Текст книги "Сто глупых идей (СИ)"
Автор книги: Ник Венджинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Глава 7
Вопреки всем нашим ожиданиям, Эрнесто явился не через час, а уже ближе к вечеру. Я тщательно собрала все свои выполненные задания, все документы и подготовленные письма, и, вооружившись ежедневником, приготовилась к вызову на ковер. Но ничего не произошло. Более того, команданте меня вообще не удостоил своим высокомерным вниманием. Как только он появился в офисе, то сразу же посвятил всего себя Инге и ее неотложному делу.
Уходя, я заглянула к нему в кабинет, отчаянно надеясь на откровенный разговор, но Эрнесто по-прежнему что-то обсуждал с нашей салонной девицей. Он только махнул мне рукой и... всё.
Чуть не расплакалась. Столько нервов, столько переживаний, а он, прекрасно понимая ситуацию, почему-то не желает поговорить со мной и расставить все точки над i.
Вечером пришло сообщение о пополнении моего счета. В панике я полезла смотреть и едва не лишилась чувств. На моем банковском счету лежала кругленькая сумма, переведенная компанией Петровича за оказанные услуги по липовому договору. Затем пришла смс-ка от Петровича:
«Это залог нашего будущего тесного сотрудничества. Остальное после выполнения известных обязательств»
Я покрутила в руках телефон и всё же набрала ответный вопрос:
«А что делать, если я не смогу за эти три дня выполнить свои обязательства? Если обсуждаемый предмет будет на руках у известного нам лица?»
«Тогда... прикупите себе наряды. Там, куда вы направляетесь, соберется почти весь высший свет, и намечаются изысканные вечера. Мне бы хотелось, чтобы вы произвели на известную нам личность должное впечатление, если это единственный способ получить доступ к тому, что у него на руках...».
На это я решила ничего не отвечать. Меня просто трясло. И от страха, и от возмущения, и от безвыходности. Из меня делали куртизанку, какую-то гейшу-шпионку... И как назло, единственный человек, с кем я могла бы обсудить данную проблему, был не только под строжайшим запретом, но еще и сам не горел желанием общаться и идти на контакт.
«А с чего ему идти на контакт? – погружаясь в полную ванну, вопрошала я саму себя. – Он видел меня со своим бизнес партнером, сделал соответствующие выводы о моей верности, о моей лживой натуре... То, что он волновался – это всего лишь говорит о том, что ему не хочется давать показания в случае моего убийства. Как-никак я его подчиненная... Так что, скорее всего, он волновался вовсе не из-за меня, а только из-за своей репутации. Хорошо, что я написала ему про мужа, который якобы ждал меня дома. Противно врать, но не выставлять же себя еще большей лгуньей. Раз уж начала эту игру, раз соврала один раз, так теперь придется врать до победного конца».
Единственный, вполне разумный и ожидаемый конец любой лжи – это неизбежное расставание с человеком, общение с которым началось с обмана. Редко кто способен простить как солгавшего, так и самого себя. Редко кто способен вынести этот груз... Ложь гнетет, выворачивает наизнанку, незаметно отравляет. Даже ложь во спасение, даже если обман оправдан по всем статьям и имеются веские причины, это в любом случае болезненно, ведь за всем процессом – от первых лживых слов до последних – неустанно следит Совесть. А Совесть – это такой специфический суд, где, если и предусмотрены адвокаты, то они все почему-то безнадежно немы и право голоса не имеют.
По радио крутили какую-то муть, и пришлось переключиться на собственные записи. Теперь в моих наушниках играла моя любимая песня Хулио Иглесиаса «Abrazame», и я, пуская слезу за слезой, погрузилась в мрачные раздумья на тему неизбежного разрыва отношений. Даже если это любовь с первого взгляда, такая любовь, что запросто способна двигать горы и менять русла рек... Или такая любовь случается исключительно в книжных романах и глупых сентиментальных фильмах для умалишенных дурёх, верящих в подобную глупость?
Все восхваляют великие дела прошлого, военные походы и завоевания в честь прекрасных дам... Какая чудовищная ложь! Всё это делалось ради славы, денег и власти, ради самолюбования и оставления памяти о себе – любимом и великом. Взять тот же Тадж-Махал! Придумали сказочку для дурочек. А если внимательно прочитать историческую литературу и разобраться что к чему, то там всё сразу становится на свои места: какой «душевный» человек его строил.
Между тем песня в плеере сменилась, и я на надрыве пропела вместе с певцом припев песни Por un poco de tu Amor, перевод которой без труда складывался в моей голове в рыдающие слова сердца:
"За каплю твоей любви, за место в твоем сердце,
Я отдам всё на свете – только тебе, ради капли твоей любви..."
Но, похоже, мой испанский вокал категорически не понравился соседям, о чем они мне тут же сообщили ожесточенным стуком по батарее. Я вытащила наушники и услышала пару веских аргументов:
«Хорош орать, безголосая! Хватит тоску нагонять!»
«Отстань от неё, она и так певичка-неудачница!»
«Заткнись!»
«Сам заткнись!»
«Я тебя по голосу узнаю, выясню из какой ты квартиры и уши надеру!»
Дальше я вслушивалась в волнующий сердце спектакль, где мои соседи душили друг друга санкциями, а после переключилась на передачу «Страсть, страсть и еще раз страсть» – это молодожены из соседней квартиры вернулись домой после рабочего дня и решили поплескаться в своем белом корыте, пропитанном фтором и завистливой тишиной соседних квартир.
Ванная комната в многоквартирном доме – это вообще... официально разрешенная общественная прослушка.
Потом я плакала всю ночь во сне, а Эрнесто – такой невообразимо красивый и притягательный – стоял у какого-то огромного окна в старинном готическом замке и, сцепив руки за спиной, холодно наблюдал с высоты, как я ухожу от него по дороге всё дальше и дальше... Проснулась я от собственных всхлипов и вся разбитая. Села на кровати, всё еще разрываясь от жгучих чувств, что испытывала во сне, но не успела посмотреть на прикроватные часы, как пришло сообщение от Эрнесто, мол, если мне не нужно в офис, то сегодня я могу не приходить, а вместо этого готовиться к поездке и собирать вещи. И в конце была самая страшная приписка:
«Поездку перенесли, так что придется вылетать раньше оговоренного срока. Но так даже лучше. Лёшу не могу прислать – у него послезавтра аншлаг: сплошные разъезды. Поэтому заеду за вами сам, на такси, в пять часов вечера».
Лучше? Да о чем он?
Соврать тому, кто стал так мил сердцу, попытаться выкрасть у него документы, предать... Я не представляла, как с этим жить потом, если уже сейчас было невозможно смотреть на себя в зеркало. И я уже пятьсот раз прокляла час, когда согласилась на встречу с Петровичем!
Но в первую очередь нужно подумать о своей семье, о родных... а не о том, что обо мне подумает мужчина, который... вообще-то женат. Но разве дело только в нем? Меня заставляют делать то, на что я никогда бы не решилась. Здесь вопрос во мне, в моей совести, в моей душе, а не в том, что подумают обо мне другие люди, в том числе моя семья, которую я – удивительное дело! – почему-то тоже не могу предать. Что я скажу матери, как посмотрю ей в глаза, если с сестрой что-то случится по моей вине?.. Я должна молчать, ничего не говорить Эрнесто, не открывать тайну, никому не жаловаться, не сообщать в правоохранительные органы... Мне совершенно не верилось, что со мной такое происходит в реальности. Успокаивало только заверение Петровича в том, что ничего противозаконного он мне не предлагает. Ему просто нужно взглянуть на документы. Что в них – он мне не сообщил, но мне и не нужно это знать. Сделаю, как он просит, получу деньги и уеду куда-нибудь в банановую республику... заливать водкой испачканную совесть и загубленную жизнь.
Не найти мне любовь, не для меня она придумана, а для всех остальных – умных-разумных, опытных, щедрых душой и телом. А я скупая на любовь, как выразился один психолог, закрытая, обиженная на весь свет...
Чем я занималась весь последний год? А, так, ерундой. Всего лишь пыталась начать жить заново, как и все остальные люди, пыталась найти пресловутую любовь, что прячется от меня, точно от самого страшного зверя.
Я даже составила себе этот глупый список, где вскоре вычеркнула пункт «замуж за босса», потому что он... Боже мой, ну почему именно Эрнесто так запал мне в сердце?! Да что ж с моими глазами, почему они не хотят поискать любовь в другом месте?!!
– Какая любовь, нахрен?! – в сердцах выругалась я, стоя в ванной комнате и с остервенением смотря в зеркало. – Он женат! И ему плевать на тебя!
– И верно, детка, – послышалось откуда-то, – нахрен такого! Другие есть – холостые. Я, кстати, на пятом живу. А ты откуда? Да не дрефь, ответь! Ты только скажи, и я мигом у тебя буду, сразу про своего женатика забудешь.
Я замолчала, покраснев до кончиков волос, и выдавила почти весь тюбик зубной пасты на щетку.
Не знаю, как я раньше ходила по магазинам и мечтала, что когда-нибудь у меня появится возможность покупать себе любые наряды, обувь, драгоценности... Теперь же, покупая вещи на полученные от Петровича деньги, я не испытывала ничего, кроме отвращения и стыда. Мне казалось, что у меня на лбу всё написано: «Воровка, предательница и преступница».
С большими деньгами, со всеми этими покупками, пакетами и коробочками, я безошибочно чувствовала себя «на дне», прекрасно представляя, как всё это будет использовано в ближайшем будущем. Решив, что сразу же после выполнения своих обязательств сожгу все эти вещи, купленные на деньги ненавистного Петровича, я скрутила нервы в кулак и заставила себя обойти все самые дорогие бутики в городе. Таксист, что возил меня весь день по городу, подумал, что я – жена какого-то олигарха.
– Обновляете гардероб? – в который раз помогая мне с покупками, удивлялся он.
– Да, что-то вроде того, – улыбнулась я, уже не зная, куда скрыться от его ошарашенных и осуждающих взглядов.
– Никогда не видел, чтобы столько вещей покупали за один раз.
– Бывает и такое.
– Меняете имидж?
– Приходится. Сильно похудела, – попыталась отделаться я.
– Хотел бы я так... «похудеть»... Да спонсора не найдется, – крякнул мужчина и, больше не сказав ни слова, довез меня до дома, где злобно выбросил из багажника все мои вещи, не пожелав помочь поднять их на этаж.
На следующий день я была вся не своя и уже к трем часам дня выставила чемодан с сумкой в прихожей, а сама принялась наматывать круги по квартире, ежеминутно всматриваясь в стрелки на часах.
«Может, поговорить с ним в машине? – мучилась я. – А если прослушка через мой телефон, даже когда он в выключенном состоянии? Тогда, может, мне написать ему письмо?».
Что я и сделала. Чистосердечное признание получилось несколько скомканным, но искренним. Я спрятала лист в конверт, затем подумала, что конверт привлечет внимание, и тогда свернула лист в такой крохотный квадратик, что письмо теперь больше напоминало поделку оригами, нежели послание.
«При первой же возможности положу ему письмо в руку, а там... будь что будет! В конце концов, на том свете никого не будет волновать, что я спасала жизнь своей сестры, матери или кого-то еще. Спросят с меня, с моей души, с моей совести. Именно ее станут рассматривать под лупой, а адвокаты, как известно, там молчат. Что бы ни рассказывала нам всеведущая религия, но свои души мы куём сами, поддаваясь страхам и иллюзиям этого грешного мира», – твердо решила я, но как представила себе прикосновение к ладони Эрнесто, так сразу сердце заныло.
«Он женат», – напомнила себе я, как раз в тот момент, когда раздался телефонный звонок.
– Да?
– Полина, я подъехал, – услышала я в трубке его голос.
«Ммм... бесконечно волнующий тембр, от которого мне хочется, если не плакать, так стелиться у его ног», – со стонущим сердцем, невольно отметила я и открыла входную дверь со словами:
– Сейчас выхожу. Ааа!!! – заорала я на всю лестничную клетку.
– Это всего лишь я, – недоуменно наклонил голову Эрнесто, – не надо так орать.
– Вы напугали меня. Я думала, вы внизу ждете.
– Простите, не хотел вас пугать, а всего лишь собирался помочь с чемоданами, – окинув меня цепким взглядом, извинился он. – У вас, как я погляжу, обновка? Встретил бы вас на улице – не узнал бы, – отметил он моё белое чудо из песца.
– Вам нравится? – потеряно спросила я.
– Нет. Я не люблю, когда убивают ради меха, – резко ответил он, открыто посмотрев мне в глаза.
– Аналогично, шеф, – выпалила я, даже не подумав, как это выглядит со стороны.
– Зачем же вы тогда купили?
– Натуральный мех считается... более респектабельным, – пояснила я, готовая провалиться сквозь землю от отвращения к самой себе. Я ведь на самом деле никогда не покупала ни натуральный мех, ни кожу именно по этой причине: моя невменяемая любовь к животным не позволяла не то, чтобы носить на себе кожу, содранную с мертвых тел, но и есть мясо.
– Мне кажется, ваша вязаная шапочка с помпоном выглядела куда привлекательнее этого огромного капюшона из спинок невинных животных. Ну да ладно. Вы, видимо, как и все женщины – любите и цените только трех зверей: одного в виде дорогой машины, второго на себе – в виде меха или шкуры, а третьего – в постели. Где, кстати, ваш постельный экземпляр? Не хочет ли он выйти и познакомиться?
– Нет, – отрезала я, оскорбленная подобным обобщением. – Он уехал рано утром на работу. И я – не как все остальные женщины!
– И решил не провожать вас? – проигнорировал Эрнесто, точно зациклившись совершенно на другом вопросе. Он попутно попытался заглянуть в прихожую квартиры, но я не позволила и грубо оттолкнула его от входа.
– Представьте себе, – вытаращилась я на этого хама. – А вы, можно подумать, носитесь со своей женой каждый раз, когда она куда-то уезжает?
Эрнесто сжал губы в тонкую линию и, ничего не ответив, схватил мои чемоданы. После чего направился к лифту, где принялся ожесточенно барабанить кулаком по кнопке вызова.
– Вы так кнопку вызова сломаете, – пожурила я, но быстро пожалела об этом: Эрнесто метнул в меня свои зеленые взгляды-кинжалы, чуть ли не распяв на месте.
Пока мы ехали в лифте, я делала всё возможное, чтобы не смотреть на этого мужчину, но не смогла справиться и вскоре мои глаза украдкой любовались им, жадно пожирая то, что было под строжайшим запретом – то, что могла свободно трогать другая женщина. Но она оказалась настолько бестолковой, что оставила своего потрясающего мужа в другой стране, в компании многочисленных дам, а сама посвятила себя какой-то там учебе и диссертациям. Вот ведь ирония... А кому-то не везет. Поганка судьба дразнит меня, демонстрируя Эрнесто, точно насмехаясь: «Посмотри, какие бывают мужчины: и головокружительно красивый, с совершенной фигурой, умный и коммуникабельный, успешный и внутренне сильный. Но тебе такой никогда не достанется. Твой удел – это мурло запойное и гулящее, тупое и предающее, не умеющее даже отличить добро ото зла, порядочность и верность от аморальности и порочности...».
Эрнесто заметил, как я бесстыдно рассматривала его, и перевел на меня вопросительный взгляд. Пришлось объясняться, но я удачно выкрутилась:
– А сами-то, вон, в дубленке ходите.
– Это искусственная дубленка. Просто хорошего качества, поэтому выглядит, как настоящая.
– Производство искусственных материалов засоряет планету, – упорствовала я, – разрушает экологию и создает множество проблем в здоровье людей, которые носят все эти химически протравленные аналоги.
Вместо ответа он просто по-мальчишески передразнил меня, скривив физиономию и беззвучно прошмякав презрительно изогнутыми губами.
Я изо всех сил старалась сдержаться, но смех сам вырвался наружу. То ли от перенапряжения последних дней, то ли, действительно, от комичности ситуации – ведь не каждый день можно лицезреть своего всезнающего патрона обескураженным и подловленным на несоответствии – но хохотала я чуть ли не до колик в животе.
Обиженное лицо Эрнесто вскоре раскрасилось задорным взглядом, а в уголках губ задрожала едва сдерживаемая улыбка.
Мы вышли на улицу к ожидающей нас машине, и я уже по привычке остановилась у пассажирской двери. Эрнесто был единственным мужчиной в моей жизни, который когда-либо открывал мне дверь. Он меня к этому и приучил за те волшебные разы, что подвозил до метро. Сначала я дико стеснялась подобного джентльменского поведения, но, увидев, что это доставляет ему подлинное удовольствие, решила потакать, наступая на горло собственными комплексам. К тому же так появлялась еще одна возможность приблизиться к Эрнесто, вдохнуть его запах, почувствовать его биополе, опьянеть от него...
Сев в машину, я вновь подумала, что зависть – самое пагубное чувство на свете и с ним непременно стоит бороться. Господи, но как же это трудно! Я безумно завидовала его жене и ничего не могла с собой поделать.
Вскоре он разобрался с нашими чемоданами и вернулся в салон, заняв место за водителем такси.
«Между нами каких-то двадцать сантиметров...» – с тоской подумала я, уставившись на его бедра, показавшиеся из-под полов расстегнутой дубленки. Эрнесто был в темно-коричневых вельветовых брюках, сшитых по фасону джинсов, и ткань так соблазнительно обтягивала верх ноги, что я едва удержала свои руки. Кажется, у меня даже дыхание перехватило, как жгуче захотелось коснуться его.
Мы ехали в тишине, пока тяжесть невысказанных слов не начала давить и ощущаться физически, и тогда Эрнесто первым тихо заговорил о наших рабочих делах, при этом еще ближе пододвинувшись ко мне на сиденье. С трудом заставив себя сосредоточиться на обсуждаемых вопросах, а не на коленках желанного мужчины, я, как могла, поддерживала беседу, но в очередную паузу не удержала своё любопытство в узде:
– А почему вы с женой порознь живете? – спросила я таким... неожиданно кокетливым голосом, что всерьез подумала о возможности выпрыгнуть из машины и сбежать, спрятав пылающее от стыда лицо.
Эрнесто стрельнул в мою сторону недовольным взглядом. Даже думала, что нагрубит, но нет, ответ всё-таки прозвучал более-менее вежливый.
– Она учится. Ей хочется получить интересное образование. Я же не деспот какой-то, чтобы сажать ее дома – босую, беременную и на кухне, мол, щи мне вари, женщина, и думать забудь о собственных интересах и саморазвитии.
– А вас не пугает, что ваши дороги неизбежно расходятся?
«Черт, он сейчас подумает, что я клинья подбиваю...» – похолодела я, но было поздно: слово не воробей.
– Нет, – чуть помолчав, всё же ответил он.
– Вы так уверены в ней?
– Полина, – прищурился Эрнесто, – мне кажется, если человек сам выбрал себе кого-то, то как-то глупо запирать его дома или сажать рядом с собой на короткий поводок в надежде, что это избавит от гипотетических измен. Они могут случиться и дома, прямо у вас под носом. Они бывают даже в строго охраняемых гаремах, что уж говорить о европейских государствах с более свободными нравами. Не замок на двери удерживает от измен, а замок сердечный. Проблема в том, что его не проверить заранее и никак не укрепить в процессе. Это не мышца, которую можно накачать. У этого замка иная природа. А вообще, надежность закрытой двери зависит не от замка, а от стен и самой конструкции входного портала, скажем так, от стрежня, от духа всего жилища. Если человек, его душевные качества – хлипкие и слабые, с дырами и щелями, сквозь которые свободно гуляет ветер, то какие бы засовы вы ни придумывали, какие бы дорогие двери ни устанавливали – всё бесполезно: вышибут при первой же возможности и обворуют вашу сокровищницу. И это в лучшем случае. А то еще и нагадят там или сожгут всё дотла. И глупо обвинять одних воров. Виноваты всегда оба: и тот, кто ворует, и сам хозяин хлипкого жилища, где вы опрометчиво складируете свои сокровища.
Боль пронзила меня насквозь. Я отвернулась к окну, изо всех сил закусив внутренние стороны щек, дабы не расплакаться.
Он рассказал именно то, что и произошло в моей жизни. В последнее время я научилась не вспоминать, как была разграблена моя сокровищница – мой первый брак, длившийся в течение четырех лет. Господи, четыре года витать в облаках и обманах... верить на слово... ждать и надеяться... прощать... и видеть, как сквозь щели улетает моя женская сила, однажды доверчиво отданная в руки другому человеку.
Двойное предательство, уже однажды уничтожив меня, похоронив со словами «Не бывает большей лжи», вновь тянет ко мне свои ядовитые щупальца. Этот ненасытный монстр, во что бы то ни стало, вознамерился проучить меня за дерзкие клятвы, в сердцах брошенные в мировое пространство:
«Я никогда не посмотрю в сторону женатого мужчины! Никогда не причиню невыносимую боль другой женщине, верящей, любящей, ждущей... Никогда не позволю ей испытать то, через что прошла сама»
Сколько мне потребовалось времени, чтобы хоть как-то восстановиться? Почти вдвое больше по временной шкале и несоизмеримо больше по душевным затратам.
Все психотерапевты, которые пытались вытащить меня, твердили практически одно и то же: я должна полюбить саму себя, должна простить и научиться смотреть на ситуацию отстраненно, должна понять, что я – не придаток, не бесплатное приложение к тому, который меня предал, а самостоятельная личность, идущая своим неповторимым путем...
Господи, они вообще себя слышат?!! Простить? Да как, как такое можно простить?! Боль от этого всё равно никуда не денется, такое не забудется и не растворится в памяти, не исчезнет.
Выйдя замуж в восемнадцать лет, я уже к двадцати двум годам оказалась сломанной, разрезанной на множество частей и выброшенной за черту нормальной жизни молодой женщиной. Чтобы собрать себя воедино, склеить все эти кровоточащие сердечные осколки, я потратила семь долгих лет.
Нет, я не жила эти годы. Скорее существовала в неком зазеркалье, где мне ежедневно устраивали показы одного и того же мучительного фильма. Повторы, по идее, должны были бы притупить боль. Но это только в теории, а на практике всё происходило с точностью до наоборот.
Задыхаясь в этом адском пекле, я упрямо поднималась с колен, но не из-за жажды жизни, как полагали всевозможные лже-врачеватели. Нет, никакого желания жить в изуродованном, перевернутом мире у меня уже не осталось. Я просто хотела доказать своим никчемным существованием, что возможно жить и не причинять никому боли; жить так, чтобы твои белые одежды не пачкали чужие – темные.
Как скоро выяснилось, это совершенно невозможно. Так или иначе, я всё равно причиняла боль, хотя бы тем, что не желала примерять платье с чужого плеча и сапоги с чужой ноги; не желала рядиться в испачканные одежды чуждого мне фасона; не желала прощать и понимать то, что моя душа была не в силах принять.
Одиноко ползая в потемках по жгучим углям, я превращала свою исковерканную душу в пепел; я надеялась, что она отлетит, но нет – она крепко сидела в тщедушном теле – униженном, растоптанном, оскверненном и противном мне самой. Я ранила руки о собственные острые слезы и кровавыми ладонями старалась отгородиться от мира, но он настигал меня снова и снова. И вот теперь мир показывал мне всё ту же ситуацию, но уже с другого ракурса, терпеливо обучая... и давая возможность испить всю горечь до самого дна... Зачем, кому нужна эта изощренная пытка?.. Неужели мне самой? Я не верю в это, ибо подобного извращения не существует в природе. Здоровое дерево не начнет рубить само себя.
Столько лет прошло, а я до сих пор не могу заставить себя позвонить матери. Их дочка – моя самая младшая сестра, судя по фотографиям, которые мне с настойчивостью садистки из концлагеря каждую неделю шлет родная мамочка, – очаровательная малышка. Дитё, не виноватое ни в чем, рассматривает мои фотографии, сравнивает меня с собой... учит стишки в подарок своей старшей сестричке, которую мечтает увидеть...
Мама не нарадуется на нее и говорит, что Регина очень похожа на меня: тот же овал лица, блондинистые кудрявые волосы, но губы и глаза – его.
Губы, что лгали мне, и глаза, что лили искаженный свет.
