Текст книги "Витязь в кошачьей шкуре (СИ)"
Автор книги: Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Глава 15
– Кто молодцы? Мы молодцы! Двум хорошим людям помогли, – Луша поцеловала баюна в мохнатый лоб.
И ничего не случилось. Ну совсем ничего!
Видимо, чего-то не хватало, чтобы Василий от поцелуя красавицы стал человеком. Возможно, не тянул он на Чудовище. Или потому что принцем не был? Или аленького цветка, которого краше нет во всем мире?
Он едва не зарыдал от досады.
Василий терпеть больше не мог. Он жаждал поделиться тем, как попал в этот мир, как угодил в кошачье тело. Покаяться во всех грехах, совершенных на службе у противной Яги. И попросить помощи. Ну хоть простого человеческого участия.
Но больше всего он хотел, чтобы Луша узнала, как сильно он ее любит.
На компе баюн набрал бы «спаслание» даже когтями. А держать ручку в зубах… Все, на что его хватило: «Не» – и корявый такой зигзаг.
– Так ты грамотный? – затормошил его Севериныч. Сила и храбрость у доможила была немереной – трясти кота, который вдвое тебя размернее!
Василию на задних лапах стоять было неудобно, даже опираясь на хвост, так что когда Вертлюжинский староста его выпустил, баюн со вздохом облегчения опустился на четвереньки и стал вылизываться довольно нервно. Едва не проткнув доможилу глаз вздернутой задней ногой.
– Если грамотный – моргни.
Баюн послушался.
– Вот и молодец, – заплясал Севериныч вокруг, выкидывая коленца. – Вот и умница! И не кот, а человек в кошачьей шкуре?
Василий мигнул опять.
– И ничего не понимаешь. Как с тобой такое сделалось? Как к нам попал? В каком нынче мире живешь?
Василий перестал изображать маяк и задумался. Что-то он уже понимал, но далеко не все, без подробностей. Не шарил в тутошних политике, экономике, географии… Да и магические способности у него были довольно ограниченные. Вот разве что в сыске начинал разбираться на местечковом уровне. И понимал, что Вертлюжинские земли граничат с Навью, то есть, с царством мертвых.
Еще со сказками все было понятно. Что на Земле самая-пресамая выдумка, тут было на самом деле. И Лушу он любил. По-настоящему.
Баюн замурчал, бессильный что-либо объяснить. Вот разве что Севериныч владеет телепатией и может покопаться у него в мозгах. И что-нибудь там раскопать. О концертах, рэпе и интернете. И о противной ведьме Зинке, которая его сюда отправила. Интересно, а что староста из этого поймет?
Или вот криминальные подвиги – по приказу бабы Яги и ее вечного подельника в черном. Тут Василию нечем гордиться. Но если пока не посадили – то ли Поклон Севериныч к нему лоялен, то ли не телепат. Или блюдет какой-то свой интерес.
А тот вскарабкался на лавку у печи, призвал карту и расстелил на мосластых коленях. Погладил потрескавшейся ладонью коричневый пергамент:
– Да полезай ужо ко мне! Вот. Смотри.
Севериныч провел ногтем вдоль широкой волнистой линии, подписанной «река Смородина».
– Мы вот здеся, – уперся заскорузлым пальцем в горстку нарисованных домиков и деревьев. – Оно, Вертлюжино.
Доможил искоса глянул на баюна. Тот уже привычно моргнул.
– Когда наступила промышленная революция на Земле, волшебство на ней стало иссякать. По одной из теорий, – Севериныч посопел. – Но не сразу, неравномерно. Оставались такие болотца и озерца. Где побольше, где поменьше. Китеж, Венета… Вертлюжино тоже провалилось в одно из таких. И вроде как карман с магией получился. Домовые, лешие… граница с Навью. Земля далеко по времени убежала, а мы остались. Что-то просачивается иногда. Или кто-то. И вроде стольный град где-то есть, – доможил свел и развел пальцы. – Но так далеко я не был. Дорогу внутрь себя заворачивает. Хотя начальство маненько ездит.
– А нами… вами князь правит? – замяукал Василий.
Но Севериныч понял. Глубоко рассмеялся:
– Учишься громко думать? Молодец! Не все ж моргать… А почему князь? – доможил почесал облезлый нос. – Князь – военачальник. А нешто нам, кроме нас самих, какие правители нужны? Кто подскажет, как забор поправить и когда морковь сеять?
Поклон Северинович закашлялся от смеха.
– По мне, так ты не о том спрашивать должен.
– А о чем? – Василий ощетинился. – Почему сразу, с первого дня со мной не поговорили, не распревратили и домой не вернули⁈
– А ты не крысься! Я в тебе уверен должен был быть, – отрубил староста. – Попаданцы, они же разные бывают.
Он закатал штанину, показывая рваный шрам над коленом.
– А то придет такой в мирную деревеньку и сложит всех. Мы сыск в первую очередь учинили, чтобы отслеживать таких – кто в наш карман забредет. И смотреть, чем дышат. А Ягу с ее присными ловить – так никуда они не денутся…
– Насмотрелись⁈ – прошипел баюн обиженно.
– Дай я тебе сперва теории доскажу, чтобы к ним дважды не возвращаться. Есть еще такая…
Василий попытался сглотнуть обиду. Получалось плохо. И тогда он просто стал следить за домовым. А Севериныч был просто счастлив, растекаясь белкою по древу. Возможно, надоел уже всем завиральными теориями. Ну кроме таких попаданцев, как Василий. На которых хоть магию испытывай, хоть науку – все одно им деваться некуда. Да тут любой озвереет вконец.
Они вышли на двор.
– Вот представь, – начертил Севериныч прутиком на земле у порога прямую и поставил точку в середине, словно не замечая бури эмоций, одолевшей Василия. – Слева, чем дальше от точки – тем магичнее миры. В тех, что на том конце бесконечности, – он указал рукой налево, куда-то за грядки с морковью и кусты сирени, заслоняющие забор, – достаточно пальцем шевельнуть, чтобы чудо сбылось.
Помедлил, позволяя баюну переварить услышанное. И продолжил бодрячком:
– А направо – сплошная техника. И чем правее, тем меньше знают о волшебстве. Там такая техника, такие достижения научно-технического прогресса! А сказок в помине нет. Они бы, может, своим детям их рассказывали – только там их придумать некому. Ну, – доможил поскреб пятерней в затылке, – разве что о торжестве этого самого прогресса, летучих тарелок на позитронах… Мнэ-э… Полуэкт. А вот Земля – она где-то посередине, хотя сдвинута чуточку вправо. Сказки знают и уважают, но вот с научным подтверждением чудес как-то не срослось. Может, что и было в древние времена, эльфы там, Йольский кот… Твой, между прочим, родственник…
Он посмотрел в небо.
– Нет, я не сам до этого дотумкал. В книжке одной прочитал. У очень почтенной ведьмы. А наше Вертлюжино от точки тоже недалеко, только влево. Потому и мотоциклы, и… волшебство… так сказать, сосуществуют. И тебя как-то занесло сюда. И раз уж в наш кармашек бросило, баюном обратило – просто так это не исправят даже древние. Ты сам должен сделать или узнать о мире или о себе что-то важное, что-то…
Севериныч помотал прутиком в воздухе. Баюн отшатнулся.
«Если звезды зажигают – значит, это кому-нибудь нужно…»
– Ага!
– Это Маяковский, – пробухтел Василий.
Заболтанный, он уже не так злился. При этом… ему не хотелось узнавать что-то важное о мире или о себе. Ему хотелось к борщу. К старым тапкам, компу и продавленному дивану. Если Василий вернется домой и снова станет человеком – он петь бросит! Он перестанет читать фэнтези и станет всерьез изучать высшую математику или теорию струн.
Котяра фыркнул.
Нет, с этой теорией, пожалуй, перебор. Все, что ему мерещилось о струнах, так это песенка из старой сказки:
Трень-брень, гусельки,
Золотые струночки…
Хорош баюн, даже гусель нет. Василий тоскливо завыл. Ему так же тоскливо подвыл от будки волк. Севериныч не больно, зато обидно перетянул по спине сперва одного, а после второго певца.
Только петуху не досталось. Он был высоко на заборе, и Севериныч не допрыгнул.
– Ладно. Не донимай меня сейчас вопросами. Пора корову доить. Слышишь, мычат?
– А почему над воротами в хлев обломки серпов торчат всякие?
Доможил почесал подбородок:
– Так от ведьм. Чтоб не лезла и не выдаивала.
– А ведьмы взаправду есть?
Староста насупил седые брови:
– Один вопрос последний можешь задать, самый важный.
И Василий выпалил неожиданно для себя:
– Как мне сделать, чтобы Луша меня полюбила?
Севериныч так и сел на землю:
– Ну и вопрос! Всем вопросам вопрос! Нешто я знаю, как? Я б тебе лучше трое суток мысленно о попаданцах и нашем мире рассказывал, чем в том, что между вами, разбираться. Но по-стариковски совет дам. Надо, чтобы потянуло вас друг к другу по-настоящему.
И ушел.
Чтобы потянуло по-настоящему? А как? Как это сделать?
Ухаживать Василий умел красиво. Конфетно-букетно. И отношения у него были. Но чтобы любовь? Не мог он этого понять.
Задравши хвост, он вальяжно прошелся от крыльца дома до хлева. Ну почти. Волк бросился к нему, гремя цепью. Пришлось улепетывать и вспрыгивать на крышу. Все теории Севериныча вылетели из баюновой головы.
А вот синие глаза волка там подзастряли.
Может, волк тоже попаданец и тоже претензии на Лушу имеет? Как бы поделикатнее его расспросить? И не быть загрызенным при этом?
Василий сидел на стрехе и твердо осознавал, что сам оттуда не слезет. Сдохнуть от смеха, кот – и боится высоты.
А волк сидел внизу, на хвосте-полене, умильно свесив на сторону язык. И смотрел на баюна то правым глазом, то левым. Башкой вертел, короче.
Потому вниз Василию не сильно хотелось. Точнее, сильно не хотелось. А на стрехе хорошо. Можно вытянуться и подремать на солнышке… под луной.
– У-у-у, – сказал серый волк.
Он понимал, что ни Севериныча, ни Луши рядом нет, и потому если получится стянуть баюна с крыши, то можно применить к нему абьюз и буллинг, которыми мечтаешь досадить всему кошачьему роду, если ты роду собачьего. Клановые войны.
Василий решил не сдаваться и с крыши не слезать. И тут уж кто кого пересидит.
Или прибежит Севериныч и разгонит обоих.
– Вот только слепой не заметит, что ты ее любишь, – ляпнул волк.
Василий едва не скатился со стрехи. Успел вцепиться когтями, раздирая солому. А то был бы уже внизу. И волк им ужинал.
– Ты тоже мысли читаешь?
– Не. Просто я зверь и ты зверь. Вот мы и понимаем друг друга. И Севериныч тоже немного зверь. Перекидывается. То в петуха, то в василиска. То в кота.
Волк тяжело вздохнул, словно долгая речь была за пределами его возможностей.
– Так чего ты со мной не говорил? А… не велели, – догадался и обиженно насупился баюн. – Не доверяли.
– Луша на речку пошла.
– И что? Она тоже со мной могла поговорить и молчала? Предатели!
– Она не может. Перекидываться не умеет. И мысли… не читает.
Василий тяжело вздохнул и опал боками:
– Тогда при чем тут речка?
Волк свесил язык и сощурился, точно рассмеялся. И объяснил:
– Надо, когда она купаться будет, сорочку у нее украсть. И не оборачиваясь, до дому добежать, как бы она тебя сорочку вернуть ни упрашивала. И как добежишь и на порог ступишь – она вся твоя. Бери за белу рученьку и венчаться веди.
– А она будет купаться?
– А то! Жара. В корыто лезть боязно, бани ждать долго. На речку пошла. Я видел.
Что за пошлые намеки? Не собирался он, баюн, прыгать в корыто с того раза. Но мысль о сорочке была дельная. Читал он такое в какой-то сказке.
Баюн заторопился. А то как Луша закончит купаться прежде, чем Василий туда прибежит!
Еще его всю дорогу мучила мысль, а вдруг она сорочку на берегу не оставила. Девушки, они такие. Могут и в одеже в воду полезть. Из практических соображений. Тут тебе и постирушка, и чтоб не украли, и если кто подсматривать возьмется – облом.
Но, на счастье Василия, одежда спокойно лежала под кустом на берегу. А Луша плыла, сверкая загорелыми руками и спиной, по оранжевой дорожке от солнца на воде, словно ужиная королева. На коже сверкали водяные капельки, голова с тяжелым узлом волос была гордо приподнята.
На какое-то время Василий застыл, опираясь на передние лапы, впитывая это все: и резкий запах реки, и звон стрекозиных крыльев, и прекрасную девушку в сиянии брызг. В животе было как-то странно. И с глаз точно сдернули занавеску.
Луша уже плыла обратно, когда баюн вспомнил, зачем пришел. Покачнувшись, ухватил ее сорочку зубами и кинулся прочь.
Минуты ей хватило, чтобы доплыть. И тридцати секунд, чтобы одеться.
Луша бежала за Василием с хворостиной и орала. Думаете, она пыталась его улещивать? Упрашивать? Умолять? Да она махала хворостиной и вопила, как оглашенная:
– Стой! Убью!
И никакой романтики.
Разумеется, он наддавал. Передние ноги уносились назад, задние вперед, и Василий несся огромными скачками, не глядя под ноги, прямо к родному порогу. Он взлетел на поленницу, перепрыгнул через забор, даже не вздумав на нем повиснуть. Проскочил тропу через гряды и, накрывшись мокрой сорочкой, как привидение, оказался в доме. Сердце колотилось, бока ходили ходуном. Он успел!
– Ах ты! – хворостина свистнула в непосредственной близости от украшенного кисточкой уха, врезав по косяку. Василий прижал уши к голове и прильнул к земле. Луша подхватила испачканную сорочку и трясла ею. Из-за ее спины подавал какие-то знаки, моргая синими глазами, растерянный волк. Тоже маяком работал.
Если это была азбука Морзе, то Василий все равно не понял.
– Нет, когда они по отдельности, так люди как люди… – надрывалась Луша, – кот и волк. А когда вместе… Вот зачем им сорочка моя⁈ Что за глупая кража? Или в нем того… атавизм… воровские привычки всплывают?
Севериныч, выскочив из конторы, неприлично ржал. Похоже, матримониальные намеренья мохнатой парочки он Луше озвучивать не спешил.
– Пора уже это дело расследовать, – перевел он вопрос в служебное русло.
– А как? У свидетелей мы все повыспросили, – Луша окунула отбитую в погоне сорочку в бочку с дождевой водой, смывая зелень и грязь, и стала яростно выкручивать. – Они спали. Котика пускали в дом – и отрубались намертво. Следов нет, улик нет. И даже описания кота все разные! То он у них черный в коричневую полоску, то коричневый в черную… Следы магией тщательно подчищены, и подчищал кто-то древний.
Тут Севериныч сморщился.
– Василий нам ничего рассказать не может. Бабка, что я упустила – так я за него тогда очень боялась, не рискнула ее задержать! У нас пять папок свидетельских показаний обобранных и ограбленных – толку ноль. Баюн им спел – они заснули… Раз только приметили, как старуха улетает на метле, волоча кота. Но было темно и плохо видно. Да и старушки наши летают на метлах через одну. Может, эта, с рынка, душой не виновата.
Севериныч подергал себя за длинный нос.
– Может, и не виновата. И что ты ей уйти дала – к лучшему. А то бы история по-другому пошла. Вот для вас конкретно двоих. А ворюг… Рано или поздно мы все равно их поймаем, – он лихо закрутил бороду вокруг шеи. – Вот техника приедет, что я в городе заказал. Записывающая тарелка, как у Кощея, хотя и не такая пышная… Кот им нужен – станем ловить на живца. Пускай вину искупает.
Доможил постучал по теплому крылечку:
– Не мельтеши. Садись.
– Кот был – не вешать же все преступления на него! – возмутилась Луша. – Где тогда украденное? Он был голодный, побитый, ошпаренный. Значит, не по своей воле им помогал.
Баюну сделалось тепло от того, что она так горячо его защищает. И даже перспектива побыть живцом не так и ужасала.
– А что он нам ничего рассказать не может, тут ты не совсем права. Мы вот что сделаем…
Севериныч потер большими пальцами о средние и указательные, и на порог перед ним спикировала и развернулась уже знакомая баюну карта здешних земель.
– Ну, давай, Василий. Показывай.
Баюн повел носом по карте. Она оказалась не просто подробной. Она, когда нужно, приближала изображение. Василий узнал вертлюжинский рынок. Над пергаментом поднялись торговые ряды с резными крышами и коньками, забегали, засуетились торговцы и покупатели. Залаяли псы, захрюкали свинки, заржали лошади. Вот тут, на северном краю, Луша подсаживала баюна на мотоцикл…
Он уплощился и заурчал, подбираясь девушке под ласкающую руку. Та легонько потрепала баюна за ухом:
– Давай, сосредоточься…
Овраг на карте Василий узнал. А дальше – никак. Лес и лес, тропинки какие-то, болото… Ничего не пищит, не каркает и не приближается. Вроде вон Кощеев замок на горе, и все. Больше никаких примет.
– Ну ладно, – похлопал по карте доможил. – Давай иначе попробуем.
На хуторах, отдельных усадьбах и нескольких зажиточных домах, отмеченных там и сям, вспыхнули огонечки.
– Вот жилье, которое ограбили, – крякнул Севериныч. – Примерно по кругу. А что у нас в середине?
– А ничего, – Луша почесала щеку. – Заброшенное кладбище. Все чернолесьем поросло. Часовенка вроде еще стоит, хоть и накренилась.
– Вот в часовенку я бы и сходил.
Луша потянулась и глубоко вздохнула:
– Я и сходила. Ничего там нет. Пара медных монет позеленевших – вся добыча. Я их к вещдокам приложила и в опись внесла. Если там что и хранили, то унесли, когда Вася от них сбежал.
– Так ты что же, предлагаешь им его вернуть? – пошутил домовой. – Чтобы они все скраденное на место положили?
– Я? Нет!
Она хотела вскочить, но тут же вернулась на крылечко, встрепанная, с красными пятнами на щеках.
Василий притворился, что спит. Даже ухом не дергал, когда над ним муха вилась.
– Дедушка-соседушка! Время идет, а меня все сильнее к баюну тянет. Севериныч, может, я с ума сошла? Он же кот!
– Под звериной шубой далеко не всегда зверь, – отозвался мудрый доможил. – И под красотой лица далеко не всегда рыцарь.
Луша покраснела.
– Ты о Кощее? Так это не я, это все зелье.
– Ой ли? – усомнился Севериныч и похлопал вскинувшуюся Лушу лапищей по плечу. – Ты у нас девочка большая, сама разберись. А я в это ваше бабское «люблю-не люблю» лезть не нанимался.
– Но ты же знаешь!
– Как коням гривы расчесывать, как девкам веснушки сводить, – загибал пальцы доможил, – как ведьм от хлева отваживать, чтоб молоко не выдаивали… Как дите в люльке качать. Хотя нет, в этом деле домовая кикимора справнее. А в любощах – нет, не разбираюсь. Иди делом займись, дурь из головы и повыдует.
Луша очень недовольная ушла в дом, унося карту подмышкой.
Глава 16
С этого вечера что-то пошло не так. Или все так. Только Василий по глупости этого не понимал.
– Что ж ты мне душу-то рвешь, когтями теребишь? Ты баюн али кто? Признавайся!
Василий пык-мык, пасть раскрывает, а голоса нет. Один только мяв.
И нет бы проявить сочувствие – Луша его из горницы выставила! Вот так взяла и выгнала. Вместе с мисками и подушкой, на которой он спал. И с когтеточкой.
Ну, насчет мисок и когтеточки он, положим, погорячился. Попробуй столб перенеси! Так навес на дрова рухнет.
Да и миски наполнялись кашей, кусочками мяса и свежей водой, как по расписанию. Василий подозревал в этом особую магию, свойственную домовым, а значит, и Северинычу. Порции тоже меньше не становились – наоборот. Взамен Вертлюжинский староста попросил только дохлых мышей на крыльцо не класть. Ему приятно и все такое, но гости самоуправы, пожалуй, не одобрят.
Но подушку Василия Луша из-под своей кровати выкинула.
Не сказать, что он не обиделся. Обиделся, и сильно.
Ночуя в пыльной конторе под мышиный писк и скрип сгрызаемых важных документов, баюн все не мог заснуть, все перебирал, на что Луша обиделась, за что прогнала. А вдруг просто другой у нее есть, осенило Василия. Мысль была гаденькая, как плешивая мышь: и жрать противно, и выкинуть жалко.
А раз так, то вот он сейчас! Баюн скакнул на добычу. Вот он сейчас подбросит Лушке подарочек на кровать. Мышь очнется да как побежит! Она в одну сторону, хахаль в другую. А Лушка визжать будет!
Василий аж зажмурился от наслаждения, представляя эту сцену. Слабо-слабо дергался в стороны кончик хвоста.
Только внутри все равно свербело не по-хорошему. Мелкая месть отвергнутого ревнивца. Да не такая уж и мелкая! Василий подхватил мышь в зубы и выпрыгнул наружу.
Обежал дом. Лушино окошко было открыто. Свет горел, ложился на подоконник, мешаясь со светом луны. Влажный туман плавал по лугу, окутывая травы и поднимаясь едва ли не до усов Василия. Он чихнул.
И вспрыгнул, оглядывая диспозицию и прикидывая, как бы ловчее подбросить мышь на кровать.
Никакого постороннего мужчины там не было.
А Луша плакала.
Гардероб был раскрыт. И на глазах Василия она отодрала календарь с дверцы – тот, что с его портретом. Угол оторвался. А она комкала глянцевую бумагу в кулаке. А после уселась на пол спиною к печке и, разглаживая календарь на колене, вовсе уж горько зарыдала.
Василий не выдержал. Выплюнул мышь под сирень – та шустро кинулась наутек. Спрыгнул в дом и прошелся вдоль Луши, щекоча хвостом руки и мокрые щеки. Боднул башкой, мол, чего ты. Замурлыкал: «Не плачь!»
Луша подняла наплаканные глаза:
– Вася, Васенька! Все она мне наврала, суженого напророчила. А ты меня любишь, я знаю. И Севериныч намекал. Что мне делать⁈
Ну, не плакать для начала, а то у меня лапки промокнут.
А Луша отложила календарь, так и не решившись разорвать или бросить в печку.
– Идем со мной.
И не пошла законопослушно в двери, как полагал Василий, а тоже выскочила в окно.
Что делать? Должен же за дурехой проследить кто-то умный, чтобы не устроила беды. Прыгнул следом. Брезгливо дернул лапами от ледяной росы.
Вверху, высоко-высоко, светила похожая на серебряную монетку луна. Обращала заливной луг в росе в расшитый жемчугами плат. Туман наползал от реки, шевелился белым зверем, выбрасывал пряди. И чем ближе Луша с Василием подходили к реке, тем гуще становился. И поднимался, укрывая едва ли не с головой. Мир был зыбким, в нем кричали то ли неведомые птахи, то ли насекомые. И брачующиеся жабы вели рокочущий речитатив.
Луша шла босиком почти бесшумно, точно плыла. И казалась иногда Василию такой же призрачной, как мир вокруг. Тогда он хватался зубами за ее платье.
А она чесала баюна за ухом и гладила по лобастой голове.
– Мы к колодцу идем. Волшебному. Он на границе яви и сна. Держись ко мне ближе, хорошо?
Ну конечно, он ее защитит! Девушке страшно. А он же витязь, хоть там и кот. Витязь в кошачьей шкуре.
– Было мне годков одиннадцать, что ли… – Луша опять погладила баюна за ухом, заставляя разомлеть. – Родители на ярмарку уехали, обещали мне пирогов привезти да булок сладких, если хорошо себя вести буду.
Замерцала у нее на губах улыбка. Даже сквозь туман видна.
– Мне крепко-накрепко было сказано ворота не открывать и чужих на двор не пускать. А она в окно постучалась. Махонькая старушка-нищенка. Попросила хлебца, а после яблочко сорвать. Уж очень ей хотелось яблочка. А за то мне суженого обещалась нагадать, к волшебному колодцу свести.
Луша переступила босыми ногами, точно роса кололась, и продолжила:
– Уж очень она жалобно просила. Я ставенки раскрыла, в окно вылезла и натрусила ей тех яблок подол. Все равно золотых, кроме меня, никто стрясти не мог. Яблонька ветки вверх уводила.
В этом Луша вся, подумал Василий, никогда ничего не пожалеет. И его спасла. Ой, как стыдно ему стало! И что плохо думал о ней, дескать, другого привечает, и что собирался подкинуть мышь… Он бы сквозь землю провалился от стыда, если бы та позволила.
Вот так, с чувством вины слушал дальше.
– Старушка поблагодарила и велела, как туман вечерний падет, из окошка вылезти и ее на задах деревни ждать. Батюшка с матушкой задерживались, никто меня за руку хватать не стал. А когда я пошла за нищенкой – уже поздно было. Могла в лес увести, чужим людям продать. Но она все честно сделала, к колодцу меня привела.
Луша остановилась на минутку и глянула в небо, где сверкало крошево звезд.
– Ой как я испугалась тогда! Колодец этот – он же между Навью и Явью лежит, словно сон. Сколькие там пропали! Сколько слухов ходило о нем в деревне! Мол, он в чужие миры ведет. Заступишь границу – и нет тебя. А может, просто тонули.
Но нищенка бояться не велела. Обещала, если ни в чем ее не ослушаюсь, счастье мне будет. Толкнула в спину над досочкой: «Смотри! Кого увидишь – с тем и будешь, а с другим не бывать!»
Но напуганная, растерянная, слезами залитая, никого я там не увидела. Тогда она громко так на меня закричала, хуже папеньки, когда тот выпьет. Держала за затылок крепко-крепко и велела в родник руку совать. Что выхвачу – то мое. Я и сунула – точно в лед. Сперва обожгло, после рука занемела. Бабка бранится. Я ору. В пальцах есть что-то, но руку изо льда не могу выдернуть.
Она меня тык носом в воду: «Целуй! Целуй, кому сказано!»
Лед в осколки, тот портрет у меня в руке, вокруг туман, а луна над головой.
А она прошипела, как змея: «С ним не будешь – ни с кем не будешь…» – и пропала. Не помню уж, как к дому выбрела. Ох и прилетело бы мне, узнай кто. И портрет этот прятала. Улучала минутку, любовалась. И влюблялась сильней. Верила: ни с кем мне не быть больше, Васенька. Только с ним. Ох и дура же я!
Как мне сделать, чтобы ты свой облик вернул? Не нужен мне этот другой.
Василий не услышал. Он стукнулся носом в толстую шершавую доску с разгона, как и в прошлый раз. И замяукал от боли.
За доской пенилась вода.
Здесь, казалось, ничего не изменилось. Ну, может, стало холоднее. И омывал в колодце ветки ракитов куст. Сочно пах яблоками.
Василий оперся на край доски лапами, заглядывая в чернильную воду. Первым делом увидел рядом с Лушей себя. Но не котом – худым босым юношей в джинсах и рубахе, связанной узлом на груди. Смешно и остро торчали кверху прядки соломенных волос.
А потом… там оказалось словно квадратное окошко, и за ним квартира. Старые тапки, продавленный диван, пепельница и чашка кофе, забытая у ноута. Пыльный пол и открытое в лето окно… Все, что Василий не ценил, пока оно у него было.
Он так отчаянно захотел туда, что забыл обо всем и свалился в воду. Забарахтался. Зашарил по дну. Но хода не было. Зато небо оказалось так высоко над головой, точно от края доски до воды было очень далеко.
Василию стало страшно. Он молотил лапами, пытаясь всплыть, но выходило наоборот. Да и вода над головой покрывалась коркою льда. Толстым стеклом между мирами. Прозрачной дверью, закупорившей колодец от стены до стены.
Вода заливала Василию рот и нос. Хрип застревал в горле.
Он вдруг увидел Лушу над собой. Та наклонилась, едва не падая в колодец. Тянула руки, но ледяная пробка мешала баюна поймать. И Луша лупила по ней стиснутыми кулаками. Василий всплыл и ударил головою снизу.
И тут Луша поцеловала лед. Точно прижала к огню.
Толстенная корка побежала трещинами, а Луша свирепо колотила по ней, расширяя проход. Ухватила Василия за… руки. Он оттолкнулся ногой от дна, уперся коленом в стенку и, наконец вдохнув, стоял в колодце по пояс. А Луша, тяжело дыша наклонялась к нему.
Василий полез через доску, стуча зубами. Луша помогала, как могла.
Оба были мокрые, замерзшие, счастливые, и обнимались, как дураки.
Василий видел близко-близко сияющие Лушины глаза.
И тут что-то холодное секануло сзади по плечу и затылку. Василию показалось, он остался без руки – так она онемела. Он повернулся на пятке в пируэте и увидел над собой оскаленную конскую морду с летящей пеной и молотящие воздух копыта.
Уклонился, понимая, что ему осталась кошачья реакция. И что получил по плечу короткой плетью-корбачом. Василий узнал Кощея – сперва по приторной вони приворотных духов, смешавшихся с конским потом. По понтовой повязке на глазу, черной облегающей одежде. И тяжелому плащу, бьющемуся за спиной.
И при этом, не обманутый внешней пышностью, не замороченный сладкими речами хозяина замка и клиента, узнал в Кощее того чернавца, подельника Яги. И все это случилось чуть ли не мгновенно.
Ненависть вскипела в нем, как черные воды священного колодца. Василий ушел от летящих сверху копыт и с яростным воплем дернул Кощея за ногу, роняя с коня. Ему хотелось рвать и терзать – кошачьи инстинкты в теле человека.
Нельзя сказать, чтобы до того Василий не дрался. Но – редко. Обычно обходилось едкими песенками и троллингом в интернете. Он не был чемпионом единоборств. Обладателем разноцветных поясов, гопником, заточенным на выживание. Обычный среднестатистический парень.
Но в глазах было красно, и отступать он не собирался. Пока Кощей лежал грянувшись на спину с выбитым духом, даже не потянувшись к короткому мечу, Василий напрыгнул ему на грудь и двинул кулаком в челюсть. Луша повисла на недоуздке взбешенного коня, заставляя опустить передние ноги, не позволяя разбить спину или голову Василию. Вот, о конях все правда, об избах…
Кощей пытался вывернуться змеей. И Василий еще раз приложил ему в скулу уже с левой, от души. Противник размяк. Василий обернулся на Лушу, сияя и не представляя, что делать дальше. И тут Кощей, казавшийся мертвым, выпустил болт с закрепленного на запястье мелкого черного арбалета. Миновав Василия, болт вонзился Луше в плечо. Девушка пошатнулась. Даже в лунном сиянии было видно, какая она бледная. Черная кровь потекла из-под болта.
Кулак Василия врезался Кощею в нос, отправляя того в беспамятство. Василий успел подхватить Лушу до того, как она упадет. Опустил в траву:
– Луша, Лушенька, больно?
Содрал рубашку, стал рвать на бинты, не представляя, что делать.
Глаза девушки закрылись, она лежала неподвижно, окостенев, словно превратилась в камень или кусок льда.
Тут на Василия сзади обрушились плеть и пинок в поясницу. Он упал, перекатившись на спину. Тело отнялось, но глаза – нет. И он видел ползущую в небе золотую луну. И кривую рожу Кощея над собой с распухающим носом и скривленным глазом.
– Холоп. Тварь блохастая, – коротко ронял Кощей. – С кем тягаться вздумал!
Он пинал беспомощного Василия в живот и между ногами, бил мягкой подошвой сапога по ребрам и в подбородок. Больно не было, просто мир затягивался алым.
Но страшнее всего было, когда злыдень бросил Лушу поперек седла и взлетел на конь. И тот поскакал в туман, отбрасывая копытами клочья травы и земляные комья. А Василий – остался.
Паралич понемногу проходил, сменяясь болью. При любой попытке двинуться она бралась за Василия всерьез.
Его вырвало под куст. Цветные круги плавали перед глазами. Дышать было тяжело из-за помятых ребер. По телу наливались синяки.
Но надо было бежать за помощью. Василий попытался встать, держась за ракитовые ветки. И разглядел болт под ногами с черным от крови острием.
Похоже, тот выпал, когда Кощей бросал Лушу на конь. Болт был странный. Похожий на короткое, толстое веретено. И там, где крови не было, словно обмотанный белесыми рваными нитками. Или паутиной.
Василий коснулся нитки прутиком, не решаясь трогать руками. Та зазвенела. Нитки, обмотавшие болт, оказались колыбельной. Баюн не представлял, что его песни можно обработать так, навесив на стрелу или другой предмет. Мерзость!
Первым порывом было отбросить болт, как ядовитое насекомое, раздавить. Но он сдержался. Надо показать Северинычу. Доможил больше щарит в магии. Он пояснит, как это действует, поможет спасти Лушу!
Только это помогало Василию держаться, помогало идти.
Дорога назад заняла вдвое больше времени. Приходилось часто останавливаться, отдыхать. Если бы он хотя бы присел, то не смог бы подняться. Но почти расходился под конец. А потом и побежал.
