Текст книги "Итан Рокотански (СИ)"
Автор книги: Нестор Штормовой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Крики стали доноситься до него только через несколько минут. Сначала отдалённо, затем всё громче и громче, пока стены едва ли не начали вибрировать. Когда перед глазами резко появилась чёрная, – или почти чёрная, но точно кедровая дверь, Мейгбун толкнул её и быстро вошёл внутрь. Но вошёл так, что у находящихся внутри сложилось чувство, будто он материализовался из воздуха.
– Чёрт возьми, – он усмехнулся, – опять ты за старое. Сколько раз повторять? Боль – это неплохо, но если и резать человека, так его душу, а не ляжки. Отойди, Гендеретт.
Мужчина в белой маске, облаченный полностью в чёрное, за исключением её, отошёл в сторону, держа в руке закруглённый с зазубринами нож.
– Вечно ты приходишь в самые замечательные моменты и все портишь, – буркнул он, стрельнув глазами в Мейгбуна. В свете одного-единственного фонаря, висевшего в центре комнаты, они казались абсолютно тёмными. С ножа капала кровь.
Человек, которого он пытал, сидел напротив. Бледный, в разорванной одежде, обросший щетиной, он тяжело дышал, не сводя глаз с человека, которого Мейгбун назвал Гендереттом. На груди и бёдрах у него имелись рваные раны. Гендеретт особо не церемонился, за что ему следовало отдать должное.
– Прошу простить моего друга, – Мейгбун встал перед ним и сложил руки за спиной. – Он немного, – Иокир сделал паузу, – нетерпелив. Не стоит волноваться – я люблю узнать человека получше. Как вас зовут?
Тот, которого пытали, посмотрел на него. Вглядывался в лицо, потом на волков на плечах. А затем посмотрел на шейный платок.
– Ты!
Мейгбун кивнул.
– Я. Мы. Счастливая семья, ты и я, – Мейгбун немножко потанцевал. – Только вместе пролетим любые беды – были бы на то торпеды, – а затем прикусил губу и пощёлкал пальцами. – Ты и я, ты и я...
Мужчина посмотрел на него с шоком. Мейгбун посмотрел на него, потом на Гендеретта, а потом они с Гендереттом расхохотались.
– Чёрт, – Иокир смахнул с уголка глаз слезинку. – Видел бы ты своё лицо, приятель. У меня было такое же, когда я впервые попробовал рыбий жир.
– Ты безумец.
– Это верно, – Мейгбун согласно кивнул. – Но меня это радует. Безумие делает невозможное возможным, безумие – это когда можешь переступить черту, а это могут далеко не все. Безумие делает тебя всемогущим, почти Богом. Потому оно и безумие.
– Прикрываешься философскими изречениями, а сам сносишь людям головы монтировкой, – мужчина усмехнулся, по его щетине побежала кровь. – Прямо-таки великий благодетель. Соломон отдыхает.
– Может быть. Но я не оправдываюсь, – нацист наклонился к узнику. – Скажу больше, – уголки его рта растянулись в довольной улыбке, – мне это нравится! Что уж говорить, – он резко выпрямился, – я от этого кайфую! Это как вампиру кровь сосать, без этого нельзя, сдохнешь. Understand?(Понимаешь? – Англ. яз.)
Человек на стуле сплюнул.
– Ладно, слушай, – Мейгбун развёл руки в стороны. – Не нравится моя философия – ладно. Мозги даны не всем. В конце концов, Италия – страна свободная, можешь думать что хочешь. Тебя же не из-за этого здесь режут, верно?
Человек не ответил. Мейгбун наклонился к нему.
– На Сицилии остались бойцы Сопротивления?
Мужчина вновь промолчал.
– Рекомендую ответить. Иначе лично познакомишься с моей монтировкой – у неё и имя есть, между прочим.
Стальные глаза впились в глаза Мейгбуна. Непокорные, злые. Сильные.
– Можешь отсосать мне член, скандинавское уёбище.
Мейгбун усмехнулся.
– Тебе действительно не страшно?
– Разве могу я бояться того, – мужчина сделал паузу, остановив взгляд на синяке у нациста под глазом, – кто не может постоять за себя? А ещё строит из себя кого-то важ...
Первый удар вышел глухим. Голова человека мгновенно наклонилась вниз, ткнувшись подбородком в грудь. Второй вышел мокрым. Третий ещё мокрее. Из проломленного черепа полилась кровь, медленно заливая пол комнаты. Удары приходили и справа, и слева, и снизу – ровно до тех пор, пока от головы не осталось ничего, только кусок шеи. Все, что было на ней, теперь находилось на стенах, потолке, полу и кончике монтировки, на зубчиках которой застряли кусочки мозга.
Мейгбун выдохнул, опустив оружие вниз. Гендеретт молчал.
– Оттащи тело во двор, – сказал нацист, снова поправив платок. – Протащи его мимо камер с узниками, пусть увидят, что их ждёт, если не идти на контакт со мной.
– Он перешёл черту, – тихо заметил Гендеретт.
Мужчина презрительно хмыкнул.
– Я – один из важнейших людей в Третьей мировой войне. Мы живём за тем, чтобы оставить след. Моё имя будет вписано в учебники истории на века. И я не могу постоять за себя?
– Он хотел спровоцировать тебя.
– И чёрт с ним. Буду я ещё слушать ебучего итальяшку. Их тоже надо выкосить – под корень, всех, пока не останутся только северные народы. Но после победы: сначала берёшь врага в союзники, используешь его, а потом убиваешь. Так это работает. Так устроен мир, мир хищников, мир жизни и смерти. Убей – или умри! Иного не дано.
– Иного не дано.
В камере повисла тишина. А потом Гендеретт обвязал ноги убитого веревкой и утащил его во тьму коридора.
***
– Ты так без глаза останешься. Дай сюда.
– Больно много ты разбираешься.
– Уж побольше некоторых.
Я вздохнул. Вереск, наблюдая за мной, улыбался. В отличии от меня, Петровича и Хорнета, – Рокки был исключением – он неплохо умел пользоваться снайперской винтовкой. Автоматической, полуавтоматической, с продольно-скользящим затвором, – говоря честно, он был в своём деле профессионалом, хотя и учился ему, насколько мне было известно, не так уж и долго. Видно, рука хорошо легла. Иначе как объяснить, что он так хорошо стреляет? На везение не спишешь. Не тот случай. Рокки стрелял не так хорошо, но уж явно лучше нас троих – правда, только из полуавтоматических и автоматических. На «болтовки» его не хватало. «Быть снайпером, – говорил Вереск, – значит быть терпением во плоти. Стрелять с оружия с продольно-скользящим затвором – самый главный экзамен. Помните, у вас нет права на ошибку. Один выстрел – один труп».
– Фиговый из меня снайпер, – сказал я, отдав винтовку лежащему рядом Вереску. – Из штурмовых пушек как-то получше идёт, поспокойнее.
– Ещё бы. Но и далеко с них не постреляешь – а иногда очень надо.
– Из тебя был бы хороший учитель, – сказал Петрович. Они с Хорнетом, по-прежнему молчавшим, стояли сзади. Французские тополя качались позади. Дело близилось к вечеру. – У тебя есть образование какое-нибудь?
Вереск ухмыльнулся, почесав аккуратную, рыжеватую бородку.
– Честно говоря, нет. Я после школы сразу работать пошел, – он пробежался пальцами по прикладу снайперки, – но оканчивал некоторые курсы, сертификаты есть. С точки зрения трудоустройства они, конечно, бесполезные, особенно если опыта нет, но для себя – неплохо. Можно сказать, я немножко психолог. Прям изучал в своё время всю эту тему.
– Недурно, – сказал я. – Поэтому ты сейчас меня плющишь?
Вереск засмеялся.
– Учись, пока мы здесь! Все учитесь. Если все пойдет по плану Ветрогона, мы сможем избавиться от Мейгбуна.
– Чёто мы всё никак от него не избавимся, – сказал Петрович. – Этот белобрысый придурок каждый раз уходит живым.
– Он вроде блондин, – заметил Вереск.
– Да пошел он нахуй.
– А мы и не пытались его убить, – неожиданно для всех прошептал Хорнет.
– Хорнетыч! Ты заговорил!
Тот кивнул.
– Мы не пытались его, – он сделал усилие, – целенаправленно убить. Но в этот раз получится.
– Получится. Только ты все, завязывай говорить, горлу нельзя нагрузку давать.
Друг снова кивнул. За время проведенное в госпитале, он тоже успел обрости небольшой бородкой. Выглядело это забавно, но ему об этом говорить никто не стал. Я и сам, наверное, выглядел не лучше.
– А что потом? – неожиданно спросил Вереск.
Петрович посмотрел на него.
– О чём ты?
– На убийстве Мейгбуна война не закончится. Мы, как я и говорил, можем отправится по домам хоть сейчас. Но что потом? Кто-нибудь думал?
На некоторое время повисла тишина.
– Так получилось, Вер, – сказал Петрович. – Что нам троим, да и Рокки тоже, особо некуда возвращаться. Да и не к кому тоже. Война, пожалуй, единственное, что имеет для нас смысл.
– Но ещё больший смысл имеет приблизить её к концу, – сказал я. – Чтобы те, у кого есть к кому возвращаться, вернулись домой.
– Хорошо сказал, – тихо ответил Вереск. А затем прильнул глазом к прицелу винтовки. А затем повторил: – Хорошо.
В Италию мы отправились только через две недели после этого разговора. Отряд на этот раз стал больше – в него вошли мы с Хорнетом, Петрович, Рокки, Вереск и сам Ветрогон, который к нашей большой неожиданности привёл подкрепление. Девушка из Омессуна, вытащившая нас из плена, также стала членом отряда. Отбив поселение и часть Норвегии от натисков нацистов, она связалась с нашим командованием и попросилась в ветрогонью группу. Семь человек отправились через полыхающую Европу в последних числах мая – сначала нас перебросили в Монако, полностью находившееся под контролем сил союзников, а уже оттуда в Италию, благо, та находилась недалеко. Через саму границу перебраться не удалось, она кишмя кишела злыми итальянцами и французами, готовых разорвать нас на части. Поэтому и пришлось их обойти.
Поздним вечером мы отошли на небольшом военном корабле от берегов Монако. К полудню следующего дня, на нескольких лодках, мы вышли в открытое море. К закату берега Италии уже показались нам в последних лучах заходящего солнца. У меня сложилось ощущение, что эта операция будет гораздо хуже, чем две предыдущих. Но выбора не было. Точнее был – но только один.
Один выстрел – один труп.
Глава 9. Неожиданные проблемы
Вот что я скажу вам об этих проклятых технологиях: одни беды от них. Такое чувство, что чем дальше идем, тем хуже жить. Времена, которые не изобиловали наличием всех этих непонятных штуковин, были сложнее, тяжелее, но проще и лучше. Люди стали друг от друга дальше. Единство курит в стороне.
Джон Рильво, ирландский фермер
– Что с ней, доктор?
– На данный момент неизвестно. Ее только недавно привезли – минут сорок назад сдала анализы, чуть позже уснула. Утром тоже будет сдавать, натощак.
– У вас есть предположения?
Доктор, представившийся Павлом Константиновичем Быстровым, пожал плечами.
– Это может быть что угодно. Банальное переутомление, проблемы с сердцем, нехватка кислорода. Рано говорить.
В коридоре больше никого не было. Дело близилось к полночи.
В палате Зоя лежала одна, как обычно, свернувшись клубочком и максимально укрывшись одеялом. Мы наблюдали за ней из-за приоткрытой двери. Никаких тревожных признаков сейчас видно не было.
– Возможно, мы все распереживались зря, – сказал доктор, – но мне показалось странным, что она после обморока пришла в чувство... Не очень уверенно. Как правило, человек в таких случаях тратит определенное количество энергии и бросается, например, на еду, чтобы ее восполнить. Мне не хотелось брать анализы, но если какая-то проблема действительно есть, они нам не помешают. Сейчас ей нужно отоспаться.
Я растерянно кивнул. Зоя, как и я, была одной из немногих людей, которые теряли сознание максимально редко. С ней такого не случалось уже года четыре – в прошлый раз она порезала руку, тело среагировало "аварийно" и она упала в обморок. Но что произошло сегодня?
Было решено дождаться утра. Созвонившись с Петровичем, я разъяснил ему ситуацию. Друг не на шутку распереживался, но я как мог сам успокоил его, сказав, что поводов особых и нет. На работу завтра заместо меня выйдет он. Ночь мне разрешили провести на соседней постели – палата, опять же, за исключением Зои, была пуста, потому с этим проблем не возникло.
Проснулся я рано, но когда солнечный свет уже начал постепенно заливать помещение. Золотой квадрат медленно и верно расползался по стене, на которой расположилась достаточно крупная картина, изображавшая ветряные мельницы. Автором ее, кажется, был Айвазовский, но я не был в этом уверен. По стилю напоминало его, но почему-то мне казалось, что Айвазовский рисовал только море. Наверное, это было заблуждением.
Я посмотрел на жену. Она спала спиной ко мне, тихо и размеренно дыша во сне. Делала Зоя это всегда очень тихо и почти незаметно. Вероятно, надо было прожить с ней лет пять, чтобы научиться это замечать. Я эту прекрасную долю прожил, потому и заметил. И меня это радовало.
Быстро сходив и умывшись, благо, туалет оказался неподалеку, я вернулся к ней и сел на низенький стульчик, стоявший слева от ее постели. Теперь было видно ее лицо. Оно было спокойным и безмятежным. Было таким же, как и всегда.
Проснулась она примерно через полчаса. Поначалу сонно разлепила глаза, не понимая, что происходит, а потом, видимо, поняв, широко их распахнула и попыталась сесть.
– Т-ш-ш-ш! – я поднялся и опустил ее обратно. – Лежи спокойно.
– Что произошло?
– Ты вчера упала в обморок в учительской. Вечером привезли в больницу, сдала анализы. Потом уснула.
– Я плохо это помню.
– Да, оно, вроде, так и работает. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Хорошо?
Жена чуть нахмурилась, словно сама удивилась ответу.
– Да, наверное, хорошо. Видимо, выспалась. А почему я упала в обморок?
– Не знаю, родная. А теперь подожди немного. Я позову врача.
Павел Константиновеч не замедлил. Разрешил попить воды, поспрашивал про самочувствие, через полчаса повторно взял анализы.
– Ну, раз вы хорошо себя чувствуете, можете идти. Станет плохо – тут же приезжайте, будут вопросы – звоните. И не забудьте про результаты анализов.
Мы попрощались с ним и покинули больницу. Город к этому времени уже окончательно проснулся и шумел бесчисленными потоками проспектов. В метро мы решили не спускаться – хоть и душно там вряд ли было, погода сегодня была для осени хорошая, солнечная, потому мы сели на трамвай. Москва неспешно мелькала за окном. Зоя смотрела в окно на желто-красные деревья, а я смотрел на нее.
– Надо перекусить что-нибудь, – сказал я. – Поехали домой, приготовлю.
Она покачала головой.
– Хочу прогуляться, подышать воздухом. Может, заедем куда-нибудь?
– Дед пока не открылся. Или он вообще сегодня, вроде как, не работает.
– Поехали к Петровичу.
Я согласно кивнул. Он как раз должен был загрузить свежие бутерброды на витрину. Не абы какой завтрак, но лучше, чем ничего. Тем более, усач будет рад видеть Зою.
В «Рефлексе» мы оказались минут через сорок. Людей в баре не было вообще, что являлось одной из причин, почему я любил работать по утрам. Петрович, завидев нас, засверкал.
– Ну как вы? Зоя, все хорошо?
Жена кивнула и залезла на высокий стул за бар. Я опустился рядом.
– Что говорят?
– Все, вроде как, нормально. Видимо, переутомилась.
– Ты чего это такое делала, что так утомилась? – усатый здоровяк прищурился. – М?
Зоя чуть пожала плечами.
– И сама не знаю, Петрович. Просто так вышло, – она слегка улыбнулась.
Друг покачал головой.
– Вышло... Главное, чтоб в анализах, – ты ж их сдавала? – ничего дурного не вышло. Вы ели что-нибудь?
– Нет.
Петрович ахнул и тут же достал с витрины несколько бутербродов.
– Ешь. Прям хорошо найдайся, тебе силенки нужны. Кость, ты будешь чего?
Я покачал головой. Здоровяк зыркнул на меня.
– Ладно. Если что, говори. Или сам бери.
Я кивнул. Мне есть совсем не хотелось. Гораздо больше меня волновала жена. Но она чувствовала себя хорошо – а после еды и вовсе засияла.
– Ну что, теперь по магазинам?
***
С анализами, к моему удивлению и облегчению одновременно, все оказалось в порядке. Зоя и вовсе, казалось, за это не переживала. Ну упала в обморок и упала, чего бубнить-то? Будь я на ее месте, думал бы, пожалуй, также. Но, так как я был ее мужем, то, конечно, о таком отношении и не могло быть речи. У всего на свете есть причина. Просто так ничего не бывает – однако, тем не менее, чувствовала она себя хорошо и абсолютно ни на что не жаловалась. Правда, в ее организме оказалось маловато витамина Д, на что Павел Константинович порекомендовал есть больше морепродуктов, которые она, в своем большинстве, терпеть не могла. Другой рекомендацией было почаще находиться на солнце, а так как дело близилось к зиме, времени на это оставалось уже не так уж и много. В общем – все было хорошо.
– Как думаешь, – задумчиво спросила она меня, когда мы в очередной раз пересматривали «Стартрек», – Измерение Икс из Черепашек, где сидел Крэнг, оно в другой вселенной, или просто в другой галактике?
– В другой вселенной, – я поцеловал жену в лоб и укрыл нас получше. – При всей любви к Черепашкам, они мелковаты для мультивсерса.
– Знаешь, я недавно видела фотку Млечного пути, красивую очень – он, кажется, в Америке где-то был, – она достала телефон и полистала галерею. – А, вот. Млечный Путь над Канзасом, – Зоя показала мне.
– Да, красиво.
– Вот бы побывать там!
– Да, было бы хорошо. Правда, в последнее время это немного тяжело, но осуществимо.
– А давай попробуем туда махнуть?
– Солнышко, ты знаешь мою любовь к отпускам. Работать сто лет, скопить кучку денег и спустить их за полторы недели, по-моему, немного безумие.
– А зачем за две недели, – глаза у нее стали большие, мечтательные и возбужденные. – Поехали насовсем!
Я внимательно посмотрел на жену.
– Ты так хочешь посмотреть на Млечный Путь над Канзасом?
Зоя кивнула. Я задумался.
– Только надо будет к родителям съездить и забрать мотоцикл. Мы и его перевезем! Будем крутые по Канзасу ездить. А еще волосы на ветру будут развиваться. Я надену какое-нибудь красивое платье – желтое, например.
– Почему желтое?
– Потому что звезды будут яркие, ночь синяя, а мотоцикл черный. Ты, поверх белой футболки, наденешь косуху. И будет отлично.
Я улыбнулся.
– Договорились, родная. Тогда будем потихоньку думать, как перебраться в Америку и смотреть оттуда на звезды. А сейчас давай смотреть фильм; вечно мы болтаем тогда, когда начинает происходить самое интересное.
***
Огонек, сидевший у стены с кружкой темного пива, молчал. Дело было не в пиве. Оно ему нравилось. Рыжий боец предпочитал темное пенное светлому, а молчаливым стал в последнее время непонятно почему – что-то подсказывало мне, что дело было в тех снах, которые приснились ему не так давно. Что-то там про пирамиду массонов, зимний лес и меня на арене бойцовского клуба. Встретились мы сегодня все впятером – Огонек, Дед, Петрович, Зоя и я. Наконец удалось вместе собраться в одном из баров на северо-востоке Москвы. Бар этот назывался «Синий лев» – нет блять, красный прав, говорил Дед, который его и нашел. Внутри было достаточно спокойно и уютно, что для алкогольных заведений являлось редкостью. Точнее, редкостью был не уют, а спокойствие. Хоть и с шумом. Людей в «Синем льве» было достаточно много. Находился он, кстати, неподалеку от Бульвара Рокоссовского, только вниз, ближе к синей ветке.
Обсуждали всякое разное, и, конечно, добрались до того, что нас всех и объединяло. До бойцовских клуб.
– Сережа, как там Эрвин? – спросил Петрович, сложив на столе огромные ручищи. – Есть новости?
Рыжий пожал плечами.
– Оправился, вроде как.
– Быстро он.
– Да. Но никакой агрессии с его стороны, вроде как, нет и не предвидится. Поражение было честным.
– И все это знают, – добавил Дед. – Что мне нравится в аренах, так это честность. Да, конечно, их представители зашибают бешеные бабки, но все-таки решает тут народ. Хоть что-то народ решает, – тут он криво усмехнулся.
Огонек кивнул.
– А с кем у тебя следующий бой? – Зоя с интересом посмотрела на Сережу. Раньше она с ним не общалась.
– Пока не знаю. Есть, вроде как, одна кандидатура, но это будет уже в другом клубе, не там, где мы были. Там подрался, там подрался, так и получают титул Гладиатора. Мне, правда, до него еще далеко.
– Ну, – Петрович хлопнул его по плечу. – У тебя все впереди. Сделаешь бабок, купишь себе хату, как и хотел.
– Ты копишь деньги на квартиру? – удивилась Зоя.
Гаргарьин пожал плечами.
– Да, хотелось бы. Но пока не знаю.
– Ну, – Дед поднял стакан, в котором плескался «Джек Дэниелс», – за то, чтоб у Огонька своя квартира была. Да и всем того же.
Все выпили.
– Кстати, – тут Березовский наклонился к столу, и, посмотрев на всех, заговорщицким тоном начал: – Я понимаю, что все мы скучные взрослые, но как насчет того, чтобы все вместе, в пять харь, куда-нибудь съездить? В Подмосковье, или еще куда. Ну?
Петрович согласно кивнул.
– Я за, но хочу, чтобы с нами съездила Анна.
Огонек с улыбкой посмотрел на здоровяка.
– Я тоже за. Позвоню ей, спрошу. Если остальные согласны.
Все были согласны.
– Хорошо! Тогда давайте кумекать, кто чего с собой берет, чего будем делать и куда конкретно поедем – мне, смекаете ли, хотелось бы по горам полазить, значится, хоть бы и небольшим...
***
Дед получил что хотел. Горы, конечно, были небольшие – Владимирская губерния, расположившаяся между Нижненовгородской и Московской, отличалась в первую очередь лесами и реками, и нам этого было вполне достаточно, чтобы отдохнуть. Поехали на следующей неделе, на машине Петровича. Это был темно-зеленый микроавтобус марки Форд Транзит, и места нам хватило в нем с избытком. Зоя, Огонек, Дед и Анна расположились на трех сиденьях сзади – благо, Зоя и Анна много места не занимали – а мы с Петровичем сели спереди. В машине слушали музыку Петровича. Великан был тем человеком, музыка которого, более-менее, прихолась по душе всем. Слушали, в общем-то, Кино и Пикник.
"Огнями реклам,
неоновых ламп,
бьет город мне в спину,
торопит меня.
А я не спешу,
я этим дышу,
и то, что мое,
ему не отнять..."
Ехать требовалось не особо далеко, но было все равно весело. Дед то и делал, что травил всех вокруг своими шутками. Те, которые не нравились одним, обязательно нравились другим, а затем ровно наоборот. Черный юмор, который так любил Березовский, тоже был не для всех.
Свернув с трассы на проселочную дорогу, Форд Транзит покатил дальше. Дело близилось к вечеру и небо было серым – мы немного опасались, что может пойти дождь, но, так как машина Петровича являлась микроавтобусом, большая его часть была абсолютно свободна. В случае необходимости там можно было расстелить постели и свободно перекусить. Если, конечно, мы не успеем поставить палатки по прибытию. Ставить их в дождь было бы не самой лучшей затеей.
Но опасались зря. Несмотря на то, что на улице стоял октябрь, точнее, почти что ноябрь, и было холодно, ветер не срывал нам капюшоны своим лютым дыханием, а озеро, к которому мы подъехали в лесной чаще, было хоть и ледяным, но совершенно спокойным. Три палатки расставили достаточно быстро. Одна для Огонька и Деда, другая для Петровича и Анны – эти двое проводили друг с другом все больше времени ¬¬¬¬¬¬¬– а третья для меня и Зои. Еще через некоторое время небо потемнело в предвестии сумерек и мы, раскидав простыни и брёвнышки, на которые впоследствии и уселись, разожгли костер. Ярко-оранжевый, большой и невероятно греющий в эту холодную пору, он бросал вверх снопы искр, и на мгновение я вспомнил ночь, когда однажды сидел также, неподалеку от морских берегов Норвегии. В тот вечер я познакомился с Петровичем, а на следующий день попал в плен к нацистам вместе со своим отрядом. Как же давно это было. Было давно, а больно до сих пор. Удивительная штука воспоминания. Мне всегда было интересно, теряет ли взрослеющий человек ребенка внутри себя, покуда я не понял, что взрослые это просто постаревшие дети, зачастую пытающиеся выглядеть как так называемые «взрослые». Они курят «Винстон», пьют вечерами красное вино, что подороже, едва ли не оттопыривая при этом мизинец, разговаривают с официантами как с прислугой, а затем устраивают между собой скандалы, кидая друг в друга вещи, потому что не понимают, как им действовать – точно также, как маленький ребенок не понимает, что гадить под себя это не очень хорошо. И мне было интересно, уходит ли с годами боль от тех или иных воспоминаний, события которых когда-то разорвали наши сердца в клочья, но чем старше я становился, тем больше понимал, что нет. Никуда боль не уходит. Работая барменом, я приметил людей, таких же, как я. Они сидят у окна, за столиком, где менее шумно и людно, пьют свой кофе или какой-нибудь алкоголь, спокойные и недвижимые, а затем вдруг вздохнут. И не потому, что алкоголь был крепкий. Нет, просто память о событии, произошедшем лет десять назад, нашла так свой выход. Кратким, но все говорящим без слов вздохом.
– Итак, – сказал Дед, когда мы все расселись перед костром, укутанные в пледы и держащие в руках по жестяной кружке горячего чая. – Как полагается, я предлагаю начать наш сегодняшний вечер со страшилок. Как настоящие американские подростки, половина из которых аутсайдеры, мы должны сегодня затравить друг друга ужасными байками, события которых обязаны привести в дрожь любого, кто их послушает.
– Кто предложил, тот и начинает, – Петрович уселся поудобнее и отхлебнул из кружки. Чай мы заварили крепкий, таежный.
Березовский важно покивал головой.
– Так и быть, уговорили. Начну. Вы слышали легенду о Черном человеке?
Все отрицательно покачали головой.
– У-у-у. Ну, слушайте. Было это, значит, в Чернобыльской губернии, неподалеку от Чернобыля. Отряд военных, или не военных, черт их знает, штурмовал какой-то населенный пункт, что находился неподалеку от моря...
– Море рядом с Чернобылем? – брякнул Петрович.
– Ну, может не с Чернобылем, – Дед отмахнулся. – Я и не помню, где это было. Группа этих парашютистов, значит, атаковала этот пункт, как тут, после удачного штурма, одному прилетает стрела в спину. Все смотрят на него, а у него из груди наконечник торчит. Тут он падает, а парашютисты видят неподалеку от горящего домишки, или в горящем домишке, фигуру, абсолютно черную, с натянутым луком. Лица не видно, потому что, во-первых, он далеко, а, во-вторых, у него маска. И фигура скрывается. Так один парашютист погибает, а остальные начинают думать, что вообще произошло, и кто этот черный такой, что резко убивает одного из них. Ну и что дальше? Проходит время, парашютисты, которые, собственно, уже и не парашютисты, а так, члены одного отряда, ходют себе дальше, пока не начинает Черный Человек убивать их одного за другим. Там стрела в глаз прилетит, там в грудь, там еще куда, а на дворе зима, и остается уже не так много этих отрядовцев, – тут Дед замолчал, отпив чай и погоняв его немного во рту. Сглотнул.
– А дальше-то что? – нетерпеливо спросил Петрович.
– Что-что? Нашелся один из отрядовцев, который схватился с Черным Человеком в равной схватке. Чего только не использовали. Пистолеты, луки, кулаки. Опять же, стояла зима, а вокруг все горело, потому что, по законам жанра, все вокруг взрывалось, а чего взрывалось, непонятно. По итогу отрядовец этот, я, увы, забыл его имя, победил Черного Человека и сорвал с него маску. Им оказался такой же отрядовец, только другой. Это был ихний, смекаете ли, друг, который однажды якобы погиб, а те, мол, бросили его, и он вот так на них обозлился. Что и говорить – странная штука жизнь. Хорошо уж, если друзья расстаются на хорошей ноте, но плохо, если при этом они умудряются стать врагами.
Некоторое время помолчали, пока Огонек не нарушил тишину:
– Да, неплохая история. Кто следующий?
– Ну... – прокашлялся я.
– Это... – начал было Петрович. Мы с ним посмотрели друг на друга.
– Мы об одном и том же думаем, да?
– Да.
– Тогда рассказуй ты.
Петрович кивнул.
– Дело это было тогда, когда мы со Штилем, то бишь с Костей, служили в армии, точней, воевали на Третьей мировой. Было это во Франции, как ни странно, потому что Франция была тогда, да и остается сейчас, страной достаточно густо населенной. Вы вот, наверно, думаете, что наш мир совсем неудивительный и места странным, то есть очень странным, явлениям в нем нет, однако это не так. Не помню день, дату я вам не назову, но было это тогда, когда я, Штиль и два парня, звали их Хорнет и Рокки, – Хорнет потому, что небольшой и быстрый, а Рокки потому, что похож на Сталлоне – приехали в Париж на одно важное задание, и встретились мы с молодым человеком, которого звали Лисенок. Нашей задачей было пробраться на вражеский военный комплекс, на котором изготавливали ядерные ракеты, а Лисенок – Лисенок, кстати, потому, что тоже рыжий, – Петрович глянул на Огонька, – повел нас туда не через парижские улочки, как я надеялся в глубине души, а сквозь парижские катакомбы. И был у нас такой диалог:
– Следуйте за мной и никуда не сворачивайте, – сказал Лисёнок. – Парижские катакомбы достаточно гиблое место. Не счесть, сколько народу здесь сгинуло во время Второй мировой – и было бы пол беды, если б сгинули они от холода и голода.
– О чём ты? – по голосу было слышно, что Хорнет занервничал.
– Потом расскажу. Сейчас идите тихо и ничего не говорите. Эхо может долго лететь по коридорам.
Нам тогда он не рассказал, что к чему. Историю эту я услышал уже от Штиля, потому что он, в свободное время, покумекал с Лисенком, и тот рассказал ему, что да как обстояло.
Оказывается, во времена Второй мировой, а еще во времена до нее и даже после, французские катакомбы славились достаточно дурной славой – да, именно так, славились дурной славой. А почему? Да все было просто. Люди, забредшие туда, неожиданно исчезали. Это, знаете, как дети из «Оно» от Стивена Кинга. Вроде живы, вроде ходют туда-сюда, а потом хоб и весь город их ищет, да не находит, потому что теперь они «летают». А дело в чем было? Оказалось, среди парижчан... – Тут Петрович на мгновение задумался. Костер ярко горел, весело треща поленьями. – Парижевцев. Хм. Французов, короче, вот. Среди них ходила легенда о вендиго.
Брови Анны и Зои поползли вверх. Дед с интересном хмыкнул, а Огонек своих эмоций никак не выражал.
– Вендиго – это только легенда, да и водятся они, согласно легендам, в Северной Америке, – сказал Березовский, отпив чаю.
– Это верно. Поэтому, видимо, если и водились какие-то монстры в парижских катакомбах, то были это не вендиго – хотя было там и холодно, и голодно, – а какие-нибудь их двоюродные братья. Но, может, это были и они сами. В любом случае, – Петрович пожал плечами. – Сами мы их не видели и не слышали. Но Лисенок, вроде как, что-то странное наблюдал. Да, Кость?
– Да. Лисенок был нашим связным в Париже, – я обвел присутствующих взглядом, – и провел достаточно много времени под землей. Он не особо хотел про все это рассказывать, но поведал, что слышал странный шум. Такой, сказал, издавал Хищник в фильмах. Знаете, этот горловой рокот. А один раз даже видел проскочивший силуэт высокого и невероятно худого существа, где-то совсем уж глубоко. Но, как заметил сам Лисенок, ему могло и показаться.
На некоторое время наступила тишина, которую неожиданно прервала Зоя:
– И почему ты мне эту историю никогда не рассказывал?
