Текст книги "Витязь в кошачьей шкуре (СИ)"
Автор книги: Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
– Так я нешто грамотная? Давай палец приложу.
Обмакнула указательный палец в чернила, пришлепнула к бумаге и ушла, на ходу вытирая руку платком.
– Теперь вы, – кивнула Луша Анне.
– Вроде те. Не знаю я… – вдовица залилась слезами, сморкаясь в передник. Но закорючку под документом поставила.
– Сапоги я изымаю до конца следствия.
Аннушка ухватила ее горячей рукою за руку:
– Вы уж помогите ему! Пожалуйста! Он хороший, и дите, и меня любил. Бестолковый только. А маме не верьте. Врет она!
Но сколько ни уговаривала Луша рассказать подробности, больше ни словечка об этом не проронила.
Глава 13
Луша присела на крыльце и еще раз на свету при помощи лупы внимательно оглядела сапоги. Измерила подошву ладонью. Пробормотала:
– Кто же их в овраг выкинул?
Сапоги были исцарапаны, отчетливо пахли ежевикой. С одного подковка отвалилась и видны были в каблуке следы от выпавших гвоздиков. Похоже, насчет оврага теща не врала. И все равно что-то было не так. То ли по размеру мелковаты, то ли, не глядя на все царапины, слишком новые… А Аннушка о поношенных говорила, что остались от отца.
Василий толкался-толкался Луше под локоть башкой. Но девушка лишь отгоняла его и намеков не понимала.
Увязав улику в узел, она подошла к мотоциклу, в тени которого дремал волк. Налила ему воды в миску и положила рядом пару сунутых Анной пирогов. Волк дернул ушами, ноздрями втянул ароматный запах и не открывая глаз стал трапезничать.
А участковый детектив с баюном пошагали по тропинке среди некошеной травы к соседскому подворью.
Труба там была пониже и дым пожиже. Ну, так говорится. Потому как летом среди бела дня хату не топили, в поле все.
Луша посмотрела на солнце и все же распахнула ветхую калитку. Хозяин оказался дома. Дремал в холодке двора, практически спрятавшись под телегу с сеном. Только ноги наружу торчали. Ступни были корявые и серые от пыли. Без сапог.
«А зачем бы он тогда сапоги в овраг кидал? Мог бы себе оставить, – задумчиво спросил себя Василий. И сам же себе ответил. – Так соседи могли опознать. Или Галя… Так цыганам надо было снести, или на ярмарке продать, или обменять… на другие сапоги».
Из глубин двора выскочила с клохтанием рыжая курица, клюнула спящего в ногу, и тот подскочил, тюкнувшись в телегу головой:
– Ах ты зараза!
Выполз и встал, удивляясь, отчего вместо курицы видит перед собой баюна и девушку в форме. Почесал затылок. Потер измятую рожу.
– Ду-уся… ты… вы кто?
Луша представилась и представила Василия.
Мужик уселся на старое колесо, прислоненное к бревенчатой стене хлева, и стал пятерней вычесывать сухие травинки их распатланных серых волос. Со стороны все выглядело так, будто он тощей спиной подпирает готовую завалиться стену. Глаза у мужика были мутные, и рукой он время от времени дергал так, словно хотел приложиться к бутыли с мутным содержимым. И тогда бы ему полегчало.
А гостям даже квасу не предложил. Не соображал, в общем.
– Николай, – сообщил он в пространство. – Мы с Галкой моей поспорили, что продержусь на хозяйстве. А кура, такая зараза, сошла с яец. Еще клюется, зараза!
Он потер ладонями серые штаны. От них злачно пахло раздавленными яйцами. Василий отошел и стал нюхать полынь у плетня. В дырявом кувшине, висящем на колышке, посвистывал ветер. Баюн припомнил черепа на кольях в том дворе, где он был гладиатором, и затосковал.
Допрос тек своим чередом.
– Ду-уся! – воззвал мужик. Баюн наконец понял, что это не имя, а обращение. – Ну вот на кой покойнику сапоги?
– Это ты их взял?
– Тю-у! Нешто я буду с покойника снимать.
– Взял и в овраг выкинул, – давила Луша.
– Это кто тебе наболтал такого?
– Мать Анны.
– Ду-уся… – в глазах соседа плесканулся страх.
Баюн поставил ему передние ноги на колени и жаркими глазами заглянул в лицо. Мужик вжался в стену хлева.
– У тебя был повод отомстить Дормидонту, – вела свое Луша.
– Был. Во-первых, Анна-рукодельница за него вышла. А у него ни кожи ни рожи, один топор-самосек, – он загнул корявые пальцы. – Во-вторых, к Гальке моей он клинья подбивал. Так она дура известная, свиристелка, вздумала доказывать, что работает больше мужика! Сам с ней и мучился потом. Что ж, за это ему мстить?
Луша кивнула, считая ревность вполне веским поводом.
– Не, – сказал сосед и отважно почесал баюну шею под подбородком. – Он как в болоте утоп, так все грехи с себя снял. Хотя как по мне, так лучше б теща евоная утопла. И вообще, я б и днем один не пошел на то кладбище и к оврагу. Страшит там. А Зойка – врет.
– Кто?
– Ну теща, Зойка.
Он слез с колеса, опасливо оглянулся. Добрался до калитки на согнутых коленях – чтобы не был виден через забор. И метнул веревку в приоткрытую калитку, не выпуская конец. Подождал… Притянул назад. Глянул с недоумением, словно та удочка и должна была зацепить что-то, побывав снаружи. Участковый детектив вздохнула:
– Не поймал ведьму?
– Да я так, на всякий случай, – залебезил, замел хвостом сосед. И предъявить ему было нечего.
Луша заставила Николая расписаться в протоколе, спросила, где именно на кладбище схоронен Дормидонт, получила исчерпывающее описание – а чего, а был он на похоронах и на поминках тоже – и покинула двор. Остановилась в задумчивости, опираясь на мотоцикл и поглядывая на сопящего волка.
Почесала висок. Хмыкнула.
– Странный он… Ну разве так ведьму ловят? Надо ночи дождаться, и чтоб огненное коло с горы сошло. Тогда и кидать, чтоб насквозь между спицами. А утром искать, у которой тетки изо рта веревка торчит…
Луша посмотрела на бойких ласточек, гоняющих за комарами и пищащих глубоко в вышине. И потормошила служебного волка:
– Вставай!
Василий мигом сиганул в коляску, зная, что там волк нападать на кота не станет. Его на мотоцикл не брали, ноги длинные, пешком следом бегал.
Луша завела мотоцикл. Небо медленно краснело на западе. Но повернули они не к дому.
Василий понял, что эту ночь придется провести на погосте, и печально завыл.
На кладбище Василию сразу не понравилось. Тем более что было оно какое-то… неухоженное что ли. Сразу по виду ясно, что старинное. Никаких оград на могилках, венков, столиков, чтобы перекусить. Скамеек и монументов.
И охраны тоже никакой. Может, у них с кладбища и не воруют?
Да и чего тут воровать?
Василий обернулся вкруг себя, оглядывая неприютное поле, местами поросшее рябинником, березками или даже елками. Все проваленное, словно по нему взад и вперед гоняли тяжелую технику. И трава росла неопрятная, клочковатая, местами густо, местами лысо. А местами под горло кустились крапива и бурьян, репейник да полынь. Жгуче пахли.
В ухоженных местах такие не растут.
И кресты тут были странные, наклоненные. Какие выше, которые и ниже. И резные из себя, боченистые. Посеревшие, потресканные от ветра и дождей со всем своими кругами и завитушками. Даже и не кресты вовсе, а скорее такие плоские домики с крышами. Или круглокрылые меленки высотой до колена. Или вовсе кое-как сколоченные серые дощечки.
Волк жалобно завыл, усевшись на хвост. Василий поддержал. Луша шикнула на обоих. Но по лицу было видно, что ей тоже не очень здесь нравится.
Еще на кладбище была церковка или часовенка – Василий не сильно знал, чем одна отличается от другой, размерами что ли? Так эта была меньше хатки. Обомшелый деревянный сруб в гуще кустов сирени, по которым перепархивали воробьи и красногрудые, такие же мелкие птички – малиновки? Зяблики?
Еще и какая-то звонкоголосо пела в кустах. Василий отвлекся на пташку с острым желанием поймать. Но от Луши отбегать не хотелось. Он поглядел на небо с круглым солнцем. Ярко-малиновое, огромное, оно катилось к окоему в розовые с серым облака. На дождь что ли?
По крайней мере, желание бегать по кладбищу в одиночку отбило начисто.
И баюн опять сосредоточился на церквушке, от которой, как и от других предметов, падала долгая вечерняя тень. Покосившаяся дверь была крепко заперта на навесной замок, а на дощатой крыше торчала луковка, собранная из изящных, хоть и почерневших деревянных планочек. Мастерская работа. Словно тут прошлись тем же волшебным топором, которым сделана была Дормидонтова с Анной изба.
Припомнились Василию и те топоры, что мастрячили арену для гладиаторских боев, на которой он сошелся со стрельцом Андреем. Он передернулся, и шерсть встала дыбом. Криминальная бабка что, еще и волшебными топорами приторговывает?
Думать о карге было неприятно, и Василий сосредоточился на деле.
Времени до темени оставалось ровно столько, чтобы осмотреть могилу – вскрывал ли ее кто, чтобы вытащить сапоги. Ну и поверхностно оглядеть само кладбище. А там уже будет видно.
Анна с Николаем объяснили все точно: хоронили Дормидонта на северном краю, под лещиной. Уж больно он орешки любил, сокрушалась вдова.
И сейчас орехи с лещины можно было стряхивать горстями. Но детективы застыли, не пытаясь сорвать хоть один. Неприглядную могилу разрыли когтищами. И размер этих когтей явно превосходил когти волка или Василия. Тут мастодонт какой-то рыл, тьфу ты, саблезубый тигр. Ну или серпами.
Хотя чего выпендриваться? Земля рыхлая, ее и голыми руками раскидать можно, подумал Василий, сторожко поглядывая по сторонам и принюхиваясь. Волк тоже нюхал, как черт.
Луша с лупой рассматривала и зарисовывала все подозрительное. А солнце медленно заходило.
– Солнышко, ведрышко, – девушка обратила наверх лицо, —
Погоди, посвети.
Дай преступника найти.
Показалось ли Василию, но вдруг свет стал ярче, мир четче, а тени перестали удлиняться. А участковый детектив забегала вдвое быстрее.
– Разрешения на эксгумацию у нас нет. Ну и не нужно, тут и без нас все раскопали, – Луша громко фыркнула.
Похоже, участковый детектив тут неплохо ориентировалась и знала, где могильщики прячут инвентарь. Извлекла из кустов за часовней лопату и разгребла жиденький песчаный холмик меж затравелыми краями. Показался криво лежащий гроб.
Луша зафиксировала в блокноте его положение и подергала крышку. Сосновые доски пошли широкими трещинами, на них тоже имелись следы когтей. Волк сердито зарычал. Василий отозвался стоном и сморщил нос. Воняло омерзительно. А крышка была выбита из вечка и легко приподнялась даже без ломика.
Все трое заглянули в темную щель. Ничего, кроме вони и вышитой розами думки, внутри не было. Никаких сапог. Да что сапоги! Покойник исчез целиком. На сосновых светлых боках домовины имелись затесы и полосы черной крови.
– И вот как теперь определить, пропали ли сапоги, если самого покойника нет? Искать! – скомандовала Луша остальным.
Честно сказать, Василий был уверен, что Дормидонта съели. Это самое с когтями-серпами. Медведка прямоходящая. Дорылась и употребила. И если бы это кладбище осматривали чаще по жалобам родственников, могло оказаться, что и другие могилы пусты. Вон как тут перекопано все. И трава проплешинами. Интересно, а могильщики или сторожа тут ночуют? И если да, то где?
Никакой сторожки он не видел, сколько ни вертел головой. Или она в лесу подальше, или деревенские управляются, как могут: кого наймут, те и копают. А сторожить тут тем более нечего.
Василию отчаянно хотелось дать деру. Мысли беспорядочно скакали в голове, как птички по веткам. Поют, глупышки, заливаются в кустах, а как солнце сядет…
– Ищите, мои хорошие, – Луша потрепала баюна и волка по головам. – Если птахи не беспокоятся и поют, значит, ничего страшного здесь нет.
Но сама незаметно отстегнула пуговку на кобуре с табельным оружием.
Баюн брезгливо принюхался.
Здесь вот пахло, не как фальшивые тещины сапоги, а правильно. То есть, неправильно. Тленом, разрытой землей. И какой-то дрянью, ничего не имеющей общего с миром живых. И следы эти путались, скрещивались, переплетались, словно кто-то за кем-то гонялся по этому кладбищу. Ну или что-то. Но определить, который след появился позже, который раньше, Василий уже не мог. Психи какие-то, маньяки тут кружили, что ли?
Волку тоже все это определенно не нравилось. Он жался к Лушиному бедру и тихонько подвывал. Но нюхал.
Иногда следы пропадали, словно какое-то время преступник летел по воздуху. А ветер запахи сдувает куда быстрее, чем они исчезают на земле. И появлялись снова. А пару раз даже вышли за кладбищенские границы.
Солнце между тем все же опускалась, и туман обнимал кресты молочными руками. Птицы замолчали. Тишина делалась какой-то уж очень глухой. Только глухо скрипели, раскачиваясь верхушками под ветром, старые деревья. Брызнул дождь.
Луша посмотрела в ту сторону, где оставила мотоцикл. Сейчас бы фару включить, и домой, к теплой печке, здоровым запахам. И еде.
Но неуемная девица поскакала к часовенке. Пришлось мохнатым мужчинам спешить за ней. Замок на двери свисал на дужке, протянутой в два кольца. Словно те же когтищи-серпы, что раскопали Дормидонтову могилу, торопясь перебили дужку у основания, потому что не смогли открыть. Ну да, попробуй такими когтищами справиться с ключом, пусть себе и амбарным.
От замка воняло ржой, железом и тухлятиной. Луша осмотрела замок при свете потайного фонаря, прихваченного из мотоцикла, и аккуратно потянула дужку. В этот же миг за дверью зашуршало и словно что-то брякнуло. Или упало.
– Стой! – закричал Василий, но из уст его вырвался только отчаянный мяв. Дверь распахнулась настежь, едва не снеся детективов с крыльца. Мимо пронеслось вонючее, неловкое, черное. И кривыми прыжками, заваливаясь, метнулось к разрытой могиле.
– Стой! Стой! – Луша махая фонарем, лихо свистнула и метнулась вдогон. – Стреляю!
Странный беглец добежал до могилы и спиною свалился в гроб. И закончилось все.
– Он что, умер? Кто это был⁈ – спросила Луша кота и волка. И наклонившись над ямой, присвечивая фонарем, заглянула внутрь.
Зомби… э-э… упырь лежал на спине, сложив руки на груди, как и положено покойнику. Крышкой он закрыться не успел. Да и голые ступни торчали наружу: грязные, в глине и раздавленной траве.
– Так это что? Это он по кладбищу гоцал? И кто его в часовне запер? И почему…
И почему покойник вообще ходит, то есть, бегает, мысленно завершил Василий. Из разверстой могилы воняло, и было ему нехорошо. Ладно, Иван-дурак из сказки трижды ходил стеречь могилу отца и получил за то трех волшебных коней. Но этот-то уже неделю в гробу пролежал. Мозги небось сгнили, сейчас на людей начнет покушаться. И на котов тоже!
Он с опаской подался назад.
– Не пущу! – отчетливо, хотя и шепеляво, донеслось снизу. А ведь Василия всегда интересовало, как упыри а уж тем более скелеты разговаривают, когда у них голосовые связки сгнили.
– Да мы и не собираемся! – звонко ответила Луша, обернулась, подняв фонарь, и едва не свалилась.
По тропинкам между могилами ходила сумрачная тетка с когтями до земли, а следом за ней тянулся туман. И на тетке этой, очень похожей размерами на Дормидонтову тещу, светились гнилушечным светом сафьяновые сапоги.
– Домовина моя! – прокричал покойник еще слабей и неуверенней.
– Копша! Божечки-кошечки! В часовню! Живо!
Блекло сияя, простоволосое неопрятное чудовище брело под деревьями, обходя кладбище по кругу, пока не замечая незваных гостей, и у них были все шансы скрыться. Волк несся огромными скачками, хрустя бурьяном. Василий мчался следом. Луша замыкала.
Они были уже на пороге часовни, когда позади отчаянно завопил Дормидонт. Фонарь, нарочно оставленный и косо стоящий на груде глины, освещал скользящее к могиле чудовище. Оно двигалось быстро. Очень быстро.
Глава 14
– Копша. Подземный дух, разрывающий заброшенные могилы…
«Но эта не была заброшенной! И неухоженной не была!» – захотелось завопить Василию. Он уже и присутствия волка так не боялся, как этой потусторонней бабы.
– Значит, кому-то выгодно было… ее разорить и копшу призвать, – Луша почесала нос. – Ух, и достанется от Севериныча тому, кто это сделал!
«Если мы выживем, конечно. И это не объясняет, как покойник оказался в часовенке. И кто наложил замок. И…» Лучше придумывать версии, чем дрожать.
А еще лучше бы припереть бревном дверь наружу!
Но копше, похоже, было плевать на живых. Ее интересовал Дормидонт.
Интересно, который правильный: призрак у моста или тут, который тело? Или их вообще теперь два?
Это была битва титанов. Дормидонт оборонялся, как лев, дергая на себя крышку гроба и прикрываясь ею. Копша в ревом тянула к себе. И пока не ясно было, кто из двоих сильнее.
Невольным наблюдателям, на которых бойцам было плевать, видно было лишь то, что происходило над краем ямы. Дормидонт орал, копша ревела, комки глины грохали в импровизированный щит.
Издали смотрелось бодрячком и почти безопасно. Ну, если не представлять выпученные копшины глаза, горящие под распатланными волосами. Жесть натуральная!
Эти волосы вились, как змеи, и, кажется, даже удлинялись, чтобы спутать врага. Крышка гроба в очередной раз поднялась над могилой. Баба взмахнула когтями-серпами. Полетели щепки.
– Ему до полуночи и надо-то продержаться. Петух запоет – она сгинет – выдохнула Луша.
«А в прошлый раз не продержался, – скептически подумал Василий, все недоумевая, как упыря в часовенку занесло. И кто и зачем его там запер. – Да и откуда на кладбище петух?»
Волк дернул башкой. Похоже, собирался мчаться на Выселки за кочетом.
– Круг, круг вокруг себя нарисуй! – припомнив Гоголя, заголосил кот.
Конечно, покойничек не услышал. Не понял, как минимум. И копше Васильево пение оказалось по барабану. А если вот так?..
Но «кабачок» сработал только по волку: зверюга улегся и даже зевнул.
А вот Луша оживилась:
– А чего нам до полуночи ждать?
И приставив ладони ко рту, звонко закукарекала.
Крышка гроба разлетелась, как гнилая. Попадали обломки досок, разбив фонарь.
В воздух взвился сложенный пополам покойник и с хрустом обрушился на груду земли. Копша спиной вниз рухнула в яму и стала закапываться, ловко орудуя серпами. Дормидонт препятствовал, уклоняясь от лезвий, и тянул за сапог:
– Отдай! Мое! Пошла вон из домовины!
Сверху кружилась и верещала, ловя насекомых, летучая мышь.
– Да чтоб тебя! – подбежав, Луша швырнула в покойничка сумкой с вещдоками. – Там твои сапоги!
Скомандовала своим:
– Зарывай!
И стала толкать землю в могилу обломком доски.
Волк, развернувшись, рыл и швырял песок задними ногами. Василий бегал и суетился вокруг. Дормидонт в сторонке с кряхтением натягивал сапоги. Встал, притопнул:
– Как влитые! А подковка где⁈
Луша схватилась за щеки:
– Овраг! Ой, и как я могла забыть проверить показания тещи! Севериныч меня съест.
Да не съест, не съест, ткнулся ей в бедро башкой Василий. Не ест он девушек, особенно таких красивых. Крепкая да ладная, глазищи синие, коса ниже пояса.
А что она красивая, душой нисколько не покривил.
И умных Севериныч не ест!
Вот только посмей кто сказать, что она не умная…
Василий прямо тут обнял бы ее и заурчал, утешая, если бы не шустрый покойник. Услышав о теще, он метнулся в темноту:
– Я овраг проверю!
Луша оказалась шустрее и схватила Дормидонта за плечо, а волк перегородил дорогу и рыкнул, слегка обнажая зубы.
– Стоять! Затопчете там улики вконец.
Василий подумал, что упырь им попался неправильный. Нормальные зомби хромают, вытянув вперед руки с когтями, и зловеще надвигаются, утробно повторяя: «Мозги, мозги…» Вроде бы смешно, но когда смотришь или гамаешься ночью, жуть берет.
А этот… овечка луговая… собачка. Э, ромашка.
Или он с копшей намахался так, что вся ярость прошла? Хоть к ране теперь прикладывай?
Потому как Дормидонт не стал вырываться и в драку не полез. Пробурчал мрачно:
– Давай я сам схожу. Я вижу в темноте. А ты – нет. А в нашем овраге шею можно свернуть. Люди, оне ж хилые. Кой леший Зойку в овраг понес, пущай и днем?
Ну хвастун!
Хотя вон хтонь его вдвое сложила, подкинула да шмякнула, а Дормидонту как с гуся вода.
– Вместе пойдем!
Луша наклонилась над фонарем. Керосин не вылился – фонарь был устроен разумно, и фитиль зажегся с первого раза. Вот только стекла побило в труху. Луша шевельнула губами и пальцами свободной руки.
И на глазах ошеломленного Василия крупные и мелкие осколки стали собираться на место, становясь целым стеклом.
Все же ведьма, зевнул баюн и не испугался.
Нетерпеливо притоптывая и оглядываясь, Дормидонт повел их к оврагу. Тот был на краю кладбища, вполне в тех границах, которые ожившие покойники покидать не смели.
Из оврага тянуло затхлой плесенью и влагой, над ним дрожали, переплетаясь, ветки с черными в ночи листьями. Еще воняло трухой. Волк громко чихнул. А Василий передернулся, вспомнив тот овраг, которым убегал от Яги. Счастье, что падая не сломал ничего.
Дормидонт дернул вниз стремительно, пропадая из виду
– Стой! Куда⁈
Луша погналась, споткнулась и зацепилась о согнутое дерево: с омерзительной отстающей, мокрой и плесневелой корой. Василий почувствовал это, кидаясь, чтобы удержать. Ткань зацепившейся юбки выдержала. Зато гнилой сучок треснул, и они в обнимку, перекатываясь и треща валежником, покатились в овраг.
Следом трусил волк. В темноте он ориентировался свободно. Не хуже Дормидонта.
Фонарь Луша не выпустила. И растекшись мохнатой кляксой, Василий медленно соображал, а вот почему электрический не взять? Не изобрели еще? Или на батарейках экономят, поди навозись их из города?
Кап-кап, капали капли на морду коту. Василий глубоко вздохнул. И тоненько мяукнул, показывая, что живой.
Странная она. Нос расцарапала, а над ним плачет.
Глаза Лушины были близко-близко. Василий заглянул в них и окончательно пропал.
Луша ощупала баюна, проверив, нет ли повреждений. И сердито вытерла глаза. Гордая, не любит плакать.
– С приземленьицем вас, – ядовито поздравил Дормидонт.
Детектив не обратила внимания. Шагнула в заросли чернолесья, заплетенного хмелем и паутиной, держа фонарь в высоко поднятой руке. Отвела широкие, словно пальмовые листья, папоротники, и тут Дормидонт завизжал. Чуть погодя Василий понял, что это был рык ярости, но слабовато получилось. Связки, будь они неладны.
Василий громко чихнул, избывая испуг. Синеглазый волк предупреждающе зарычал.
– Звиняйте. Не сдержался. Вот оно все! – кипел Дормидонт. – С могилы моей. Все, что жена на грудок поставила. Кто ее позорил-разорил? Кто копшу призвал⁈ Теща-а!!!
Теперь уж упырь взревел по-настоящему и стал карабкаться по склону оврага. И кто сказал, что зомби движутся медленно?
– За ним!
Луша взмахнула фонарем, точно собиралась запустить им Дормидонту в спину, но упырь уже пропал в темноте. Оказалось, что за границами кладбища он тоже бегает весьма живо.
Как они не разбились на лесной дороге, возвращаясь на Выселки, Василий не представлял. Потому что не мог. Из него душу вытрясло на колдобинах проселка. И все мысли из головы заодно. Кроме той, что Луша водит потрясно. Аж трясет.
Вывалившись из коляски перед Дормидонтовой избой, он крепко стиснул челюсти, проверив, целы ли зубы. Сгреб в кучку лапы и только тогда стал ориентироваться в обстановке. И немедленно прижался к земле, а уши прижал к голове. Потому как оживший покойник со всей дури колотил граблями в родные двери.
– Зойка! Выходи! Я тя не боюсь!
Луша красивым, продуманным движением вырвала грабли у него из рук:
– Тихо! Дитенка разбудишь! – шепотом рявкнула Луша. – Ты где грабли взял?
За дверью тихо плакали.
– Анна! Это я, Луша! Откройте!
– Не могу! Меня заперли! А в окно не пролезла. И страшно! Там высоко.
– Так дверь ими припирали, – отозвался покойничек невпопад.
Луша скомандовала:
– Отойди!
Василий подумал, она выбьет дверь с ноги. Да и волк с любопытством облизывался. Но участковый детектив просто нажала на ручку и потянула дверь на себя. Та легко открылась. С порога вскочила Анна, в белой сорочке напоминающая привидение. И нет бы испугаться и заорать – так кинулась обнимать покойника.
Луша деликатно дала им минуту. И спросила:
– Кто вас запер?
– Мамка!
– А где она?
– Ушла.
Не выпуская руки покойника, Анна с тревогой взглянула на небо. По нему, величественный и сияющий, тянулся Млечный Путь. Вокруг крошевом были натрушены звезды. И небо вращалось вокруг точно вбитой в звездный свод Полярной звезды. Уже не раз Василий успел задуматься, что мир другой, а небо то же. Ну, насколько он вообще разбирался в астрономии. А разбирался не очень.
И успел удивиться, что Анне не противно трогать мертвого. Хотя… от Дормидонта тленом не пахло, вони разлагающейся плоти тоже не было. Странные у них тут покойнички. Конечно, Василий знал, что упавшее в болото не гниет. Но для этого оно должно там сотню или больше лет пролежать, а не два дня.
Всхлип Аннушки отвлек его от рассуждений:
– Домой тебе, в домовину надо, – подтолкнула Анна покойного мужа. – До полуночи всего ничего.
– А теща? – уперся тот. – В овраг все, чем ты могилку мою убрала, покидала! И ручничок твой вышитый, и свечки, и горшки с цветами, и венки. Все разорила, чтобы копщу приманить.
– Так может, это не она? – в голосе Анны прозвучала неуверенность.
– Так кому ж еще⁈ Колька на кладбище ни ногой ни днем ни ночью, ни тверезый ни пьяный. Галя, ну…
Дормидонт опустился, скрипнув коленями, и прижал к лицу руку жены:
– Прости меня, дурня слепошарого. Виноват. Жаль, не исправишь. Но и от тещи бегать не стану. И так по кладбищу по ночам от копши носился, а та с меня тестевы сапоги содрала.
– А как вы спаслись? – встряла Луша.
– Ну так в часовенку юркал, туда эта стервь ни ногой. Да кто-то меня и запирал. Я только свет через щели видел. Яркий – точно звездочка рядом взошла. И запирала от хтони. А до полуночи дотрясусь, почти накануне петушиного крика дверь уж и отперта. Я в домовину и спать до заката. А сегодня она туда упала.
– Кто? – спросила Анна умирающим голосом.
– Так копша. Мы ее там и закопали.
– Не-ет! – Анна скатилась с крыльца стремительно и скрылась в хлеву, выскочила, прижимая к себе петуха и зажимая ему клюв рукой.
– Скорей! Скорей! Это мамка! Задохнется мамка, как петух пропоет!
– Так…
– Я тебя от мамки запирала! А сегодня она меня! Спаси! – Анна готова была рухнуть Луше в ноги. Та кинулась заводить мотоцикл. Дормидонт прыгнул ей за спину. Василий еле втоптался в коляску вместе с Анной и петухом. И они погнали назад по ухабам. Свет фар метался по деревьям, делая проломы между ними вовсе темными и высвечивая траву и кусты. Волка не подбрасывало: счастливчик рысил на своих четырех.
По кладбищу к могиле Дормидонта они бежали молча. Упырь сжимал кулаки. Анна стискивала клюв петуху и встревожено поглядывала на небо. Верхушки темных елок телепались под ветром наверху. Между крестами выло.
Луша схватилась за лопату. Василий с волком отбрасывали рыхлую землю, помогая как могли. О том, что копша кинется, никто из них не думал.
– Скорее! – шептала Анна. – Ох, скорее!
Земля поднялась рывком и разлетелась в стороны.
Серпы потянулись из могилы, и толстая неопрятная тетка взлетела над ней, точно пробка вылетела из бутылки. Василий увидел круглые желтые буркалы без зрачков, отвешенную челюсть, обнаженные зубы. Копша сопела, едва колыхаясь в воздухе, во все стороны дергались волосы. Комки земли падали с ветхой одежды.
«Выбирает, на кого кинуться…»
И тут Анна выпустила петуха.
Кочет вскочил на ближайший крест и заорал весело, освобожденно.
Дормидонт бухнулся в могилу. А старая злая женщина упала на колени рядом, бессильно грозя кулаками ему, небу и дочери.
– Тварь! Дура конченая! Тварь! – слюна летела с губ. Василий посторонился – вдруг ядовитая. – И ты тоже! Лезли чего⁈
Зойка погрозила Луше кулаками.
– Ненавижу вас всех.
Анна гордо вскинула голову:
– Ты больше не властна надо мной, мама!
И светясь поднялась в воздух.
– Зничка… – прошептала Луша ошеломленно, – Падающая звезда. Уводит в посмертие тех, кого любят родные.
А Анна протянула руку показавшемуся из могилы, моргающему, как сова, Дормидонту.
Зойка прыгнула на зятя. Сдернула с него сапоги и яростно замахала ими:
– А хрен тебя!
Дормидонт хотел снова схватиться с нею. Но жена не дала. Улыбнувшись, погладила свободной рукой по плечу:
– Да не нужны тебе сапоги, – Зничка взлетела, держа Дормидонта за руку. И две звезды поплыли за Калинов мост.
