Текст книги "Высоцкий. Спасибо, что живой."

Автор книги: Никита Высоцкий

Соавторы: Рашид Тугушев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава двенадцатая
«ВКЛЮЧИТЕ СВЕТ В ЗАЛЕ...»

Люди шли во Дворец культуры «Фарход» с цветами, а многие с фотоаппаратами и даже магнитофонами. Паша стоял у окна второго этажа и смотрел сверху, как зрители толпились у входной двери в ожидании, когда билетер оторвет контроль и впустит их внутрь. Каждый зритель, отдав свою треплу, делал свой взнос. В каждой трешке и его, Пашина, доля.

Аншлаг в «Фарходе» составляет две тысячи семьсот рублей, считал Паша в уме. Двести – распространителям, по рублю с кресла—местным. Это уже тысяча двести. Пятьсот пятьдесят – Володе с Сев-кой, остается – девятьсот пятьдесят. Уберем еще сотню на всяких приглашенных и обеды – остается восемьсот пятьдесят. Вычесть проезд и проживание – и то, что остается, – это их с Леней гешефт. Копеек пятнадцать с каждого рубля его, Пашины. Но дело не только в деньгах...

Паша вальяжно спустился в фойе первого этажа.

Люди напирали друг на друга, заранее вытаскивая билеты; минуя контроль, они спешно пересекали фойе, затем бежали к своим местам в зрительном зале.

* * *

В гримерной комнате, недалеко от сцены Володя настраивал гитару, а Кулагин в костюме-тройке чистил до блеска концертные туфли.

–    После какой песни ты меня объявишь?

Севе хотелось поговорить с Володей, хотелось обсудить свой выход, чтобы это несло какой-то смысл. Но Володя был сосредоточен и замкнут. Не глядя на Севу, буркнул:

–    Как пойдет... Ну, минут через тридцать подходи.

* * *

Звукорежиссер Коля тоже готовился к началу концерта, когда к нему в радиорубку без стука вошли связисты Михалыча – Сергей и Байрам. Байрам держал в руках большой катушечный магнитофон. Сергей хлопнул Колю по плечу:

–    Где включаться?

–    Чего-чего? – вытаращил глаза Коля.

–    Не волнуйся, мы из республиканского радио. С дирекцией все обговорено. Дай линию, тебе говорят. Чего непонятно-то?

Байрам включил магнитофон в сеть, поставив его рядом с Колей, заправил бобину.

–    У тебя розочка или палец? – обратился Байрам к Коле.

–    Розочка.

–    Подсоединяй. – Он протянул Коле нужный провод.

–    Зачем вам? Вот, я сам пишу, взяли бы у меня да выбрали потом, что понравится.

–    Тебя как зовут?

–    Коля.

–    Коля, мы будем работать, а ты меньше болтай.

Коля с завистью покосился на коробки с японской пленкой и аж крякнул, когда Байрам поставил скорость для записи«19» и нажал на паузу.

–    Стерео будете писать?

–    Квадро.

* * *

В гримерную заглянули Леонидов и Изабелла Юрьевна.

–    Володя, познакомься! Изабелла Юрьевна! Директор этого прекрасного зала.

–    Очень приятно. Володя.

Он пожал протянутую Изабеллой Юрьевной пухлую руку. Та улыбнулась и, постучав накрашенным ногтем по маленькому циферблату золотых часиков, томно произнесла:

–    Зал сидит! Давайте начинать! А то через час пятьдесят уже второй... Проветрить не успеем.

Высоцкий вышел в темноту за кулисы. Был слышен гул зала, затем аплодисменты и голос Фридмана:

–    Здравствуйте! Сегодня перед вами выступит актер театра и кино, сочинитель своих известных песен... Еще много он работает для вас на эстраде... Выходят его пластинки...

Володя стоял в темноте за кулисами в ожидании выхода. Сотни раз стоял он так, в темноте, и ощущал легкий холодок в области живота. Володя любил этот момент перед выходом на сцену. Сейчас ты скрываешься в полном мраке, а через мгновение – уже в пространстве, наполненном светом, и на тебя смотрят сотни внимательных человеческих глаз. Он любил этот переход еще и за то, что в этом заключалось нечто таинственное, нечто от сотворения мира.

Многие актеры пытались подавить волнение, некоторые даже выпивали перед выходом, другие нарочито громко хохотали или разговаривали с помощником режиссера, чтобы как-то себя отвлечь. Были и такие, кто пытался использовать мандраж перед выходом на сцену—они нарочно усиливали свое волнение за кулисами, начинали охать и стонать, а затем вносили эти нервы сразу в ткань спектакля. Кому-то удавалось...

Володя же нашел собственный способ перескакивать эту черту: он еще до выхода набирал максимальную внутреннюю скорость, как гонщик перед стартом дает максимальный газ и потом отпускает сцепление.

Линия между тенью кулис и светом сцены разделяла два мира с противоположными законами. Смешение невозможно. Поэтому так важна пауза в темноте – в ней происходило накопление и очищение от ненужных тем.

Володя начал играть на гитаре еще до выхода, за кулисами, не дожидаясь конца конферанса. Фридман едва успел объявить: «Владимир Высоцкий!», как уже началась песня, оборвавшая овации:

 
Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,
Отворились курки, как волшебный Сезам,
Появились стрелки, на помине легки, —
И взлетели «стрекозы» с протухшей реки,
И потеха пошла в две руки, в две руки!
Мы легли на живот и убрали клыки.
Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,
Чуял волчие ямы подушками лап;
Тот, кого даже пуля догнать не могла б, —
Тоже в страхе взопрел и прилег – и ослаб.
 

Щелкнули десятки фотозатворов. В нескольких местах над залом поднялись микрофонные удочки.

* * *

Из радиорубки в окошко был виден совсем маленький человек на сцене, странно контрастирующий с мощным голосом, звучащим из динамика. Работал магнитофон, зашкаливали индикаторы уровня записи. Байрам подкрутил ручку магнитофона, приговаривая: «Зачем так орать, и так все слышно».

Выйдя за кулисы, Леня на секунду замер. Он предчувствовал, что все случится сегодня, но как именно – не мог даже себе представить. Если прямо на концерте—будет большой скандал. На вечерний концерт ожидались весьма важные персоны. «Нет! На концерте они не станут этого делать. Скорее всего, на выходе, после вечернего... А может, и дадут доработать до конца весь тур и возьмут всех потом».

Подойдя к дверям кассы, Леня постучал условным сигналом. Дверь открыла кассирша Нуртуза Музафаровна. Фридман юркнул внутрь и тут же закрыл за собой на ключ.

–    Отложила?

–    Я боюсь. Вдруг москвичи считать будут?

–    Дура. Не тех боишься. Ну-ка дай.

Бехтеев приказал Лене откладывать корешки билетов с каждого концерта, а потом передать их ему.

Леня начал выдергивать длинные ленты билетных корешков из стопок, которые лежали на столе Нуртузы Музафаровны. Найдя газету, завернул выдранные корешки билетов в нее, покрутился, ища укромное место, и засунул сверток на верх высокого шкафа.

–    Давай сюда десятичасовые.

Сгреб новую стопку корешков и сунул в свой портфель. Затем приоткрыл дверь в фойе, воровато выглянул в щель и, перед тем как выйти, бросил Нуртузе:

–    С деньгами не обсчитайся.

Нуртуза покорно взялась за пересчет.

* * *

Паша стоял в зале, облокотившись о входную дверь, и с наслаждением слушал, как Володя ведет концерт.

–    ...Я начал с песни, чтобы у вас не осталось сомнений, кто перед вами. Сегодня я буду петь и совсем новые, и вспоминать старое. Пожалуйста, включите в зале свет! Давайте! Давайте! Это же не такой, знаете, концерт, как в Кремле, туда меня пока не пускают.

В зрительном зале вспыхнул свет. Послышались смех и аплодисменты.

Паша рассматривал зрителей. Он предвкушал успех. Бессчетное количество раз он видел, как преображаются зрители. После концерта люди выходили совершенно другими. И он, Паша, для всех превращался в небожителя. Это он привез Высоцкого! Он – его друг! Все пойдут по домам, а он останется с ним.

Паша любил Володю не из-за денег. Он любил его за эту послеконцертную эйфорию, за возбуждение, за желание счастья, свободы, любви, в котором благодаря Володе оказывались ненадолго все зрители. Все обретало смысл.

Паше нравилось войти в зал и смотреть не на Володю, а на публику. Он знал наизусть все Володины песни и подводки и предвкушал: «Сейчас заржут и поползут под стулья от смеха! Сейчас замрут и начнут незаметно смахивать слезы, а сейчас снисходительно хмыкнут». Вот она, жизнь! Вот то, чего не может никто, а Володя может! Он умеет делать людей счастливыми. И зрителей, и Пашу.

Но деньги надо брать после каждого концерта, а то начнутся разговоры: мол, «получилось меньше, чем мы предполагали». А так – недодали за первый концерт—мы не выйдем на второй. Денег у вас нет? Ищите, может, найдете. И найдут! Прямо у себя в кармане найдут. Совсем не обязательно, чтобы на Володе нагревались всякие шаромыжники.

– ...Мне необходимо видеть вас, – продолжал Володя, обращаясь к залу, – и тогда возникает контакт общения. А когда темно, не видно, кто в зале... Может, там и нет никого. – Снова прокатился смех. – Ну вот, хорошо. Правда, так лучше? – Дружные аплодисменты. Володя поднял руку. – Я буду прерывать вас, когда вы хлопаете, не потому, что я не люблю аплодисментов, – я артист, мне приятно, конечно, – а чтобы больше успеть рассказать, спеть.

Паша направился в кабинет директора. По фойе разносились слова со сцены:

– ...Сейчас песня, которую вы, наверно, не слышали еще...

 
Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг,
Вспомните, как к берегам Австралии
Подплывал покойный ныне Кук...
 

У ДК начали вновь собираться люди. Некоторые недоверчиво смотрели на афишу, на которой было написано: «Начало в 10-00», и сравнивали со временем, обозначенным в их билетах. Слышалось возмущенное: «Это как же?», «Уже поет!», «Почему здесь написано?..»

К афише спустилась директор ДК Изабелла Юрьевна и на место числа«10», обозначающего время начала концерта, наклеила квадратную табличку с числом «12». Несколько зрителей, испугавшихся было, что опоздали, с облегчением вздохнули и поспешили к дверям ДК.

Глава тринадцатая
ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ

Грузовой самолет стоял в аэропорту Ташкента. К нему подъехал «Урал». Солдаты начали загружать в грузовик ящики. Татьяна уже шла по взлетному полю в сторону здания аэропорта, когда ее догнал запыхавшийся майор. Он сунул ей деньги – ворох бумажек разного достоинства.

–    На, забери. Ты, это, извини, четвертак мы пропили.

Он резко развернулся и побежал назад к самолету. Татьяна так растерялась, что даже не успела его поблагодарить.

Она вышла на площадь перед зданием аэропорта и огляделась. Неподалеку стояло несколько машин такси.

–    Мне нужна Бухара, – обратилась она к таксисту. – Сколько это стоит?

–    Три рубля, – сообразил таксист, увидев приезжую.

–    Недорого... —Татьяна поскорее прыгнула на переднее сиденье.

Шофер нехотя завел двигатель.

–    А чего так рано? Он еще закрыт.

Татьяна с любопытством разглядывала утренний город. Поливальные машины обрызгивали дорогу и клумбы, отмывая их от ночной пыли.

–    Кто закрыт? – не поняла Татьяна.

–    Ресторан. Тебе же ресторан «Бухара» нужен?

–    Нет. Город. Мне нужен город Бухара.

Таксист затормозил так резко, что Татьяну бросило на лобовое стекло.

–    Ты че, дура? Город Бухара – это же четыреста километров отсюда! Кто тебя повезет, да еще за треху?

–    Я заплачу сколько надо...

–    Во дает... мать твою.

Таксист выключил счетчик и развернулся.

–    Спросим у калымщиков. Может, кто и поедет. Да туда-обратно бензину только на полтинник...

На углу площади под деревьями на траве несколько мужчин играли в нарды. Один из них, глядя на Татьяну, громко ответил:

–    Да ти че-е! Это же чирез пюстыну... А если чиво слючится?.. Не-е... Вон у Алимхана спроси...

–    Слыхала?—Таксист смачно сплюнул.

Он вступил в переговоры на непонятном языке с двумя мужчинами в больших кепках«аэродромах». Те одновременно повернули головы в сторону Татьяны. Глаза их затянуло масляной поволокой. Наконец таксист вернулся, неодобрительно качая головой:

–    Сто двадцать рублей хотят. Поедешь?

Татьяна кивнула. Таксист махнул рукой. Один из

мужчин подошел ближе, откровенно разглядывая Татьяну с головы до ног:

–    Иди! Садись! Видишь тот красный обделаний мошин. Туда.

Татьяна направилась в сторону красных «Жигулей». Люди в больших кепках загоготали на своем языке, сплевывая пережеванный нас.

Жигуленок резво выкатил с площади на трассу.

–    Мене Алик зовут, а тибе?

–    Татьяна.

Алик зашуршал ручкой радио в поисках нужной волны.

–    Сам откудова?

–    Из Москвы.

–    Е-е!

Он недоверчиво осмотрел Татьяну с ног до головы и сильнее закрутил ручку радио. Наконец наткнулся на голос Магомаева, поправил на голове кепку, гордо подняв голову, что-то замычал и уперся в руль.

В машине сильно пахло бензином, от водителя отдавало нестираным бельем. Татьяне вдруг стало тоскливо и страшно. Еще полчаса назад она была уверена, что вот-вот увидит Володю, а оказалось, что до него еще сотни километров. Несколько часов придется ехать по жаре в компании с Аликом, который пялился на нее без стеснения и все время закидывал в рот какой-то черный порошок и прямо на ходу в окно сплевывал.

–    Неужели правда, что до Бухары четыреста километров? – вырвалось у Татьяны.

–    Четыреста шестьдесят пять. Тебе сколко лет?

–    Двадцать... пять, – приврала Татьяна и предательски покраснела.

–    Мужа ест?

–    Да. – Таня попыталась придать голосу твердость.

–    А киде работаешь?

–    Я художник.

–    А-а! У меня... это... пелемянник... хюдожник. Знаешь, в кинотеатра разный афиш-мафиш рисуит...

–    А-а! Оформитель?

–    Неть, – вдруг вскипел Алик, – я тибе гаварю – хюдожник...

* * *

В кабинет Изабеллы Юрьевны постучали.

–    Ну что, Беллочка, готово? – осведомился Фридман, просунув голову в дверь.

–    Да, можете заходить.

Фридман и Леонидов юркнули в кабинет. Изабелла Юрьевна достала ведомость. Фридман извлек из своего портфеля печать, вытащил бумаги, стал расписываться. Изабелла вынула вторую ведомость, Фридман расписался и в ней.

–    Это суточные? А вот, Беллочка, актики, – интимно проговорил Леня.

Фридман расписался на актах и поставил печать. Передал Изабелле Юрьевне, та тоже расписалась и тоже поставила печать. Один экземпляр вернула Фридману, затем передала несколько мятых купюр. Действо развивалось в полной тишине.

–    Всё? – таинственно спросила директриса.

–    Да, – так же загадочно подтвердил Фридман. Изабелла Юрьевна подошла к двери, выглянула и заперла кабинет на ключ. Ритуал продолжился. Фридман на всякий случай подпер дверь еще шваброй и включил трансляцию. Со сцены доносился голос Высоцкого:

 
...И било солнце в три луча,
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кириллыча
И Гисю Моисеевну...
 

Изабелла Юрьевна отсчитала деньги, вручила их Фридману. Фридман, отсчитав часть, отдал Леонидову, тот пересчитал и большую часть сунул в карман, а несколько кугаор в конверт.

–    Все чисто? – спросила Изабелла.

–    Чисто.

–    Давай.

Леня включил трансляцию на полную громкость:

 
Спекулянтка была номер перший —
Ни соседей, ни Бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тетя Маруся...
 

Изабелла встала, подошла к шкафу, извлекла оттуда прокопченное ведро и протянула его Фридману. Леня открыл форточку, поставил ведро на подоконник, вынул из портфеля стопки билетных корешков, засунул их в ведро и чиркнул спичкой. Изабелла Юрьевна взяла полотенце и размашистыми движениями принялась выгонять дым в форточку. Фридман склонился над ведром, глядя, как языки пламени облизывают бумажные полоски.

–    Ты1 считал?

–    Беллочка, конечно. У нас аншлаг. Вся сетка. Все до одного, – поспешил успокоить Беллу Фридман. Он ссыпал пепел из ведра на газету и аккуратно завернул.

Леонидов достал из кармана бутылку коньяка. Разлил по стаканам.

–    Ну что ж. С началом! – протянув стакан, провозгласил он.

Это тоже входило в ритуал. Все движения были отработанными, лаконичными и четкими. Лишних слов здесь не требовалось, каждый в точности знал, что делать. Главное – меньше слов, больше дела.

Когда все было закончено и Леонидов с Фридманом собрались за кулисы, Леня вдруг обернулся у двери:

–    Беллочка, дорогой мой человек! Купи новое ведро.

Фридман и Леонидов, раскрасневшиеся и довольные, вышли в коридор.

Беллочка отправилась на улицу – поменять время на афише.

...Взяв последний аккорд, Володя отвернулся от микрофона, откашлялся. Мокрая рубашка прилипла к спине. Тяжело дыша, он снова повернулся к залу и подошел к авансцене. Он был болезненно бледен. Щурясь от яркого света, он принимал цветы и благодарил зрителей, а сам незаметно приближался к кулисе. Закончился второй концерт. Он ушел со сцены, не дожидаясь конца аплодисментов.

–    Володя, покажи букет! – крикнул Нефедов, который снимал его на камеру.

Высоцкий замахал в объектив цветами. Тяжело дыша, он возвращался в гримерку. Стало ясно, что пять концертов в таком темпе он не выдержит.

* * *

В аэровокзале города Ташкента по трансляции звучало объявление: «Внимание! Пассажирка Татьяна, прибывшая из Москвы и следующая до Бухары, подойдите к справочному бюро. Вас ожидают».

Гена стоял около справочной и вглядывался во всех молодых женщин.

Девушка из окошка справочной окликнула его:

–    Молодой человек! Москва уже вышла вся давно. Еще повторять будете?

–    Нет.

–    Тогда за четыре раза, пожалуйста.

Она протянула квитанцию.

К Геннадию подбежал оперативник Рустам и доложил:

–    Сегодня в десять утра сел военный борт из Москвы, в сопроводительных документах есть Ивлева Татьяна.

Гена глянул на часы, и оба бросились к выходу.

Площадь была заполнена людьми, на такси выстроилась огромная очередь. Машин же не было вообще. Недалеко от стоянки такси еще большая очередь дожидалась автобуса. Гена подошел к дежурившему около очереди на такси диспетчеру с жезлом и красной повязкой на рукаве.

–    До Бухары кто-нибудь брал машину?

–    Ты что?.. Далеко так! Не поехал бы никто!

Гена махнул рукой и отправился назад, к зданию аэропорта. И тут ему повезло. Человек в огромной кепке слегка тронул его за локоть:

–    Куда надо мошин, командира?

–    До Бухары, – автоматически пробурчал ГЬна.

–     Y-y...Сто пятьдесят – поедешь?

–    Сколько?

–    Сегодня дэвушка один двести рублей до Бухары давал!

–    Когда? – боясь спугнуть, осторожно спросил Гена.

–    Двести, говорю тебе.

* * *

Геннадий вбежал в отделение милиции, козырнул удостоверением перед дежурным. Следом Рустам втащил человека в кепке и коротко приказал:

–    Лицом к стене.

Гённадий ворвался в обшарканный кабинет, где за столом дремал пожилой старшина.

–    Где городской телефон?

Не дожидаясь ответа, схватил со стола аппарат и стал набирать номер.

–    Извини, выйди, – бросил он остолбеневшему старшине и показал удостоверение.

* * *

Шел третий концерт Высоцкого.

Михалыч в зрительском буфете ел коржик. Сюда тоже транслировались песни. Михалыч невольно прислушивался.

 
Посмотрите – вот он
Без страховки идет.
Чуть левее наклон —
Упадет, пропадет!
Чуть правее наклон...
 

Подбежал Кибиров и на ухо прошептал: «Вас к телефону в машину».

Михалыч спокойно дожевал коржик, запил лимонадом, вытер губы и неторопливо двинулся к выходу. Все шло по плану. С приездом Татьяны наступала решающая стадия операции. Предстояло встретить ее и просто зафиксировать хранение и транспортировку наркосодержащих препаратов. А дальше – дело техники. Звонок Гены практически ставил точку в нехитрой многоходовке.

Михалыч вышел на улицу и быстрым шагом подошел к серой «Волге». Сел на переднее сиденье, взял трубку. И услышал возбужденный голос Геннадия:

–    Виктор Михайлович, она уехала два с половиной, наверное, даже три часа назад на красной «трешке», номерной знак 77-49 УЗИ. Водитель – Мамедов Алимхан, 1957 года рождения.

–    Как же вы ее упустили? – заорал Михалыч.

–    Тут военный борт шел утром, она на нем прилетела. .. Кто ж знал?

–    Догнать сможешь? – взял себя в руки Михалыч.

–    Догнать никак не получится уже. Могу с ГАИ связаться...

–    Слушай меня! С ГАИ не связывайся. Следуй по их маршруту: вдруг сломаются или еще что-то. И будь повнимательней. Понял?

–    Понял.

«Вот она, мелочь!» – мелькнула мысль у Михалыча.

Секунду он просчитывал расстояние и промежуточные точки.

–    Так, давай на Ташкент, – кивнул он водителю, положив трубку.

–    Как – на Ташкент?

–    Быстро!

–    Есть, товарищ полковник.

Взвизгнув шинами, «Волга» отъехала от Дворца культуры. Она промчалась мимо афиши, анонсирующей концерт Высоцкого. У входа во дворец вновь собрались люди.

* * *

В зале публика неистовствовала. Перекрикивая аплодисменты, со всех сторон неслось: «Володя, еще!», «Володя, „Баньку“!»

Володя, переводя дыхание, поднял руку. Аплодисменты стихли.

–    Я на бис не пою, спасибо вам большое! Вообще мы здесь второй день, очень теплый прием, я бы даже сказал, жаркий... Но у вас климат такой.

Снова разразилась овация. Только что Володя закончил третий концерт. Оставалось еще два.

Он вышел со сцены, держась за горло. Кулагин, наблюдавший финал концерта из-за кулис, остался у дверей в коридор, чтобы не пропустить зрителей, которые еще на аплодисментах заскакивали на сцену, чтобы взять автограф или сфотографировать Высоцкого. К нему на помощь подошли Леонидов и Фридман.

В гримерной за столиком сидел Нефедов. Он взял руку Высоцкого, посчитал пульс и присвистнул. Набрал таблеток из разных упаковок, подал Володе. Затем набрал в рот воды и, как из пульверизатора, выпустил из себя облако капель. Володя не прилег и не принял таблеток – все стоял и смотрел на окно, к которому с улицы прилипло несколько любопытных. Они таращились на него, как аборигены на Кука, и нисколько не смущались, что он их видит.

Толя повторно выпустил капельное облако:

–    Приляг, я тебе говорю... Приляг!

–Толя! Горло... говорить больно. Скажи Севке – надо, чтоб он подольше там...

–    Сделай вот так, – Нефедов прижал подбородок рукой к груди, широко раскрыл рот и запрокинул голову, а потом медленно закрыл рот. – Вот так – раз десять. Сейчас все пройдет. Ты почему таблетки не пьешь?

–    Не пройдет... Толя, мне очень плохо...

Толик видел расширенные зрачки и нездоровую бледность на лице Володи. Пробежал холодок – симптомы знакомые: «Сердце не справляется!» Но, не желая показывать Володе волнения, уверенно произнес:

–    Пока я с тобой, ничего не случится. Я таких, как ты, десяток за смену с того света... Сядь.

Нефедов поймал взгляд одного из любопытных. Неожиданно он нагнулся, схватил за ножку шифоньер и потащил к окну. Весь красный от натуги, он загородил окно шкафом.

В гримерку вошли Кулагин, Фридман и Леонидов.

–    А занавеску задернуть не пробовал? – съязвил Леонидов.

Высоцкий наконец проглотил таблетки.

–    Толя, не волнуйся так...

–    Может, Володя, еще что-нибудь передвинуть? – предложил Фридман.

–    Что происходит? – занервничал Кулагин.

–    Севка... Голос... петь не могу. Возьми на себя побольше. А там я попробую, расскажу что-нибудь, мне даже просто говорить трудно.

–    Давай хотя бы один отменим? – осторожно предложил Сева.

Фридман аж подпрыгнул:

–    Сейчас у нас очень ответственный концерт – из горкома пришли, из профсоюзов, а на следующий я жду из обкома людей. Ты же сам, Володь...

–    Люди пришли на мой концерт, – твердо произнес Володя. – Давайте я сам буду решать. Работаем! Сева, и не надо соплей.

* * *

Шоссейка тонкой ниткой пролегала через пустынные хребты. Солнце нещадно палило. Красная «трешка» одиноко летела посередине дороги. Вокруг на расстоянии взгляда не было ни души. За последние полчаса только бензовоз промелькнул в окошке да одинокая «Волга» показалась на горизонте.

В салоне автомобиля Татьяна искоса наблюдала за тем, как Алимхан, одной рукой держа руль, другой достает из кармана маленький целлофановый пакетик и в очередной раз насыпает из него себе под язык темно-зеленый порошок.

–    Ти чего такой грюсный? – Али зыркнул на Татьяну.

–    Жарко.

–    Скоро арык бюдет... купаться бюдешь... – Он улыбнулся, обнажив пару золотых зубов, и шаловливо дотронулся до коленки Татьяны.

Татьяна отдернула ногу и отвернулась.

–    Е-е! Я тибе сам кюпать буду... Хочишь?.. Ти кюпалник взял с собой? А? Чего мольчишь? Не хочиш разговариват? Ми туг один... Тут двести километр нет никто... Будишь плехо вести себе, бирошу сдес, пюст шакал тибе сьест... Я тибе гавару... харащо бюдиш сибе вести, давезу на висшем уровне... дэньги нэ надо... нет—сдес останишься... Али еще никогда не обманиваль...

Красная «трешка» вдруг резко свернула на обочину дороги. Али открыл дверь машины и, сплюнув на землю черную слюну, выскочил из кабины. Слегка пошатываясь, он обошел машину и распахнул пассажирскую дверцу. Попытался вытащить Татьяну из кабины. Таня отчаянно сопротивлялась, отпихивалась ногами. У нее началась истерика:

–    ...Я везу лекарство... Высоцкому... Если ты меня тронешь хоть пальцем... он тебя... найдет на том свете... понял... не трогай меня! Не трогай... или убей здесь!

* * *

Спидометр показывал сто тридцать километров в час. Михалыч заметил съехавшую с дороги машину лишь на мгновение. Некоторое время он соображал. затем посмотрел на часы:

–    Сколько до Ташкента?

–    Ну. я не знаю, до центра города, наверно...

–    До аэропорта?

–    Километров триста, может, меньше. Если так гнать – бензина не хватит.

Михалыч некоторое время считал в уме часы и километры, затем принял решение:

–    Разворачивайся.

–    Как – разворачивайся? Мы же...

–    Слушай меня, – раздельно произнес Михалыч. – У тебя под ногами три педали. Жми на Ты, которая посередине.

Водитель подчинился. Машина резко затормозила, подняв клубы пыли.

–    Теперь вот эту круглую штуку против часовой стрелки крути. Это называется разворот. Поехали.

–    Куда?

–    Прямо. Я тебя на ишака пересажу, Серик! Рано тебе на машине. Да не гони.

Теперь Михалыч хорошо рассмотрел красные «Жигули», которые стояли метрах в двадцати от дороги в небольшой ложбинке. Он увидел открытые двери, резкие движения водителя, лягающиеся женские ноги, а главное – номер 77-49 УЗИ.

–    Они. Стой.

Еще несколько секунд Михалыч наблюдал за происходящим.

–    Так он ее, по-моему, это... – забеспокоился Серик.

–    Быстро соображаешь!

Михалыч дотянулся до руля и сам нажал на клаксон: один длинный, два коротких гудка.

Али оглянулся и на секунду замер, затем выпрямился и захлопнул дверцу со стороны Татьяны. Он попробовал сделать вид, будто это просто ссора.

–    Вот так, понял? – И пригрозил пальцем.

Таня завизжала, стараясь, чтобы услышали в «Волге».

–    Э!.. Все, все... пошутить хотэл. Нэ ори, пожалыста! Извэни, короче... Нэ буду болше.

Ага обошел машину и, перед тем как сесть за руль, воровато оглянулся на дорогу. «Волга» стояла все там же. Задним ходом Али начал выезжать на трассу. Оглянувшись еще раз, он не поверил своим глазам: «Волги» на дороге не было.

–    Э, ой-бай! Видэл?

Татьяна его не слышала. Она вжалась в кресло и до боли в руках сжала сумку. На какой-то момент она полностью потеряла контроль над собой и разрыдалась до икоты. Руки онемели. Она попробовала пошевелить головой, но тело не подчинялось.

–    Эй, слюшай... не буду болше... прасти, пажалиста.

Красный жигуленок осторожно тронулся с места.

* * *

Сева старательно тянул время. Он уже отработал свою программу и теперь решил показать номер «Испорченный радиоприемник». Он зашипел в микрофон, изображая помехи в эфире, а затем голосом женщины-диктора произнес:

–    И о погоде: завтра в Бухаре и области обильные осадки. – Зал одобрительно хохотнул. – Ветер западный. порывистый... – Он опять изобразил помехи и голосом Николая Озерова продолжил: – Буряк проходит по краю, пас Блохину, удар, гоооол!!! Счет становится... – Вновь изобразил помехи и снова женским голосом: – Двадцать семь – двадцать девять градусов выше нуля.

Раздались аплодисменты, почти овация. Кулагин явно не рассчитывал на такую реакцию. Но тут краем глаза он увидел, что на сцену выходит Володя. Аплодисменты предназначались ему. Севе ничего не оставалось, как объявить в микрофон:

–    И вновь на сцене – Владимир Высоцкий!

Страшно уставший и растрепанный, Володя приблизился к микрофону:

–Актер должен оживлять все, к чему прикасается. А для этого нужна наблюдательность, фантазия. Сева делает это очень хорошо. Вообще уметь делать что-то хорошо – это важно.

Кулагин не отрываясь смотрел на Володю из-за кулис. Рядом стоял Нефедов – судя по всему, он и проводил Володю до сцены.

–    Где же Татьяна? Пора бы уж ей... – нервно теребя кулису, обратился Толя к Севе.

Сева думал о своем:

–    Я сейчас снова выйду. Он же еле стоит.

Однако Володя продолжал свое выступление:

–    В последнее время участились случаи появления летающих тарелок. Многие их видели, многие на них летали. И вот сейчас – песня. У нее такое длинное название: «Письмо в редакцию передачи „Очевидное-невероятное“ из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи». Капица слушал и не обиделся.

–    Вроде все пока нормально, – Толя сам не верил тому, что говорит.

–    Да нет, Толик, не нормально, не нормально!

Высоцкий взял первые аккорды и начал песню:

 
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась, —
Вместо, чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
 У экрана собралась.
 

* * *

Красный жигуленок остановился на заправку в небольшом безлюдном кишлаке. Заправочной станцией назвать это было трудно, так как там просто стоял бензовоз и бензин по канистрам разливали из шланга. Неподалеку были раскиданы несколько мазанок, да еще имелась небольшая изгородь, возле которой блеял привязанный к высохшему дереву баран. Откуда-то долетал дымный запах шашлыка.

Татьяна сидела в машине одна. Безжизненное пространство вокруг отупляло. Она даже не думала бежать – очевидно же, что бежать некуда.

Возвращаясь к машине с едой и что-то насвистывая, Али не заметил двух мужчин, вышедших из-за глиняной постройки. Один из них, поравнявшись с ним, резко схватил его за горло и втолкнул за загородку, видимо служившую загоном для скота. Али уронил шашлыки с овощами на землю. Одним движением Михалыч повалил его и крепко сжал кадык.

–    Ну что, джигит, яйца тебе отрезать? А? Я тебя спрашиваю, говно! Отрезать?

Али беспомощно дернулся в жилистых руках и еле слышно просипел:

–    Я... Э... Э... Мил-ис-ия!

Михалыч вынул удостоверение и сунул его прямо в лицо Алимхана:

–    Читай! Умеешь читать? Я тебя, говно, за Полярный круг!.. Веришь?

Задыхаясь, Али одними губами прошептал:

–    За что?.. Уважаемый?..

–    Если ты на нее еще хотя бы раз посмотришь!.. Михалыч отпустил горло Али, и они с Сериком исчезли так же быстро, как и появились.

Али, шаркая ногами, подошел к машине. Осторожно сел за руль. На Татьяну он не смотрел.

–    Я довезу вас до автобус... хорошо доедешь... Мошин совсем сломался.