалкий грызун.

Пустырь скалится осколками и гвоздями, усмехается ямами и арматурой, вдали к небу тянется струйка дыма и пахнет чем-то горелым. Трава мокрая, и лучше выбирать, куда вступать – могут поджидать сюрпризы вроде гвоздей, стекла или ям. Я подхожу к заброшенному дому, и он сквозит многолетним холодом. Внутри рыжий кирпич, балки, окурки, зелень бутылок и холмы мусора. Каждый, кто тут побывал, хочет оставить свой след. Чем больше и заметней, тем лучше. Следы перебивали друг друга, кричали, подразумевая пустоту или что-то большее. И попробуй выуди что-то стоящее из всей этой кутерьмы. Я не любила такие места – в них проще всего наткнуться на кошмары.

Она как комар или что-то вроде этого. Вгрызается в меня, а чтобы я не вырывался, впрыскивает наркотик. Но ей и впрыскивать ничего не надо – я бы и так отдал ей всю свою кровь. Но не чужую. Отравится ещё.

На закате море обычно превращается в малиновый сок. Было бы здорово нырнуть в него и пить, пить, пить, пока живот не лопнет, как у быка из сказки. Жаль только, что у нас нет моря. А с лужами это не прокатит. Разве можно сравнивать лужи с морем?

Стихи? О, деточка, я знаю все стихи, которые есть, и кое-какие стихи из тех, которые могли бы быть!

Понимаешь ли, когда ты с человеком видишь один и тот же сон, то это означает, что вы с ним необычайно близки. А если вы всегда видите одни и те же сны?

Они не умолкали. Голоса девушек и юношей. Как правило, молодые. Звонкие, восторженные, громкие. Болтуны.

Я поднимаюсь на второй этаж. Лестница грозилась рухнуть. Грозилась, грозилась, но не рухнула. И не рухнет. Так всегда в подобных местах. Что-то невидимое держит детальки, готовые рассыпаться в пыль.

Второй этаж пустыннее первого. С дырявой крышей, через которую видно полсатое небо и гнездящихся птиц. Птицы это место любят, а вот крысы нет. На первом этаже граффити, а тут просто надписи. И несколько рисунков. Моё внимание привлекла дверь. Нарисованная, деревянная. Я приложила к ней ухо. Повеяло сквозняком. Я отняла ухо и легла на пол. Тут не было мусора. Даже окурков не было. Из пустых окон дует ветер, врываются стаи листьев.

На этот раз были кошмары. Вереница кошмаров, ровно сто лет – я отрывала листы календаря. Сто лет и рекурсия неуловимых дней. И черное озеро, похожее на нефть. И разбитый циферблат часов. И катакомбы, ведущие в бесконечную неизвестность. Никто не мог составить их точную карту, потому что никто не мог пройти их полностью. Из них вообще мало кто возвращался. И то – не совсем. Если заглянуть в глаза вернувшихся, то модно увидеть эти темные извилины тоннелей и слизистые стены. Серые-серые катакомбы, темные и непонятно какого времени. О них мало кто знает, это и к лучшему – как можно жить, зная, что под вашими ногами гудит полая тьма, полная всякой гадости?

Я исходила эти грязные тоннели, в мою кожу впиталась грязь, в легкие забилась гниль теплого воздуха, а барабанную перепонку больше не тревожил звук. Да и что это – слышать? Обрывочно помнила, что это такое, но не представляла, как это работает. Я забыла и о свете, и о ветре, и о свежем воздухе, даже о поверхности. И мне казалось, что так было всегда – виляющие коридоры, наполненные ощущением присутствия чего-то неуловимого. Кого-то неуловимого. И я сходила с ума от страха, покрываясь холодным липким потом, загибалась от боли в животе, меня рвало, кружило, мутило. А потом я подумала – вдруг это я? Тогда я, получается, боюсь самой себя?

Весь мир коллапсировал до размеров этих катакомб. Микроскопическая бесконечность и полнейшая непроницаемость. Я забыла, что есть другие. Забыла лица знакомых, потом вообще забыла, как выглядит человек. И тогда мне стало по-настоящему страшно. Я наедине с бесконечностью, лицом к лицу, я наедине с тьмой и катакомбами, и некому меня вытащить. Я даже не помню, как я выгляжу. А есть ли у меня вообще облик?

Страх стал частью меня. Я стала страхом. Не рвалась наружу – некуда. Меня не пугало одиночество – не с чем сравнивать. Я сливалась со слизистыми стенами, потоками нечистот и гнилым потолком. И растворялась, растворялась…

Когда я проснулась, то удивилась, что не состарилась. А потом долгое время вспоминала, кто я, что это за место и зачем я здесь. Ущипнула себя, чтобы убедиться, что реальна.

– Засыпать здесь – это не самое лучшее решение, скажу я тебе, – сказал голос из темноты.

Я вздрагиваю. Вспоминаю, что есть ещё люди кроме меня. Вспоминаю, кто такие люди. Рыскаю вокруг в поиска незнакомца. Обнаруживаю его в углу, сидящего на корточках. Зеленая куртка с капюшоном. Лица не видно, как бы я ни силилась его разглядеть.

– Ты лучше напиши своё имя. Забудешь ведь.

Кто я? На глаза попадается брелок, на котором написано:

КЛЭР

Клэр… Это моё имя? Странно… Так странно. Но что-то внутри отозвалось на это причудливое сочетание букв и звуков.

Я выцарапываю его ногтём на руке. У меня черная кровь. Я пугаюсь и вскрикиваю.

– Плохо дело, – говорит он, – Теперь процесс не обратить.

– Что это значит?! – взвизгиваю я, – Как от этого избавиться?!

– Да никак. Из тебя выпустили твою кровь и заменили её тьмой. Теперь тебя не спасти.

– Но… Но… Я не понимаю!

– И не понимай. Лучше такие вещи не понимать. Особенно если они происходят с тобой.

– Значит, от тьмы не избавиться?

– Вообще-то можно. Если кто-нибудь согласится за тебя разбить сердце. Спроси Маму – она охотно поведает тебе об этом. Хотя нет, вру, неохотно. Я бы сказал, крайне не охотно.

– Зачем тогда сказал?

– Сам не знаю. А ты уникальная личность, – я почувствовала его сверлящий взгляд на себе, – И Тьма, и способности Знающего. Черная кровь охотно пропускает кошмары. А вот не кошмары – не слишком охотно. Очень мешает это вздохнуть полной грудью. А порой она создаёт кошмары. Большой ошибкой будет им поверить, спутав их с настоящими воспоминаниями…

– Ещё бы не мегало вздохнуть. Меня с детства таскают по специалистам. До 11 лет я каждую ночь мочилась в кровать.

– Это бремя Знающих. Тот, кто разбил своё сердце, прекрасно бы понял тебя. Хотя Тьмы в нём не было.

– Знающие – это мудрецы, что ли? Пророки?

– Нет-нет, – засмеялся он, – Просто очень проницательны. Видят воспоминания и суть вещей. Ну, не всю суть и не всяких вещей, но больше обычных. даже больше Иных. И этим уязвимы. Хорошо, что их не так много.

– Вот как. Остальные считают меня странной. Рассказывающей небылицы. Слышащей голос стен. Шутят, что это заживо замурованные в стенах кричат. А мне после этого кошмары с этими самыми замурованными снятся.

– Этому горю можно временно помочь. Кошмары не исчезнут, но их станет меньше. Ничего гарантировать не буду, но это лучше чем ничего, так? От тебя потребуется педантичное исполнения всего, что я скажу.

– Убийство девственниц и пожирание плоти младенцев?

– Нет.

– Тогда ладно.

– Тогда вот что. Тебе придется не спать. Пока я опять не позову, не спи. Даже глаз не смыкай. И опасайся темноты. И тишины. Глуши её чем угодно.

– А как ты позовёшь меня? Снова записку напишешь?

– Записку? А, ну да… Да. Напишу записку. А ты пока иди отсюда. И держись подальше отсюда, пока не позову. Как и от любых заброшенных мест.

Я спускаюсь по лестнице. Сердце колотится. Практически выбегаю из дома, пересекаю пустырь и бегу по улицам.

Прочь, прочь. А куда прочь? У нас некуда "прочь". Ни фестивалей, ни концертов. Город, давящий со всех сторон. Город, в котором задыхаются. Город, сводящий с ума. Не похожий на других. Здесь и сходишь с ума по-другому. Тем немногим, кому удается отсюда вырваться, мы завидуем и горько вздыхаем им вслед.

Из развлечений – несколько ночных клубов, частные вечеринки и уличные тусовки. Я вклиниваюсь в одну из компаний. Подростки у машины, с колонками и музыкой. Им плевать, кто с ними. Они пьяные, веселые и безрассудные. Я кричу что-то, танцую, подпеваю песне. Болтаю без умолку, чтобы перебить что-то во мне, стремящееся вырваться наружу. Напрасно надеясь, что черная кровь станет красной. Прогоняя кошмары. Громкая музыка, смех, дебильные шутки делают своё дело. Я на время забываю о себе, кажусь себе обычной.

Утром они расходятся, и я иду в школу. Строю из себя примерную ученицу, при этом стараясь не заснуть на уроках, вклиниваюсь в беседы на переменах, ругаюсь с невыносимой компашкой во главе с Нэнси, бегаю по коридорам. На обеде даже подралась. И, вроде как, победила. А после школы записалась в кружок. Вроде как он занимался шахматами, но на деле мы просто гоняли чаи. А потом смотрела на игру нашей футбольной команды с соперниками из другой школы. Вопила вместе со всеми, не вникая в ход игры, один раз даже поймала мяч.

Ночью гуляла с Мирой и её приятелями. Мира обделена чувством такта, а вот Риша не задаёт лишних вопросов, и потому она мне нравится больше Миры. Но Риша необщительная и тихая, а мне сейчас нужен кто-нибудь шумный. А Мира – маленькая неиссякающая батарейка, стихийное бедствие и мисс Затыкаешься Ли Ты Хоть Когда-нибудь. Мы пускали салют, ходили на крышу самого высокого здания, отговаривали пьяного приятеля орать в три глотки "Я КОРОЛЬ МИРА", испуганно вслушивались в маты жильцов дома, когда он всё-таки заорал, убегали от деда, пытающегося побить нас метлой, играли на гитаре посреди площади, кормили бродячих собак. Утром все разошлись с ощущением тепла, разлившегося в груди. Даже Мира это подтвердила, Как-то особенно весело было этой ночью, но хорошего понемножку.

Утром украдкой поглядывала на дом. Черный силуэт на фоне бирюзового неба. Никто оттуда меня не звал. Может, не позовет? Может, просто пошутил? Или забыл? Или передумал?

Я уселась в кафе и принялась ждать. Рядом сидела компания девушек. Немного подумала и подсела к ним. Они принялись мне что-то рассказывать, а я энергично кивала им. Потом они ушли, мы попрощались, и ко мне снова полетела записка, но теперь не скомканная, а в виде самолетика. Я развернула её и прочитала:

Готово.

Просто и лаконично. Я рассмеялась, распугав подбирающих крошки птиц. Молодой парень, собравшийся убрать посуду со стола, за которым я сидела, испуганно отшатнулся от меня. Я приветливо кивнула ему, встала и пошла в сторону дома, не горя желанием ещё раз входить туда.

Заморосил дождь, трава вместе с грязью и букашками прилипала к моим ногам, и я пожалела, что не взяла резиновые сапоги. Дом возвышался, величественный и пустующий. Несмотря на то, что он завален мусором, я никогда не чувствовала вони.

Он поджидал меня на втором этаже. Не успела я войти, он швырнул мне шляпу. Я повертела её в руках. Черная, широкополая, бархатная, пропахшая нафталином.

– И что мне с ней делать? – спросила я.

– А что делают с шляпами? – съязвил незнакомец..

Надела на голову.

– Что-нибудь чувствуешь?

Страх, таящийся на задворках сознания, спяртался в этой самой шляпе. Кажется, гора, долгое время давящая мне на плечи, наконец свалилась.

– Не снимай её. А то тьма выйдет из-под контроля. Она не любит, когда её запирают. Помни это.

Он кивнул мне и исчез, оставив меня стоять в лучах малинового рассвета. Где-то запели птицы. На небе показалась радуга.

Песня о танцах у дороги

Что такое дождь? Песня осени и лета, питьё для изголодавшейся земли, разлитая радуга, неясное отражение в луже, барабанная дробь по стеклу, запах мокрого леса. Теплый ливень, в котором ты промокаешь насквозь, из-за чего приходится выжимать одежду; лужи, в которых можно плескаться, брызгая в прохожих и меряясь яркими резиновыми сапогами. Это серые клочки туч. Это радость, которую никто не замечает.

Люблю сидеть на скользкой шиферной крыше, пытаясь задеть облака, кричать в небо и пугать прохожих. На пальцы приземляются бархатнокрылые бабочки, под ногами курлычут голуби, а где-то поют соловьи в окружении роз, усеянных капельками воды, словно бриллиантами.

Я сумасшедшая? Ну, что ж… Безумная? О да! Бегаю, сломя голову, по каменистым аллеям, радуюсь ливню и снегу, мечтаю выбраться на море. Слишком радостная для этого места. Слишком осенняя для этого города. Слишком громкая для этой тишины.

Потому меня запирают дома. На улице бушует гроза, родители не выпускают из дома, боясь, что что-нибудь опять натворю. Внизу орёт телевизор и пахнет шарлоткой. А на втором этаже тихо и скучно, на чердаке сушится укроп. Оттуда идёт едва уловимый, но такой приятный аромат сухой травы.

Всё, что я могу – это слушать в музыкальном центре Бритни Спирс и смотреть в окно. Пейзаж статичный: тенистые сады с ярко-зелеными деревьями и растениями, опутавшими забор, клочками просматривающиеся вагонки или кирпичи, шиферные крышы и плоски дыма. Небо – словно большое ведро, безостановочно льющее воду. Только птицы и нарушают эту статичность, пролетая косяками над небом. И изредка молния сверкает вспышкой, живущей доли секунды. Живущей, чтобы осветить небеса и исчезнуть, оставив после себя раскаты грома и запах озона. В руках у меня дымится чашка с чаем с медом. Я вздыхаю. Закрываю глаза. Воображаю себя на дискотеке. Танцую. Танцующая дурочка в пустой комнате с бегающими по стеклу каплями и барахлящим музыкальным центром. На кухне суетится мама, отец читает газету и дымит в гостинной. Бесхозный телевизор надрывается, но на него никто не обращает внимание. Мысли в этом доме текут медленно, размеренно, и всё в них увязает, как в желе.

В какой-то момент шляпа падает на пол, неслышно приземляясь на паласы. А дальше…

.

.

.

Яркий свет, режущий глаза. Головная боль. Я вскрикиваю. Потом тру виски и оглядываюсь по сторонам. Я посреди проселочной дороги и навстречу мне, мигая фарами, несутся машины, громко рыча. Ночь. Когда успело так стемнеть? И как я там оказалась, хотелось бы мне знать?

– Стесняюсь спросить, это твоё любимое времяпровождение – торчать посреди оживленной автомагистрали? Не самое безопасное, скажу я тебе.

Парень хватает меня за руку и тащит меня прочь. нас объезжают машины, визжа тормозами, слышен мат водителей и тихое чертыхание незнакомца.

– Шляпа! – спохватываюсь я.

– Чего? – удивляется мой спаситель.

– Где моя шляпа?

– Какая ещё шляпа? Что ты вообще несёшь?

Он швыряет меня на землю. Я плюхаюсь в мягкую траву и устраиваюсь поудобнее.

– То стоять на дороге, то дрыхнуть в траве…. Странные у тебя хобби, скажу я тебе.

– Мог бы и поаккуратнее с дамой.

– Ты-то с собой не слишком акккуратная. Иначе бы не стояла тут.

– Откуда ты знаешь, может, мне нравится стоять на дороге. Адреналин и все дела.

Он окидывает меня критическим взглядом.

– Ну-ну. Верю. Любительница экстрима.

– Ай-ай-ай, судишь людей по внешнему виду. Давай я про тебя кое-что скажу?

– Давай.

Я смотрю на него. Черные длинные волосы, открытый широкий лоб, бледная кожа, строгая одежда с преимущественно тёмными тонами.

– Мрачный тип, любишь тяжелый рок и зависать на кладбище, в тайне мечтаешь стать вампиром, чтобы пить кровь девственниц.

– А вот и не угадала!

Он неожиданно показываем мне язык.

– Итак, Дейл, приятно познакомиться. Люблю Эдгара Алана по и шить, у меня 10 котов и букет психических заболеваний.

– Прикольно. Да ты противоречивый тип. А я Клэр и я деревенская тупица. Люблю осень, скакать по лужам и безцельно зависать в кафе. А еще я постоянно тусуюсь в музыкальных магазинах.

– Мой отчим тоже очень любит музыку.

– Какую?

– Рок.

– А ты?

– Бритни Спирз.

– Да ладно?! А есть у неё сейчас что-нибудь?

– Шутишь?!

Он вскочил, порылся в телефоне и врубил её песню. Мы принялись танцевать и громко подпевать, и нам сигналили машины, иногда останавливаясь, и из окон высовывались ржущие водители, щелкая камерами. Осознав всю комичность ситуации, я заржала вместе с ними, а Дейл заржал за мной. Я грохнулась на траву.

– Что за идиотизм! – хрюкала я, – Хоть комедию снимай!

– И не говори, – согласился Дейл.

– Есть хочу, – неожиданно для самой себя сказала я.

– Так пойдём, – сказал Дейл, – Вон там за углом французский ресторан. Лобстеров будем лопать.

– Очень смешно, – сказала я, – Учитывая то, что у нас никакого французского ресторана нет.

Мы пошли в ближайшую забегаловку. На улице было холодно, пахло мокрым асфальтом, сквозь ткань плаща чувствовался холодный осенний воздух. А внутри было тепло, пахло супом, в колонках играла ненавязчивая музыка. Через стекло просматривалась улица со снующими людьми: парочками, семьями, оравами детей, несущих в руках леденцы на палочке, разношерстной молодежью в косухах и наушниках, одиночками, пристально глядящими куда-то вперед, офисными клерками в костюмах и с чемоданами. В белом полу из отполированной плитки отражались ноги посетителей и лампочки. Между столами дефилировали официанты, похожие на пингвинов.

Мы заняли столик у окна.

– И всё-таки, что ты забыла посреди дороги? – спросил он, изучая меню, – Видела бы ты свой взгляд. Как у бешеной собаки.

– Замени "собаку" на "кошку" – и я сочту это за комплимент, – сказала я, оглядываясь в поисках официанта.

– Ты не ответила на вопрос.

– Я… Не помню. Я помню только, как танцевала в комнате. Дальше… Даже не провал. Как будто вырезали кадр из киноленты и склепили обрывки степлером.

– Почему степлером?

– Потому что… Потому что. Почему я, собственно, рассказываю это тебе? Сейчас закричишь, наверное, и убежишь от психа. А то нападу на тебя, влекомая голосами в голове.

– Почему ты так думаешь? – приподнял бровь Дейл, – Мало ли у кого провалы в памяти. У моей бабушки тоже были…

– Намекаешь на то, что у меня маразм? – фыркнула я.

– Нет, – нахмурился Дейл, – Я вообще ни на что не намекаю. И, кстати, нет у неё никакого маразма.

– Извини-извини, – примирительно подняла я руки, – У меня как рефлекс уже огрызаться и язвить. Не так уж легко быть той, кого считают чуть ли не психопаткой.

– Понимаю…

Официант деликатно кашлянул, намекая на то, чтобы мы наконец сделали заказ. Дейл заказал суп с клецками, бифштекс с кровью и молочный коктейль. А я – огромную порцию спагетти.

– Вот это да! Ты разве съешь столько? – приствистнул Дейл.

– Ты недооцениваешь мой желудок? – фыркнула я, – Мне вот интересно, как ты всё это жрать собираешься.

– Да всё нормально, – махнул он руками.

Я принялась уплетать за обе щеки спагетти, обильно поливая их соусом. Он поковырялся в тарелке с супом и горько вздохнул.

– И о чём я только думал? – пробормотал он, – Я ведь ненавижу клёцки. И от бифштекса с кровью тошнит.

– Тогда отдай мне, – предложила я, – Вот сейчас рассправлюсь со спагетти…

Я доела своё блюдо и приступила к супу, параллельно вгрызаясь в бифштекс.

– Да ты монстр, – уважительно отозвался Дейл.

– Ага. Уделаю всех монстров у тебя под кроватью, – прошамкала я.

Я доела, он допил коктейль, и мы нехотя двинулись из кафе. Безцельно шатались по городу, рассматривая витрины дорогих магазинов, неоновые огни, машины, бродячих кошек, деревья и цветы. Я куталась в плащ, он, присвистывая, щеголял в пиджаке и брюках.

– Да лааадно? Клэр убегает из дому и зависает с парнем? Вот это да!

О, я узнаю этот ехидный голосок. Мира, мисс коварная ухмылка, любительница подшучивать над друзьями и шантажировать их компроматными фотками.

– Жаль, что не со мной, – надувается Герман.

– Что за сальные намеки? – вспылила Риша, – Она же несовершеннолетняя! Это так отвратительно.

– Кто бы говорил, Риша, – улыбка Германа расползлась на весь рот.

– Заткнись, Герман, просто заткнись, а то башку откручу, – пригрозила Риша.

– Я не сбегала из дома, – вмешалась я, чувствуя накал страстей.

– Да? А почему тогда тебя разыскивает мама? – сощурилась Мира.

– Ууу, попадос, – загоготал Герман.

– Иди домой, Клэр, – сказала Риша, – Попадёт ведь тебе. А этого придурка не слушай, – она кивнула на Германа.

– Проводить? – вызвался Дейл.

– Ты смотри, какой галантный, – заржал Герман.

– Заткнись, Герман, – сказала Риша.

– Не стоит, я в деревне живу, – сказала я.

– Автобусы отсюда больше не ходят… – протянул Герман.

– Я пешком хожу, – сказала я, – Либо автостопом езжу.

– Пешком?! – обалдел Дейл, – Это же далеко!

– Эх вы, городские, – усмехнулась я.

– Давай подброшу, – вызвался Герман.

– Мы с вами, – вызвалась Риша, – Веселее будет.

Мы садимся в машину. Едем. Шумит мотор, играет музыка. Бьёт по мозгам. Я прошу выключить.

– Серьезно, что это с тобой? – удивляется Мира, – Ты же всегда любила музыку. Чтобы, как ты выражаешься, по мозгам било.

– Да это клон, а настоящую Клэр похитили, это же очевидно, – объяснил ей тоном учителя Герман.

– Инопланетяне? – оживилась Мира, – Похитили её и сдали на опыты. А чтобы земляне ничего не заподозрили, к нам подослали клона.

– Может, это доппельгангер? – подхватил Герман, – Засунул её в зеркало, а сам разгуливает в её облике.

– Вот дебилы, – проворчала Риша, – Она просто устала. Не у всех шило в одном месте, как у вас.

– Откройте окно, – попросила я.

Открыли. Я вдохнула влажный ночной воздух, но на этот раз он мне не принес успокоение. Мне стало вдруг очень страшно. Мне хотелось вырваться отсюда. Все краски этого мира вдруг исчезли. И друзья стали невообразимо бесить.

– Долго ещё? – сварливо спросила я.

– Скоро, – отозвалась Мира, – Вот, уже вижу дома. Эх, наверное, у тебя сейчас печка растоплена, молоко свежее налито и пирожки пекутся…

– Ага. И свежий навоз намазан и хлеб, смолотый в мельнице, – ехидно сказал Герман.

– Что за стереотипы? – возмутилась я, – Вы же тоже, считай, провинциалы. Мы в одной лодке, ребята.

– В крупных городах, наверное, так круто, – с тоской в голосе сказала Мира, – Можно танцевать на фестивалях, обливаясь водой, фотографироваться с разношерстными компаниями, устраивать акцию бесплатных объятий, покупать милые безделушки. А ещё фотографироваться в кабинке и гулять по магазинам.

– Гулять по магазинам ты можешь и у нас, – сказал Герман, – Вот, например, магазин сельскохозяйственных товаров у моего дома. Сейчас туда поступила партия ну просто умопомрачительных лопаток. Последний писк сезона!

– Очень смешно, Герман, – сказала Риша, – А я вот понимаю Миру. Когда-нибудь я уеду отсюда…

Ветер сорвал последние листья, стайкой бордовых мотыльков понесшихся в небо листьев, разлохматил мои волосы и сорвал кепку с Миры. Чертыхаясь, она понеслась за ней под общий смех ребят. Я пошла в сторону своего дома, приветственно мигающего огнями. Горел свет на первом этаже и из трубы тянулась полоса дыма. Открыла скрипучую калитку, и собака бросилась мне навстречу, гремя цепью. Разулась в прихожей. Вошла в гостиную. Игнорируя вопросительные взгляды родителей, поднялась в свою комнату и включила свет. На полу лежала шляпа, целая и невридимая. Надев её на голову, я заплакала, сама не зная, почему.