Текст книги "Высоцкий. Спасибо, что живой."

Автор книги: Никита Высоцкий

Соавторы: Рашид Тугушев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

–А Сибиряк—это потому, что потом отправится в Сибирь? – Генерал театрально расхохотался, затем, выдержав паузу, грозно посмотрел на одного скучающего сотрудника: – Что? Неинтересно тэбе?

Сотрудник встал, вытянувшись.

–    Я сказал вставать тэбе? Я, по-моему, ничего нэ сказал! – Генерал швырнул ручку на стол и перешел на крик: – По всей стране ездят! Грабят страну! Дэятэли культуры, пилиять! Если твой рожа известный – дэлай что хочешь? И что, никто нэ скажет нэт? Поручено нам, а нэ МВД. Мы еще докажем их бездеятельность... небескорыстную! Всё! Встали, пошли!

Все дружно поднялись и потянулись к выходу.

Дождавшись, когда все выйдут и Михалыч доберется до двери, генерал окликнул его, встал из-за стола и подошел вплотную.

–    Слушай, Виктор Михалыч. Мы ж тэбя уже в пассив списали. А ты – нэт. Молодэц! Этот гастролер все знают. Знаешь, что будет, если ошибешься? Какие шаги предпримешь – минэ говори сначала.

Михалыч, стоя у дверей, нерешительно принялся было снова объяснять свой план действий:

–    Сейчас главное—держать всю группу под контролем. Необходимо наружное наблюдение, прослушка, связь...

–    Всех бэри. Техников, наружку, оперативников, ни в чем тэбе отказа нэ будет.

–    Разрешите выполнять? – выдохнул Бехтеев.

–    Иди!

Михалыч развернулся на каблуках и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Он любил свою работу. От рядового до заместителя начальника оперативного управления КГБ по Узбекистану он дослужился за двадцать лет, не миновав ни одной ступени. Он хорошо знал одно: мелочей не бывает. Вернее, вся его работа – это сплошные мелочи, каждая из которых имеет огромное значение. Когда он разрабатывал кого-нибудь, ему неважно было, с кем он имеет дело: с инженером, связанным с секретностью, перебежчиком, националистом или просто инакомыслящим. Он перепроверял рапорты подчиненных, изучал любую полученную оперативным путем информацию, корректировал свои планы и всегда радовался, находя неточность, ошибку или небрежность. В них-то все и дело!

Как-то, работая по наркотикам, он вычислил торговцев по анализам крови. У семи человек из группы подозреваемых были следы наркотиков в крови и моче, а у двух не было. Серьезный торговец, имеющий дело с большими объемами, никогда сам употреблять не станет. А дальше—дело техники. Когда знаешь правду, остается только слегка надавить. Анализы и есть та самая мелочь. Их взяли в специзоляторе, только чтобы выявить заразные болезни. И Михалыч эту мелочь не пропустил. Был лейтенантом – стал старшим лейтенантом.

Как-то, просматривая анкету вновь назначенного председателя профкома авиационного завода, он обратил внимание на то, что тот указал в графе «Знание иностранных языков» английский со словарем и арабский. «Что можно читать на арабском профоргу закрытого завода?» Обыскали квартиру. Нашли целый склад религиозной литературы.

Никакой интуиции—просто внимание к мелочам.

Если бы не угроза отмены гастролей, то по делу Высоцкого-Фридмана пока все шло гладко. Главное было – держать под контролем всю московскую группу. Дождаться, чтобы деньги появились у них, потом дождаться, чтобы местные закрылись документами. И брать всех скопом: москвичей – с деньгами, а местных—с документами. Затем уже начинать допросы: сначала индивидуальные, потом перекрестные.

Уязвимым местом оставалось непредсказуемое поведение самого Высоцкого. Он мог начать отпираться или просто замолчать. Что ему тогда предъявлять? Показания Фридмана? Скажет, что оговор. Не пацан же он. А предъявлять нужно будет записи телефонных разговоров, фотоматериалы с ним же самим, документально зафиксированное количество концертов. Вот тогда он заговорит. А если не заговорит —ему же хуже... Значит, необходимы прослушка и наружное наблюдение.

Михалыч написал заявку и получил подтверждение. А гастроли Высоцкого в Узбекистане по-прежнему оставались под вопросом. И только за час до совещания у Исраилова ему доложили: «Едет!» И еще – что в состав группы включен какой-то Нефедов. Это привлекло внимание Михалыча. Он почувствовал: вот она, мелочь! И может быть, решающая.

Глава восьмая
НЕФЕДОВ

Москва, 28 июля 1980 года

Толя не сразу понял, почему на него никто не смотрит и почему никто с ним не разговаривает, как будто и нет его вовсе. Сначала он думал, что завидуют. Ведь это он, Толя, оставался с ним до последнего. «Нет, на зависть не похоже...» Все шарахались от него, как от прокаженного.

Никто из Володиных друзей его, Толика Нефедова, и при жизни-то Володи за человека не считал. Так, ходит какой-то лекарь-аптекарь. Мирились, как с неизбежностью. Кто-то ведь должен был делать то, что делал он. И рисковать, и брать ответственность на себя, и с того света вытаскивать, и «лекарство» доставать. Толя большого уважения к себе и не требовал, но некоторые с ним даже не здоровались.

Вообще, все Володины друзья друг друга недолюбливали. Так уж вышло. Но сейчас, когда Володи не стало, все объединились: никаких больше обид, никаких проблем. Пришли люди, которых сам покойный даже на порог в последние годы не пускал. И только один он, Толик, по-прежнему изгой.

В день похорон ему стало ясно: все винят его в смерти Володи.

Из толпы, окружившей театр, выкрикивали: «А вы где были?», «Как вы допустили?», «Вы ведь его друзья! Что вы наделали?!. Толя поднял глаза и увидел – все смотрят на него. Не те, кто кричал, а те, кому кричали.

Он вошел в неосвещенное фойе, обвел глазами собравшихся. А они отворачивались или же упирались взглядом в переносицу.

«Кто и где был – не знаю. А я был рядом. Куда смотрел? Да туда же, куда и вы все, – себе под ноги. А что было делать? Как помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали? Да нет... Хочет. Но еще больше хочет чего-то еще... Неизвестно чего. Чего сам не знает. Чего нет вообще».

Он, Толя Нефедов, до конца жизни будет гордиться, что это он был с Володей при последнем его вздохе. Дата историческая – 25 июля 1980 года. «А вы, крикуны, где были?»

– Ты тоже считаешь, что я виноват? – спросил он у Пяти Леонидова, но тот отвернулся, обратившись к кому-то со словами: «В сторону, в сторону венки. Тут пойдут люди». И растворился в толпе.

Толя скрипнул зубами и пошел курить в зрительский туалет.

«Ничего. Когда-нибудь поймут и спасибо скажут. Сейчас не время. Сейчас надо молчать. Сейчас оправдываться – только хуже делать. Ему и близким. Вон сколько народу! Вся страна! Можно и стерпеть выкрики непонимающих, обезумевших от этой смерти людей. Да. Смерть—так смерть!»

Толя нагляделся на нее за семнадцать лет работы в реанимации. И только сейчас начал ощущать ее как реальность. Она – реальное существо. Она подкрадывается и вырывает человека из рук его друзей и близких. Она подбирается, когда все расслабятся, когда сон закрывает глаза, когда все вроде бы сделано, чтобы не было ее. Смерть вовсе не черная... Она, как зайчик солнечный, ослепит на мгновение – и все. Поздно! Хватились, а уже кончено!

А ведь Володя ему доверял. Подшучивал, конечно, над дремучестью Толиной, над шутками несмешными, но доверял. Доверял потому, что Толя мог то, чего не могли остальные. И понимал: дело не в медицине, не в диагнозах, дело в чем-то другом. В чем? Толя не мог сформулировать, но чувствовал. Поэтому не причитал, не мучил Володю нравоучениями. Просто делал то, что надо. Доставал «лекарство», выводил из «пике», а главное, был готов. К чему? Сам не знал. Но был готов!

–    Почему заснули ученики Иисуса? – Толик обратился к пожилому мужчине, застегивающему штаны. – Рыбаки ведь неделями не спят, когда рыба идет, а половина учеников были рыбаками. – Мужчина застыл в изумлении, глядя на Нефедова через отражение зеркала. – Почему же они спали, когда Он молился? А это не они спали—это «их спали»... Не мы живем жизнь, жизнь живет нас.

Мужчина, закончив мыть руки, ретировался к двери.

–    Извините, я не понимаю, – произнес он и вышел.

«Конечно не понимаете... и никогда не поймете!»

Толя уставился на себя в зеркало. Взъерошенный, бледный, с красными слезящимися глазами, как будто после суточного дежурства. Он отвернулся от своего отражения.

А вот Володя – понимал, что Толик знает про него, про его жизнь, про его законы больше других. Володя надеялся на него. Он понимал, что Толя – это только инструмент, скальпель в руках хирурга. А «хирург» взял да и убрал скальпель. Решил – всё! Отключаем от аппарата. Резать не будем. Всё!!!

Уже после Бухары Толя поверил, что получает четкие указания «оттуда» – как помогать, сколько и что колоть, как стабилизировать... Он иногда сам удивлялся – как медик, как профессионал – своим действиям, манипуляциям и препаратам, которыми пользовался. Однако непостижимым образом все получалось.

«Никто бы ничего не смог сделать. Даже иностранцы. Про наших и говорить нечего. Все бы стали лечить советами, против воли запирать, чесать затылок, пугать. А надо было просто доверять ему и интуиции своей. Как в том же Узбекистане».

–Таких машин только две в Москве. Одна у Володи, другая у Брежнева. Ладно. Работайте. – Толя снял халат, кинул его внутрь скорой, достал сумку и вразвалочку направился к «мерседесу». Через секунду он уже сидел на заднем сиденье.

–    Вот вам жизнь! – едва поздоровавшись, начал он заготовленную заранее историю. – Вызывают. Молодой парень – сильное удушье. Подключаем к аппарату, вентиляция легких, делаем рентген—повреждений никаких! Прощупываю руками трахею– чувствую: какой-то предмет. Смотрю снимок – ничего. Вот тебе раз, думаю. И тут до меня доходит. Не поверите! Чекушка! Пил с горла и уронил, и она там стоит. А на рентгене не видно – она ж стеклянная. Я говорю дежурному: «Режь!» А он боится. Я ору: «Режьте, суки, а то сдохнет!» Ну, в общем, разрезали! Вынули – точно чекушка! Но, правда, не довезли, помер по дороге. – Толя откинулся на сиденье, готовясь насладиться произведенным эффектом.

Повисла пауза.

Сидевший рядом с Володей Леонидов, не оборачиваясь к Нефедову, буркнул:

–    Мерзость. Зачем ты это рассказал?

–    Ну как? Может, для новой песни сюжет, а, Володь?

–    Охренительная песня получится! Видишь, Володь, ты мучаешься, ночами не спишь, а тут Толик минуту в носу поковырял – и песня.

–    Что значит – «в носу»? Так все и было, – в голосе Нефедова промелькнула обида.

–    Ага, было. Только не шкалик, а бутылка шампанского, – не унимался Леонидов. – Нет! Ведро с краской. Маляр он был. Полез на лестницу, чихнул. .. – Леонидов раздражался все больше и больше.

–    Не веришь? Да у ребят спроси... Две бригады работало!

–    Ага! Сейчас... Ребята!

Вдруг «мерседес» резко затормозил.

–    Сейчас вернемся и спросим! – с азартом предложил Володя.

–    Мы же опаздываем! – растерянно произнес Леонидов. – Кто ж тебя за язык тянет все время? – Он энергично развернулся к Нефедову.

Толя растерялся.

–    Они уже уехали... наверно...

–    Уехали? Тогда ладно!

«Мерседес» снова набрал скорость.

–    Ты тоже не веришь? – после небольшой паузы спросил Нефедов у Володи.

–    Какая разница? История классная. Смерть – она всегда кружит вокруг. А потом – опа! И нету.

–    Кого? – не понял Паша.

–    Никого.

Паша не нашел в ответе ни юмора, ни смысла. Он озабоченно оглянулся по сторонам, посмотрел на часы.

–    Полу-люксы на третьем этаже. Там по броне Фридман уже заселен и Леонидов Павел. На четвертом Кулагин, Нефедов – простой двухместный. Четыреста одиннадцатый. Ну и люкс, он один у нас. Вот.

Она остановилась возле двери в номер и испуганно взглянула на Михалыча.

–    Открывайте... открывайте! – приказал Михалыч.

Дрожащими руками она долго не могла открыть дверь, и помощник Михалыча Кибиров взял у нее ключи и открыл сам.

–    Вы можете быть свободны, – сказал Михалыч директрисе и вошел в номер. – Ого! Это что ж – на одного? – Он обошел трехкомнатный люкс, наблюдая, как его группа фарширует номер микрофонами.

Техники прошлись по помещениям, заглядывая в спальню и ванную и на ходу распаковывая оборудование.

Михалыч присел в кресло. Он давно прикинул объем работ на все предстоящие гастроли. Нужно было оперативно перекидывать оборудование из одного города в другой. Гастрольная бригада должна была перемещаться по маршруту Бухара-Фергана-Навои-Учкудук-Ташкент. В каких гостиницах забронированы места, известно. Нужно было опережать гастролеров хотя бы на несколько часов.

–    Все заведено на коммутатор, – тихо отчитался Кибиров. – Мы этот номер еще в прошлом году оборудовали.

–    Хорошо.

Из соседней комнаты послышался голос техника Тимура:

–    Виктор Михалыч! Тут кое-где провода целы, но микрофоны оторваны.

–    Как – оторваны?

–    Они же импортные... Для дома, для семьи, как говорится...

–    Найти и вмонтировать.

–    Но, Виктор Михалыч...

–    Головы поотвинчиваю.

Михалыч вышел из номера, за ним потянулись все остальные. Открывая дверь, Михалыч едва не пришиб директрису.

–    Уважаемая! Нам необходимо заселиться. Наших сотрудников – двенадцать человек. Плюс я. Счет – на управление.

–    Извините, бронь у нас только именная, нужны паспортные данные.

–    Не нужны. Селите поштучно. Всё. – Он повернулся к Кибирову. – Работай, а я в аэропорт.

Глава девятая
СЕВА

Москва, 28 июля 1980 года

Было уже поздно. Все расходились. Севке не то чтобы не хотелось уходить из Володиной квартиры – просто он не понимал, куда и зачем ему сейчас идти. Он сидел за столом, пил не останавливаясь, ни с кем не разговаривал. Водка не опьянила, а пришибла. Ни одной мысли, ни одного желания. Пустота. Все. Ничего больше не будет. То есть, наверное, будет, но...

Рядом сидел Володин сын. Он тоже молчал. Молчал уже несколько дней. Севе показалось, что надо бы ободрить его.

–    У тебя все будет хорошо! – сказал он Никите, потрепав его по голове.

–    А давайте за это и выпьем! – подхватил кто-то из присутствующих. – Никита! А ты чем вообще занимаешься?

–    Давай за тебя, за Аркашу!

Выпили и поговорили. Что нужно сделать, чтобы детям было хорошо.

–    Все сделаем!

–    Все будет хорошо. Ну, я, пожалуй, пойду.

–    Я тоже...

–    И мы тоже пойдем.

Женщины убирали со стола, за которым молча сидели Сева и Никита.

–    Ты знаешь, что год назад было то же самое? – вдруг прервал молчание Сева.

Никита кивнул.

«Странно! Откуда ему знать? – подумал Сева. – Хотя Володя мог рассказать. Да нет, никогда бы он не рассказал. А кто-то другой, кто был там – Паша, Таня, – они могли...»

–    Я ведь тогда ничего не знал... То есть знал, конечно. Но у него же всегда: «Я в порядке! Я в норме!» Я и верил. А ты?

Никита снова кивнул.

«Чего это я вдруг вспомнил?—задумался Сева. – Ах, да! Ребята, какого-то кагэбэшника выгнали из квартиры. Он же из Узбекистана».

–    Да спите вы. Это я.

–    Что ты там устроил? Что ты потерял?

–    Галя, спи... И успокой маму.

–    А может, не надо ворочать ничего в половине третьего?.. – откликнулась мама.

–    Мне улетать утром.

Из комнаты вышла жена:

–    Куда ты едешь? Почему вечно все наспех? Мама вчера делала генеральную уборку – теперь не найдешь ничего.

Из комнаты выглянула разбуженная дочь.

–    Спи, маленькая. Иди. У девочки завтра экзамен.

Галя помогла мужу собраться. Потом, когда все угомонились, они с Шлей вдвоем сели на кухне и долго еще трепались и хохотали.

–    Вот ведь Пашка! Позвонил среди ночи – «летим»! Сначала отменил, а теперь – «летим». Володя лежал в больнице, но ушел. И вот решили ехать. Не пропадать же деньгам? А деньги нам очень кстати. Но как-то странно, почему все ночью?

–Ты знаешь, я тебе не успела сказать... Пока ты был на спектакле, звонила Володина мать, искала Володю, плакала. Говорила, что боится за него, что врачи настоятельно рекомендуют вернуться в больницу, а то может быть плохо.

–    А Пашка позвонил час назад, сказал, все нормально, – удивился Сева. – Сказал: «Едем! Ты как?» Я: «Да никак. Еду, конечно».

*  *  *

До самолёта оставалось полтора часа. Сева выскочил на улицу поймать машину. Не тут-то было. Поехал на Центральный аэровокзал. Автобус на Домодедово уже ушел—следующий через час. Таксист озверел, затребовал червонец да еще взял семью с чемоданами – и с них червонец, а по дороге сломался. Наконец остановил коллег и распихал пассажиров по двум машинам.

Когда Сева вбежал в здание аэропорта, регистрация уже давно закончилась.

Севка подбежал к стойке регистрации, и женщина в аэрофлотовской форме с рацией сразу же повела его на посадку.

–    Кулагин? – переспросила она. – Пойдемте скорее!

–    Так мне на Ташкент.

–    Я знаю. Меня предупредили о вас.

Она потянула Севу к служебному входу и, минуя зону досмотра, через длинный темный петляющий коридор вывела его на залитое солнцем взлетное поле. На секунду Сева прищурился от яркого солнца и остановился, а когда открыл глаза, то увидел, что женщина бежит впереди метрах в двадцати и кричит:

–    Быстрее, за мной, борт заждался вас уже!

Сева устремился за ней. Пробежав метров пятьсот мимо мирно стоящих самолетов, они свернули на резервную полосу и оказались перед готовым к взлету лайнером «Ил-18», у которого были задраены люки. По команде женщины с рацией подогнали трап, и Сева быстро, еле справляясь с дыханием, поднялся на борт. Войдя в носовой отсек и вытерев пот со лба, он сразу увидел Володю, а недалеко от него – Пашу и Толика. Кресло рядом с Володей пустовало, и Сева двинулся к нему, на ходу задевая пассажиров вещами. Проходя мимо Леонидова, он кивнул.

–    Скажи спасибо Володе, – буркнул Паша, – а то давно улетели бы без тебя!

–    Извините! – еле слышно произнес Сева, обращаясь не то к Паше, не то к пассажиру, которого случайно зацепил.

Подсев к Володе, Сева шумно выдохнул и пристегнул ремень безопасности.

–    Володя, что ты делаешь? Что все мы делаем?

–    Как что? Работать едем.

–    Это-то я понимаю. Но так нельзя, невозможно!

–    Так едем же.

–    Мама твоя звонила вчера.

–    А-а-а... – протянул Володя.

–    Все всё понимают. Я понимаю, Пашка понимает, даже этот клоун... – он указал на сидящих через несколько рядов Нефедова и Леонидова.

Нефедов рассказывал Леонидову очередную медицинскую байку. Он был распален рассказом настолько, что не замечал, как кричит на весь салон:

–... Скальпелем прокол сделать не может – пацан. Жирная слишком бабка – не достает скальпель. Я говорю: «Несите нож кухонный!» Закудахтал: «Как?..»Забегаю на кухню—там нож, вот такой, над газом его и в комнату. Ка-а-ак дал! Брызнуло по всей комнате – гной, моча, всё вместе... но спасли!

–    На, почитай. – Паша сунул Нефедову газету «Советский спорт».

–    Да на хрена мне этот спорт!

Все еще тяжело дыша, Кулагин начал возбужденно шептать на ухо Володе, как будто их кто-то подслушивал. Он даже воровато оглянулся по сторонам.

–    Послушай меня. Притча суфийская есть. Давно хотел тебе рассказать.

–    Суфийская? Занудство какое-нибудь?

–    Ну почему же... Сказка. Дервиш решил через море перелететь...

–    Зачем?

–    Ну надо было ему. Не перебивай. Находит он орла гигантского, тот говорит: «Возьми еды. Если силы у меня будут кончаться, обернусь к тебе – кидай мне». Летят. Орел устал. Оборачивается. Дервиш кидает ему. Орел сожрал. Дальше летят. Орел опять оборачивается. Так все, что с собою взял, он ему и перекидал. А орел опять оборачивается. Ну тогда герой руку себе отрезал и кинул. Долетели.

–    В чем мораль? – Володя перестал улыбаться и внимательно смотрел на Севу.

–    Рано или поздно запасы кончаются. Все. Силы душевные, всё, что знаешь, умеешь. Орел падает. Вот ты и кидаешь ему самого себя. Может, хватит? Может, долетели уже?

–    Все правильно. Очень похоже. Руку отрезать? Я, ей-богу, отрезал бы. Никому не нужна рука моя.

–    Володя! Твой орел тобой уже обожрался, – почти кричал Сева. – Разжирел на тебе. Хватит! От тебя же не осталось ничего. Этот способ не работает.

–    Почему не работает? Все работает. – Володя мрачно усмехнулся. – Летим.

–    Нет, все бесполезно. Тебя надо просто брать в охапку и тащить. Ну-ка вставай. Пошли.

Сева попытался вскочить, но ремень безопасности так впился ему в живот, что он только крякнул. Володя, улыбаясь, смотрел на друга. Самолет начал разбег по полосе.

–    Успокойся. Все хорошо.

Он протянул Кулагину взлетный леденец. Тот разжевал его в секунду и расстроенно забубнил:

–Девчонки мои... тоже... надавали заданий: платочки, браслеты, но главное – ковер. Еще дыню хотят. Я бы лучше вообще фруктов привез, и все. Зачем ковер? Куда его?

Володя смотрел в иллюминатор. Самолет быстро набирал высоту.

–    Да.

–    Что «да»?

–    Ковер, Севка, только со мной, по коврам я спец!

Самолет набрал нужную высоту и выровнялся.

За иллюминатором открылся ватный ковер из облаков. По салону стали свободно передвигаться пассажиры. Володя откинул кресло и закрыл глаза.

* * *

При посадке самолет несколько раз сильно тряхнуло. Заплакали дети, с полок посыпались вещи. Володя мгновенно проснулся.

–    С мягкой посадкой!

–    Да уж! – Севка растирал ушибленное о переднее кресло колено. —Хорошо начинаем.

Леня Фридман стоял на летном поле прямо у трапа в шикарном белом костюме-тройке и, едва только Володя вышел из самолета, замахал руками и бросился навстречу, расталкивая спускавшихся пассажиров.

–    Володечка! Мальчики мои дорогие! Пашулик!

Леня обнимал и целовал по очереди Володю,

Пашу, Севу. Перед Толиком он немного помялся, но потом трижды расцеловал и его.

–    С приездом! Как дорога? Между прочим, у нас аншлаги! А могло ли быть как-то по-другому? Высоцкий, Кулагин, Таганка—это ж мне и работать не надо. Багаж?

Леонидов дружески похлопал Фридмана по спине:

–    У нас четыре места.

–    Скромненько. И правильно. Прошу покорно. Встречайте багажичек. – Он указал на пункт выдачи багажа и, крепко взяв под локоть Володю, потянул его к выходу из аэропорта.

Выйдя на улицу, Леня начал вести себя странно. Он озирался по сторонам, заглядывал в лица людей, прохаживаясь, то клал руки в карманы, то скрещивал их на груди. Он попробовал даже посвистеть, но губы его предательски дрожали. Володя закурил, с улыбкой наблюдая за Фридманом. Вдруг Леня, подойдя к нему и прикрыв ладонью рот, взволнованно прошептал:

–    Вот вопрос тут какой... А может, не будем работать?

–    А что будем делать?

–    Я забронировал билет, можно прямо сейчас улететь, но только тебе. Ребят я сам отправлю, завтра. Вот номер брони.

Он разжал кулак, на ладони шариковой ручкой было написано «042/5». Он сжал кулак, отошел на несколько шагов в сторону и тут же вернулся.

–    Леня, да что случилось? – удивился Володя.

–    Володя, опасно! Могут возникнуть проблемы. Давай одним разом пожертвуем. В Ижевске... Ну, ты в курсе, наверное... Верь мне, я не за себя боюсь. Хотя, конечно, и за себя тоже. Ну вот веришь? Предчувствие!

Володя долго, испытующе смотрел на Фридмана.

–    Леня, все будет хорошо. – Он улыбнулся. – Или плохо. Не надо тебе ничего бояться. Вы с ума посходили все. Я сам за все отвечу. Делайте свою работу. А я как-нибудь разберусь.

–    Нет, нет. Никто не покушается на твою самостоятельность, Володя, – переполошился Фридман. – Я уважаю тебя. Просто, если ты хочешь, я могу тебя отправить, и все – и больше ничего.

–    Не хочу.

–    Ну уж если ты сам... не волнуешься, так я чего?.. Пусть все будет, как ты хочешь. Ты сам решил. Я-то кто такой здесь?

Володя слегка приобнял его за плечи:

–    Чего ж мы так боимся? Позови их на концерт.

–    Кого?

–    Да всех: милицию, ОБХСС, руководство местное. Пусть приходят с семьями, с друзьями.

–    Это идея! Пусть. И знаешь... я даже сам хотел. А зачем, Володь?

–    Начальство в зале – значит, можно.

Леня мгновенно преобразился. Он расправил плечи и с важным видом огляделся вокруг.

–    Кстати, да...

еле жесткой посадки ему было не по себе. Он подошел к Нефедову и дернул его за плечо.

–    Толя, скажи, он может работать? – Сева указал на курящего на улице Володю.

Толя досадливо выключил камеру.

–    Отстань, а? Я же снимаю! Может, не может... Вскрытие покажет.

–    Толя, брось свои тупые шутки. Я спрашиваю тебя как врача. Он выдержит? Ну, я не знаю: сердце, сосуды, что там еще... печень?

–    Что ты психуешь? Что вы сами себя пугаете? «Толя, скажи. Толя, покажи*. Ну скажу, и что ты сделаешь? —Толик вызывающе смотрел на Кулагина.

Сева растерялся.

–    Я что сделаю? Буду хотя бы знать.

–    Ага, и еще больше психовать. Не смеши меня. Сидите все у него на загривке и сочувствуете. Кто-то такой же преданный, как ты, впорол ему морфину когда-то, чтоб с похмелья не мучился, пожалел, одним словом...

–    А ну иди сюда, говнюк.

Кулагин схватил Нефедова за рубаху и потащил к стеклянной стене, за которой курили Высоцкий и Фридман. Леонидов, стоявший неподалеку, подскочил к спорщикам:

–    Э-э! Вы чего?!

Он попытался встрять и разнять их.

–    Пусти. Схлопочешь! – пытался освободиться Нефедов.

–    Отпусти ты его! – Паша старался оторвать Севу от Нефедова.

Сева, ухватившись за рубаху Нефедова, указал через стекло на Володю:

–    Если с ним хоть что-то случится, я тебя убью.

–    Да ничего с ним не... – Леонидов почти повис на Севе.

–    И тебя тоже, – яростно обернулся Сева к Леонидову и отпустил рубашку Толика. Приглаживая помятый воротничок, Нефедов заговорил, стараясь придерживаться официального тона:

–    С нормальной медицинской точки зрения вообще непонятно, как он жив. У меня на руках умирали люди, у которых была тысячная доля его проблем! Тысячная! А он – живет.

Сева понурился:

–    И сколько это может продолжаться?

–    Сколько Богу будет угодно. Пизанская башня пятьсот лет падает – никак не упадет. Не знаю! Может, год, может, пять, может, неделю. Хочешь помочь? Вон – чемоданы бери.

Троица начала выбирать свои вещи. Затем они вышли на улицу.

Подойдя к Фридману с Володей, Леонидов бодрым голосом, щурясь от южного солнца, отчитался:

–    Все! Мы готовы. Куда идем?

–    По машинам! – поддержал его тон Фридман. – Дорога долгая. Жара, духота, но в гостинице очень даже хорошо. Володечка, у тебя люкс. Садитесь вы втроем, а мы с Пашей по дороге поболтаем. Ужин в гостинице, и я с вами. Ничего сегодня не ел – сразу сюда. По машинам! Гитарочку в багажничек.

Фридман семенил, подскакивая то к одному, то к другому, переходя с интимного тона на официальный.

На углу площади стояли две «Волги» – новенькая «двадцать четвертая» и видавшая виды старая «двадцать первая».

–    Ух ты! Сто лет в такой не ездил! – оживился Володя.

Леонидов заговорщицки прошептал:

–    Так это специально для тебя Фридман и подогнал. Садимся.

Володя с Севой нырнули в старенькую «двадцать первую». Нефедов, пометавшись, подсел в нее же. Машины тронулись.

–    Я на такой семь лет отдежурил, – расположившись на заднем сиденье, мечтательно протянул Нефедов.

Володя, не поворачиваясь, резко оборвал:

–    Толя! Ни слова о медицине.

–    Он страхуется. Всем известно, что у вас неприятности, а начальство в зале—значит, можно. Их на стульчики не посадишь. Надо снимать бронь, а это деньги.

–    Пополам. Валяй приглашай.

–    Очень разумно. Володя – светлая голова! – Фридман достал из кармана записную книжку. – Вот они все у меня, голубчики. Секретариат обкома, профсоюзы, угрозыск, комсомол—все здесь. В Бухаре, между прочим, очень сильная комсомольская организация. А если понравится Сулейманову, тут уж...

–    Это кто?

–    Ой, Паша, это сильный человек. Кстати, у него день рождения завтра. Если поехать, весь Узбекистан наш. Хе-хе-хе. Надо поехать! Завтра! Меня звали, а я – с Высоцким. Это подарок! Это уважение! Это Восток, Паша!