Текст книги "Витязь в кошачьей шкуре (СИ)"

Автор книги: Ника Ракитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава 5

Луша сняла с гвоздика ключ и отперла дверь в горницу. Если контора была унылой, как баклажан, то здесь девушка-полицейский устроила все по своему хотению. Ну или ее начальство. Есть же тысячелетние каноны по обустройству девичьих горниц. Даже если они на первом этаже.

Во-первых, печка. Она вылезала беленым боком из стены, занимая едва ли не треть помещения. Вторую треть занимала двуспальная кровать с купеческим набором подушек под ажурной накидкой.

Поддувала печки были закрыты чугунными дверцами с узорами из цветов и листьев. Под самой трубой имелись три печурки-вдавлины, в которых держали то, что надо держать в тепле. Или можно было быстро что-то мелкое высушить.

Василий чихнул от резкого запаха трав. Их пучки висели на отполированной жерди у печной трубы рядом с просторными холщовыми штанами на лямках. Луша быстро сгребла штаны и кинула в узкий гардероб. Баюн успел заметить в нем несколько платьев под кисеей и парадный белый полицейский мундир с серебряными гербовыми пуговицами.

Дверь гардероба неприятно заскрипела петлями и закрылась.

Василий, томимый любопытством, медленно двинулся по домотканым полосатым половичкам. Их согрело падающее в окошки солнце, и ступать бархатными подушечками лап было приятно. Как и по белому, ошкуренному, но некрашеному полу из широких досок.

– Освоился, ты глянь… – усмехнулся Севериныч, который все никак не хотел отстать и то ли прошлепал за ними следом, то ли материализовался прямо из воздуха, как и положено домовому.

Сперва все пялился, как сова, поесть не давал спокойно, и теперь на хвосте висит.

Василий с разгону вспрыгнул на столешницу под ростовым зеркалом в резной деревянной раме и уставился на себя, насколько же хорош в кошачьем облике. И что ему какой-то Севериныч…

– Ты куда полез? – схватила баюна за шкирку Луша. – Это не зеркало. Это рабочий инструмент.

Василий фыркнул. Знаем мы эти инструменты! Хотя правда, на столешнице ни одного флакона, ни даже щетки для волос. Вот у Зинки…

– И когти о него точить не вздумай. Да, когти…

Луша привела баюна к неошкуренному столбику, подпирающему поветь с дровами. Сильными руками схватила за лапы и несколько раз провела ими по коре. Василий, инстинктивно выпустивший когти, понял, как же это приятно!

Соседский барсик вот так же точил их о мебель, чтобы не торчали из подушечек и не ранили. Кошкам маникюрных ножниц не выдают.

Василий заурчал.

– Вот и молодец. Вот и умница.

Луша почесала баюна за ухом, и он аж уплощился от удовольствия.

– Зеркало мы включаем, когда начальство приезжает. Вот приедет Лучезар Аспидович…

И почему это у начальства всегда такие противные имена?

– На речку его своди, – подал голос Севериныч с крыльца. – И вымой как следует. Полотенце тебе сейчас вынесу.

Вся млеющая в зное деревенская улица, пропахшая спорышем и золототысячником, извертелась, выкручивая головы. И бабки на завалинках, и малявки, и окашивающие межи мужики, и тетки, трындящие у колодца, пока вниз на очепе ползет тяжелое ведро… все и каждый смог налюбоваться, как мимо идет, направляясь к речке, красивая девушка в форме. А рядом с ней гордо выступает на шлейке огромный величественный кот.

Следом же бежали ребятишки.

Кот вертел башкой. И, как ему казалось, незаметно поглядывал на небо. Ждал погони. Но небо было прозрачным и синим, как и положено небу в середине августа. И пустым. Исключая ласточек и похожие на пухлых овечек облачка.

Лепота, зной, жужжание насекомых. Василий дернул ухом.

Подбегало не насекомое.

По утоптанной тропинке неслась к ним босая мелкая девушка, закутанная в густую рыбацкую сеть. Похоже, она только что выкупалась, как была, не раздеваясь. Хотя эту сеть платьем или даже сорочкой счесть было сложно.

Василий задумался, одежда это или все-таки нет, и стеснительно потупился. Но нет-нет да и взглядывал одним глазком, чтобы составить полный образ. Незнакомка была вертлявой, худой, с отдающим в зелень загаром. Но больше всего баюна поразила копна на ее голове. Прямо стог не то травы, не то водорослей, сочного темно-зеленого цвета. Да еще утыканный кубышками, торчащими без складу и ладу. С кубышек на гладкое девичье личико капала вода, но странная красотка этого словно не замечала. Моргала глазищами и шлепала пышными, точно накачанными силиконом, губками.

– А потом на меня станут говорить! – налетела она на Лушу. – А это не я!!!

Целый водопад воды обрушился на Василия. Он выдернул шлейку. Отскочил, яростно отряхиваясь.

– Мавка! Не части!

– А я купалась! А она вылезла!

Мавка толканула Лушу мокрыми ладонями, оставив пятна на форме.

– Кобылица Яги. Бежим!

Баюн аж вздыбил шерсть, но поминать свой плен было некогда.

Они мчались по пересеченной местности, примерно такой, из-за которой Василий утром свалился в овраг. Луша неслась, подняв юбки и перепрыгивая через грязные лужи в глинистых берегах. Только плюхи летели. Баюн едва увернуться успевал.

Мавка их опередила. Бежала легко, стремительно. Только руки и ноги мелькали да вилась рыбачья сеть.

А у Василия дыхалка закончилась быстро. Он же не гепард! Ему бы мышей ловить в засаде, а не летать по кустам и лужам, цепляя на шерсть что придется. Он перемазался так, что готов был немедленно присесть на дороге и начать вылизываться, приводя себя в адекватный вид.

Но вдруг оказалось, что никакой дороги и не видно. Что вокруг глухо и влажно, точно мир завернули в мокрое одеяло. И только мечутся густые белые пряди тумана, норовят обвить ноги и хвост, поднимаются выше головы. И вязнут все звуки. Слышно только падение глухих тяжелых капель – или влажное шмяканье копыт по сырой земле?

Крики:

– Отпусти! Отпусти!

И детский плач.

Луша возникла рядом совершенно внезапно. Василий скорей ощутил ее присутствие, чем увидел. Ну разве что ноги, заляпанные глиной до колен. Похоже, она несколько раз упала по дороге.

Луша загородила зловещему туману путь, распахнув руки:

– Отпусти мальца!

В ответ послышалось вроде как насмешливое ржание. И померещились в тумане снежные копыта, готовые обрушиться на голову отчаянному, но не слишком умному храбрецу. Вот только горящей избы не хватало.

И тут баюн услыхал решительный голос:

– Вася! Пой!!!

– Придет серенький волчок

И утащит кабачок! – провыл Василий свое коронное.

Ничего умнее ему в тот миг в голову не пришло. Но глупая колыбельная сработала!

Туман перестал клубиться и застыл странной фигурой огромного коня, на спине которого, вцепившись в гриву, сжался мальчонка в широкой рубахе и тихонько попискивал. Похоже, заряд колдовской колыбельной весь ушел в коня – тот, заснув стоя, громко храпел, выдувая белые морозные облака.

– Вот! – потыкала в него пальцем русалка. – Кобылица Яги. Говорила я мальцу – не упасешь! А он: мамке, мол, платок справить хочу. И пусть на нас не думают! Это не мы!

Лушка на радостях обхватила баюна и тискала почем зря: теплого, мягонького, с шелковистой шерстью – и ужасно грязного, в паутине, сухих листьях и плюхах грязи:

– Ай молодец! Такую тварь усмирил!

Василий уже собирался сопротивляться всерьез, выбираясь из девичьих жарких объятий – все же он не какой-то там кот, да и с простыми котами так вести себя негоже!

Но Луша выпустила его и сняла мальчонку с конской спины. Отдала рыдающей матери, прибежавшей следом. Василий думал, как же детектив поступит с кобылицей. Накинет какую-нибудь уздечку особенную, отведет в тюремную конюшню? Но туманная тварь ничего такого проделать не дала. Пока радостные горожане обнимали спасенного ребенка и русалку – кобылица размякла и утекла туманом в реку, оставив иней на траве. Пара камней и веток в него все же полетела – вот и все общественное порицание.

– Не горюй, – Луша наклонилась к баюну. – Больше она наших детей не станет заманивать и топить. Развалилось ее колдовство.

Василий надеялся, что Луша права. Тем более что иней сразу и растаял, засеребрилась роса.

За то время, что они провели в тумане, солнце успело почти зайти, а над рекой, над окаймляющими ее ольхами, ветлами и ракитами карабкалась в синеющее небо молочно-розовая луна. Василий пялился на нее. А детектив второго класса бережно счищала с баюна все, что он умудрился нацеплять на шкуру во время отчаянного рывка.

Заодно ощупывала лапы и ребра, проверяя, не повредил ли чего. Василий застеснявшись покраснел, но под шерстью этого не было заметно.

А Луша достала мазь, чтобы смазать проплешину на его правом боку. Покрутила головой:

– Нет, это никуда не годится.

И пока баюн чихал от свежего травяного запаха мази на подорожнике и яростно слизывал ту с себя, пошептала что-то Мавке на ухо. Русалка с плеском нырнула в воду.

Вернулась она не то с сестрами, не то с подружками – по крайней мере, все девицы были тоже замотаны в сети и украшены водяными лилиями и кувшинками. И шевелюры у каждой зеленые, как на подбор.

Дать деру или защищаться баюн не успел.

Свершилось купание полосатого кота.

Русалки оказались бесстрашными и наглыми. Как Василий ни пробовал шипеть и царапаться, как грозно ни лупил по бокам хвостом и ни скалил зубы, ухватили за шерсть в много-много пальцев, захихикали и поволокли. Казалось, речные девицы состоят вообще из одних пальцев и хихиканья. И сияющей кожи, светящейся под молочной луной так ярко, что он зажмурился.

Теплая речная вода приняла баюна в объятия нежно-нежно, и все равно он испугался, стал вырываться и едва не захлебнулся, широко открыв для ора пасть. Его приподняли и поддержали в десяток рук. Кто оглаживал, кто чесал за ухом, кто держал за шкирку, так что Василий стал вялым и не вырывался, пока его терли мыльным корнем. Намыливали, отжимали сверху бородатую губку, выплескивая воду каскадом.

Баюн только жалобно попискивал. А когда русалки закончили и отстали, он нащупал дно и во все лапы метнулся из воды. Прыгнул Луше на грудь, повалил и заорал.

Громкий жалобный мяв его пронесся над рекой. Должно быть, окончательно распугивая всех водяных кобылиц. Даже туман сильней прижался к воде и неопрятными прядями повис на ракитовых кустах.

– Ты что! – возмутилась Луша, заворачивая баюна в полотенце. – Мне теперь мокрой домой идти⁈

Можно подумать, глина на юбке – это ерунда, это не считается.

Русалки хихикали и махали руками.

Баюн первым метнулся от реки по знакомой тропке к дому. И Яги с ее чернавцем больше не высматривал и не боялся. А все думал о своем кошачьем достоинстве, которое этим наглым купанием было уронено дониже пола.

Шерсть свисала сосульками, баюн стал меньше вдвое, и с него при беге все еще капала вода.

– В дом с немытыми лапами не лезь! Севериныч нас убьет!

Луша догнала Василия и ровно дыша, побежала рядом. Смотреть на нее было приятно.

Но чтобы показать, что все еще обижен и возмущен ее коварством, баюн широко зевнул и отвернулся.

Дома Василий, показывая характер, налакался воды из миски для мытья ног, сожрал пшенную кашу со шкварками, что Луша вынула для него из печки, и растерзал корзину, приготовленную ему для сна. Большую такую корзину, уютную. Туда была положена мягкая подушка в пестрой наволочке, набитая сеном, и алое атласное одеяло. Просто прекрасное ложе. Но корзина!

Нет, на самом деле баюн понимал, что мстить надо вредной бабке и ее подельнику И что корзина – просто символ унижения и страданий, им перенесенных. Но удержаться не смог.

Потом схватил подушку зубами за угол и утащил в самый дальний угол под кроватью, куда враги уж точно не доберутся без шума и пыли. И затихарился там.

Оказалось, староста самоуправы стоял на пороге и за эпической битвой с ивовым прутяным изделием наблюдал. И хихикал про себя.

– А я говорил… – Севериныч довольно огладил бороду. – Баюн – это не какая-то там кукла. Дескать, «куколка, покушай, моего горя послушай…», а она тебе победу соорудит и жениха впридачу. К коту особенный подход требуется.

Вообще-то ничего он не говорил подобного. Это Луша сказала, что у кота не может быть хозяина.

– Не нужен мне ваш жених, – хмуро сощурилась Луша. – Ни впридачу, ни вообще. Доброй ночи!

Сказано было таким тоном, что будь девушка ведьмой – ночь для большого начальства оказалась бы очень недоброй.

Пряталась за всем этим какая-то тайна.

Севериныч ушел. А Василий плотней забился под кровать, слушая, как та скрипит над ним, когда девушка ворочается, и как шуршат перины. Наконец утомленная Луша заснула.

А Василий не мог. Луна светила в горницу поверх занавески. В городе она из-за фонарей никогда не была такой яркой. А на душе у баюна кошки скребли, как бы странно это ни звучало.

Вроде он обрел дом, и еду не за преступления, и даже чин… Или должность? Или чин? И все равно… Тоска навалилась такая, что хотелось плюхнуться на пол и помереть. Но из-за анатомии он даже голову лапами обхватить не мог, ну разве что лежа. А так приходилось сидеть, опираясь на три ноги и хвост, а четвертую прижимать к очам жестом фейспалма.

Депрессия, страдания. Он так проживет всю жизнь в этом, как его, Вертлюжине, и помрет котом, и никто об этом не узнает. Что он человек! А его чувства… может он засунуть эти чувства туда, откуда пышной пальмой прорастает хвост.

Сколько ни уговаривай себя: «Это сон, это просто сон…» – фиг проснешься.

Глава 6

Разбудил Василия петух.

Он кудахтал, вышагивая по подоконнику растворенного окна. Маршировал, выкидывая вперед когтистые желтые лапы со шпорами. Тряс шелковой бородушкой и многоцветным хвостом. И с любопытством взирал на Василия то левым глазом, то правым.

И убедившись, что тот проснулся, выпрыгнул в окно.

Василий полез следом. И завис пузом на подоконнике, хотя до земли было всего ничего. Широко зевнул.

Утро было прохладным, бодрящим и солнечным, как и положено августовскому утру в деревне. Луша перебирала голубой мотоцикл. Золотистый августовский туман, рассеиваясь, медленно убредал со двора. Начинало пригревать солнце.

Холимый саженец Севериныча в огороде вырос на полголовы и радостно звенел серебряными и золотыми листьями. Помидоры не звенели, зато плоды на них округлились и призывно пламенели, подсказывая, что их пора сорвать.

Василий почувствовал, что живот подвело от голода, и вернулся к мискам на кухне. Вчерашняя каша заветрилась. И он вспрыгнул на припечек, чтобы проинспектировать горшки. И разумеется, своротил.

На грохот прибежали все: Севериныч, Луша и петух. Кочет первым же делом стал клевать из Васиной миски. А детектив и староста устраняли безобразие.

– А мужчину первым делом накормить надобно! – назидательно ворчал доможил. – А не за технику свою с утра хвататься. Тем более что она и так на ходу.

Луша громко фыркнула и наложила баюну еды. Неплохой был борщик, Василий оценил.

Севериныч ушел сквозь стену. Прокричал:

– Луша-а! Зайди после завтрака в самоуправу!

– Угу, – она повозила в тарелке ложкой, расписанной под хохлому. И вздохнула.

– Вот. Изучи.

Серенькая папка, трепеща завязками, перелетела Луше в руки. Девушка заглянула внутрь:

– Марфа?

– Марфа.

– С молодильной вишней?

– С нею. Разберись и доложи.

– Так я уже разбиралась. Служебного волка взять разрешите? – Луша огромными глазами взглянула на начальство. – И засаду нужно делать.

– Разрешаю, – начальство небрежно махнуло рукой, от чего в служебных папках сделался трепет и чернильницы застучали крышками. – И баюна возьми. Пущай вникает.

– Есть! – Луша щелкнула каблуками. – Можно идти?

– Иди, – Севериныч огладил бороду. – Рапорты составлять будешь за двоих. Пис а ть он вряд ли умеет.

Василий так и не понял, наезд это или намек. Хотел запротестовать, мол, грамотный, но издал лишь горловое мурлыканье. Севериныч зевнул.

– Я на огород. А ты мне пока о ворюгах, что Василия гнобили, сведенья представь.

– Сделаю.

И Луша, развернувшись по уставу, вышла.

Весь день Василия не тревожили. Он только ел и спал и пробудился по холодку, когда солнце еще не цепляло верхушки сосен на окоеме, но уже было близко к этому. И стало как яблочко: оранжевое, наливное, – прежде чем укатиться за холмогорье дальнего леса.

Луша легонько тормошила Василия:

– Пора!

Баюн полагал, что они опять поедут на мотоцикле – очень ему езда в коляске понравилась. Вроде и транспорт, а ветер в лицо и лесом пахнет (не считая фиалок). Но ошибся.

Это до рынка было далеко и в другую сторону. А до околицы Вертлюжина, где стояла Марфина изба – пять минут кошачьего неспешного шага.

Василий все нервно поглядывал наверх, опасаясь атаки с воздуха, готовый нырнуть в ближайшие кусты. Но небо было спокойным и синим, медленно ударяющим в розовое.

– Бабку Марфу лучше вечером ловить, – объяснила Луша, поправляя подмышкой кувшин-горлач. – Днем она на огороде. И еще разбери, на каком. А там полуденницы. Пока искать будешь, зажаришься в край.

Баюн шумно фыркнул. Он знал о полуденницах из фильмов, игрушек и книг. Но не сильно в их существование верил. Что за блажь объяснять солнечный или тепловой удар на поле, лишенном тени, наличием потусторонних сил? Даже красивых, в венках и рябиновых бусах.

Но молчал. Все равно по-человечески сказать ничего не мог. Зато очень громко думал о девичьих ножках от ушей.

Так громко думал, что и стучаться не пришлось. Оконце растворилось, отразив стеклом закатное солнце, и высунулась бабуля божий одуванчик с румянцем на морщинистых щечках, мышиными косками, торчащими из-под платка, и хитрыми прищуренными глазами.

– Вы ко мне что ли?

Луша поставила на подоконник рядом с бабкой свой кувшин:

– К вам.

– Ну, заходите тогда. Только ноги вытирайте.

В избе Луша, откинув скатерку, пристроила на углу стола папку с протоколом и стала заполнять «шапку», официально интересуясь старухиными фамилией и именем, хотя ясно было, что они давно знакомы.

Старушка махнула тряпицей по столу:

– Ты чего на угол села? Семь лет замужней не бывать!

– А я и не собираюсь. Так какой у вас точный адрес, говорите?

– Так выйди и глянь, нумер там. Навыдумывают нешто… И вот чиво все пишешь и пишешь? – Марфа подперла сухонькой лапкой щеку. – Весь городишко знает, какая вишня у меня растет. У всех яблоки молодильные, а вишня так у меня одной. Ну, у Севериныча еще. Так то отросток от моей.

Луша обмакнула перо в чернильницу и сердито сдула приставшую к нему муху, успевшую утонуть в чернилах.

«Эх, дикие они люди здесь, – подумал Василий с тоской. – Насколько гелевой ручкой писать удобнее. А лучше так ваще на компе набрать».

А Луша уже строчила вслед за старушкиной скороговоркой.

– … И вот повадилась зараза какая-то вишни жрать. Да ладно бы только вишни. Вон, гляди! Листья оборваны, кора подрана на шматы, косточками наплювано вокруг. А следов никаких.

– Так может птица склевала?

– И кору подрала?

– Когтями.

Старушенция громко зафыркала.

– Пойду служебного волка приведу, – вздохнула участковый детектив. – Пусть берет след.

Тут Василия аж передернуло. В прошлой жизни он вполне лояльно относился к большим собакам и, возможно, даже волкам. Но сделавшись котом?

Баюн вцепился когтями в лавку и замотал башкой, категорически отказываясь за Лушей следовать. Та фыркнула. Старушка скептически поджала губы.

А Василий встал передними лапами на подоконник, стараясь рассмотреть пострадавшее дерево. В отличие от саженца Севериныча, вишня поражала размерами, высотой и пышностью. И это несмотря на то, что росла далеко на поле, за оградой. А вблизи глянешь – так небось и шапка спадет.

Листья шевелил, позванивал ими ветер.

Василий испытал иррациональное желание рассмотреть дерево вблизи, чтобы совсем вблизи, чтобы пощупать, не обман ли зрения. Во-первых, листья на ней были золотыми. Цветом, по крайней мере. Во-вторых, одной стороной кроны вишня цвела, а второй плодоносила.

Справа от Василия в пышной кипенной цветени гудели пчелы, слева наливались бордовым блестящие ягоды. Так и хотелось сорвать и съесть, ну прямо с дерева, и не гляди, что ты кот.

Прижмурившись, баюн вгляделся пристальней и увидел белые царапины на стволе, прореженную, потрепанную крону. Опавших листьев среди жиденькой травы у ствола заметно не было – то ли злоумышленник унес золотишко, то ли экономная старушонка подобрала.

Ограждать надо ценное имущество, подумал Василий, сигнализацию вешать, камеры ставить… И поправился на эпоху: магические.

Показалась Луша с серым волком на поводке. Он бежал сосредоточенно, приблизив нос к земле, и толстый хвост-полено бил по поджарым серым бокам. Выглядела зверюга внушительно, и баюн еще раз порадовался, что сидит в избе, в относительной безопасности. Если, конечно, легкомысленной Лушке – тут Вася был полностью согласен с Северинычем – не взбредет в голову завести волка внутрь. Марфу обнюхать, например. Чтобы следствие не путала.

Он отвел правый глаз от окна и прицелился к печке. Если вскочить на нее и забиться как можно глубже за трубу – пожалуй, зверюга Васеньку не достанет. А то сигануть на полати… Вон те досочки над дверью верно они и есть. Ох уж этот древний быт, понавыдумывали всякого…

«Бразды пушистые взрывая…» И вот что это за пушистые звери такие, которых решил предать жестокой смерти поэт Пушкин Александр Сергеевич?

Волк подбежал к вишне. Луша отстегнула поводок.

Василий уже успел с волком познакомиться, правда, издалека.

Жил тот на вольном выпасе. И глазищи у него были синие.

Будка у волка все-таки имелась. Когда появлялось начальство из столицы, серого водворяли в нее, и он лязгая цепью о проволоку, бегал вдоль двора от крыльца до поленницы и обратно. Начальство издали сверяло с описью номер на ошейнике и уезжало удовлетворенное. А волк получал свободу. До следующего визита.

И к лучшему. А то мещанам и селянам, приходящим в управу по разным надобностям, пришлось бы разворачиваться и в ужасе разбегаться прямо от калитки. Ну или провожатого вызывать. А это неоправданное раздувание штата.

Волк ствол вишни нюхать не хотел. Он вообще повел себя странно. Сперва плюхнулся на хвост-полено и потер лапой нос, словно прятал его от чего-то или пытался что-то извлечь. Потом шумно вздохнул, открыв пасть и свесив, как тряпку, розовый язык. И только потом приник носом к комлю, трусцой оббегая дерево посолонь.

Луша статуей недоумения застыла рядом.

Волк обогнул волшебную вишню трижды, как по законам сказки, и все-таки след взял. Еще раз принюхался и потрусил, приблизив нос к земле, в сторону кустов на краю поля, обозначающих ручей. Зелень там была сочная и густая. Может быть, ольха, может, бересклет… Василий в этой зелени понимал немногое. Вот береза – там все понятно, белая с черными полосками. И сок.

Тут он опомнился, видя, как Луша вслед за волком скрывается в кустах. А если это надолго?

Он был беззащитен! Он был душераздирающе одинок!

Баюн хотел изящным прыжком покинуть избушку Марфы, но испугался. Осторожно повернулся на подоконнике задом, постаравшись не сбить герани, и спиной полез в открытое окно. Вытянул левую заднюю лапу и стал нащупывать засыпанную песком завалинку. Та почему-то не находилась. Баюн вонзил когти передних лап в подоконник, а правой задней – в бревна под окном.

Марфа заверещала. Василий подался назад, когти разжались, и он шлепнулся в хрустящую траву. Посидел, приходя в себя, и рысью метнулся в кусты вслед за Лушей и волком.

Качание веток отчетливо отмечало их путь, и потеряться Василий не боялся. Разок только провалился в жирную грязь, выбрался и стал яростно вылизываться. Луша подсохшую лужу перескочила, а вот волк оставил в грязи отчетливые отпечатки огромных лап. И Василию захотелось знакомиться с ним еще меньше. Но служба!

Высунув голову из-под ракит, баюн наблюдал, как волк важно, приклонив нос к земле, выходит на берег и… теряет след.

Волчара забегал кругами, заметался. Несколько раз вернулся по собственным следам. След врага упорно терялся в речушке, ровно в том месте, где в травянистом береге была прокопана кем-то песчаная глубокая канавка – спуск к воде.

Волк задумчиво поводил башкой и, ахнув в воду и обдав заругавшуюся Лушу снопом ярких брызг, переплыл переплюйку, пытаясь отыскать следы злоумышленника на другом берегу. Но там тоже пробегал напрасно.

Они с Лушей прошли вверх по течению и вниз по обе стороны речки – запах вишенного воришки пропал. То ли тот прошел по течению вверх или вниз намного дальше, то ли взлетел, как утка, и растворился в местном населении.

Волк оказался дальше бесполезен. Оставалась только засада.

Когда детективы возвратились под вишню, их настигла Марфа с кувшином, горлышко которого было обвязано белой чистой тряпицей, и долго ругалась, что баюн поцарапал ей подоконник. А потом вручила Луше кувшин, пахнущий парным молоком.

В свою бытность мужчиной Василий относился к молоку более чем прохладно, включая творог, сметану и ряженку. Может быть, потому что это было не настоящее молоко, а молочный продукт с консервантами или даже растворенный в воде порошок. А может, просто вышел из того возраста, когда растущему организму молоко необходимо.

Но тут от одного запаха сошел с ума. И выплясывал, кидая коленца, пока не получил дома свою порцию. Благо, оно и остыть не успело.

Ученые пишут, что молоко котам вредит. А тут очень даже наоборот. И Василий слизывал с губ теплую пену и урчал от счастья, пока Луша не призвала его и волка за собой.

В засаду сыщики сели, когда солнце коснулось нижним краем верхушек соснового бора и стало медленно проваливаться в него, как в море, просвечивая янтарем стволы. Тени сосен легли на луг, делая его полосатым, и все тянулись и тянулись аж до болота. Лениво перекрикивались в белесом небе вороны. Одуряюще пахла полынь.

Туман наползал с реки, белыми прядями, как паутиной, оплетая траву и ноги пасущихся на лугу коней. Щекотал нос баюна холодной влагой.

Волк рядом негромко чихал. Соседство кота ему не очень нравилось, но детектив прикрикнула на обоих, и ради дела на сотрудничество они пошли.

Прежде чем устроиться в копешке, внутри которой Луша разрыла ухоронище для всех троих, баюн попытался разнюхать вокруг вишни чужие следы. Учуял бабку Марфу, мышей, воробьев и чей-то щекочущий кисловатый запах, который не смог идентифицировать. Вероятно, так пах предполагаемый враг.

– И тихо… – прошипела Луша, заталкивая в копешку спутников и укладываясь на живот, чтобы между соломинками не терять молодильную вишню из виду.

Солнце зашло. На небо взбиралась луна, и звездочки, как просяные зерна, сияли во все густеющей синеве. Вишня негромко шелестела, звеня листочками. Пчелы и шмели ушли на покой, цветы на правой половине дерева закрылись. Но вокруг все еще витал сладковатый аромат и запах вишен, провялившихся на ветках.

И тогда он пришел.

Он, наплевавший косточками под деревом и оставивший белые длинные царапины на серой коре.