Текст книги "Александровскiе кадеты (СИ)"

Автор книги: Ник Перумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Так нечестно! – возмутился Бобровский, старательно пыхтя в спину Феде. Ему приходилось нелегко, однако он, похоже, из кожи вон лез, чтобы удержаться в головах отделения. – Почему мы тут… фух! Фух! – отдуваемся, а этот?!..

Он думал, что Ирина Ивановна ничего не слышит и не замечает. Однако оказалось, что госпожа Шульц, успев лично пройти всю полосу, вернулась к пыхтящим кадетам, следила, уперев руки в боки.

– Та-ак!.. Господин Бобровский!.. Вы, кажется, недовольны?

– Н-никак нет! – поспешил выпалить Лев.

Ирина Ивановна посмотрела на него подозрительно и покачала головой.

– Нитка! Нитка! – орал меж тем Воротников, совершенно забыв уже, как сам наезжал на Петю. – Гляди! Гляди сюда! – и ловко подтягивался, первым запрыгивая в высокое окно, откуда надо было съезжать вниз по канату.

– Вижу! – отвечал справедливый Ниткин, делая пометки.

Тут только до всех дошло, что неуклюжий и смешной кадет Петя Ниткин, оказывается, очень важен и нужен.

– Ниткин! Ниткин! – раздавалось со всех сторон. – Петя, Петька!.. Меня! Меня запиши!..

Отделение Феди Солонова пришло первым – то есть первым пришёл второгодник Воротников, победно вскинувший руки; следом за ним – длинный Юрка Вяземский, а Федор – третьим.

И всё было бы хорошо, даже преотлично, если бы —

Второе отделение отставало и от первого, и от третьего, однако шли они тесным клубком, не растягиваясь, никто не вырывался вперёд и не отставал.

А вот два других растянулись цепочкой, кадеты послабее, поробее тянулись позади. И, оглянувшись, Федя вдруг вспомнил, что Ирина Ивановна говорила «зачёт по последнему», а это значило, что они сейчас проиграют!..

[1] Имеется в виду книга «Гений русского сыска И. Д. Путилин».

(Рассказы о его похождениях. Серия детективных рассказов Романа Доброго – Антропова Романа Лукича).

[2] Петя Ниткин имеет в виду арест 17-ти членов Боевой Организации Социалистов-Революционеров, имевший место 16–17 марта 1905 года, когда были задержаны многие непосредственные организаторы и исполнители террористических актов. Однако, за недостатком улик и под давлением «прогрессивной общественности» почти все из арестованных были освобождены.

Глава 3.5

– Воротников! Юрка! – завопил Солонов, спрыгивая с площадки, на которой они все стояли.

Севка Воротников ничего не понял, а вот Вяземский – напротив.

Бросились все назад, к отстающим.

Костя Нифонтов, тоже закончивший дистанцию, проводил их злым взглядом и отвернулся.

А вот «Лэ-эв» Бобровский внезапно присоединился. Махнул рукой Нифонтову и тот, хоть и неохотно, но последовал за своим «патроном».

Последние из кадет совсем выбились из сил. Федор уже протянул одному из них руку – но тут торжествующе завопили соперники из второго.

Их отделение в полном составе первым закончило дистанцию.

– Эх, – вырвалось у Федора. – Давай, залезай! – он по-прежнему протягивал руку отставшему товарищу.

Бобровский разочарованно хмыкнул.

– Идём, Солонов. Чего напрягаться-то. Проиграли мы. А вы сами давайте, чего вылупились? – напустился он на троицу неудачников.

– Вы, господин Бобровский, только тогда помогаете, когда вам от этого непосредственная польза есть? – Госпожа Шульц возникла рядом, словно фея из сказки.

Бобровский впервые растерялся по-настоящему. Даже по стойке «смирно» не встал.

– Коль вы так устали, кадет, то ступайте, отдыхайте. Ваши товарищи справятся и без вас.

«Лэ-эв» предательски засопел, покраснел и отвернулся.

– Да я ж что… я ничего… Руку давай! – он резко повернулся к вихрастому Женьке Маслову, худому и слабосильному.

…Общими усилиями они и впрямь помогли своим закончить дистанцию. Отделение оказалось вторым.

Воротников недоумённо хлопал глазами.

– Это им булки, что ли? – возмущался он, тыча пальцем в выплясывающих счастливый танец антраша соперникам. – Это они, что ли, нас обставили?!

– Им булки, им, – красный и злой Бобровский был на себя не похож. – Они нас обставили. А ты чего стоял, орясина, когда я тебе рукой махал?! Вот пошел бы с нами, глядишь, и успели бы! Вот не дам тебе Кантора списать, тогда узнаешь!

– Лев, Лев, ты чо, ты чо? – заволновался Севка.

– А ничо! Идти надо, когда я тебя зову! Бегом бежать! Понял?

– Да ладно тебе!..

– Не «ладно тебе», а понял ли?

– Понял, понял, будет уже!.. И… эта… Лев… насчёт Кантора? – почти умоляюще закончил Воротников.

– А чего Кантор-то? Нормальный дядька! – искренне удивился Федор.

– У кадета Воротникова с математикой нелады, – «взрослым» голосом объявил Бобровский.

Ирина Ивановна собрала роту вместе, построила. Время было идти на ужин.

Первое отделение тащилось уныло, под градом насмешек выигравшего второго. В корпусе уже вовсю кипела работа, трудились стекольщики, штукатуры и маляры. С вокзала возвращался старший возраст, страшно важный и гордый – печатали шаг, блестели штыками, снисходительно поглядывая на «мальков», взиравших на них с настоящим благоговением.

За ужином по корпусу поползли слухи один страшнее другого – «семеновцев подвзорвали», «Семеновский полк уполовинили», «одна бомба под паровозом, другая – под офицерским вагоном», «рвануло, когда все на перрон вышли, и курить разрешили», «сто человек в клочья», «нет, двести», «не, полтысячи и в госпиталях столько же»…

Кадеты почти ничего не ели, только знай себе крутили стриженными головами.

Две Мишени появился уже перед самым отбоем. От него сильно пахло гарью, на плечах – солдатская гимнастёрка, прожжённая в трёх местах.

Госпожа Шульц, что так и исполняла обязанности начальника роты, поднялась навстречу со стула возле конторки дежурного.

– Ирина Ивановна, спасибо вам, идите…

– Нет, сударь Константин Сергеевич, это вы идите – переодеться, как надлежит подполковнику, – госпожа Шульц строго поджала губы. – Кадеты вас ждут, однако обращаться к ним в таком виде решительно невозможно.

– Уже поздно, – попытался возражать Две Мишени, но Ирина Ивановна оставалась непреклонна.

– Нет-нет. Обратиться к роте должно по всей форме.

– Почему я только вас слушаю, милостивая государыня?

– Потому что я права, сударь мой Константин Сергеевич.

… – Господа кадеты, – рота получила команду стоять «вольно», и пользовалась ей, как говорится, весьма расширительно – фланги загибались, концевые старались подобраться поближе к подполковнику Аристову, облачившемуся в свой всегдашний китель с орденскими планками.

– Господа кадеты, капитан Коссарт и капитан Ромашкевич остались на станции. Там – там сейчас весьма тяжело. Весь гарнизон на ногах. Очень много раненых… – Две Мишени машинально провёл ладонью по жёсткому ёжику полуседых волос. – Но, господа, вы – будущие офицеры, слуги Отечества и Престола, и негоже нам пугаться или оберегать вас от чего-то якобы неподходящего, – быстрый взгляд на строго смотревшую Ирину Ивановну, – поэтому слушайте, как всё было. Воинский эшелон гвардии Семеновского полка следовал с учений; как всегда, у нас была сделана остановка, Государь, как повелось с прошлых лет, всегда самолично встречал гвардейцев на станции.

Состав остановился, даны были команды «Выходи!», «Вольно!» и «Оправиться!». Нижним чинам разрешили курить. Офицеры частично вышли из штабного салон-вагона, частично оставались внутри. На соседних перронах было много гражданских, пассажиров, – Две Мишени на миг опустил голову, на щеках вспухли желваки. – В этот момент одна за другой сработали две бомбы, заложенные, надо понимать, в путевую насыпь. Одна – под локомотивом; от него не осталось вообще ничего. Другая – точно под штабным вагоном; разнесло в щепки.

Бомбы оказались начинены ещё и чем-то зажигательным; во все стороны полетели горящие куски некоего материала, сейчас стараются собрать его остатки, если удастся. Начались пожары в пакгаузах; от взрывов рухнула крыша над пассажирским перроном.

Кадеты молчали; в тишине только скрипнул паркет под переступившим с ноги на ногу подполковником.

– Кроме чего-то зажигательного, злоумышленники снабдили свои заряды также изрядным количеством мелких болтов, гвоздей, гаек и шайб. Всё это ударило по людям, словно картечь. Посекло очень…

– Кхм! – выразительно прокашлялась Ирина Ивановна.

– Посекло очень многих! – возвысил голос Две Мишени. – Число погибших перевалило за две сотни, число раненых – более тысячи. Весьма велико число задавленных обвалившейся крышей. Среди них – женщины и дети…

Но – полковой командир, отправившийся в первые же минуты к начальнику станции, уцелел; он немедленно принял все меры для помощи получившим раны и увечья. Гвардейцы-семёновцы, несмотря на предательский удар в спину, не растерялись. Даже раненые бросились разбирать завалы, стараясь спасти невинно пострадавших.

Старший возраст нашего корпуса помогал всем, чем мог. Тушили пожар, перевязывали и носили увечных. На вокзал прибыл и сам Государь вместе с дворцовым конвоем гвардейских казаков; сейчас огонь усмирён, рухнувшие конструкции разобраны, все, кого могли спасти – спасены. – Две Мишени сделал паузу. – Я воевал в Маньчжурии, господа кадеты, я участвовал в деблокаде Посольского квартала в 1901-ом, но… никогда не думал, что увижу землю, покрытую убитыми и умирающими здесь, в пригороде столицы, в резиденции Государя!..

– Кхм! Кхм!

– Да. Простите, госпожа Шульц. Так вот, кто устроил этот взрыв? Трусливые негодяи и убийцы, боящиеся выйти на открытый бой, бьющие исподтишка, не делающие различий между военными и гражданскими!.. Чего они хотят, спросите вы? – смуты, отвечу я! Гибели отечества нашего, гибели России! Цареубийства!

Кадеты замерли, боясь пошевелиться.

– Завтра его Императорское величество издаст потребные указы. Смутьянам и убийцам не будет пощады. Государь может простить покушавшихся лично на Него, но не тех, кто убивает ни в чём не повинных, случайно оказавшихся на месте взрыва. Вы же, господа кадеты, должны помнить, что тоже можете помочь. Отличной учёбой!..

– Кхм! Кхм! Кхм!

– Госпожа Шульц, честное слово, вы, кажется, простужены. Почему бы вам не отправиться к милейшему нашему доктору, Ивану Семеновичу? Микстура от кашля вам бы явно не помешала!

– Несомненно, господин подполковник. Не угодно ли будет вам сопроводить меня туда? Я должна вам кое-что сказать. В частном порядке, если позволите.

Федя увидел, как подбородок Двух Мишеней слегка вздёрнулся.

– Разумеется, сударыня. Сразу после отбоя.

* * *

Двое быстро шли пустыми коридорами корпуса. Стучали по паркетам каблуки и каблучки – вместе.

– Милостивая государыня, потрудитесь, пожалуйста, объяснить…

– Вы, дорогой Константин Сергеевич, напрочь испортили превосходную в иных отношениях речь пассажем про «отличную учёбу».

– Как это «испортил»?!

– Да вот так и испортили. Это же мальчишки! Им подавай страшные приключения и ужасные опасности! Они даже в смерть не верят! Вы им рассказываете о невероятных событиях, о небывалом деле, завтра мы можем проснуться в совершенно иной России – они ждут от вас слов, как они на самом деле могут помочь – ну, не знаю, дежурить на станциях и переездах, осматривать заброшенные строения, подвалы, склады, чердаки, ходить дозором вдоль путей – а вы им про какую-то «учёбу»!

Жёстко стучат каблуки офицерских сапог, подбитые железом. Торопливо, но и уверенно отвечают им аккуратные не отстающие каблучки женских ботиков.

– Вы считаете, что не стоило говорить?

– Считаю?! Считаю! Уверена! Не сомневаюсь!

– Ирина Ивановна, вы всегда утверждали…

– Утверждала и буду утверждать, что без натуралистических подробностей ваша речь, уважаемый Константин Сергеевич, стала бы ещё лучше. А вот дело мальчишкам надо было дать. То, которое по силам. Просто удивительно, что вы, с вашим-то опытом…

– Кхм!

– Что, и вы простужены? Ничего не поделаешь, пойдёмте к милейшему нашему эскулапу вместе. За микстурой.

Глава 4.1

Кабинет военных игр

3-тье сентября 1908 года, Гатчино

Конечно, в городе поднялся ужасный переполох.

Конечно, в корпус кинулись родители, кто жил поблизости или в столице – но Гатчино объявили на осадном положении, поезда шли в обход, по Варшавской ветке, и не останавливались. Канцелярия без устали телефонировала и телеграфировала всем и вся, что никто из кадет не пострадал, все в наличии, увечных нет.

Кадетам также сообщали, что родные их живы и здоровы – но, увы, так повезло не всем.

На следующее утро за завтраком разнеслась весть, что у троих кадет старших рот погибли близкие – Федя видел, как юноши, бледные и шатающиеся, садились в извозчичьи пролетки, а офицеры объясняли мрачным кучерам, куда ехать.

После завтрака вместо занятий объявили общий сбор.

Вышли те самые высочайшие указы.

Кадеты собирались притихшие, молчаливые; один лишь Ниткин исхитрился каким-то образом упросить дежурного фельдфебеля на входе дать ему просмотреть свежие газеты. Обратно в роту он прибежал с круглыми глазами.

– Там такое! Такое!.. – только и успел он сказать.

Собрались в роскошном актовом зале. За ночь – или уже утром – успели добавить траурного крепа, светлое и радостное сменилось чёрным. Чёрными же были и траурные повязки на рукавах офицерских кителей; госпожа Шульц явилась в чёрном платье и под чёрной вуалью.

Государь объявил траур «въ честь невинноубіенныхъ». «Да падетъ кровь погубленныхъ чадъ Нашихъ на головы злодѣевъ, сіе учинившихъ». Сами указы Федя выслушал, как во сне. Грозные слова опускались на дно души, словно тяжкие каменные глыбы. Многие были просто непонятны – какие-то там «свободы собраній и шествій», «неприкосновенность печати, пестующей разрушительные призывы» – всё это от Феди Солонова было как-то далеко.

Потом была заупокойная служба, и лишь после обеда занятия возобновились.

Причём возобновились они с самого долгожданного предмета – «военного дела», которое как и раз и вёл Две Мишени.

– Господин подполковник, в седьмой роте первом отделении в наличии…

– Вольно, садитесь, – махнул рукой Аристов. Вздохнул, поправил траурную повязку. – Садитесь, господа кадеты. Жизнь продолжается, Господь даровал нам дни наши, чтобы прошли они с пользой.

Класс, где они сидели, сильно отличался от остальных.

Был, во-первых, куда больше.

Во-вторых, сиденья шли амфитеатром, словно в университете или в Академии Генштаба, куда Федю Солонова как-то раз взял папа.

В-третьих, стены были густо завешены топографическими картами. Карты все исчёрканы красными и синими стрелами; стрелы сталкивались, переплетались, словно змеи и Фёдор знал, что каждое такое столкновение оборачивалось солдатами, навсегда оставшимися там, на сопках Манчжурии – потому что названия были куда как знакомы: Порт-Артур, Ляоян, Мукден…

Сквозь высокие арчатые окна с раскрытыми жалюзи лился мягкий сентябрьский свет. Привычные грифельные доски скрывали катавшиеся на рельсах сдвижные панели, как и в классе самоподготовки, увешанные крупномасштабными штабными картами.

В середине же помещался огромный квадратный стол, вернее даже не стол, а нечто вроде коробки, огромной песочницы, в которой кто-то поставил макеты холмов и гор с зелёными лесами и голубыми нитками рек меж ними. Были там и домики, и мосты, и заборы, и… чего там только не было!

Такие макеты Федор до этого видел только в столице, в Артиллерийском музее. Остальные кадеты, похоже, тоже.

– Игровой стол, – Две Мишени любовно похлопал по полированному боку. – Извольте видеть, господа кадеты, внутри него мы можем построить любой рельеф, любой ландшафт с достаточной степенью точности. Скажем спасибо Фаддею Лукичу. Фаддей Лукич, братец, спасибо тебе.

Из угла выступил немолодой уже бородатый унтер. Хоть и в годах, обмундирование на нём сидело как влитое, сапоги сияли, а в бляху, если б не герб, наверное, можно было смотреться.

– Рад стараться, ваше высокоблагородие, Константин Сергеевич.

– Да… мы с Фаддеем Лукичом, ныне – старшим штабс-фельдфебелем в бессрочном отпуску, там как раз и побывали. Во-он на той вот горушке… Верно, Фаддей Лукич?

– Верно, вашевыскородие, господин подполковник! Дали прикурить япошкам!

– Мы-то дали, Фаддей Лукич, а вот другие… – покачал головой Две Мишени. – Смотрите, господа кадеты. Вот – скользящие по опорным штангам бегунки с захватами, с их помощью мы сможем передвигать свои отряды. Проектор – вот он – поможет нам определять дистанции, назначать сектора обстрела и так далее. А самое главное, – подполковник усмехнулся, – результат всех ваших действий будет, как и на войне, во многом определять удача. – И он выложил на стол несколько крупных многогранных кубиков, какими играют в сложные настольные игры. – Иными словами, господа кадеты, вы должны будете доказать мне, что способны действовать лучше, чем тогдашние наши генералы, многие из коих ныне в отставке. За противника – японцев или иных – буду играть я сам и не думайте, господа, что вам от этого выйдет облегчение.

Господа кадеты зашумели, затолкались – каждый хотел как можно лучше разглядеть и стол, и макет, и бегунки с захватами, и свисающие с потолка опускные лампы, и даже указку в руках находящегося в бессрочном отпуску старшего штабс-фельдфебеля Фаддея Лукича.

– Но это, – остудил горячие головы подполковник, – потом. Сперва, как всегда, азы. Кто-то считает, что военное дело начинать надо с шагистики; и в чём-то он прав: солдат, кадет, юнкер, офицер, защитник Отечества должен вид иметь бравый, осанку – прямую, ходить красиво, с достоинством. Кто-то считает, что начинать надо со пальбы, и тоже в чём-то прав: Маньчжурия показала, как важно уметь офицеру не только хорошо стрелять самому, но и учить нижних чинов. Кто-то ставит во главу угла военную историю – дескать, хороший офицер не станет изобретать телегу, тем более что иные приёмы, придуманные ещё древними греками, прекрасно работают до сих пор. Никто не знает, какие?

Разумеется, тотчас взлетела рука Ниткина.

Две Мишени покачал головой.

– Вы, кадет, конечно же, знаете. Это мы уже все понимаем. Кто-то ещё? Вы, кадет Вяземский?

– Разрешите, господин подполковник!

Это чётко, по уставу, поднялся Бобровский.

– Разрешаю, кадет.

– Фиванский полководец Эпаминонд в битве при Левктрах собрал лучших бойцов в так называемый «священный отряд», усилив один фланг, прорвал строй спартанцев, считавшихся дотоле непобедимыми, и выиграл битву!

Глава 4.2

– Верно, кадет, – одобрительно кивнул Две Мишени, однако Феде показалось, что на Бобровского подполковник взглянул с некоторым подозрением. – Беотарх Эпаминонд считается изобретателем принципа неравномерного распределения сил по фронту, формирования ударного кулака из лучших войск, решающего исход сражения. Это справедливо и по сей день. В общем, много с чего можно начать.

Сам я, господа кадеты, начинал с шагистики. И приходили к нам в корпус, к совсем молодым кадетам тогда заслуженные старики-ветераны роты дворцовых гренадер, которых ещё до Восточной войны в рекруты взяли. Как сейчас помню – вышагиваем мы на плацу, и тут глядь – старый фельдфебель идёт, при полном параде. Грудь в крестах. Ротный наш «смирно!» скомандовал, а старик остановился да нам говорит, что, мол, детушки, тяжело в ученьи? Так точно, отвечаем. Э, он рукой машет, сейчас разве ж это ученье? Баловство одно. Вот, глядите, мол – и велел стакан воды себе подать. Стакана не нашлось, кружку сыскали, даём. А фельдфебель её себе на кивер спокойно этак ставит, и ротному нашему, скомандуйте, мол, ваше благородие, полным двойным шагом марш! Капитан Анисимов аж рот раскрыл, но скомандовал. И тут старичок-то ка-ак пошёл отбивать тот самый «полный двойной» шаг, каким у нас даже парадные караулы у дворца не ходят, ногу в колене не согнёт, носком отбивает, а главное – кружка с водой на кивере не шелохнётся, плывёт, как заговорённая! Мы оторопели, сроду такого умения не видывали.

А фельдфебель тот плац туда-обратно отмерял, обратно вернулся, да и говорит, лишь самую малость запыхавшись: вот, дескать, как нас в рекрутах учили! Альму прошел с Инкерманом, за Малахов курган крест получил, сколько лет уж служу – а не забыл! До сих пор я рассказ того фельдфебеля помню, что, мол «нет уж теперь таких учителей, как фельдфебель наш покойный Аникита Егорыч!.. Он, бывало, скомандует тебе, рекруту, «ра-а-аз!» – и поднимаешь ногу, и стоишь, а он и табачку понюхает, и прочихается на доброе здоровьичко, и тавлинку за голенище заложит, а ты всё стоишь, на одной ноге качаешься, всё ждёшь, когда же он тебе «два-а!» скомандует. И вот командует, значит, Аникита Егорыч рекруту «два-а! А ну вперёд, чёртова кукла, вперёд со всеми средствиями!» А какие тут средствия, никаких средствиев уже не осталось, ногу поднятую ломит, в висках колотьё, в глазах круговерть!.. Нога скостенела вся!.. А ты всё равно шагаешь, потому как «тихим учебным шагом, в три приёма» надо столько раз плац измерить, сколько волос у тебя на голове, тоисть – бессчётно! На раз – ногу выноси, на два – колено спрями, на три – всем корпусом вались вперёд, носком отбей и на месте замри!»

Две Мишени перевёл дух, улыбнулся.

– До сих пор сцена эта перед глазами стоит, господа кадеты. Нет, так маршировать никто уже не требует. И сам я, думая, с чего урок наш начать, решил так – начинать надо с основания, с фундамента, с чего вся армия начинается и без чего не стоит – с отделения. Что это такое в русской армии, из кого оно состоит, как сражается. Мельчайшая частица войска – но от неё зависит всё. «For want of a nail the shoe was lost, for want of a shoe the horse was lost», «отсутствовал гвоздь – потерялась подкова»[1] и так далее, до гибели целого королевства, потому что армия не стоит без отделения. На нём, именно на нём, строятся взводы, роты, батальоны, полки, дивизии, корпуса и армии.

Начнём с него, господа кадеты. Очень скоро вам самим предстоит стать боевым отделением, участвовать в военных играх, в манёврах. Так что смотрим, господа кадеты, на сей плакат, открываем тетради и записываем…

…Говорил Две Мишени хорошо, Федор заслушался. Кратко, но точно; о, казалось бы, скучных вещах – сколько в отделении стрелков (шесть), сколько пулеметчиков (один, с лёгким ружьём-пулемётом Мадсена[2] и к нему второй номер, подносчик), у скольких – самозарядные винтовки Мондрагона[3] (двое), что должен делать командир отделения – старший унтер-офицер…

Две Мишени быстро показывал схемы – и их тотчас сменяли картины маньчжурских сопок.

– Устав никогда не предусмотрит всего, господа кадеты. Мы это поняли очень быстро, там, на поле боя; слава Богу, что это поняло и командование. Раньше считалось, что отделение само по себе бой вести не может – только в составе роты или даже батальона. А оказалось – нет. Нам приходилось перекрывать множество долин, проходов меж холмами, заросшими гаоляном, разбрасывать полки, ибо никакой армии не хватило бы закрыть всё, согласно уставу. Вот, глядите, – решительно сдёрнут казённый плакат со «штатной структурой согласно Высочайшему рѣшенію», передвинута рамка «волшебного фонаря», сиречь проектора, на экране – невысокая сопка, справа и слева от неё – неглубокие долины.

– Наш полк отступал. Японцы старались сесть нам на фланги, разбили свою дивизию на несколько колонн; нам требовалось соединиться с главными силами армии под Ляояном, а для этого – задержать рвущегося в глубокий обход врага. На одной из сопок пришлось оставить совсем небольшой заслон – одно-единственное отделение нашего 4-го Сибирского стрелкового полка, где мне довелось тогда проходить службу. Одно-единственное отделение, господа кадеты, не по уставам и не по руководствам. Под началом – да-да, Фаддей Лукич, под твоим началом.

Кадеты разом обернулись. Немолодой фельдфебель, однако, аж зарделся, словно красна девица.

– Ваше…

– Разве не так оно всё было, Фаддей Лукич?

– Так-то оно так, ваше высокоблагородие, да только —

– Вот и расскажем кадетам, какое там было «только». Глядите —

Вновь сдвинута рамка, и на первую картинку – с сопкой – наложилась другая. Алые силуэты солдат – с винтовками разных типов, сразу видно, кто где стоял.

– Фаддей Лукич знал уже тогда, что пулемет того страшнее, коль бьёт не впрямь, а вбок, вкось, с фланга, чтобы на пути у пули оказалось бы как можно больше целей. И потому на сопочке засел сам с четырьмя стрелками, а пулемёт расположил слева – там удобные камешки, нижних чинов с самозарядными и, следовательно, скорострельными винтовками Мондрагона – справа. Каждой огневой группе придал ещё по стрелку. И стал ждать. Так оно было, Фаддей Лукич?

– Так точно! – смущался фельдфебель. – Токмо, ваше высоко…

– Сейчас можно Константином Сергеевичем.

– Так точно, Константин Сергеевич, да токмо никакой особой премудрости-то и не было. Япошка горяч, храбр, да уж больно красивую смерть любит. И терпеть не может, когда у него позицья наша, значит, прямо перед носом, а взять не может. Лезет и лезет, как на ту сопку с деревом, помните ли, Константин Сергеевич?

– Как не помнить…

– Вот! – воодушевившийся фельдфебель сам принялся рассказывать, ведя урок вместо подполковника. Две Мишени, чуть улыбаясь, присел на край учительского стола. – Ждали мы, ребятки, ждали и дождались – попёр япошка густой колонной, походным порядком. А, ну сперва на нас ихний пластун выскочил, хитро подполз, да стрелок Краснобаев его заметил и, того, прикладом. Так что мы ужо знали. Знали и, значицца, флаг наш на сопке и подняли.

– Флаг? – не удержался Юрка Вяземский. – Знамя?..

– Нет, сынок, знамени у нас-то и не было, знамя в полку осталось. А было просто три куска мануфактурных, белый, синий да алый. На живую нитку сметали перед боем, да и подняли…

Константин Сергеевич кивнул, задумчиво глядя поверх стриженных мальчишеских голов.

– Уж и не упомню, откуда у нас те куски взялись. Неказистое знамя вышло, неровное, но с ним-то всё равно лучше как-то. Хоть и ругал потом нас его высокоблагородие господин подполковник, ох, и ругал! – мол, «позицью демаскирует», слово-то мудрёное придумал, насилу я тогда его запомнил – а всё равно. Увидал япошка нас, ну и полез. А мы – огоньком его, огоньком! И слева, и справа! И ещё с попереди!

Старый служака аж кулаком по парте пристукнул.

– В цепь им не развернуться – некуда там разворачиваться. А вылез на нас, ребятки, если и не целый батальон, уж две-то роты точно. В штыки на них не кинешься, токмо пальбой и сдержишь! А шли-то они плотно, валили-то валом – ну, пулемёт наш их тоже клал за милую душу. Да мы все не сплоховали тогда, нет, не сплоховали!

– Голова японской колонны оказалась в огневом мешке, – вставил Две Мишени. – Видите, как они угодили под перекрёстный огонь? – и он вновь передвинул рамку.

Жёлтые фигурки японских пехотинцев перечеркнули прерывистые алые линии, тянувшиеся к ним справа и слева.

– Одиннадцать русских солдат задержали целую японскую колонну, – продолжал подполковник. – Почему? Потому что использовали местность; потому что отрыли, сколько могли, себе окопы, пусть и неглубокие; потому что старший над ними, Фаддей Лукич, правильно расположил свои самые сильные огневые средства – пулемёт и скорострельные винтовки.

– И гранаты, Константин Сергеич! И гранаты!

– И гранаты, Фаддей Лукич. Итак, господа кадеты, первый вывод – даже небольшой отряд может успешно сражаться с превосходящими силами противника, если займёт правильную позицию и правильно распределит имеющиеся ресурсы. А теперь перейдём к тому, что есть основа основ любой армии – её солдат и устав, которому он починяется…

Сразу несколько рук взлетели над кадетскими макушками – и одна из них Федора.

– Константин Сергеич, Константин Сергеич! – раздалось со всех сторон. – Фаддей Лукич! А чем дело-то кончилось?! Расскажите, ну пожалуйста!..

– Рассказывай, Фаддей Лукич, – улыбнулся подполковник. – И впрямь, чего ж такую историю без конца оставлять?

– И-и, господа мои кадеты! Особо много и не расскажешь. Правильно нас ругал его высокоблагородие Константин Сергеевич – знамя-то и впрямь позицию нашу выдавало, хоть мы и поставили его чуток в отдалении. Нарвались япошки на наш огонь, откатились. Раз, другой. А потом вдруг как стихло всё. Поняли мы, что ждут они артиллерию свою, когда подтянется. Кто знает, может, решили, что тут целый полк обороняется, – старый фельдфебель молодецки подкрутил усы. – Поняли мы, что дело жаркое будет, подхватились – и отошли на полверсты. Там снова засели – и вовремя. Ка-ак начали желтомазые по высотке оставленной залпы класть, ну ровно на высочайшем смотру. Не уйди мы оттуда – не гуторили б мы тут с вами. Но мы ушли. И потом снова их угостили, как те вперёд полезли. Так, где за камушки, где за ручеек, где за что придется цепляясь, и до своих добрались…

– И получил за то Фаддей Лукич свой георгиевский крест, – докончил подполковник.

Два часа «длинного урока» пролетели незаметно. Задал подполковник много – и те же уставы, и про стрелковое отделение.

Остаток дня – с обычными уроками – прошёл спокойно. На ужине Севка Воротников вновь подкатился к их столу:

– Эй, Нитка! Ты, ты, тебе говорю! Ты, Нитка, сюда слушай. Хочешь, Нитка, я с тобой дружиться буду?

Петя захлопал глазами и покраснел; Фёдор поспешно пихнул друга в бок – он что, не понимает, что Воротников опять задумал каверзу?

– Вот давай ты мне эту плюшку с маком отдашь, а, Нитка? А я пригляжу, чтобы тебя никто не трогал. А то, знаешь, тут много таких, которые слабых обижать любят!

Говорил Севка всё это вполне мирно, даже дружелюбно; тон его мог обмануть кого угодно, только не Федю Солонова, вдосталь насмотревшихся на подобное в своей 3-ей Елисаветинской и даже сам пару раз становившийся жертвой.

– Оставь его, Воротников!

– Чего это «оставь», Слон, а? – куражился второгодник. – Порядок такой, Солонов, не знаешь, что ль? За защиту у нас всегда сладким делились! Да и неполезно Нитке булки жрать! Как и колбасу, кстати! А то будет не Нитка, а морской канат, в двери не пролезет!

– Пусть ест, Федя, мне не жалко, – горестно прошептал Петя и прежде, чем Солонов успел его остановить, сам пододвинул Воротникову тарелку.

И, пока остальные хлопали глазами, а Федор безуспешно толкал приятеля, Воротников преспокойно протянул руку, забрав себе маковую плюшку прямо с тарелки Ниткина – никто и глазом моргнуть не успел.

Кадеты за их столом и за несколькими из соседних с готовностью загоготали. Всё те же Пащенко, Шпора да примкнувший к ним Бушен; Фёдор сжал кулаки.

– Чего регочите?! Эх, вы, а ещё за одним столом сидим!..

– Эй, Слон, ты чего? – искренне удивился рыжий Гришка Пащенко. – Клювом за ужином не щёлкают! Сам знать должен, коль в военной гимназии был!

– Хватит, Воротников, – поднялся Федя. – Один раз уже дрались, тебе мало? Прошлый разве свезло тебе, гляди, вдругорядь уж не свезёт!

– Да чё ты с ним, как нянька, с Ниткой этой? – искренне удивился Севка, проворно запихивая булку в рот. – Ты второй силач на всё роту! Дерёшься здорово! Давай вместе держаться!.. Хочешь, вот этот вот вихрастый, – он ткнул пальцем в Борьку Шпору – сейчас тебе свою плюшку отдаст? Ты ведь отдашь, Шпоркин, верно?