Текст книги "Витязь в кошачьей шкуре (СИ)"
Автор книги: Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Глава 3
– Скотина ты трусливая бесполезная! Не баюн – недоразумение сплошное, – бранилась бабка. Но бизнес-идей у нее было, как на собаке блох.
Лес вокруг бабкиных хором был мертвый, а дорога, проходящая под стенами подворья – очень даже живой.
Шлялись по ней пешие и конные, царевичи, ищущие жен, купцы за богатством, испытывающие себя богатыри… Калики перехожие, звери рыскучие, птицы летучие, чуды-юды и вовсе уж фрики с гусем подмышкой или коровой на привязи.
Шастали туда и обратно, причем, обратно поток был пожиже, но тоже был.
Их даже указательный камень не смущал с угрозами потерять коня или жениться! Тем более что он весь покрылся мхом от древности, полностью скрывающим черты и резы. Да и далеко не все проходящие были грамотны.
Яга активным трафиком пользовалась в своих целях. Подрабатывала вещуньей, давала за деньги советы противоборствующим сторонам – похожие донельзя и вполне обтекаемые, чтобы избежать претензий от проигравшего. Гадала – за очень большие деньги – на засаленных картах и ромашках, сдавала терем на сутки, конюшни для транспорта… Купала гостей в бане, кормила обедами, занималась контрабандой артефактов… Ее давно могли бы посадить, как утверждала Гулишна, лет на сто за незаконную предпринимательскую деятельность, но поскольку бабка корешилась с местным нобилитетом, ей что угодно сходило с рук.
Вот и сейчас Яга, сидя на подоконнике распахнутого окна и вышивая на пяльцах, без стеснения делилась с чернавцем своим планом по организации гладиаторских боев. С тем самым чернавцем, что помог ей с транспортировкой плененного Василия.
Чернавец, кстати, не выпячивался. Голову всегда прятал под капюшон, руки в перчатки, кутался в плащ, точно мерз хронически. И шипел гадюкой. Шпионская личность, одним словом.
Баюн, дрожа от злости, яростно точил когти о столб, задевая лязгающую цепь. Лязг этот укрывался за тюком топоров, которые, витая в воздухе, строили зрительские трибуны вокруг двора. Летела золотистая стружка. А над далекими воротами вилось кумачовое полотнище: «Пойди туда незнамо куда, найди то незнамо что». А пониже был прибит квадратный плакат: «Кота не кормить!»
– Пришел ко мне давеча дурачок, Андрей-стрелец, – бабка ткнула рукой в сторону кумача. – Послал его евойный царь за каким-то лядом. «Найди, грит, то не знаю что»… Козлище! Вся его царская цель – пока муж не дома, подкатить к Андрюшиной молодой жене. Ну, он ко мне и пришел. Втемяшилось бедняге в башку, что баюн – именно то, что он ищет. Но не отдавать же ему кота задаром…
Бабка неприятно захихикала.
– Организуем бой: богатырь супротив нечисти, то бишь, баюна. А это сулит нам огромные перспективы!
И она перешла к подробностям. Чернавец звучно хмыкал, теребил капюшон плаща, излагал сомнения.
– Никакого честного боя, – хмыкнула бабка. – Чистый договорняк. Слушай, ты, мешок с костями, – обратилась она к Василию, который, насколько позволяла длина цепи, завис у нее под окном и подслушивал. – Выступит против тебя мужичок в трех колпаках железных. Ты первые два раздерешь аккуратненько. Ну, можешь и мужика слегка порвать – чтобы кровища во все стороны. А на третьем сдайся. Унесет тебя мужик – убаюкай гада, деньги прихвати – и домой. А мужика можешь загрызть, – некрасиво захихикала она. – А то сильно больно досужий. Все высматривает, выпытывает…
– А он колпаки растерзает? – усомнился чернавец, поглядев на баюна. – Когти-то у него не железные!
– Кузнец, что колпаки ковал – мой человек, – убедила бабка. – Проблем не будет.
Василия начали готовить к бою еще накануне. Сперва поднесли миску с горячим супом из куриных потрохов. Распатланная девка-служанка подтолкнула ее ухватом издаля, чтобы не оказаться с баюном на длину цепи. От миски шел пар и пах так, что Василию хотелось закатить глаза и упасть в обморок от счастья. Его торчащие из-под шкуры ребра играли, как ксилофон, нос раздувался, усы трепетали, когда баюн припадал к миске голодным избитым телом и едва касался жирных пятнышек на супе кончиком языка, проверяя, не обман ли зрения. После голода, побоев, издевательств он уже не верил, что такое возможно – еда, горячая, много…
Едким странноватым запахом, забитым вонью чеснока, он пренебрег. А когда дохлебал суп до донышка и отвалился от миски, еще не понимал, что с ним происходит что-то странное, списал это на сытость после долгого, мучительного голода. Голова казалась пустой и легкой и могла, как воздушный шарик, оторвать баюна от земли – если бы не туго набитый живот. Мир кружился, и цветные пятна летали перед глазами.
Пустую миску оттащили, и бабка перелила в нее зеленый взвар из кувшина с запахом валерьянки. Василий кое-как поднялся на лапы и потянулся к миске. Цепь не пустила. Кот взорал.
Гуля Гулишна подтолкнула миску к нему:
– На те мяун-траву! Жри. Навязали на мою голову нахлебничка…
Служанка была не в духе.
Бабка пнула ее ногой.
– Сухую траву неси! И краску!
Василий стал лакать из миски, надеясь перебить стремное послевкусие от супа. Лапы расползлись, и он шмякнулся на живот.
Запах валерьянки стал гуще. Под телом захрустели корешки. Сработали инстинкты, и баюн качался и валялся в валериане и утробно выл, не понимая, что избавлен от цепи с ошейником и может просто убежать. Потом его вычесывали, красили серебрянкой и полировали когти и, прикрыв дерюжкой, оставили спать.
Если бы он мог видеть себя со стороны, если бы мог видеть! Баюн бы или гордился собой, или испугался до обморока. Впрочем, испугаться и так было от чего. Василий всегда панически боялся высоты. Он всеми лапами вцепился в массивный столб, обмотанный цепью, на котором сидел. Обвился хвостом и свесил башку, глядя презрительным прижмуренным глазом на беснующуюся внизу толпу.
Неведомая злая сила перла изнутри Василия, делая страх не таким уж безудержным. Вот сам он был реально страшен: метра два на полтора распушенного светящегося кота, такого же широкого, как занятый им столб. Опасные глаза, железные когти и презрение в желтом взгляде. Уши дергались от неприятного шума, усы топырились, готовые проткнуть всякого, кто окажется достаточно близко.
Казалось, даже столб под баюном раскачивался, хотя на деле стоял, как скала. А все бабкино зелье!
А еще шесть здоровых мужиков, напрягаясь, пуча глаза и задирая к небу багровые лица, натягивали толстенные цепи, идущие от кошачьего ошейника, всеми позами показывая, как же страшно и опасно им удерживать кота.
Тянули они равномерно, не причиняя Василию неудобства. Да и бабка шепнула на ушко, что в нужный миг ошейник распадется сам.
Выметенное пространство ристалища окружала толпа. На деревянных трибунах никто не сидел спокойно, гомонили, прыгали. Столько пышных кафтанов, воротников-козырей, холодного оружия, мохнатых шапок с аграфами, орущих ртов Василий не видел за всю свою жизнь. Хотя нет, орущих мужиков, конечно, видел – в баре и на футболе, но вот эти драгоценные уборы, каменья и прочий бархат, это бьющее по глазам богатство…
– А делаем ваши ставки, господари! А один противу семнадцати на Андрея! А кто поставит на Андрюху, тот озолотится!..
«З» зазывала выборматывал, как «х», и получалось слегка неприлично. Но на это не обращали внимания. Все пялились на гладиатора.
Букмекер или как его вздернул правую руку мужика в кафтане и трех железных колпаках, надетых, как котелки, и подвязанных ремешками под подбородок. Вместе с поднятой рукой взлетела палка, а в левой свисали щипцы. Василий зашипел и оставил несколько затесов на столбе.
Толпа заорала, засуетилась сильнее.
– Делаем ваши ставки! Помогут ли колпаки, выдюжит ли Андрей⁈.. Ведь если заснет от песни кота, тот имеет право его сожрать!.. Заживо! На глазах у всех!
Василий нервно задергал хвостом. Подлая бабка о перспективе кого-то заживо жрать умолчала. Но щипцы пугали.
– Покупаем у Гули Гулишны затычки для ушей! Золотой за две! Поединок воль! Рискуете заснуть и ничего не увидеть – если будете слишком жадными!
– Начинаем, – мерзавец в черном вышел на резной балкон посередь арены и взмахнул белюсеньким кружевным платочком. Выпустил – и тот полетел, как снег, на щелястые занозистые доски под ногами. И разом стало тихо-тихо.
– Тварь, зараза! – услыхал усиленный магией шепот бабки Василий. – Режь! Пой!
Андрей в своих колпаках, уведенный к воротам ристалища, начинал подходить, наклонившись, упираясь плечом в воздух. Словно разгребая кисель. Нога заплеталась за ногу.
Не иначе бабка приколдовывает. Но за руку ее не схватишь. Мужики хотят зрелища – вот им зрелище по самые гланды.
А тебе, Васенька, концертный зал, сказал ироничный голос глубоко у него внутри. Почти посмертно. И при этом тебя никто не услышит.
– Пой!!!
Василий нервно облизнул переднюю лапу. Оцарапал когтем язык и яростно сплюнул кровь. Трибуны застонали.
Еще бы! Драки не было, а кровь уже хлещет!
Срочно надо было петь.
Василий собирался выдать лучший свой рэп, но строчки начисто вымело из головы, и он проорал единственное, что там болталось: переделку колыбельной о «сером волчке» из старой книжки под нужды моряков:
– Баю-баюшки-баю!
Не ложися на корму-у-у!
Приплывет барракуда-а!
И утащит оттуда-а!
Все силы, все сердце поэта он вложил в эти четыре строки! И они громким мявом прогремели над ристалищем, определенно усиленные магией отвратительной бабки. Василий даже сам присел и вжал кошачью башку в кошачьи плечи, пораженный происходящим. Между прочим, кровь течь перестала.
А на трибунах сразу стало тихо.
Васе торкнуло, что там разочарованы слишком кратким выступлением. И не в силах придумать что-то еще, он во весь мяв добавил к уже пропетому:
– Придет серенький волчок
И утащит кабачок!
На бабку и ее чернавца он смотреть боялся. Зато зыркнул на трибуны одним глазком. А потом широко распахнутыми обоими.
Похоже, купить затычки для ушей по золотому пара половина заезжих принцев пожабилась и теперь огребла результат, навалившись друг на друга и смачно храпя. Эти рулады дали бы фору оркестру венской оперы, ну, как Василий представлял себе этот оркестр. Вторая половина – не сэкономившие – пригнулись к собственным коленям, держась за уши и распахнув глаза и рты.
– А вот вам соник-танк! – промяукал Василий, припомнив несравненную гамалку «Дюна-2», в которую иногда играл, и опомнился: Андрей!
Врага было не сломить. Он клонился, как дуб под ураганным ветром, но полз к столбу с Василием, опираясь на клещи. Похоже, три его железных колпака сработали, как шапочка от фольги, отсекая как ментальное воздействие, так и звук. Тот еще небось и увяз в подшлемнике.
Василий с ревом отчаянья спрыгнул Андрею на голову и стал терзать колпак, как наполнитель в кошачьем туалете. Когтям за это ничего не было. А первый колпак распался, как гнилое яблоко. Собственно, он и был гнилым, импозантно выглядя только внешне.
Со вторым колпаком воющий сиреной Василий справился еще быстрее и эффектнее, срезав когтем крепящий его под подбородком ремешок и слегка оцарапав противника. Теперь заорал Андрей и даже попытался вскочить.
Зрители оживились. Акустический удар шел мимо, и теперь каждый, кто мог поднять голову, жадно пялился на Андрея и кота. Кто-то даже держал большой палец вниз – правда, кому предназначался жест «добей», определить было невозможно.
Василий, распушив хвост, из последних сил балансировал у противника на голове.
Если бы тот схватил баюна за шкирку рукой или даже рукой в перчатке, Василий бы честно признал поражение – как бабка завещала – и сдался, дал себя унести, обобрав бы после счастливого победителя. Но какая-то зараза внушила богатырю, что баюна нужно брать за шкиряк исключительно щипцами.
К подобному повороту Василий готов не был.
И оттолкнувшись от Андреевой головы, как от трамплина, пробежавшись по вельможным животам, затянутым в паволоки и рытый бархат, Василий перепрыгнул через ограду и был таков.
Погоня задержалась. Пришлось бабке разбираться с разгневанными потребителями гладиаторских боев и тем, кто не заснул, возвращать деньги за билеты.
Глава 4
Василия тряхнуло, выдрав из воспоминаний. Это Луша через низкий порожек загнала мотоцикл во двор и теперь запирала на засов ворота. Точно такие же, как были у Васиной бабушки в деревне. И щеколда на калитке могучая, железная.
А собственно, это и была деревня. Сбоку у забора были сложены бревна, предназначенные на распил, и почерневшие от дождей доски. На дворе росла травка. А на Василия пялился гусак. Баюн в ответ стал пялиться на гусака и победил в этой битве воль.
Гусак мрачно зашипел и убрался к корыту под стеной хлева. Или чего-то такого же хозяйственного. Внутри бревенчатой постройки захрюкали свиньи и могуче вздохнула корова. Василий еще успел разглядеть обломки серпов, зачем-то воткнутые над воротами в хлев. И тут Луша облапила его и понесла вперед.
По обе стороны от утоптанной тропинки были гряды. Василий с легкостью опознал растущие на них морковку, картошку и помидоры. Не зря когда-то всей душой отдавался компьютерным приложениям-фермам.
Но росло там и нечто несусветное. Тонкий стебелек с золотистыми и серебристыми листьями. Растение казалось инопланетным. Когда стебелек покачивался, листья тоненько звенели.
Впрочем, возможно, это от нервов звенело в ушах Василия.
На грядке вокруг саженца возился старичок-с-локоток с лопаткой и грабельками. Ну правда: когда Василий был еще человеком, дедусь с трудом достал бы ему до колена, и то встав на цыпочки.
Рядом стояла лейка.
Длинная седеющая борода коротышки была трижды обернута вокруг горла и закинута за плечо. А загорелые лысина и согнутая спина блестели от пота. Руки и босые ноги старичка были перемазаны в земле.
Учуяв кошачий дух, старичок-с-локоток резко обернулся, уронив инструменты.
– Никаких котов! – завопил он, загораживая росток распахнутыми руками и тщедушным тельцем. – Лушка!
– Он баюн!
Пока они препирались, кот шагнул, чтобы рассмотреть саженец поближе.
Старичку-с-локоток это очень не понравилось. Нет, сам он не делал лишних телодвижений и опасные орудия сельскохозяйственного труда не подбирал. Просто распустил бороду.
Борода, изгибаясь, зловеще подбиралась к Васькиным ногам. Кот привычно метнулся под Лушины юбки, прижался к берцу, скукожился и задрожал. Луша, к ее чести, после толчка на ногах устояла.
– Севериныч! Не пугай зверя.
Она опустила голову к левому плечу, а руки решительно уперла в бока.
Василий, конечно, этого не видел, но дотумкал. А потом, понимая, что кара откладывается, и вовсе высунул наружу бархатный нос.
– Коты огороды портят! – пробухтел опасный старикан. – Хуже кота только собака. И крот…
– И медведка, – подхватила Луша.
– Почему медведка?
– Потому что вредная. Она картошку жрет.
– Лушка! Не дер-зи! Ладно… – судя по тону, старичок-с-локоток сменил гнев на милость. – Давай в самоуправу. Ощупаем, осмотрим твоего баюна. И будем на довольствие ставить.
И отряхнув руки – деревцо зазвенело в унисон, – широкими босыми ступнями затопал по тропинке между грядками к дому впереди. Был дом этот тоже бревенчатый и с резными ставенками, но вовсе не такой пухлый терем, как в мертвом лесу. Обычная одноэтажная хата-пятистенка. Почему пяти? А потому что кроме четырех наружных стен была и внутренняя – отделявшая сени с сусеками для зерна и картофеля от жилой половины.
Но на крашеное, застеленное половичком крылечко дедусь карабкаться сразу не стал. Остановился у рукомойника, приколоченного к углу дома.
– На руки мне слей! – пробурчал.
– Я лучше тебя подниму.
– Не страми меня, Лушка, – старичок сердито глянул исподлобья, нахмурив кустистые седые брови. – Сказал «слей» – значит, слей.
Пока Луша помогала Северинычу умываться, баюн поднял глаза, озирая дом. Щелястые бревна, над дырочками которых сыто звенели пчелы… Легкую занавеску, болтающуюся в растворенных дверях. Наличники с резьбой и яркие подсолнухи и маки, нарисованные на ставенках. И большую вывеску над ушаком.
На ней было косо нашкрябано: «Самоуправа».
Севериныч с Лушей переглянулись. Старичок встряхнул умытыми ладонями-лопатами. Полетели брызги. Василий, на которого попало, отскочил в лопухи.
– Так что, он читать могет?
– Да не-е… – Луша подняла к васильковому небу васильковые глаза. – Видимо, за ласточками следит. Смотри, сколько разлеталось. Да низко…
Василий заинтересованно взглянул на небо. Ласточки там так и вились. Деревенские, с раздвоенными хвостиками, белыми грудками и красными колечками на шейках. Пищали, ловя мошк у.
– Да не, – выдохнул старичок-с-локоток, принимаясь мыть ноги в тазу, поставленном у крыльца. – Поясница у меня не ломит. А всегда ломит на дождь. А если самоуправе удивляешься, – пояснил он Василию, – так мы сами собой и правим. Бояр с царями над нами нет.
И приказал Луше:
– Помой ему лапы и заноси.
Василий покорился судьбе. Ясно было, что мытья лап ему не избежать. Этот самый Севериныч просто повернут был на чистоте.
Луша выплеснула таз, налила в него свежей воды и обстоятельно вымыла лапы Василию. Пообещала в утешение:
– Ничего, мы тебе после сапоги справим.
Вытерла лапы полотенцем и внесла баюна в дом. А верней, в контору. Судя по виду и запаху, это было настоящее присутственное место.
В конторе пахло пылью. Солнце согревало пузатый деревянный диван, обитый кожей дерматина. Стреляло лучами, отразившимися от вделанного в гребень спинки прямоугольного зеркала.
Сбоку от дивана была беленая печь. Пол – земляной, утоптанный и звонкий, без единой соринки. За печью в углу веник аж приплясывал, готовый рвануться подметать. Василий даже глаза на минуту зажмурил от изумления. И башкой потряс. Нет, показалось. Веник как веник, полынный, судя по запаху, и стоит себе спокойно.
Слева от двери еще один рукомойник: такая емкость, накрытая крышкой и с носиком. Если надавить снизу, то носик уходит внутрь, и из дырки льется вода. Под рукомойником деревянная дежка с ушками. Справа деревянная вешалка на стене. На плоской полке лежит фуражка, как у Луши. И на деревянном гвозде висит фуражка. А еще пара плащей-пыльников. А под вешалкой стоят лапти и сложившиеся напополам болотные сапоги.
Но самым главным в конторе все же был стол. Прямоугольный, размером с небольшое футбольное поле и крытый зеленым сукном, стол занимал весь простенок от боковых окон и аж до печки. В два окна позади него между легкими занавесками на веревочках, заслоняющими окна до половины, лезли пыльные ветки калины и сирени. Листья шелестели, солнце пригревало, радостно щебетали ласточки.
На столе все было в идеальном порядке. Малахитовый старинный чернильный прибор, тяжеленный даже на вид. Запусти чернильницей в черта – в нем дыра получится. Цветные картонные папки с тесемками ровно сложены по обе стороны. Сбоку чистая желтоватая бумага с гербом. И большая круглая печать.
А за столом в простенке стоял не стул, а целый трон. Деревянный, с поручнями, с прорезной готической спинкой, похожей на з а мок. И на з а мке этом висел миниатюрный китель с золотыми пуговицами, а на сиденье возвышалась гора из вышитых думок.
Как мужичок-с-локоток вскарабкался на нее, Василий приметить не успел. Вылизывал зудящие от воды лапы. Он бы и пострадавшую гордость вылизал, чтобы успокоить, будь та материальной.
А Севериныч, похоже, троном с подушечной горой пользоваться привык. Поерзал на ней, обрядился в мундир, разгладив каждую складочку, и подался вперед, упираясь о столешницу локтями. И вид у него стал чинный донельзя.
Увидев, как пялится на него Василий, самоуправец поплевал на ладони и пригладил лохмы.
– Луша! Докладывай!
Луша коротко и дельно изложила обстоятельства встречи с баюном.
– Этот тот, что у нас по сводкам проходит? Гм… Давай на стол его.
Бумаги, папки и чернильный прибор мистическим образом поднялись в воздух и перелетели на полку с другими папками и пергаментными свитками. А на стол поверх зеленого сукна расстелилась, прилетев не пойми откуда, крахмальная простыня.
Василий громко икал, глядя на эти безобразия, и пучил глаза. Он думал, что и на стол взлетит волшебством, но Луша взяла кота в охапку и взгромоздила пред светлые очи своего, как понял баюн, начальства.
– По мундиру щеткой пройдись, – распорядился Севериныч. – Вся в шерсти вон.
И протянул руку, чтобы почесать за ухом кота. Василий шарахнулся, едва не свалившись на пол.
– От шустрый! – восхитился коротышка в мундире, но больше прикасаться не пробовал. – Если ты Баюн – то спой.
– Мрау-у-у…
Луша, оставив мундир висеть в воздухе, а щетку – его чистить, сняла с гвоздика и повязала Ваське на шею криво связанный крючком зеленый шарф.
– Вяжешь ты еще хуже, чем преступления раскрываешь! – глянув неодобрительно, высказался Севериныч.
– Неправда ваша! – отозвалась Луша звонко.
– Погоди шарфы на него вязать. Искупать надо. От блох обработать. И мазью бока и лапы смазать. Смотри, тут плешь вроде…
Он повел пальцем, и шерсть на боку Василия сама собой приподнялась. Мундир в воздухе тряхнул рукавами, щетка замерла. Точно присматриваясь к баюновым шрамам.
– Пусть обвыкнется сперва. Он же боится…
– Жалостливая ты. А мне плешивые да больные сотрудники не нужны.
– Так мы его берем? Берем⁈
В конторе и так было ярко от солнца, а тут и вовсе поярчело – так обрадовалась девушка. Она сильными руками приподняла Севериныча и чмокнула в щеку. Старичок-с-локоток побагровел и нервно подергал бороду, обмотавшую шею.
– Ладно, купаться его на речку отведешь, – покрутился, утаптывая свои подушки. – Но средством от блох обработаешь! И шрамы мазью тоже.
– А ты, – покивал он корявым пальцем Василию. – Слушай сюды. Я доможил…
Василий лупнул глазищами.
– Ну, домовой, – перевел старичок и вздохнул: от темнота. – И здешний вертлюжинский староста. Поклон Северинович меня зовут.
– Баклан он, – хихикнула Луша, прикрывая рот ладошкой. – Птичка такая иностранная.
Севериныч глянул на подчиненную, но браниться не стал. Не хотел реноме уронить, должно быть.
– Поклон Северинович. Наиглавнейший твой начальник. А вот это – девица Лушка, Лукерья Авдеевна, участковый детектив второго класса с нумером 13. Нумер на форменной фуражке обязан совпадать с тем, что на груди и на служебном транспорте, – потыкал он корявым пальцем в нужное. – А ты, баюн, будешь придан ей в официальные помощники. С нумером 13 бис.
Севериныч подманил к себе перо.
– А погост Вертлюжино с соседними деревеньками наш участок и есть. Внял?
Василий и хотел бы, да не мог ответить. И сотни вопросов вертелись у него на языке и кололись. Что это за место такое? И как тут работает магия? И почему вообще? И как ему снова стать человеком? И если тут магия есть, то зачем тут участковые?
Он опять едва со стола не слетел от напряжения.
– Тебя как звать? Молчишь? Ну ладно, запишем Василием, – объявил Севериныч.
И подмигнул. Словно пролистал попаданцу мозги и знал всю его подноготную.
– Так, лежи смирно и ровно, и хвост вытяни – измерять тебя будем. Луша, придержи его за шкирку, чтобы не баловал!
– Он не будет, – синеглазка нежно почесала Василия под подбородком. Он заурчал, не зная, обижаться, что она так панибратски почесывает незнакомого мужчину, или уплощиться от счастья.
А Севериныч вытянул из воздуха линейку размером со стол и уложив рядом с баюном, зашлепал губами, словно так помогая себе производить в уме вычисления. Что-то записал на листе бумаги, и повторил измерения рукой, растянув большой и указательный пальцы на максимум. Снова записал.
– Так, семь пядей. Не во лбу, конечно, а от ушей до хвоста. Но для баюна вполне подходящий размер. Тем более молодой, еще вырастет. А весу в нем…
Василий неожиданно для себя оказался не на столе, а свернувшимся в клубок в плоской чашке старинных тяжелых весов. Такие случались разве что в музее торговли или в исторических фильмах. Где похожие на лебедей красные стрелки на могучем основании должны были поцеловаться, когда на вторую чашку укладывали гири, соответствующие массе товара.
Чаша с Василием ушла вниз. Но когда староста самоуправы стал вытаскивать прямо из воздуха и класть на вторую тяжелые гири почерневшего железа – легонько пошла кверху. И уравновесилась самой маленькой гирькой – граммов на пятьдесят.
– Весу в нем… – Севериныч сощурился, – тридцать два фунта с четвертью. Маловато будет. Похоже, голодом его морили. Луша! Обеспечь сотруднику усиленное питание!
– Ага.
– Шерсть палевая с черными полосами. Нет, черная с палевыми. Глаза зеленые. И характерный шрам от ожога на правом боку. И мазь прихвати в аптечке живительную! Бедолага, – Севериныч все же почесал Василия за дернувшимся ухом. – Пришлось тебе хлебнуть.
Баюн едва не расплакался от жалости к себе. И не заметил, как коварный старикашка-с-локоток пришлепнул ему печать к хвосту. Ту самую, большую, круглую. И напялил вонючий ошейник с медалькой.
Василий взвился. Василий заорал.
– Сидеть! Нешто не понимаешь, что тебе, как сотруднику, бляха с нумером полагается? И ошейник антиблошиный и антиклещевой?
Но печать, печать на хвосте? Основание хвоста чесалось и свербело.
Василий стал яростно плеваться и вылизываться.
– Может, он проголодался?
– Да и правда, затянул я что-то, – покаялся вертлюжинский староста, пряча в папочку заполненные документы. – Снимай его, Луша, со стола да кормить веди. Запечатляй. Должен у него быть один хозяин.
Василий возмущенно мяукнул. А Луша резко сказала:
– У котов хозяев нет.
Севериныч соскользнул со своих подушек, выскочил из-под стола и подпрыгнул, заглядывая девушке в лицо:
– Зато ты за него теперь полную ответственность несешь. А то как я миру объясню, что мы взяли на довольствие э-э… преступный элемент?
Тут возразить было нечего.
