Текст книги "Черная шляпа (СИ)"

Автор книги: Николь Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Глупый, – прошептала я, – У тебя ещё тысячи таких будет. Зачем тебе некрасивая и больная уборщица?

– Ты была первой, кто не пытался составить мой психологический портрет, – сказал он, – Так глупо, да? Так помешиваться на людях… Сначала отец, теперь ты. Но, в отличии от отца, ты не назвала меня ошибкой природы.

Я вырвалась из его объятий и побежала вдоль пляжа. Он бросился за мной.

– Ты действительно думаешь, что я тебя брошу в таком виде?! Думаешь, я не вижу, как ты страдаешь?! – кричал он.

Повалил меня на песок, перевернул и поцеловал. Я не стала отбиваться. Спустя несколько секунд он оторвался.

– Не слишком-то вежливо целовать меня против моей воли, – сказала я, – Ты что, романтических фильмов пересмотрел?

Внезапно я поняла, что мы больше не на пляже. Мы в болоте, увязаем в черной жиже. Грязь залепила глаза и я ничего не вижу. Черная кровь жжётся, пылает. Скоро я скроюсь в ней и тёмные воды сомкнутся над моей головой. И самое страшное в том, что я этого даже не увижу.

Меня рвет на части, рвёт на зефир и борей, на сон и явь. Но я не различаю ни того, ни другого. Ещё бы: всё тело пылает.

Это всё?

Воспоминания мелькают, как в калейдоскопе, перемешиваясь между собой. Терзают кошмары, впиваются своими гнилыми зубами. Тысяча превращений в секунду – где это видано? Я дракон и золотой змей, я космический зверь и старый, покрытый паразитами кит, я засохший цветок и сгоревшее дерево, я подстреленная птица и сломанная кукла. Меня кидает по тоннелям и катакомбам, я и Тесей без Ариадны, давшей ему клубок, я Орфей, взглянувший в глаза мёртвой тени Эвридики. Я гений ужастиков, зовущий через романы на помощь, но получающий лишь премии и овации. Я тот, кто провалился темной ночью в яму в пустыре, но не разбившийся. Всё же моё тело не нашли. Перед тем, как потерять созднание, я смотрела в чьи-то погасшие глаза, не имея ни малейшей возможности пошевелиться.

Тысячи жизней и тысячи кошмаров. Они не тянулись долго, как у Отступницы, но перекрикивали друг друга, накладывались, выворачивались наизнанку и извращая собственную суть, и всё это совершалось с огромной скоростью. За фальшивыми жизнями потерялись мои воспоминания. Я пыталась вспомнить моё имя, но в голове возникали лишь имена тех, чьи кошмары я видела. Да и кто это – я? Не было ли это очередным кошмаром?

Царапины на руке заболели. Вырисовывали имя. Странно, разве они не зажили?

Клэр.

Точно. Я Клэр. Я всё вспоминаю и из последних сил сражаюсь с кошмарами.

И тут Дейл хватает меня и рывком вытаскивает. Это было так легко? Смехотворно легко. Я смеюсь. Напомнило случай из детства, когда я чуть не утонула в пруде. Тогда глубина мне казалась немыслимой, но потом, когда меня вытащили, я увидела, что то было мелководье.

Он прыгает со мной, прижимая меня к себе. А я не понимаю, летим мы вверх или вниз. Уже ничего не вижу и не слышу, и только тепло его тела служит моей путеводной звездой.

Рука нестерпимо горела, а телу было ещё хуже. Я брызгалась кровью, терзаемая на частью утекающей тьмой. Ярость сменялась сожаленьем, уныние ненавистью. Шляпа вспыхнула на мне и разлетелась на части пеплом.

– Скоро всё закончится, – шептал Дейл, не отпуская меня ни на секунду, – Скоро всё будет хорошо. Кошмары закончатся.

Меня словно раздирают гвозди, рвут кожу, снимают мясо с костей. Из ран вытекает черная кровь, дымится, шипит и пенится.

Последний сеанс агонии. Я вспыхиваю и сгораю. Точнее, сгорает та часть меня, что пропитана тьмой. Я твержу про себя своё имя, отгоняю назойливые кошмары. Это моя последняя битва, и если я её проиграю, то жертва Дейла будет напрасной.

Это перерождение? Если так, то оно ужасно болезненное. Будто я одновременно и яйцо, и цыпленок, и каждый удар клюва причиняет мне дикие страдания. Я разлетаюсь на части и пугаюсь: что, это всё? Я исчезну? Что во мне, кроме чёрной крови?

– Радость, – говорит Дейл, – И осень.

Точно. Я – это золотое пламя и красные бусинки ягод, я – иней, припорошивший пожухлую траву, и багрянец на листе клёна. Я – это запах смолы и хвои, отражение пятнистого неба в луже, я тёплый дождь и запах после него, мост-радуга, ведущий за пределы облаков, вспыхнувших малиновым.

Черная кровь вытекает, облако пепла развеивается. Теперь по моим сосудам течет красная кровь.

– У тебя получилось! – вскрикивает Дейл, – Ты победила тьму.

– Если бы ты меня не вытащил, то я бы осталась там, – скромно отвечаю я.

Я чувствую, что его время истекает. Ему больно, но он улыбается. Вымученная улыбка, рвущая меня на части.

– Я не жалею, – прежде, чем я успела что-либо предпринять, говорит Дейл.

Хватает меня за руки. Целует. Это был поцелуй со вкусом соли. Со вкусом слёз. Долгий, протяжный, печальный. Наши дыхания и волосы смешались, а он слабеет и ускользает из моих рук, превращаясь в последнее наваждение.

А это больно, звучит в наших головах. В груди горит, дыхание сбивается. Мы достигли единства, у нас одно сознание на двоих. Одно сердце на двоих.

Я не приму такую жертву.

Я повторяю это про себя. И мне кажется, что эта фраза будет звучать из моих ут, пока мы оба не исчезнем. Либо мы оба, либо никто. Мне предпочтительнее вторй вариант. Даже если придется отдать ему половину моей жизни.

У него в груди горит, и его боль отдается во мне, увиличиваясь во сто крат. потому что смешивается с моей. Мне кажется, что я проглотила горящую свечу. но даже это меня не останавливает.

Либо оба, либо никто.

Вцепляюсь в него мёртвой хваткой. Мы почти одно тело, и наши мысли проносятся единым вихрем.

Одна жизнь на двоих.

А это больно. Ну, ещё бы. Раздирать сердце на две половины безумно больно. Но иначе будет ещё больнее.

– Что ты сделала?

Мы лежим на пляже, волны лижут нам ноги. Дейл тяжело дышит, а мне ещё хуже. Теперь мы словно сиамские близнецы, и если с ним что-то случится, то я разделю его участь. Этакая судьба на двоих. Нехорошо обрекать его на такое, но позволить умирать ещё хуже.

Я сама не понимаю, откуда всё это знаю. Идея сама в голове возникла. Словно из ниоткуда. Сердце на двоих, жизнь на двоих. Мне это кажется знакомым, до боли знакомым.

На вершине утёса стоит девочка в белом платье и машет рукой. Мне мерещится, что у неё ветка в волосах. С такого расстояния не очень понятно, и всё же…. Возможно ли?

– Что ты сделала? – повторяет Дейл.

– Сама не знаю, – сказала я, – Внезапно торкнуло, вот и всё…

– То есть ты совершила чудо, и сама не понимаешь, как у тебя это получилось и как ты вообще до такого додумалась? Типичная волшебница, – рассмеялся Дейл.

– Думаешь, я волшебница? – фыркнула я, – Но теперь мы сиамские близнецы. А это значит, что, возможно, друг без друга мы не сможем.

– А я итак без тебя не могу, – серьёзно сказал Дейл, – Так что надеюсь, что вакансия в гостинице свободна.

Последняя песня

Садовник ушел на пенсию, и его место занял Дейл. В его руках сад расцвел буйной и дикой красотой, неконтролируемым шиком девственной природы. Он ничего не делал, за него работали дождь, сырая земля и ветер. Владелица гостиницы решила оставить мне её в наследство. а я продолжала стирать, убирать и сушить бельё. Иногда я готовила, и у меня не очень получалось, честно говоря. И повариха, и горничная были уже старыми и слабыми здоровьем, но дискомфорта им это не причиняло. достаточно было полежать в своей комнате, открыв окно и вдыхая солёный запах океана и слушая крики чаек, как все недуги уходили. Я это и на себе проверяла.

Выглядеть лучше я не стала. Начала замечать, что в наших с Дейлом чертах проявлялось некоторое сходство. Едва уловимое, но всё же оно было. Изгиб бровей, взгляд, движение губ, чернота волос и тень от ресниц. Мы почти всё время были вместе. Иногда сидели на крыльце и молчали, глядя на сад и небо, подставив себя порывам холодного ветра. Порой он притаскивал гитару и пел песни собственного сочинения. Странные то были баллады и печальные. Но эта печаль была светлой. Я читала вслух томик чпонской поэзии, а он слушал, закрыв глаза. И время тогда текло медленно, как вода в озере, и наши мысли угадывались друг другом. Японская поэзия как никогда подходила этому настроению. В рассвет или закат мы уходили на пляж, ходили по песку босиком, погружая ноги в воде. Всегда одевались легко, в любую погоду. Собирали ракушки и камни, искали дельфинов и слушали крики чаек. И снова молчали. Мы вообще редко разговаривали друг с другом, потому что итак знали, кто о чём думает.

То была не страсть, просто желание едва соприкоснуться руками. То была не любовь, а двойное начало, схожее в своей диметральной противоположности. То было не влюбленость, а соединение двух кусочков мозайки. То были не романтика, а разговоры осказках, бесконечности и спиралях галактик на песке.

Хозяйка говорила, что мы похожи на пожилую пару. Словно мы прожили вместе двадцать лет. А мы прожили вместе гораздо дольше: тысячи жизней и страшных снов. И вышли оттуда непобедимым единством.

Честно? Я скучаю По ребятам. скучаю по девочкам. По Зои и её необузданной дикости, по троице парней, странных, причудливых, непонятных, по Клариссе и её сверкающим очкам, по дикарке Габриэль, по взбалмошному и простому Ромео. По весёлому и придурковатому Герману, вспыльчивой и брезгливой Рише, по своенравной Мире. По чаепитии в клубе шахмат и болтовне девчонок. Даже по Нэнси и её компании. Даже по парню с заправки. По родителям, которые были похожи на нас с Блейном. И ещё по кому-то, но вспомнить не могу, кто именно незримо присутствует порой в моих мыслях. Иногда я посылаю им письма в виде бумажных самолетиков. Долетит или нет – уж не знаю.

И по тем летним денькам на веранде я тоже скучаю. Мне не хватает мокрой весны и брызг в лужах, холодной и снежной зимы, золотой осени. Не хватает причудливых снов, белоснежной палате, заросшему саду и кричащим надписям.

Воспоминания былых дней навсегда останутся в моей памяти как самые тёплые и самые светлые. И лучше пусть они будут такими, потому что если я вернусь, то всё испорчу и они окрасятся в черный.

У меня глупая надежда на то, что они прочитают письма. Странно, правда? Это ведь не письмо, оставленное под деревом, а самолетики. Они так похожи на чаек. И эта асоциация тоже режет мне по сердцу.

Однажды одним осенним днём я шла по улицы, держа над головой зонт. В небо стремительно летел кем-то упущенный воздушный шар. Такой ярко-красный на фоне серости, неистово влекомый маячившими просторами. Впереди тянулись вереницы домов, караваны крыш, шеренги старых стен. Везде были развешены гирлянды, где-то играла шарманка, загорелый южанин продавал жаренный каштан, пахло выпечкой. В окнах горел свет, зажигались первые фонари, в кафе у окна сидел задумчивый парень с ноутбуком и дымящейся, явно забытой кружкой кофе и рассеянно смотрел на улицу.

Навстречу мне шёл Ромео. Смуглый, черноволосый и черноглазый, с пушистыми ресницами и курносый. С джинсами, рваными в коленях, в спортивной куртке. Кивнул мне и уже собрался было пройти мимо, как вдруг остановился, как вкопанный.

– Клэр? – пораженно спросил он.

– Как ты меня узнал? – рассмеялась я, – Я постарела лет на двадцать, не меньше.

– Да, ты очень изменилась, – кивнул Ромео, – И всё же это ты.

– А тебя выписали?

– Ну да. Я восстанавливался в реабилитационном центре, но это уже было лишней мерой предосторожности. Я-то знаю, что рецидива больше не будет.

– Да, ты победил. Поздравляю.

– Ты тоже победила. Сделала то, что казалось невозможным. Большая отвественность, но игра стоит свеч.

– Да. Но я скучаю. Как там у вас? Изменилось что-нибудь?

– Конечно, изменилось. Зои с Эриком сейчас в реабилитационном центре. Живет на пособие и не жалуется. Кларисса сильно недосыпает и скрывает это от врачей и друзей. Но я-то замечу. Закончила школу, устроилась на автомойку. Габриэль тоже закончила школу и учится на бухгалтера. Очкарик учится на педагога. Саймон работает в приюте для животных, Грег продает поделки. Мисс Алингтон стала главврачом.

– Я не это спрашиваю, – махнула я рукой, – Что ты всё о работе, учебе… Какие они сейчас?

– Зои с Эриком спелись. Я с ними иногда переписываюсь. Эрик хочет стать свободным художником. Он присыоал мне свои картины. Странные, но яркие. Зои теперь намного лучше, но она потерянная. Больница оставила в ней след. Хотя, если бы она не попала сюда, сейчас ей бы было намного хуже. Кларисса нормально. Парень появился, хочет выйти за него замуж и смотаться с ним в Аризону. Габриэль теперь стала общительной, веселой, научилась самовыражаться через разговоры. Честно говоря, теперь ей гораздо лучше и я этому несказанно рад. Очкарик каким был, таким остался. Любит детишек и это взаимно. Саймон подобрел и стер рисунки с рук. Он мне белую кошку подарил. Красавица и очень добрая и ласковая. Грег нашел себя в рукоделье. У него настоящий талант, скажу я тебе. Мисс Алингтон ужасно устает, но всё такая же добрая и надёжная. Только теперь ещё и честная. В смысле, никакого сокрытия и контрабанды.

– А ты-то сам как?

– Говорю же, выздоровел. Да и понятно было ещё тогда, когда ты была со мной. Как приеду, буду работать в магазине родителей. Знаешь, впервые за столько лет я наконец-то счастлив.

– И спокоен. Не импульсивен, как раньше.

– Повзрослел.

– Ну… Да.

– Чего такая грустная?

– Скучаю. хочу вернуться.

– Так чего ты ждёшь? Теперь уже можно. Ну же, пошли.