Текст книги "Витязь в кошачьей шкуре (СИ)"
Автор книги: Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Глава 7
Видать, Василий заснул и какое-то время продрых, как положено коту, не замечая времени. Левый его бок грелся о Лушу, правый охлаждала сырость, идущая от земли. Шерсть трепал ветерок, пробравшийся в убежище. Василий дернулся, рассуждая, что правильное место его не в засаде, а на печке, и он туда сейчас уйдет. И тут же дернул ухом от легчайшего шороха. Это была не трава, не сучья и не мышь. Мышей он не слышал вообще, хотя до того сопящих полевок в поле хватало, он чуял даже тех, что устроили себе гнезда из травы и мирно дрыхли – в отличие от честного кота.
Что-то мышек спугнуло, что-то страшное. Но точно не сам Василий. Он обратился не только в слух, но и в зрение, и с восторгом отметил, что оно у кота идеальное – хватало малейших отблесков света, чтобы они, отразившись от кошачьих зеркальных глаз, позволили ему увидеть пятьдесят оттенков серого, и жемчужного, и…
Он придушил в горле испуганный мяв.
Он ожидал всего. Увидеть жар-птицу и схватить ее за наглый огненный хвост. Или когтистого змея-цмока, вылезшего из речки полакомиться вишнями – потому что в этой речке-переплюйке по возрасту и размеру змею стало мало места, и коряга выбралась наружу, чтобы омолодиться. А пока карабкалась на древо, оцарапала кору.
Ну, наконец, каких-то местных безголовых хулиганов с грабельками, желающих продать молодильные вишни на рынке за большие деньги. Граблями нагрести можно много, вот и повредили листья и ствол. Ну как будто клюкву в промышленных масштабах собирали.
Да что угодно когтистое и крылатое баюн там увидеть собирался. Но никак не привидение. Что-то светлое, мохнатое отиралось спиной о ствол и плевалось косточками. Их шлепки собственно и разбудили Василия.
Он предупредительно мяукнул.
– Тихо… – прошелестела Луша, одной рукой поглаживая кота за ухом и этим давая знать, что мяв услышан, второй зажимая пасть волку, без раздумий готовому кинуться на врага. – Погодим еще немного.
Похоже, Луше тоже было страшно. Или хотелось дождаться развития событий. Хотя чему там развиваться? Стоит гад у ствола и вишни жрет. Еще и чешется!
Гад скрестись о ствол продолжал. Кора характерно скрипела, листья звякали, с левой стороны вишни падали плоды, а с правой цветень.
Но что-то пошло не так. И прямо на глазах у ошеломленных сыщиков белесое надутое чудовище уменьшилось и заверещало, словно угодив в ловушку. Что-то круглое и блестящее свалилось с его головы, наделось на талию, а после наискось упало ниже, связав колени. Деморализованный враг и хотел бы сбежать, да не смог.
Не соображая, что именно спеть, чтобы его усыпить, Василий повторил куплет про волчка и кабачок. Кажется, куплет этот становился его единственным хитом.
Кто оказался у вишни первым, баюн не понял. Видимо, все-таки волк. Серый долбанулся о ствол башкой и упал. Василий увидел на коре свежие затесы. А Луша хватала руками в перчатках верещащее нечто, выпутывая из свалившейся набекрень зубчатой короны с цветными камушками, вполне возможно, драгоценными. Привидение оказалось ежом-альбиносом с золотыми колючками. Видя, что вырваться не выйдет, он попытался скрутиться в клубок, а после обвис, притворяясь мертвым.
Луша на уловку не повелась. Сгрузила ежа в фуражку, корону напялила на руку, словно обруч и, низко поклонившись, извинилась перед вишней. И в свете спустившейся пониже луны, отставив фуражку с ежиком в сторону, стала аккуратно сгребать в мешок для вещдоков упавшие ягоды и золото и серебро листвы.
Волк благоразумно издали нюхал ежа. Василий видел, как тот приоткрыл блестящую бусинку глаза, заметил волка и снова зажмурился.
Баюн, решив размяться, трусцой добежал до ближайших кустов. И громко замяукал. Под кустами лежали аккуратно увязанные мешочки с целым грузом вишен, похоже, собранные для незаконной торговли.
Луша, оставив волка стеречь преступника, подбежала, на ходу выхватывая табельное оружие.
– Ай да Вася, – разглядев мешочки, сказала она. – Ай да молодец! Айда в самоуправу протокол составлять.
Несмотря на середину ночи, засыпавшей небо искорками звезд, и почти висящую на кроне молодильной вишни луну, была участковый детектив бодра и деятельна. И с грузом похищенного товара, короной и похитителем управилась легко. Мешки они навьючили на волка и гордо вернулись у контору через спящую деревню.
Серый пошел дремать в будку, а Луша вымыла Василию лапы и впустила его в дом.
Пакеты, пересчитав и опечатав, сложила в сундук для улик, а корону и ворюгу-ежа определила на стол для допроса.
Альбинос высунул из форменной фуражки усатую волохатую морду и попытался тяпнуть детектива за палец. Василий вскочил на угол стола и навис над ним, упираясь в столешницу передними лапами и пылая глазами. Давил размерами. И преступник увял и спекся. И заговорил.
Что за несправедливость такая? Честный певец, баюн, не в силах слова сказать по-человечески, все они обращаются для остальных в кошачий мяв и мурлыканье. А тут преступник, зараза мелкая, как по писаному человеческим голосом шпарит!
Василий спрыгнул, улегся на диван, выпустив показательно когти, и в допрос не лез.
Луша задумчиво катала по зеленому сукну стола золотую корону. Масляно сверкали самоцветы. Торчали изогнутые зубцы.
– Переедание вредит, – пялясь на нее, буркнул еж. – Каюсь. Готов возместить.
– А это ты на зиму себе запасал, да? – кивнула Луша на сундук с уликами.
– Это он особенный молодильный наркоман, – не удержался все же Василий, – не съест молодильную вишенку – считай, день прошел зря…
Но слова обратились в утробное ворчание. Как обычно.
Еж душераздирающе зевнул:
– Не по чину с царской особой разговариваешь. Аааааааааааа.
– С царской? – Луша хмыкнула.
– И еще жертвой печальных обстоятельств и ужа-асного проклятия!
Похоже, тема эта была для ежа животрепещущей. Он дернул коротким белесым хвостиком, торчащим из-под колючек, и забегал по столу, пролетая корону насквозь.
– Сидеть! – гаркнула девушка. Еж опешил и уселся, уныло свесим передние лапоньки.
– Все как есть, чистую правду тебе говорю! Как на духу, век воли не видать!
Голос у него был красивый, бархатный, и баюн подумал, что таким голосом еж запросто может Лушу очаровать. И переполз поближе, чтобы вмешаться в нужный момент. Но Луша как-то не сильно очаровывалась. Достала из ящика стола бланк протокола, открыла чернильницу, обмакнула перо… Рутина.
– Ну, излагайте, ваше величество.
– Высочество, – поправил ежик печально. – Я царский сын. Э… королевский.
Он поерзал под лампой. Золотые кончики иголок засверкали на свету.
– Отец мой был королем, и мать.
– Ежиным?
– Человеческим, – вся его мохнатая светлая морда выражала скуку и возмущение оказанным недоверием или вовсе глупостью женщины-следователя. – Прокляли меня… до моего рождения. То ли на крестины ведьму не позвали, то ли…
Он попытался пожать плечами и не преуспел.
– В общем, я родился ежом. Иголки у меня тогда были мягкими, ничего такого… – ворюга зачем-то покосился на Василия. – Но конфуз! На все государство! Единственный наследник – и еж. Папа отрекся от меня, мама…
На жалость давит, подумал баюн. Луша в задумчивости почесала нос пером:
– А нельзя ли… как-нибудь ближе к делу?
– Так я по делу и говорю, – возмутился королевич. – Опытные люди пообещали им, что когда я женюсь – проклятье снимется. А пока то да се, я взялся за науки, а после занялся фермерством. Овец пасти начал. И так они расплодились, что отец опять стал недоволен и приказал мне заняться чем-либо не таким экологически вредным. Ну я и… – еж лапой почесал затылок, – стал вишнями торговать.
– Ворованными.
– Почему? – он запыхтел. – Я только сушеные собирал. Все равно они на ветках вялились и зря пропадали. И птичкам сплошной вред. Представляете, как это: вдруг вновь очутиться в яйце⁈
Луша наклонила голову и сердито посмотрела на рассказчика. Он не смутился.
– Ну, годы шли, я не молодел, а достойной невесты все не было. И недостойной. Дочки мельника, трактирщика, крестьянки – это такой мезальянс! А потом и этих не стало. Я омолодиться немного решил.
– За чужой счет.
– Нача-альник! – проныл еж.
– А как ты овец-то пас… такой маленький?
– Так я не был маленький! Вы же сами видели! Нормального человеческого роста, только в шкурке ежиной! Колючки, то да се. И блохи.
Еж встрепенулся.
– Вы представляете, каково это – почесаться под колючками, если лапы не достают? Ну и терся о вишню… спиной. И ягоды пробовал. А потом вдруг корона стала мне велика…
«Жадность фраера сгубила», – подумал Василий.
– Хорошо, – Луша подхватила ежа под мягкое пузико и упрятала в туесок. – Ночь побудешь в камере. А утром перед Марфой извинишься. И все до единой вишенки вернешь и отработаешь. Ну, кроме тех, что съел. И корону ей отдашь. Я ее конфискую.
Она помахала протоколом в воздухе, чтобы быстрее сох. И заставила королевича заверить его отпечатком смоченной в чернилах лапы.
Еж понуро и молча сидел в туеске. Видимо, осознавал глубины своего морального падения. И утрату короны.
А утром они отправились к Марфе.
Луша, сдвинув скатерть, поставила туесок с ежиком на стол и раскрыла.
– Ух ти кто у нас такой? – засюсюкала Марфа, намереваясь погладить ежа пальцем. Тот обнажил острые зубки и тяпнул. Но реакция у бабки оказалась, как у космонавта.
– Ох прости, прости! – выдавил на шерстистую морду слезинку еж-королевич. – Мне трудно справляться с инстинктами.
И еще раз поведал свою душераздирающую историю.
– Ну что? Оставляю его вам?
Бабка подбоченилась:
– А я не проти выйти замуж за прынца. Только чего он у вас маленький такой?
– Так вишен объелся, – Луша пожала плечами. И указала на сложенные мешочки: – Эти вот возвращаем.
– Эти в богадельни раздай. Негоже быть жадной будущей королеве. Погодите, выйду сейчас.
Василий, перегнувшись над столом, наслаждался спектаклем: как наглый ворюга-еж, услыхав о предстоящей женитьбе, огрызком хвостика вжимается в угол туеса и жмурит глаза, надеясь, что все как-нибудь само рассосется.
Баюн сказал бы Луше, что подобное наказание выглядит как-то слишком уж сурово. Да не успел. Загремели двери, и появилась вроде бы бабка Марфа, но теперь как бы и не она.
Дородная красавица с золотой косой толщиной в руку выплывала в горницу, аки лебедь. На голове у ней был кокошник, на теле вышитый сарафан с блестящими широкими галунами и перламутровыми пуговками, и белый крахмальный плат в руке.
Три посоха железных она забросила за спину, три пары башмаков железных гроздью свисали с локтя на веревке. Торбу с припасами она забросила на плечо, прялка и веретено торчали наружу. Еще Василий заметил иголку, воткнутую у ворота.
Луша с баюном приоткрыли рты. А ежик, распахнув глаза, привстал на задние лапёшки, передними упираясь в край туеса и подаваясь дивной красавице навстречу.
– Ну, как я вам? – подбоченилась Марфа. – Все суженого нареченного ждала, блюла себя, вот и дождалась!
Она ловко вынула ежа из туеска, переложила в платок и завязала узелком.
Луша расширенными глазами покосилась на железные посохи и башмаки:
– А эта… гм… амуниция зачем?
– Так нешто я неграмотная, – стала сушить жемчужные зубки Марфа. – А книжки читать надо, чтоб не опростоволоситься! В первую-то ночь после свадьбы еж шкуру скинет, а король-отец в спаленку проберется и ее сожжет, думая, что так сына спасает. Но станет прынц болеть и томиться. И унесет мово миленочка за тридевять земель, за стеклянную гору. Вот чтобы по стеклу этому клятому перейти, и нужны посохи и башмаки. Вы не представляете, сколько лет я на кузнеца батрачила, чтобы железо это сковал. Жутко дорогой материал, – она почесала соболиную бровь.
– Ну, спрясть, соткать, лазоревым цветом вышить волшебные вещи, чтобы выменять за ночь в опочивальне королевича – это я легко. Опоит его иностранная зазноба сонным зельем – так я его иголочкой легонько ткну…
Марфа махнула подобранной золотой иголкой, упавшей в туес с линяющего ежа, уронила ее на пол, но поднимать не стала, мол, всё одно шкуре пропадать, после другую выдернет.
Луша на автопилоте подняла и переложила бледную золоченую иглу в пакетик для вещдоков.
– Ну а как проснется королевич от зелья – точно со мной останется.
Марфа повела плечами да еще разок прошлась лебедью. И завершила лекцию по спасению королевичей:
– Иностранки тощие да зеленые, куды им против меня. Вот что… Бумаги на дом и живность, кроме коровы, Севериныч пущай забирает. Зорьку я с собой уведу. Удойная, молоко жирное – ложка в сливках стоймя стоит. Ни одна из королевского стада не сравнится. Доможил пусть приглядит по-соседски, чтобы порядок был. И за вишней моей молодильной, вся она ваша! Ключ под притолоку спрячь. Будем живы – на лето сюда из дворца наезжать станем. А на зиму сдавайте. Ну, подметешь тут все. Прощевай.
Она облобызалась с Лушей, отвесила троекратный поклон углам. И, легко неся вещи и узелок с молчаливым женихом, поплыла с крыльца в сторону пастбища, чтобы прихватить с собой корову.
А девушка-детектив взялась за веник.
Пока одно, пока другое, пока под опись сдала Северинычу вещи и скарб – прошла половина дня и день повернул к вечеру.
Староста самоуправы убыл с ночевкой в город по делам, а Луша все ходила, шевелила плечами, почесывалась и бурчала нехорошие слова насчет ежа-королевича и блох.
Рассыпала по конторе и горнице пижму и полынь.
И решила нагреть воды и искупаться. Просто в корыте, не желая растапливать баню. И на реку не пошла, в реке воду не вскипятишь. То есть, можно бы, только травы и рыбок жалко.
Глава 8
Приготовления к купанию шли бурно. Сперва Луша растопила буржуйку на улице и поставила греться медный котел с водой, которую наносила с колодца. Василий, нервно дергая хвостом, бегал за ней следом, и только и успевал уворачиваться брызг. Кстати, тогда же он впервые в жизни, а не в кино, увидел коромысло: изогнутую палку с двумя надрезами по краям – чтобы цеплять ручки ведер.
Ведра были полные, тяжелые даже на вид: из пригнанных клепок, скрепленных слегка проржавевшими жестяными ободьями. Но Луша, равномерно распределив тяжесть на плечах, несла ведра словно играючи, выпрямив стан и гордо подняв голову. Свидетелями чему были только кот да волк.
Серый нервно бегал вдоль своей проволоки, гремя цепью, и Василий огибал его по большой дуге, буквально проползая в кущах кашки и спорыша. Только верхушки густой травы колыхались да торчала наружу черно-полосатая со вздыбленной шерстью спина. И иногда плюмажем над гусарским кивером вздымался пышный хвост.
Синеглазый волк провинился чем-то: то ли напугал заезжего коробейника, то ли индюка подрал – что было проступком крайне предосудительным. И Севериныч, уезжая по делам, велел помощнице держать серого на цепи.
Луша носила воду ведро за ведром, вливала в котел, и тот пыхтел на огне под массивной крышкой, а вода все не желала вскипать.
Между тем Луша затянула ситцевые занавески на окнах: как она сказала, чтоб не пялились охальники. Что городские, что деревенские – а все одно в окна пялятся, будто она не полицейский, а обыкновенная девка.
Василий молчал, а Луша говорила. Под разговоры ей лучше работалось.
Третьим делом она растащила по углам венские стулья с изогнутыми спинками и свернув убрала полосатый домотканый половичок с середки горницы. И на его место с натугой выкатила из-за печки тяжеленное деревянное корыто.
То скрипело, сопротивлялось и царапало пол. Луша закусила хвостик светлой косы, как всегда делала, когда предстояла тяжелая работа – не важно там, умственная и физическая. И переваливая скрипящее корыто с боку на бок, наконец поставила там, где хотела.
А затем полезла в гардероб. Складывала на высокой пышной кровати полотенца, чистые сорочки, одежду для переодевания, придирчиво оглядывая каждую вещь сощуренным глазом.
Василий тоже щурился, чихал от запаха пижмы, валящего из шкафа, от цветочного мыла, которым пахло свежее белье, и мечтал запустить в него когти и наставить затяжек. Исключительно от нервов. А могучий хвост незаметно для баюна шевелил кончиком и стукал о растолстевшие на полицейском пайке бока.
Луша поглядела на Василия и, верно, прочитав кошачьи мысли, погрозила баюну указательным пальцем.
И принялась ведро за ведром наливать в корыто холодную воду. Баюн сперва напрягался, считая ведра, потом устал.
А девушка принесла котел на ухвате и плеснула в корыто кипяток. Поднялся пар под потолок. Василий шарахнулся и спрятался под кроватью. Луша же смеясь расставила у корыта ширму, отгородившись от входной двери. И стала стремительно раздеваться. Осталась в одной сорочке, распустила светлые волосы и ступила в корыто. Шумно вздохнула, присела – и погрузилась в воду. Стала напевая мылить волосы.
Баюн застыл.
Он не отводил от Луши глаз. Низкое солнце, падая из полуприкрытых окон, заставляло волосы Луши сиять темным золотом. Лицо ее раскраснелось, на лбу блестел пот и налипли легкие прядки. От ресниц на румяные щечки ложились тени, а рот походил на нежную розу, и упрямые складки рядом с ним разгладились.
Взгляд баюна скользнул ниже, вдоль стройной шеи и округлого, крепкого плеча, обтянутого влажной тканью – и остановился на груди, такой упругой и нежной.
Баюн потянулся вверх и вперед. Извернулся, тяжело вспрыгнул на столешницу под зеркалом. Увидел Лушин живот, теряющийся в пенной воде. И понял, что погиб. Что никогда уже не увидит ничего лучше и прекраснее.
Он напрягся, подобрал лапы и, вытянув по-беличьи хвост, одним прыжком сиганул в корыто. Взвились брызги.
Луша взвизгнула.
Возмездие было стремительным. Девушка-детектив ухватила баюна за шкирку и выбросила из корыта. Он шмякнулся на пол, с шерсти потекла вода, лапы разъехались… И Василий совершенно безобразным образом приземлился на пузо, чувствуя себя унижённым и оскорбленным, как герой писателя Достоевского.
Луша бранилась, Василий выл. Были в его плаче обертоны, от которых падали в кусты калины и сирени под окнами, засыпая на лету, ласточки, воробьи и синицы, задремывали на ходу бабы с пустыми ведрами, и широко зевнув и перестав обиженно греметь цепью, прикорнул башкой на собственные лапы синеглазый волк.
Но, похоже, Луша была слишком зла, чтоб заснуть. Рулады Василия ее не взяли.
– Да как ты!.. Как ты!.. Мог⁈
Она швырнула в Василия единственным, что при ней было – скомканной, взмыленной мочалкой.
Попала. В бок.
Это было не просто унизительно. Это было… это было… обидно! Словно Луша попрала его лучшие чувства. Все, что Василий хотел выразить к ней: восхищение красотой, благодарность за ее заботу, нежность – все она перечеркнула этим ударом. Покусилась на святое. Не токмо на мужское достоинство – на кота!
Он тяжело собрал лапы, понурил хвост, пошел и выбросился в окно.
Снаружи спружинила трава, по-вечернему густая и влажная. Василий прикусил ее, вкушая горьковатую скорбную сладость узких и широких листьев. Порскнули в разные стороны кузнечики и прочая живность. Солидно разбегались рыжие муравьи. Один укусил Василия за мягкую подушечку лапы.
Баюн с мявом подпрыгнул. Совершенно невозможно скорбеть над погибшей гордостью в таких обстоятельствах. Деревня!
Он пошкандыбал прочь. От горящего золотым окна и свороченной занавески. Луша ненавидит его, мочалками кидается. Жизнь кончена.
Он, сильный духом. Благородный… кот… просто обязан уйти. В никуда. Пусть жалеет. Пусть ей будет стыдно. Пусть плачет в подушку по ночам, что прогнала его…
Ветер сушил, холодя, мокрую шерсть, наверху с потемневшем небе орала летучая мышь. Василию стало не по себе.
Все легенды о летучих мышах, услышанные им из разных мест, все байки о вампирах из глупых книжек, смен в санатории и оздоровительном лагере, из трепа под пивко и глупых песенок обрели эфемерную плоть…
Мысль дорисовала летающего подельника бизнес-бабки, который точно следит за Василием и не упустит подходящий момент его вернуть. И опять эти гладиаторские смертоубийства… Никогда!
Гордый баюн развернулся и стремительно понесся к дому. Звяканье волчьей цепи прозвучало для него райской музыкой. Он бы и переночевал в будке, не займи ее волк всю целиком.
Но с Лушей баюн мириться не собирался! Уж слишком сильно была ранена его мужская гордость. И кошачья.
Василий тосковал, Василий метался. Большую часть дня он просиживал в амбаре, пением заставляя мышей ходить строем с соломинками на плечах между сусеками и кубами прессованной соломы.
– Уйми ты уже своего красавца! – рявкнул на Лушу Северинович. – Все окрестности от его воя страдают. И петух вовремя не кричит. А у нас тут, между прочим, дело новое. Международной, можно сказать, важности.
Он воздел указательный палец, а в левой руке покачал папочку с тесемками цвета юной травы.
– Давай ознакомься.
Из амбара доможил извлек баюна, пригрозив служебным несоответствием, и сказал, что снимет с довольствия, если помощник детектива нумер 13 бис немедленно не займется срочным расследованием.
Василий гордость проглотил и потянулся в контору. Ему и самому уже бузить надоело, и по Луше он соскучился в край.
А та сделала вид, будто они и не ссорились. Сразу перешла к делу.
– У Кощея лягушка пропала. Так, инструкции по поездке в Навь.
Лушка зашарила в многочисленных бумагах по столу.
– А, ты же все равно читать не умеешь!
Василий возмутился и пробежался по избе с воплем «мря-а-у!..» – но почти сразу же взял себя в руки.
– Умеешь? – догадалась Луша. – Ну ладно. В нави все просто. Еды-воды не пей, даже если уговаривать станут, подарков не принимай. Смотри, чтобы в вещи чего не подбросили. И живность тамошнюю не жри, даже мышей.
Василий презрительно фыркнул. Как же, станет он жрать всякую гадость! А за вещами он присмотрит. Ни одна мышь не проберется.
Отправились они к Калинову мосту на пограничной реке Смородине с утра по холодку. Волка не взяли. Не желали-с Кощей видеть волка.
Василий все пялился из коляски, искал отличие Яви и Нави, этого берега и того. На первый взгляд не нашел. И тут лес, и там лес. Ну, может, по левому берегу погуще. Наблюдениям помешала река. Уж больно сильно текучая, почти черная вода смердела смородиновым листом. Хоть чай из нее заваривай.
Хотя… Луша же сказала не пить. Василий ощупал взглядом сумку с припасами, привязанную к заднему сиденью. Ну хоть с голоду они не умрут. Да и позавтракали плотно.
Мотоцикл заглох и лихо затормозил у края моста.
– Все, – сказала Луша. – Дальше на своих двоих. А тебя я понесу.
И забросила сумку на плечо.
Но на своих двоих идти не пришлось. Их встречали. Удивительно красивый, стройный мужчина в черном, закутанный в черный плащ, свесился с такого же красивого вороного, чтобы восторженно поцеловать Луше руку.
Девушка-детектив покраснела. А Василий испытал искреннее желание искусать красавца, сбросить с коня и растерзать когтями. Не смел какой-то левый мужчина его Луше руку целовать!
Но он даже песней усыпить наглеца не мог – они тут пропажу искать приехали, а не разборки устраивать.
Чтобы отвлечься, Василий отвернулся к двум поводным конями, которых держали слуги: неприметные, тающие при взгляде в упор, и тоже одетые в черное, но качеством попроще.
Зато все кони были одинаковыми, вороными, с длинными хвостами и гривами, свисающими до аккуратных копыт. Черные шкуры блестели, под ними перекатывались мускулы. Кони словно сияли на ярком солнце. Всхрапывали, и из ноздрей их вырывалось теплое дыхание.
Василий пожалел, что у него нет яблока или морковки, чтобы красавцев угостить. И жалел ровно до той минуты, пока один из коней не показал квадратные мощные зубы. Но, похоже, и к таким зверям Луша была привычна. И не обратив внимания на подставленную ладонь в кожаной перчатке, легко взлетела в седло.
Баюн заметался. Он орал, чувствуя, что покровительница сейчас уедет, и Василий останется один одинешенек. Но не умел ездить верхом. Во-первых, Василий панически боялся высоты. Во-вторых, не представлял, как умоститься в седле и, подскакивая, идти на рысях, а тем более галопом. Вцепиться когтями? «Ну, пожалуй и удержится, – Василий мысленно передернул плечами. – Но поводья… их что, в зубах держать?»
От одной мысли о кожаных грязных шлейках на розовом нежном языке его оторопь брала.
– Иди ко мне, – Луша наклонилась с седла, протягивая руки. Баюн зажмурился и – прыгнул. Детектив поймала и усадила кота перед собой, обнимая левой рукой, а поводья перехватив правой.
– Не думал, сударыня, что вы в помощники себе тварь мохнатую выберете, – сказал насмешливо Кощей, наклонив голову и сверкнув железной короной со лба. Василий возненавидел его всеми фибрами души раз и навсегда. И еще успел заметить, что левый глаз Кощей прикрывает кожаной повязкой. Выглядело это очень подозрительно.
– Он баюн, – отозвалась Луша надменно, – а вовсе не тварь. Едемте, преступление само себя не расследует.
Галоп вороного коня был гладок, словно тот стелился во сне. Копыта продробили по мосту и пошли вымерять ровным стуком мощеную дорогу с проросшими меж камнями молочными травинками. По обе стороны убегал назад лес, ничуть не отличавшийся от оставшегося на том берегу. Пах свежей зеленью, и вонь смородины от реки постепенно стала отставать.
Из-под еловых лап ярко светились подосиновики и сыроежки, краснела земляника по обочинам. Василий наслаждался, чувствуя себя в безопасности. Слушая, как под ухом мерно стучит в такт подковам Лушино сердце.
Солнце светило с молочного неба, назад убегали тени.
Василий теперь уже и не понимал, отчего давеча так злился на девушку. Ведь все правильно сделала. Она его с собой мыться не приглашала, а он внаглую полез… Извиниться, что ли?
Но на это он пойти не мог.
