355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Никита Михалков » Публичное одиночество » Текст книги (страница 26)
Публичное одиночество
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 04:03

Текст книги "Публичное одиночество"


Автор книги: Никита Михалков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 76 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]

И монгол тоже зомби. Его предки завоевали полмира, а он едет в город, чтобы достать презервативы и избежать рождения «лишнего» ребенка. Его историческая память так же замутнена, хотя причины иные…

Моя картина о людях, в целом не виноватых в том, что они такие. Они – результат, жертвы, несчастные люди, которые еще ощущают, что несчастны. Хотя бы на уровне подсознательно-эмоциональном… (I, 39)

(1992)

Однажды мне пришла в голову идея снять фильм о Внутренней Монголии в Китае. До сих пор я не уверен, что знаю почему. Возможно, я шел по следу предков…

Монголы правили Россией двести семьдесят лет – и их господство принесло меньше ущерба, чем семидесятилетнее правление большевиков, если судить по результатам. Да, монголы жгли, грабили, но они никогда не оскорбляли религиозное чувство русских.

Во всяком случае, все, что было в самом начале, – это либретто на пяти страницах, несколько ключевых слов и несколько идей. Затем постепенно стало приходить поэтическое ощущение. Два человека, с которыми я постоянно работаю, поехали в Монголию. Мой друг, второй режиссер Анатолий Ермилов, вернулся оттуда со снятыми на видео возможными местами для натурных съемок и несколькими обрывками удивительных сведений. Например, он привез любопытную информацию о контроле за рождаемостью: китайским супружеским парам разрешено иметь только одного ребенка, в то время как монголам, как национальному меньшинству, разрешено иметь трех детей. Вокруг этого Рустам Ибрагимбеков, мой друг и соавтор, и я принялись выстраивать сюжет. Что меня интересовало даже на той ранней стадии – это сочетание или даже скорее столкновение между вечной, не меняющейся Монголией, страной средневековья, кочевников и степей, и современной страной.

Затем, когда появились продюсеры Мишель Сейду и Жан-Луи Пиэль и предложили мне работать, я не мог представить себе, что они будут настолько безрассудны, чтобы связать себя обязательствами на основе пятистраничного либретто. Самое поразительное, что они выпихнули меня со съемочной группой в Монголию. Я оказался там всего за десять дней до начала съемок. Когда я понял, что уже не сорваться с крючка, вспомнилась русская пословица: «Если насилие неизбежно, расслабься и постарайся получить удовольствие».

Постепенно идеи стали обретать форму. Это произошло, когда ожил герой по имени Сергей, русский водитель грузовика, затерянного в степи. Присутствие русского аутсайдера в сюжете дало возможность выразить идею столкновения древнего и современного миров, а также личный взгляд на это явление изнутри фильма.

Подсознательно мне было очень приятно, что у меня был крошечный сюжет для большого фильма. Мне хотелось рассказать историю, которая обладала бы собственным ритмом. Мне не хотелось торопиться.

Следующая проблема – как снимать фильм. Все мои предыдущие картины всегда тщательно готовились заранее. Я не жалею об этом, но, по правде говоря, иногда у меня было ощущение несвободы. В этот раз у меня было желание отдаться на волю фильму, как течению реки. Я решил использовать одновременно три камеры – вот почему я, в конце концов, потратил шестьдесят пять тысяч метров пленки. Впервые в жизни у меня возникло ощущение, что фильм ведет меня за собой. Я подчинился его воле. Работа подчиняет своей воле художника, как степь подчиняет своей воле человека.

Степь должна стать самым большим откровением в фильме. Степь – горизонтальное явление – для всех, кроме монголов. Для них степь – вертикальная. Увиденная глазами туриста, например, из окна поезда, степь горизонтальна: в ней нет леса, нет холмов. Но стоит вам остановиться… Вглядитесь и прислушайтесь, и если вы не будете нарушать покой степи своим присутствием, вам, может быть, будет позволено увидеть степь такой, какая она есть: божественное явление, как океан, как тайга, как пустыня. Тогда вы сможете погрузиться в нее, ощутить ее вертикальность и растаять в ней. Ощутить ее звуки, воздух, аромат.

Самое главное, чему я научился, соприкоснувшись со степью, это терпение, необходимое для того, чтобы, насколько это возможно, стать самим собой, почувствовать себя частью природы.

Жан Ренуар сказал: «Сегодня я полагаю, что время сарказмов миновало и что единственное, что я могу принести в этот нелогичный… и жесткий мир, – это мою любовь». Эти слова меняют наше отношение к искусству и творчеству. Что, кроме любви, может предложить великий художник, который осознал абсурдность мира? Вот почему меня тошнит от потоков крови, разливающихся на наших экранах. Это отвратительно. Сцена в «Урге», в которой герои убивают овцу, частично является ответом на все это. Для меня это убийство – почти жертвоприношение. Но еще важнее то, что животное убивают, чтобы съесть. Овца, которую в действительности убивают, это та самая овца, которую съедают в следующей сцене. Обычно мы предпочитаем не знать, что на самом деле происходит, но едим всегда с аппетитом.

Было бы безнравственно убить овцу для фильма, если бы это убийство было средством, а не целью. Монгольский актер объяснил мне досконально, как эта сцена должна быть снята: где он должен это совершить, как животное должно лежать и так далее. Он переключился из одного состояния в другое, в котором он чувствовал себя настоящим человеком степей.

Этот фильм представлял для меня огромный риск. Я не имею в виду финансовый риск, это должно было волновать и волновало продюсера. Я имею в виду свою репутацию, искусство. Мне предоставили полную свободу делать все, что я захочу, соответственно я несу полную ответственность. К счастью, Мишель Сейду вел себя безупречно. Его уверенность во мне была непоколебима с начала и до конца. Для меня Сейду – Человек с большой буквы, или, как говорили в России, человек с правилами. Его «да» – это всегда настоящее «да», равно как и его «нет». Но что важно: после его «нет» можно продолжить дискуссию и добиться бесповоротного «да».

В фильме есть несколько вещей, которые кажутся чужеродными: заводская труба, швейцарский перочинный нож, которым пользуется бабушка, пасодобль, который монгольская девочка играет на аккордеоне. Мы ничего не придумывали специально. Я все это нашел таким, каким снял. Или, я бы сказал, все случайно, что в свою очередь означает, что такое понятие, как случайность, не существует.

Радуга не случайность, потому что она появилась по воле Господа. Такова вся жизнь. Что на самом деле главное, так это то, как каждый из нас смотрит на эти вещи. Вот по каким законам надо судить художника, принимая во внимание только его видение мира.

Художник – это тот, кто способен созерцать вселенную и наблюдать за ложкой в кофейной чашке с одинаковой степенью внимания. (II, 22)

(1992)

На мой взгляд, при создании фильма было состояние некоего даже шока.

Я в большей степени в этой картине шел интуитивно. Не то чтобы совершенно интуитивно, но она как бы пелась и существовала в структуре того, что и как я хотел сказать, в состоянии живого сиюсекундного ощущения – через прошлое, через настоящее и, как ни странно, в результате этого через будущее. Это послание из прошлого, из настоящего и будущего. И в этой картине образными художественными путями – не разговорами, нет, выражена безумная тоска – моя лично и, я думаю, нашего поколения.

Это безумная тоска, которая меня гложет постоянно по самому себе, то есть по тому, кто бы мог быть я, родись на сто лет раньше… (II, 24)

(1992)

Интервьюер: Почему местом действия нового фильма («Урга – территория любви») Вы избрали не Россию, а Монголию?

Откровенно говоря, снимать кино здесь не было желания из-за разрушительных тенденций в области кинематографии…

И потом, я, наверное, по натуре такой человек, что все время сжигаю за собой мосты. После успеха фильма «Родня» ждали, что я стану снимать продолжение, некую «Родню – 2». А я сделал фильм совсем в другом ключе – снял «Без свидетелей». Тогда стали ждать, что я продолжу тему, начатую в нем. Продолжения не последовало. Я снял «Очи черные»…

Возможно, кому-то покажется, что история, рассказанная мной вместе с моим давним соавтором Рустамом Ибрагимбековым в нынешнем фильме «Урга», тоже не вписывается в русло того, что я снимал раньше. Это не только повествование о быте и жизни монгольской семьи, об укладе жизни пастухов и о том, как к ним попадает наш русский человек. В более широком плане это фильм об отношении человека к природе, о том, что нельзя воспринимать ее просто как красивый пейзаж. Нужно сохранить в себе уважение к ней и чувство единения.

Мне бы хотелось, чтобы такое ощущение вынесли из кинозала те, кто придет на просмотр фильма. (I, 44)

(1994)

«Урга» для меня – просто начало дороги.

До нее я как бы создавал на экране свой мир. Мы с актерами три месяца репетировали, а потом очень быстро снимали, зная все заранее до мельчайших подробностей.

А здесь нужно было попытаться загнать жизнь в рамки нашего сюжета. Но мы предпочли лечь на дно и наблюдать, врастать в увиденное. Я называю это вертикальным постижением жизни. Поэтому сценарий, который мы писали с Рустамом Ибрагимбековым, рос вместе с ростом наших ощущений от увиденного.

Наверное, двести семьдесят лет татаро-монгольского ига все же оказали на меня влияние. Потому что стали происходить странные вещи: я почувствовал себя связанным с этой степью. И она откликнулась. Когда мы уже уезжали, оставалось снять один кадр: горящую машину. Вещи уложены, билеты куплены. И вдруг поднимается страшный ураган. Он разнес бы огонь по степи в считаные секунды. Перепуганные перспективой выплаты нам неустойки, китайцы все же дали разрешение на съемки. Я долго терзаюсь: очень хочется домой. Но в конце концов говорю: «Съемок не будет». Слишком это было бы большим предательством по отношению к степи, столько нам давшей. И в этот самый миг ветер стих. Мы отсняли сцену за час. А еще через час ураган бушевал с новой силой.

Наверное, именно на «Урге» я понял, что кино – это кино плюс еще что-то, что знаешь только ты… (I, 57)

(2010)

Интервьюер: Вы как-то сказали, что ваш фильм «Урга» появился из анекдотца. Не можете уточнить, как именно это получилось?

Ну, не совсем из анекдотца… Но начало фильма, первый толчок к нему, действительно были забавными.

Все выросло из предложения Географического общества снять фильм о кочевниках, номадах. Все равно каких: аргентинских, шведских, монгольских. Выбрали монгольских, начали думать. Стали появляться мысленные картины. Огромные пространства… Сон человека… Человек в бескрайней степи смотрит телевизор… А потом – быт этих людей глазами наивного человека извне, из совсем другого, советского мира. Он понемногу проникается их мироощущением. А сам даже своих предков не знает!

Первоначально сценарий был не больше двенадцати страниц. Во время съемок так и получилось – все те же двенадцать страниц, а все остальное – воздух, дыхание. Но снимать нужно было во Внутренней Монголии, в Китае. А такой короткий сценарий мог вызвать подозрительность, недовольство китайских властей. Поэтому мы написали другой, условный сценарий – с диалогами, для властей. И они разрешили снимать. Но снимали мы по тем же двенадцати страницам. А когда съемки закончились, все, что сняли, подробно записали в новом окончательном варианте сценария, будто все так и планировалось… (II, 67)

«Утомленные солнцем» (1995) (1994)

Я недавно закончил съемки картины «Утомленные солнцем». И понял, что качество фильма определяет то, насколько долго можно с интересом смотреть общий план. Меня, например, интересуют не слезы, а как они рождаются. Ведь можно просто накапать на лицо глицерин…

В «Утомленных солнцем» есть куски без монтажа по восемь-девять минут. Вообще это такая мелодрама в стиле сентиментального танго. 1936 год, смесь любовного треугольника и легкого боевика. Я вместе со своей шестилетней дочкой играю одну из ролей.

Думаю, женщины на картине поплачут…

Сценарий, как и в «Урге», мы писали вместе с Рустамом Ибрагимбековым. (I, 57)

(1994)

Интервьюер: Что заставило Вас сделать картину «Утомленные солнцем»?

Я считаю несправедливым и безнравственным зачеркивание того поколения с высоты сегодняшнего дня, меня пугает разрешенность безнаказанности, когда перечеркивают судьбы людей и страны, учитывая, что за это ничего не будет.

Те люди, которым сегодня за шестьдесят, прожили жизнь, и виноватых в истории нет никого. (I, 63)

(1994)

По жанру моя новая работа – мелодрама, по смыслу и сути – картина политическая. Хотя лобового, зеркального отражения сегодняшних политических страстей в «Утомленных солнцем», разумеется, нет. Ибо я никогда не снимал и, уверен, не буду снимать картины, впрямую отражающие, защищающие ту или иную тенденцию. Как художник, я не имею права встать на чью-либо сторону.

Персонажи «Утомленных солнцем» – это как бы герои «Неоконченной пьесы для механического пианино», случайно дожившие до 1936 года. Только в чеховские времена недовольство жизнью было всего лишь безопасной интеллигентской рефлексией, а в 1936 году расплатой за эту рефлексию могла стать сама жизнь.

При этом я не хочу никого обвинять в своей картине.

С позиций сегодняшнего дня перечеркивать судьбу существующих поколений – тот же большевизм, только другого цвета. Ибо основа всякого большевизма – это беспамятство, желание иметь все «сейчас и сразу».

«Утомленные солнцем» – это не просто название, это образный знак картины, через которую лейтмотивом проходит замечательное, всем известное танго: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Слегка модифицированные строки, вынесенные в заголовок, – мы даем зрителям простор для раздумий, что (или кто) есть это «солнце», от которого так смертельно утомилась страна.

Мне бы хотелось надеяться, что фильм стоит своего названия… (I, 60)

(1995)

Интервьюер: Как и когда у Вас возник замысел «Утомленных солнцем»? Спрашиваю об этом потому, что Вы обратились к сталинской эпохе одним из последних…

В Евангелии сказано: первые станут последними, последние – первыми…

На самом деле меня давно волновала атмосфера того времени, которое я сам в силу возраста уже не застал, но обостренно воспринимал в творчестве других. Например, в произведениях Аркадия Гайдара. Возьмите и перечитайте сегодня его «Голубую чашку» – небольшую повесть, написанную с поистине бунинской чистотой и силой, и вы сквозь неизбежную советскую символику, оптимистичную бодрость финала («а жизнь была совсем хорошая») наверняка почувствуете и ощущение некой грусти, утраты, уловите щемящее сожаление о несбывшемся, которое, как писал Блок, всю жизнь волнует нас.

Моим «несбывшимся» была картина о том времени, которую я все откладывал, пока однажды не увидел обойму лент на интересующую меня тему, снятую другими. Увидел и понял: дальше тянуть нельзя. Ибо многие мои коллеги, вчера уснувшие убежденными красными, а сегодня вдруг проснувшиеся уже трехцветными, снимают точно то же и точно так же, как пятнадцать – двадцать лет назад, только, разумеется, поменяв плюс на минус: красные у них стали плохими, а белые – хорошими. А в остальном – все так же плоско, тупо, пошло, идеологично, заказно. Нам же с Рустамом Ибрагимбековым захотелось взять под защиту, что ли, то время. Не сталинизм, разумеется, мы хотели защитить, а людей, саму жизнь, которая есть бесценный дар и которая не может, не должна зависеть от произвола того, кто в данный исторический отрезок времени занимает покои Кремля.

Ваши политические симпатии каким-то образом сказались в картине?

А у меня, если угодно, нет политических симпатий. Другое дело, что у меня есть моя личная гражданская позиция, которая наверняка проявляется в творчестве, да и то, надеюсь, не прямо, а опосредованно…

Снимая фильм о сталинизме, о кошмарах 1936 года, я старался сохранить максимальную объективность во взгляде на героев этой исторической драмы, которые являются преступниками и жертвами одновременно. Жертвами, подчеркну, своего же собственного злодеяния. Ибо большевизм как явление не щадил никого. Этот монстр пожирал «себя и своих детей», постоянно воспроизводясь, омолаживаясь за счет тех, кто еще недавно стоял на вершине власти. Об этом я и хотел напомнить в своей картине, но через художественные образы, через судьбы людей, а не через политическую риторику, мне неинтересную.

При этом я, повторю, не хотел и не хочу обвинять никого из своих героев. А тем более нет у меня желания зачеркивать жизнь предшествующих поколений, как это нынче принято у резвых «разоблачителей» прошлого. Это тот же большевизм, только иной раскраски. Ибо основа всякого тоталитарного мышления – это беспамятство, суетливое желание иметь все «сейчас и сразу». Воинствующий атеизм, безбожие, неверие в бессмертие души, возведенные за семьдесят лет коммунистического правления в ранг государственной политики, позволяли с легкостью необыкновенной вершить чужие судьбы, сбрасывать «с корабля современности» Бунина, Рахманинова, Шаляпина, отправлять в чужеземье русских философов, изгонять из страны Солженицына и Ростроповича…

Да, большевизм не принес нашей стране счастья. Но разве нравственно, исходя из этого непреложного факта, ставить под сомнение жизнь целых поколений только на том основании, что людям довелось родиться не в лучшие для них времена? Ведь и в самый разгар репрессий так же вставало над землей солнце, и текла река, и звенел мяч на пляже, и дети любили родителей, и родители переживали за своих чад, и тот, кто в первый раз целовал девушку, вовсе не думал, как там поживает дорогой Иосиф Виссарионович… И в этом для меня – боль, страх и горькая нежность того времени, которые я попытался передать в картине, отрешившись от всех своих политических симпатий и антипатий.

Проницательные критики уже успели заметить стилевую, образную перекличку «Утомленных солнцем» и «Неоконченной пьесы для механического пианино». Это произошло случайно, намеренно?

«Случайностей» такого рода у меня давно уже не бывает. С самого начала работы над картиной я хотел, чтобы в фильме об ужасах сталинизма звучала, как это ни покажется странным, чеховская интонация. Приоткрою наш с Рустамом Ибрагимбековым замысел: персонажи «Утомленных солнцем» – это как бы герои «Неоконченной пьесы», дожившие до 1936 года. Все та же нега необременительной дачной жизни, все те же неспешные чаепития, все те же разговоры о судьбах страны и особой роли интеллигенции… Но если в чеховские времена недовольство жизнью было всего лишь безопасной интеллигентской рефлексией, то в 1936 году расплатой за эту рефлексию могла стать сама жизнь. И в этом – принципиальное различие двух далеко отстоящих, но для меня по-своему рифмующихся эпох российской истории. (I, 65a)

(до 2003)

Картина «Утомленные солнцем» дорого стоила.

Но у нас была гримерная на колесах. У актеров во время съемок на натуре были комнаты с душем. У нас работала группа французских звукооператоров с двадцатью микрофонами: микрофоны прятали в волосы актеров, в одежду. И они были избавлены от мучительного процесса озвучания картины, что всегда очень непросто. Наконец, на натуре для группы был обед. С мясом. С компотом. За счет бюджета группы.

А можно было по-другому! Что, первый, что ли, раз актерам в автобусе посидеть, пока вызовут на съемку? Сидеть и жевать захваченный из дома бутерброд?..

Мне стыдно, когда актеры испытывают дискомфорт. И мы тратили деньги на то, чтобы они комфортно существовали и соответственно могли работать.

Я полностью отвечаю за то, что делал и делаю… (III, 6)

(2003)

Вопрос: Кого Вам больше жаль в фильме «Утомленные солнцем» – Михалкова или Меньшикова?

Серьезный вопрос.

Эта картина о том, что виноватых нет и невиноватых нет. Единожды отдав на поругание историю, культуру, традицию, веру своей страны, мы все оказались заложниками дьявола.

Котов, если бы родился на сто пятьдесят лет раньше, оказался бы героем войны 1812 года, закончил бы жизнь в среднерусском имении, в почете, окруженный детьми и внуками.

Котов из картины, отдав всю свою сущность идее ложной, поверив, что можно построить рай на земле, встал на путь скользкий и уводящий рано или поздно его в бездну.

Абсолютно то же самое, только зеркальное, произошло с Митей. Котов не осознанно обманывался, он поверил. А Митя решил, что можно один раз поступиться, а уж потом, когда-нибудь все начать сначала.

Русская интеллигенция, которая из-за занавески смотрела на то, что происходит на улицах Петрограда, Москвы и любого другого города, то снимала красный бант, то надевала и ждала, чем все кончится, – открыла кровавый шлюз. И одним из открывающих этот шлюз был Митя. Он думал, что сделает все, что от него хотят, а уж потом…

Ничего не бывает потом. Жизнь пишется набело.

Митя, как и Котов, стал заложником самообмана. Может быть, мне Митю более жалко, чем Котова. (I, 93)

«Анна: от 6 до 18» (1994) (1994)

Только что я закончил монтаж фильма «Анна: от 6 до 18», над которым работал тринадцать лет.

Каждый год я задавал дочери одни и те же пять вопросов: что ты любишь? что не любишь? чего боишься? чего ты больше всего хочешь? что, по-твоему, происходит вокруг тебя и в стране?..

Сейчас в промежутке между ответами я вмонтировал кадры о том, что происходило в это время в стране… И сам не ожидал, что получится такой документ. (I, 57)

(1995)

«Анна: от 6 до 18» – очень беззащитная картина. Про нее можно сказать все что угодно, но одного у нее не отнимешь: тринадцать лет съемок. Тринадцать лет жизни растущей девочки, меняющейся страны.

Три вещи нельзя симулировать – любовь, темперамент и время… (II, 28)

(2000)

Десять лет назад я снимал картину «Анна: от 6 до 18», и снимал ее тринадцать лет.

Я считаю, что это одна из самых серьезных моих картин. Никто не знал, чем это закончится, и я упорно каждый год задавал по пять вопросов своей дочери… и так с шести лет.

Надо сказать, что были и драматические моменты, и даже опасные, потому как снимать кино на профессиональной аппаратуре без утвержденного сценария в то время было просто чревато. А нужно было достать коробку пленки, бесшумную аппаратуру, аппаратуру, чтобы записать звук, и все это надо было доставать через товарищей.

Ведущий: А зачем это снимать?

Не знаю.

Никто не знает, сколько проживешь. Но мне казалось, что если есть реальная ценность чего бы то ни было, то эта ценность – только потраченное время.

И вот росла девочка. И Господь нам послал невероятные события за это время! Когда я начинал снимать кино, не мог представить, что через десять лет будут отворачивать головы памятникам, а потом подряд три смерти генсеков. И каждый год Анна, воспитанная в пионерских традициях, говорила: «Я хочу, чтобы новый правитель…» – и опять шло клише.

И вот эта девочка, которая воспитана в этом, придавлена и боится неправильно ответить, и страшно мучается оттого, что если она неправильно ответит, то ее будут ругать (этот школьный комплекс, который был в ней), вдруг вырастает совершенно в другого человека, который говорит последний свой монолог.

Ведь это все совершенно спонтанно. А между этим вставлена хроника.

Я понимаю, картина несколько тенденциозна, но это – моя картина, моя точка зрения. А если у кого-то есть другая точка зрения, могу дать простой совет: растите дочь тринадцать лет и снимайте ее!

Я сейчас продолжаю снимать, с Надей, то же самое. (VI, 4)

«Сибирский цирюльник» (1998) (1988)

Я давно мечтал снять фильм о Сибири.

Это не только творческий замысел, но и мой сыновний долг – ведь мои корни отсюда, я имею в виду прадеда Василия Ивановича Сурикова. Очень многое дало посещение удивительнейшего художественного музея и богатейшей научной библиотеки университета в Иркутске. Короленко, Обручев, наш современник Астафьев подтолкнули наше с драматургом Ибрагимбековым воображение. Именно в Иркутске я открыл для себя «сибирского Купера» – писателя XIX века Ивана Тимофеевича Калашникова. Его роман «Дочь купца Жолобова», повесть «Камчадалка», «Записки иркутского жителя» дают богатейшую пищу для размышлений. А еще, конечно, знаменитые иркутские летописи… Нас охотно консультировал писатель и блестящий краевед Марк Сергеев.

Думается, что основой фильма станут драматические страницы богатой сибирской истории. Мы хотим показать зарождение внутреннего сознания у человека, когда он все более начинает осознавать себя хозяином этой земли. Фильм у нас не только исторический, он о нашем дне, ибо те проблемы, которые сейчас встали перед нами во весь рост, зарождались и формировались тогда. Я, например, уверен, что тот, кто не знает или забыл свое прошлое, не будет защищать свое будущее. Вот такой атмосферой хотелось бы наполнить будущий фильм.

Сейчас только намечены контуры ленты. Думаю, что в новом фильме выступит ряд актеров, хорошо знакомых зрителям по нашим совместным работам. Отмечу, что выразила желание работать с нами знаменитейшая американская киноактриса Мерил Стрип – одна из ярчайших «звезд» американского экрана. Ей за последние пять лет трижды присуждался «Оскар».

Возможно, что в создании фильма примут участие и киностудии ряда европейских стран. (II, 15)

(1989)

Это романтическая история любви молодого юнкера и американки, приехавшей в Россию. Кинороман охватывает двадцатилетие – с 1885 по 1905 год. Основное действие развернется в Петербурге, съемки пройдут также в Сибири и частично в американской офицерской школе в Вест-Пойнте.

Сценарий написан на американскую звезду Мерил Стрип, которая, правда, пока не дала согласия. Сейчас у нее есть очень интересный замысел и большое желание его осуществить. Надеюсь, в ближайшее время актриса поставит нас в известность о своем выборе. Из наиболее серьезных претендентов на роль ее партнера мне видится Олег Меньшиков. В фильме будут заняты и мои любимые актеры – Елена Соловей, Юрий Богатырев, другие артисты, которых мне еще предстоит полюбить.

Мне вообще неинтересно снимать и смотреть картину, если я не ощущаю любви к тому, кто это сделал, к тем, о ком говорят. Ибо без надежды, без веры, без любви невозможно ничего в нашем искусстве. Убежден: хороший фильм может родиться только в атмосфере этого главного, на мой взгляд, человеческого чувства. Артиста нужно бесконечно любить. Любить надо и осветителя, и гримера, и костюмера. Вообще необходимо, чтобы в съемочной группе собрались единомыслящие и единочувствующие люди, даже если они говорят на разных языках. Кстати, в нашем фильме будет звучать и русская, и французская, и немецкая речь, как и было в той жизни, о которой мы хотим поведать зрителю.

Продюсером выступит Анджело Риццоли – имя, известное в мировом кинематографе. Его дед продюсировал «Сладкую жизнь», «8 ½», другие знаменитые ленты. (I, 28)

(1989)

Сейчас целиком поглощен «Сибирским цирюльником», который уже выпил из нас цистерну крови.

К сожалению, так сложилась моя жизнь: если я работаю, то это совершенно на износ. Даже когда мою машину, куда-то еду, с кем-то разговариваю, из творческого процесса не выключаюсь. У меня нет распорядка: сейчас я пишу, потом думаю, потом гуляю, отдыхаю.

Сценарий «Сибирского цирюльника» мы писали летом на даче. Были дети, так что садились за письменный стол в десять вечера. И неизменно просыпались в восемь утра с ощущением, будто и вовсе не ложились. Заканчивали уже в Риме. Стояла адская жара. В нашем отеле был бассейн, в который мы за полтора месяца ни разу не окунулись. Ни разу. Ежедневно мы вставали рано утром, включали кондиционер и при температуре плюс 16 градусов в халатах работали, не останавливаясь. Приблизительно по пятнадцать часов в сутки…

А до этого в течение восьми месяцев готовились, изучали материалы: кто такие юнкера, во что они одеты, их устав, принципы обучения… спальная комната, лазарет. Надо было докопаться до мельчайших деталей: скажем, в какую сторону должна быть направлена кокарда, когда юнкер, раздеваясь, складывал свою форму на ясеневую тумбочку возле своей койки.

Все это я обязан был изучить досконально… (II, 19)

(1998)

Фильм такого масштаба и таким образом снятый никогда не создавался в России.

Наш фильм – это эпопея, действие которой происходит в течение двадцати лет конца прошлого – начала нынешнего столетия. Эта сага потребовала восстановления мельчайших подробностей, деталей быта, архитектуры улиц, изучения русского национального костюма всех сословий того периода и пошива его в количестве более шести тысяч штук. Массовые сцены в нашей картине оцениваются в шестьдесят пять тысяч человеко-дней. А разве плохо, что за время съемок нами было создано около восьми тысяч рабочих мест в Красноярске, Нижнем Новгороде, Горбатове, Москве! Мало того, впервые в истории отечественного кино такого масштаба были оплачены все услуги армии, милиции, ГАИ и других организаций без всяких скидок и льгот, что, к примеру, было выведено из бюджета фильма «Война и мир». Даже солдаты срочной службы, снимавшиеся в массовых сценах, помимо горячего питания на площадке, получали зарплату. И пусть мне кто-нибудь скажет, что это не целевое использование средств сегодня, когда наша армия так унижена и оскорблена.

Впрочем, об армии надо сказать особо. Наш фильм напрямую с ней связан. Он – о восстановлении чести и достоинства русского офицера, это фильм о настоящей России… (I, 72)

(1998)

Мы не будем картину показывать так, как делали это раньше. Ее нужно смотреть на большом экране, с хорошим звуком, а не довольствоваться ворованной копией на телеэкране.

Наверное, мы устроим просмотры во Дворцах спорта. Мы заслужили право смотреть свое кино таким, каким мы его пытаемся сделать. Можно увидеть «Титаник» на телеэкране, но в этом случае вы получите только информацию о том, о чем этот фильм. Но ведь то, что «Титаник» затонул, знают и до начала картины. Важно не только «что», но и «как».

Мировая премьера «Сибирского цирюльника» состоится в интервале от 7 до 10 декабря в Кремлевском дворце съездов. Там меняют всю аппаратуру, и, возможно, благодаря картине мы получим самый крупный в мире кинозал на шесть тысяч мест. Но до этого мы будем двигаться с картиной и своим оборудованием от Владивостока в Москву с десятью – двенадцатью однодневными остановками в больших городах. В Париже премьера состоится, видимо, в январе.

Права на картину в странах СНГ и Балтии принадлежат моей киностудии «ТРИТЭ», во Франции и в мире – французской стороне в соответствии с затратами, понесенными сторонами во время съемок. (I, 74)

(2000)

Наш «Сибирский цирюльник» реально начался не тогда, когда мы с Рустамом Ибрагимбековым закончили сценарий в 1988 году, а в тот самый вечер в марте 1995 года, когда мы с Надей шли получать заветную статуэтку, о которой мечтают все режиссеры, всех возрастов и всех континентов, потому что именно «Оскар» давал нам надежду собрать деньги на съемки самого дорогого европейского проекта последнего десятилетия. Это странное чувство, когда ты получаешь заветную награду, а мысли твои далеко обогнали время…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю