Текст книги "Папа, спаси меня (СИ)"
Автор книги: Ника Янг
Соавторы: Настя Ильина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Глава 8
Несколько дней пролетает незаметно, потому что я травлю свой организм сигаретами и алкоголем. Я пытаюсь найти призрак из прошлого в девчонках, которых меняю, как резиновое изделие номер два. Но всё не то. Все они приторные, ненастоящие. Их можно взять на один раз. Взять, чтобы потом забыть о них… А о ней – нет.
Утром меня будит Седой, и мне хочется послать его ко всем чертям. Вот так, в одно мгновение, внутри выработалась ненависть к некогда лучшему другу. И я жалею, что предложил сделку именно ему, что снова встретился с ней, с девчонкой, которая вспорола моё сердце своим побегом. Почему она сбежала без объяснений? Ответит ли она когда-то на этот вопрос? Скорее всего, нет. Потому что я не собираюсь задавать ей его.
– Седой, долго же ты рожаешь! – отвечаю я с пренебрежением в голосе. – Знаешь, я же уже успел предложить идею нескольким ребятам, и они вроде как хотят взяться.
– Дикий, здоров! Ну какие ребята? Ты чё? Все нормалёк, я всё уладил. Пацанчик один подсказал, как бабки вывести грамотно из бизнеса. Давай встретимся сегодня в клубе? Обсудим все детали и начинаем мутить водичку!
– В клубе? – меня почему-то удивляет его предложение. – Ты же вроде как семейный?
– Пфф… И что? Не имею права в клуб зарулить? Тем более баба моя совсем деревянная последние дни. Пацан болеет, и она вся в нём, всё свободное время ему уделяет… Бесит уже. Ну так чё? Встретимся?
Я сжимаю трубку в руке, слушая скрежет пластика, который появляется от сильного нажима. У него сын болеет, а он говорит о деревянности жены? Да я бы сам не отходил от кроватки собственного ребёнка, а тут… Впрочем, не мне судить, детей у меня нет. И вряд ли появятся в ближайшее время.
– Лады. В нашем клубе, в десять.
– Тусанём, как в былые времена, Дикий! – оживляется Седой, а мне хочется дать ему в пятак, и я понимаю, что причина столь резкому негативу, пробуждающемуся к лучшему другу, кроется в бабе, которую он у меня увёл.
Мысли улетают в прошлое, в день нашей с ней ссоры… В день, когда в наших отношениях появилась трещина.
– Почему ты не сказал мне, что связан с криминалом? Почему? – колотила меня своими маленькими кулачками Малая, а я пытался успокоить её и прижимал к себе.
– Ну какой криминал? Ну ты чего? Это всё так… мелкое баловство.
– Мелкое баловство? Отец говорит иначе, – шмыгнула она носом и посмотрела мне в глаза.
Её отец… Этот гад точил на меня зуб. Толстосум, который сам сделал своё состояние на крови других, выстроил империю на костях своих товарищей. Я многое смог нарыть на её отца, но не мог рассказать всего Малой, потому что это её батя, человек, которому она доверяет, которого любит.
– Малая, твой отец меня не знает… Кто и что рассказал ему обо мне? Что он смог найти на меня? – постарался успокоить её я.
– Он знает о тебе всё. Всё-всё! Понимаешь? – она всхлипнула и прикрыла глаза руками. – Он сказал, что ты… Что ты… – она облизнула пересохшие губы и посмотрела мне прямо в глаза. – Что ты убийца…
– А ты развесила уши и поверила ему? Кому ты больше веришь? Ему или мне?
Меня тогда переполняло чувство обиды и горечи. Я не говорил Малой, чем занимался, потому что – да! Моя деятельность была связана с криминалом. Но точно не с убийствами. Я в жизни никого не убивал. Калечил пару раз – да. Но за дело.
– Я люблю тебя! – прижалась ко мне она и всхлипнула.
И вот теперь все её слова, все обещания о любви, все прикосновения… Всё это причиняет мне адовую боль, бьёт в самое сердце, кромсает на лоскуты всё хорошее, что когда-то было во мне.
Я снова падаю на кровать и засыпаю, потому что не хочу сегодня находиться в сознании как можно больше времени, всё равно движуха по бизнесу сейчас под контролем чётких пацанов, которым я доверяю больше чем себе.
Глава 9
Просыпаюсь я уже под вечер с дикой головной болью. Даже прохладный душ не помогает избавиться от этой боли и от возбуждения, которое накатали во сне, потому что там наша встреча с Малой оказалась куда более горячей, чем в реальности. В каких только местах мы с ней не… Я стараюсь не думать об этом и, обернувшись полотенцем, чтобы прикрыть добротное достоинство ниже пояса, иду на кухню. Включаю чайник, чтобы налить кофеёк, но мне звонит Седой и предлагает встретиться раньше.
– Случилось чё? Голос у тебя слегка на бабский смахивает… Попискиваешь немного, – хихикаю я.
– Станешь тут бабой и евнухом заодно… Да достала она меня. С женой поругались. Сказал ей пару ласковых и свалил из дома. Ты чё подъедешь пораньше? А то боюсь накидаюсь до важных обсуждений и соображать ничего не буду.
Я зависаю. В башке пульсирует его «сказал ей пару ласковых». Что он ей сказал? На каких тонах разговаривал с ней? Свободная рука сжимается в кулак. Если он поднимает на неё руку, я его урою… А я узнаю, как он с ней обращается. Непременно узнаю.
– Не вопрос. Встретимся в клубе.
Отключаю телефон и спешно иду к шкафу со своим старым тряпьём. Я уехал из города разочарований, чтобы снова вернуться и снова напомнить себе о пережитой боли. О страданиях, которые превратили меня на какое-то время в беспринципного урода.
Натягиваю чёрные джинсы и белую рубашку. Малая любила белый цвет: белые лилии, белые тюльпаны, белая одежда… Она мечтала о белоснежном свадебном платье… И надела его, но не со мной… запускаю пятерню в ещё влажные волосы и решаю, что на их сушку тратить время не стану – и так сойдёт.
Я еду в клуб, выжимая из тачки всё, чтобы поскорее увидеть ЕГО. Чтобы схватить гниду за грудки и вытрясти из него правду, выяснить, как именно он поговорил с ней. Вот только наша встреча оказывается иной – мы просто пожимаем друг другу руки и заказываем по парочке шотов текилы.
– Всё совсем сложно в семье? – осторожно спрашиваю я, опасаясь спугнуть.
– Не знаю. Пацан болеет, я же тебе говорил. Тонька около него целыми днями носится. Она даже ночует теперь в его комнате, а я как хрен с лысой горы – не нужен ей совсем. Бесит до невозможности.
– Правда? И как часто ты прикладываешь руку в разговорах с ней? – я щурюсь, глядя на него, жду его ответ и знаю, что одним ударом не ограничусь, если услышу то, что услышать не должен. Я его убью, а потом сяду. И урою любого, кто посмеет попытаться разнять нас.
– Не, Дикий, это так не работает. Я женщин и детей не бью. Пацанские правила. Если только бабу в постели, легонько… Ну плёточкой, например… – Меня начинает тошнить, когда я представляю их… В постели. С плёточкой. Уровень ярости зашкаливает, и мои глаза уже, наверное, светятся как два фонаря. – Но Тонька у меня немного овощ в этом плане… Её ролевые игры не интересуют… Мне в последнее время кажется, что я её вообще не интересую. Да и чёрт с ней… Одумается ещё, перебесится… Давай обсудим дела, Дикий.
Пока мы занимаемся тем, что он называет обсуждением дел, я уже прокручиваю в голове сотню планов о том, как снова встретиться с ней. Хочу увидеть её, убедиться, что он на самом деле её не бьёт, но в то же время не желаю этого, потому что понимаю, что она отравит меня своим ядом медленного действия. Снова.
– Вот это я понимаю тема! Давай уже выпьем за то, чтобы всё прошло на высшем уровне, Дикий! – радуется Седой, как ребёнок, когда мы, наконец, оговариваем все детали и решаем начать как можно быстрее.
– А что насчёт пикника? Я скоро уеду из города, а мы так и не успеем устроить встречу. Как серьёзно болен твой пацан?
Для меня болезнь ассоциируется больше с душевным состоянием, когда внутри волки воют и кошки скребутся… На крайняк с кашлем… Я не придаю этому слову высокого значения, но когда болеют дети, всякое ведь может быть. Если только подумать, сколько благотворительных сборов уже открыто, и сколько открывается каждый день.
– Пикник будет. Не волнуйся, брат! Я всё организую. Ты назови только дату, время и место… И я найду способ примчаться. Ты же знаешь.
А она? Мне так и хочется спросить это, а по венам прокатывается нечто раскалённое, уничтожающее, зависимое от её присутствия.
– Договорились. Завтра всё скину, – выдавливаю улыбку я и залпом выпиваю стопку текилы. Обжигающая жидкость проникает внутрь и согревает тело. Меня даже передёргивает на мгновение.
– Ну что, Дикий, сыграем в нашу игру? Чур первым сегодня тёлочку выбираю я… – заявляет Седой, а его глаза начинают блестеть от азарта.
Мне становится противно, омерзительно до зубовного скрежета, но в то же время внутри пробуждается какое-то ликование. Она сама виновата. Сама выбрала его, а не меня. Я бы никогда не изменил ей, наверное, а он… Наверное, она и не сомневается в том, что он изменяет… Скорее всего, знает о его бабах и походах налево, потому и ведёт себя как деревянная. Деревянная. Мне хочется смеяться в голос, потому что со мной она точно никогда не была такой. Так жарко мне не было ещё ни с кем и никогда. Мы сгорали, сжигали друг друга и повторяли снова и снова, пока измождённое не проваливались в пучину сна, но даже там мы продолжали заниматься… Любовью…
Я смотрю на девушек, виляющих перед нами бёдрами, наблюдаю, как Седой цепляет себе сочную брюнетку, а перед глазами появляется Малая… Девочка, которая любит сахарную вату, шляпки и море… Девочка, которую я ненавижу точно так же, как всё ещё люблю.
Глава 10
Я выхожу в коридор и грузно сажусь на лавочку возле кабинета. В голове нет ни одной мысли, которая бы пронзила сейчас все мое существование, подсказала выход из сложившейся ситуации. Мне кажется, что стала ватой, белой, пустой. Дунь – и я улечу.
Возле соседнего кабинета стоит молодой врач с изящной модной бородкой, но преждевременной лысиной, белом халате и разговаривает по телефону. Он почёсывает свой подбородок, будто кот, и играет интонациями, так что я понимаю: он общается с девушкой, которая ему, возможно, нравится.
Это так удивительно, так нелепо и странно для меня, что врачи легко могут переключиться от мира страданий и боли на повседневные заботы. Только вчера этот врач передавал мне данные анализов моего сына, понимая, что показывает неразорвавшуюся бомбу, у которой уже выдернута чека. И момент, когда она рванет, неизвестен никому. Ни на небе, ни на земле.
И этот же самый врач уже говорит, флиртуя, с кем-то на другом конце провода, и сомневается, и краснеет, и заискивает…
Но это и правильно: ведь он должен исцелять, а не множить постоянно печали и боль, боль и печаль.
– Здравствуйте, – он садится возле меня на жесткое больничное сиденье, и я вздрагиваю от неожиданности. Оказывается, во время своих мыслей ушла в себя так глубоко, что сидела какое-то время уставившись в одну точку, как это часто со мной бывало с того дня, как Егорушку впервые привезли в больницу на полный спектр анализов.
– Вы беседовали с Краевым? – он смотрит на меня вполоборота, и я чувствую от него заботу и поддержку, снова отстраненно думая о том, что врач, не растерявший эмпатии к больным, – это правильный врач.
Вместо ответа киваю.
– Это очень хороший специалист, – повторяет он свои слова, которые сказал, как только мы приехали в больницу. В тот день нам было выписано множество предписаний, назначений лекарств, анализов и целый список врачей, которых нужно было пройти. – Он смотрит всегда далеко вперед.
Я резко вдыхаю воздух сквозь сжатые зубы. Слово «вперед» мне кажется насмешкой над нами, нелепой шуткой.
Эта напасть у моего маленького ангелочка – Егорушки – взялась неизвестно откуда. Врачи сказали: «Апластическая анемия в сверхтяжелой форме», попросту – рак крови. Сначала была одна больница, потом– другая, благо деньги отца позволили все оплатить и сделать в самые короткие сроки.
И вот – светило современной медицины, Краев, снова проводит со мной консультацию, после которой мне хочется не кричать, – нет. Выть. Крушить, ломать все вокруг взывая к небесам, чтобы они объяснили мне эту несправедливость: почему моему сыну, единственному и самому любимому мальчику, отмерено так мало? Отчего он должен страдать, проходя курс химиотерапии? Почему он должен лечь под нож хирурга для трансплантации клеток костного мозга – невероятно болезненной операции?
Все это вихрем проносится в моей душе, и я снова чувствую подступающие жгучие слезы, которые сейчас как кислота, разъедающая мои внутренности, мое нутро и мои глаза. Отчего мир так несправедлив? Мой маленький сыночек даже не успел нагрешить так, чтобы пройти невероятные испытания, которые отчего-то выпали на его долю.
– Вы в замешательстве, но вам нужно принять решение, – касается врач моей руки в поддерживающем жесте, и я благодарно смотрю на него, потому что этим действием он помог мне вынырнуть из пучины самобичевания и злословия в адрес небесных сил.
Шмыгаю носом и прикладываю платочек, чтобы убрать влагу, которой сейчас слишком много. Я как принцесса Несмеяна – только и делаю, что плачу, плачу и плачу, или сижу, как заколдованная королевна, обращенная в камень – без эмоций, без реакции, без желания двигаться. И только вместе с Егорушкой оживаю – ни к чему ребенку видеть мои слезы, которые только отнимают силы. Ему нужно быть сильным, стойким богатырем, который может победить эту страшную напасть, врага, который точит его изнутри.
– Краев…он…
– Вы все поняли, что он сказал вам? – уточняет мужчина. Наверное, он думает, что я совсем поглупела от горя, оглохла, ослепла. Что ж, в этом есть доля правды – я не вижу и не слышу ничего, что не относится к Егору, не связано с результатами анализом и никак не реагирую на других людей, которые не носят белые халаты. Весь остальной мир – мираж, дым, фикция. Есть только я и Егор, и больше никого.
– Он сказал…сказал…Но как же это возможно?
– Антонина, – мягко говорит он мне. – Этой практике уже больше двадцати лет, многие семейные пары прибегают к такому решению проблемы.
Я веду плечом. «Проблемы». Это не проблема, это – настоящий ад для матери. Узнать, что ребенку осталось жить совсем ничего, и чтобы помочь ему, нужно пойти на преступление с совестью, пойти против законов мироздания, – это проблема?!
Специалист хмыкает, кажется, он считывает меня, как раскрытую книгу. Но это и немудрено – думаю, через их руки проходят сотни и тысячи таких матерей, отчаявшихся в своем горе, но продолжающих бороться за самое дорогое, что у них есть – за детей.
– Единственный шанс спасти вашего малыша – это родственная трансплантация клеток костного мозга. Причем от брата или сестры – взрослый родственник для такой операции не подходит.
Я киваю. Это предложение я слышу уже не в первый раз. Мы записались в международный банк данных доноров, это было сделать непросто, но при возможностях отца получилось. Однако все специалисты почти в один голос говорят, что рождение второго ребенка для спасения первого – самый лучший вариант, у которого гораздо больше гарантий на положительный исход.
– Но ведь это неправильно, неверно, – шепчу я, теребя краешек медицинского халата. За последние дни или даже недели я так привыкла к этой одежде – белому больничному халату или спортивному костюму, в котором хожу в больничной палате, что совсем не помню, каково это – быть красивой нарядной молодой мамой, которой была, кажется, совсем в другой жизни. Теперь от меня пахнет только медикаментами, но не цветами, как было прежде. Страх и боль старят так быстро, забирая все с собой, что даже не успеешь оглянуться, как останешься на обочине жизни…
– Вы с мужем молоды и полны сил, наверняка вы планировали второго ребенка, – участливо продолжает врач. – Но это дело только ваше, принимать решение – вам.
Он снова кидает на меня участливый взгляд и встает с места. Я слышу, как шелестят шаги, удаляясь, но все равно не могу подняться с больничной лавки – все конечности будто онемели, проросли корнями в эти стены. Или дело в той огромной страшной тайне, которая давит своими каменными остроугольными краями на мою душу, на мое сердце?
Мне нужно решить эту проблему, только мне одной. Сделать выбор – страшный выбор отчаявшейся матери, на которую разом обрушился мир и закрутила вихрем дурных известий вселенная…
Как поступить? Согласиться на этот не совсем нравственный поступок по спасению малыша? Или лучше дождаться ответа от зарубежной клиники по поиску донора, ткань которого, скорее всего, и не приживется, отчего мы потеряем драгоценные месяцы нашей жизни? Сейчас на счету – каждый час, каждая минута, каждая секунда. Иммунитет Егорушки угасает и если я не решусь, то уже совсем скоро его тело будет опухать от банального укуса комара, я уже не говорю о других страшных последствиях…
Глава 11
Тяжело поднимаюсь с сиденья и бреду, как незрячая, по больничному коридору, совсем не видя света, не ощущая запахов и совсем не слыша ни одного звука…
Едва стены больницы оказываются за моей спиной, шлепаю себя по щекам. Соберись, Тоня, соберись! Не время растекаться растаявшим на солнце пломбиром, становится кисейной барышней! Нужно взять себя в руки и снова принимать решения, от которых зависит жизнь. Как бы не хотелось закопать голову в песок, сделать это невозможно.
Однако вместо того, чтобы взять такси и поехать домой, я решаю пройтись пешком через парк. Егорка полдня будет под наблюдением врачей, и у меня есть время обдумать все, прочувствовать, взвесить все за и против.
Честно говоря, вторая часть весов кажется на первый взгляд гораааздо больше наполненной, чем первая.
Но…
Едва я оказываюсь возле ворот парка, как голову кружат воспоминания, у меня даже ноги подкашиваются от этого ощущения дежавю.
Навстречу мне идет парочка – молоденький парнишка и девушка, которая отламывает от огромной сахарной ваты кусочки и осторожно кладет их себе на язык, жмурясь от удовольствия. И неизвестно, от чего удовольствия у нее в этот момент больше – от того, что день выдался солнечный и приятный, или от того, что сахарная вата – действительно любимое и приятное лакомство, которое тает на языке, как пища богов, или от того, что рядом с ней находится именно тот самый мужчина, от присутствия которого хочется прыгать, кричать о счастье на весь мир?
Отчего-то мне кажется, что верен последний вариант.
Потому что, глядя на них, я вдруг буквально задыхаюсь от воспоминаний первой встречи с Кириллом. Он подошел ко мне в такой же день, наполненный светом, и сразу сразил меня наповал своей уверенностью, своей красотой, своим неповторимым чувством превосходства над остальными, которое сквозило в каждом его взгляде, каждом движении…
Трясу головой, стараясь прогнать посторонние мысли. Кирилл – последнее, о чем мне нужно думать в этом состоянии! В моем-то положении!
Но краешек моего сердца говорит мне, что как раз о нем-то мне и нужно подумать сейчас в первую очередь!
– Нет, я еще ничего не решила! – бурчу себе под нос, чтобы успокоить разбушевавшиеся мысли, сознание, которое услужливо подкидывает сцены из моего похороненного под гнет времени прошлого.
– Эй, осторожно! – мимо меня проносится велосипедист, немного задев плечом, и я отшатываюсь с дорожки. Вот глупая, совсем ничего не вижу и не слышу.
Поравнявшись с парочкой, поедающей сахарную вату, я слышу кусочек их разговора:
– Я буду звать тебя слонышком, – флиртует парень с кокетливой девушкой, и она счастливо заходится смехом.
– Солнышком? – уточняет она, а сама лучисто улыбается.
– Слонышком! – легонько ударяет ее костяшкой согнутого пальца по лбу молодой человек, и они вместе смеются и удаляются по пешеходной дорожке дальше, растворяясь среди пышных деревьев и домов большого города.
А я…иду дальше, и снова и снова вспоминаю о том, что Кирилл всегда называл меня Малой. И на самом деле я даже понимала, отчего он зовет меня именно так. несмотря на то, что он был ненамного меня старше по возрасту, по жизни, казалось, – на целый век.
Он всегда понимал больше, чем я, смотрел в самую суть вещей, но всегда реагировал быстро, эмоционально, и я понимала, что прозвище «дикий» далось ему не просто так.
Кир – большой, статный, с большим разворотом плеч, широкой грудной клеткой, огромными кулаками, и рядом с ним я – примерная девочка, длинные волосы, хрупкие запястья, изящные лодыжки. Конечно же, он всегда поглядывал на меня чуть свысока, но тут же взгляд менялся на горящий внутренним огнем предвкушения.
В кармашке сумки надрывается вибрацией телефон, но я пока что не готова говорить ни с отцом, ни с мужем. Я еще не пришла ни к чему…
Кирилл…как же я ненавижу его за все!
За то, что разрушил мои идеалы, что растоптал мои самые первые, хрупкие чувства! За то, что оказался совсем не тем, за кого себя выдавал! За то, что врал прямо в лицо! За то, что оставил меня расхлебывать все то, что натворил. Понимаю, что и моя вина в произошедшем есть, и если бы пришло время, я никогда бы не изменила случившегося, но…Считаю, что на нем было больше ответственности в то время.
Черт, да мне хочется буквально голову ему отгрызть, растоптать, разорвать грудную клетку и вытащить его прочное, злое, черное сердце, чтобы убедиться, что все оно состоит из камня. Камня, который не может мучиться угрызениями совести, не может любить, а может лишь притворяться и предавать!
Прав был отец, когда говорил, что ему не место рядом со мной. Прав.
И самое ужасное, что мне, похоже, придется, обратиться за помощью к этому черту во плоти, за помощью, переступить через себя…
Но цена слишком высока…
От бессилия сжимаю кулаки и прикусываю губу, так сильно, что чувствую горьковатый привкус крови на языке. Кровь и отчаяние – вот с чем у меня должен ассоциироваться Кирилл, вместо этих легких воспоминаний, которые, словно кружево, оплетают меня последнее время.
– Что, Малая, заблудилась? – затормаживаю от этого голоса, который раздается за моей спиной, и встаю как вкопанная.
Это невероятно. Неправильно. Странно. Но тот, кого я вспоминала последние минуты, находится сейчас прямо за мной. Он снова выпрыгивает, появляясь моей жизни, словно черт из табакерки, и я всерьез начинаю думать, что Кирилл и вправду продал душу дьяволу – только вспомнишь о нем, и вот он, из плоти и крови находится рядом.
Кирилл стоит сзади, дышит мне в затылок, и я чувствую жар его тела. Он не прикасается ко мне, но, кажется, втягивает воздух сквозь зубы, словно хищник, обнюхивая свою жертву.
– Нет, – нетвердо говорю ему, а сама чувствую, что колени становятся ватными.
– Ничего не хочешь мне сказать, а? Малая? – продолжает говорить он проникновенным шепотом мне в спину. Мне кажется, я ощущаю его большие и сильные руки, которые могут раздавить меня, как букашку, в одно мгновение, в миллиметре от своего тела. Думаю, он хочет ухватить меня, но сдерживает свою буйную, дикую натуру.
– Мне нечего сказать тебе, Кирилл, – отвечаю сглотнув.
Он хмыкает, и от этого звука все мои рецепторы обостряются, и я ощущаю себя бумагой, промокнутой бензином. Брось спичку – и я заполыхаю, словно огромный костер, огонь займется быстро и жадно, и я вся сгорю в нем без остатка.
– Ты помнишь, как мы познакомились? – слышу я, чувствуя себя на грани обморока.
Ничего не говорю, не хочу дать ему понять, что иду с ним на контакт ни словом, ни делом.
– Ты была такой милой, воздушной, послушной… – Он берет в руки прядь моих волос и пропускает сквозь пальцы, а я зажмуриваюсь от страха и страшного ощущения грядущих неприятностей. – Тогда я не знал, какая ты дрянь…
Последнее слово он буквально выплевывает, и оно служит спусковым крючком, выстрелом на беговой дорожке, который подталкивает к действию. И я повинуюсь. Дергаюсь вперед, будто бы всерьез полагаю сбежать от этой горы мышц, едва перебирая своими слабыми ногами, заточенными в каблуки.
Кир ожидаемо не дает мне этого сделать. Он хватает меня за локоть, грубо разворачивает к себе, и мы оказываемся с ним лицом к лицу. Мужчина дышит рвано и часто, ноздри расширены, еще немного – и из горла вырвется огонь, который, думаю, он вполне может выпускать, являясь прислужником дьявола.
– Да пошел ты! – цежу сквозь зубы.
Кирилл обводит все мое лицо внимательным, цепким взглядом, задерживается на губах, и я закусываю ее своими зубами, чтобы не сорваться в крик, в истерику. Он приближается на такое расстояние, которое можно назвать критичным – с такой близости либо выжигают огнем ненависти, либо вжимают себя поцелуями страсти.
Мужчина ничего не говорит, а я жадно глотаю воздух, который толчками поступает ко мне в грудь. Наконец, лицо его принимает осмысленное выражение, глаза светлеют и он отпускает мою руку.
Кирилл не говорит ничего. Он только поворачивается на пятках и идет быстрой походкой упрямого хищника к дороге. Видимо, там осталась его машина, и это рушит мою секундную иллюзию о том, что он – посланник из самого ада, призрак.
Как же я его ненавижу! Ненавижу!
И как же мне попросить его о том, о чем просить нельзя?
О единственной ночи…
Которая спасет моего сыночка…
