Текст книги "Итан Рокотански (СИ)"
Автор книги: Нестор Штормовой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Хорошо.
И мы пошли. А потом, через некоторое время, снова вызвали такси и поехали домой. Жена уснула почти сразу же. Я – чуть за ней.
Этим утром обошлось без звонков.
***
На квартире у Огонька, той самой, которую Петрович снимал после возвращения с войны, я оказался неожиданно сам для себя. Прошла неделя с тех пор, как наш рыжий падаван победил Эрвина в бойцовском клубе. Как так вышло? Позвонил Петрович. Все-таки его звонок состоялся, хоть и не тем же утром и не в тот же день. Сказал, мол, Огонёк попросил заехать, и сам он уже там. Для чего никто не объяснил. «Ехай сюда и всё» – бросил усатый здоровяк в трубку и повесил её.
Я вздохнул. Дело было после дневной смены и больше всего мне хотелось домой, обратно к жене. Но когда друг просит приехать, тем более такой, как Петрович, не явиться – преступление. Да и на Огонька хотелось посмотреть. Потому что с момента его победы никто не слышал про него ни слова.
Квартира эта находилась достаточно далеко от метро, в глубоком, спальном районе, где ещё сохранились исключительно продуктовые магазины – не сетевые, а обычные, – и аптек было не так много, а не столько, что на углу стоит по две штуки разом. Грубо говоря, место было хорошим, хоть и добираться до метрополитена не всегда удобно. Но какой-то большой проблемой мы с Петровичем это не считали. Да и Огонёк, видимо, тоже.
Поднявшись на третий этаж, я постучал в дверь квартиры. Через минуту открыл Петрович.
– Здоров, Арыч. Проходи.
– Здоров, Петрович. Как оно?
– Сам пока не знаю, – сказал друг. – Но щас узнаем.
– Решил интриги навести? И чего тут так темно? Забыли где свет включается?
Петрович покачал головой.
– Сказал: свет не нужен. Не знаю, Штиль, не задавай мне вопросов. Я также как ты приехал, сам без понятия, что и куда. Ладно, пойдем.
Мы прошли по небольшому коридору и открыли дверь в единственную комнату. В комнате, на балконе, спиной к нам стоял Огонёк. Окно было открыто.
Парень повернулся к нам. Выглядел он не так уж и плохо – голова моментами была перебинтована, где-то висел лейкопластырь, но в целом Гаргарьин достаточно крепко стоял на ногах.
– Привет.
– Привет.
– Как ты?
– Пойдет. Заживаю понемногу, до полного восстановления ещё долго, но все будет нормально. Бой оказался чуть легче, чем я думал.
– Это хорошо, – сказал я. – В жизни бывает так, что вроде все легче, чем кажется, а потом на тебе: долг в три миллиона и геморрой в придачу. А потом, когда потихоньку всё разруливаешь, то и говоришь: Господи, спасибо, что это был геморрой, а не что-то похуже.
– Геморрой тоже не самая приятная штука.
– Что верно то верно, – буркнул Петрович.
– Итак... – я кашлянул. – Зачем ты позвал нас, друг? По делу или просто потусить?
Серёжа опустил подбитые глаза. Передёрнул усами. Потом словно собрался с силами и поднял голову:
– Я не знаю, насколько это необходимо, но я должен вам кое-что рассказать. Точнее, может и не должен, потому что вы тогда можете посчитать меня сумасшедшим. Возможно потому, что эта история – ну, наша, – она совсем не фантастическая, а вполне себе настоящая. Но кто сказал, что в ней не может быть чего-то странного?
Мы с Петровичем переглянулись. Глаза уже привыкли к темноте.
– Только я не знаю, хорошее это странное или плохое.
– Жги, Серёж, – здоровяк внимательно посмотрел на парня. – А там уже будем обдумывать, чего оно и куда.
Я кивнул.
– Садитесь за стол, – Огонёк кивнул головой на небольшой квадратный стол, стоявший справа от нас. Мы с Петровичем послушались, благо, у нас были табуретки – мы с ним сами их мастерили. – Не так давно, – начал Серёжа, – со мной случилась одна странная штука. Но началась она просто: я уснул. Сплю, значит, и потом резко понимаю, – Гаргарьин поставил локти на стол, усевшись рядом, – что я, кажется, и не сплю уже, а стою. Передо мной здание, похожее на пирамиду: ну, знаете, массонскую. И вокруг все в таких серых, стальных цветах, будто дождь идёт, хотя никакого дождя и не было. И тут я понимаю, что одет в идеальный костюм-тройку. И люди идут туда-сюда мрачные и серьезные. Мне стало не по себе, и я открыл глаза. Какой-то частью сознания я понял, что это сон, но когда я открыл их, то не проснулся, как думал, а упал в беспамятство, похожее на полудрёму. А потом я открыл глаза снова и оказался в снежном лесу. Да, вы не ослышались. Воздух был идеально чистый: я даже почувствовал его на какое-то мгновение. Вокруг поднимались высоченные ели, укрытые ярким, блестящим снегом, стоял ясный день. Через какое-то время я вышел на крутой склон, откуда открывался вид на остальную часть леса: всюду виднелись горы, сверкающие под ярким солнцем. Никакой цивилизации, абсолютно. И я проснулся опять.
Огонёк замолчал. Мы с Петровичем снова переглянулись, затаив дыхание. Говорить ничего не стали. Каждый бармен знает, когда вопрос надо задать, а когда нет.
– Следующий сон был ярче, чем остальные, но таким же живым, – Серёжа задумчиво посмотрел в стену. – И в этих снах были вы, парни.
Он снова замолчал на полминутки, после чего продолжил:
– Это был бойцовский клуб. Наш, в который мы ходим. Он забит до отвала и не особо похож на себя. Да, всюду сигареты и дым, где-то мигает барная стойка, но люди на диком взводе, каждый напряжен так, будто на ринг сейчас выйдет он. Я стою у ограды ринга в углу. Ты, Петрович, в первом ряду. Я смотрю вокруг, не понимая, что вообще происходит, и тут замечаю бойцов. Один из них падает, расплескивая свою кровь на пол. А над ним ты, Ар. Кулаки в крови, весь в поту, орёшь так, что дрожат стены клуба. Толпа словно взрывается. А потом я просыпаюсь.
Наступила тишина. Мы с Петровичем в который раз переглянулись.
– Знаю, – Огонёк кашлянул. – Вы думаете, что мне приснилась пара ярких снов, я перед этим перебрал с пивом, или ещё что, но поймите, эти сны были настолько настоящими, что настоящее некуда. Вот как я с вами говорю – такие и сны были.
– Ну... – я почесал щетину, – знаешь, так тоже бывает. У тебя был, в конце концов, важный бой. Ты мог без проблем погибнуть. Пост-состояние стресса, или как его там. Мозг человека почти не изучен. Уверен, он и не такие фокусы может выкинуть.
– Да, но...
– Думаешь, это были не простые сны? – Петрович посмотрел на Огонька.
– Да.
Я скептично посмотрел на здоровяка.
– Петрович, ну ты-то куда тулишь?
– У меня тоже такое было, Арыч.
– И что?
– Мозг, как ты сказал, штука неизученная, а сны – они в мозге идут, скумекиваешь? Чисто если подумать, то они, мозги, могут такие штуки придумывать, что и представить нельзя.
– На то они и придумывают, Петрович.
Петрович упрямо покачал головой.
– Я не знаю, – сказал он, – что означали первые два сна Огонька. Вообще без понятия. Но третий – он, возможно, показал нам будущее, Арыч.
– Совсем сбрендили. Оба, – ответил я. Увидев, что Серёжа открывает рот, добавил: – ну хорошо. Допустим, ты увидел будущее. Ты мне помогаешь на ринге, я навешиваю кому-то по щам. Да, ладно. И что? Мне что сделать? Перестать ходить в бойцовские клубы? Какой я урок должен вынести из этого?
Наступила тишина.
– Так и думал, – я поднялся из-за стола. – Не обижайтесь, ребят, это все очень увлекательно, но я не особо во все это верю. Мне тоже бывает разное снится, но с годами оно все реже и реже.
– Мой такой сон сбылся, кстати, – Петрович глянул на меня.
– Хорошо, Петрович, – я направился к выходу. – Надеюсь, это был приятный сон.
– Он был про ночь освобождения Люпена.
Я остановился.
– И он сбылся полностью?
– Да.
– Так или иначе, мы не можем управлять будущим. Нам дано лишь настоящее. Да и то, дано ли? Если так, надеюсь причина, почему мы оказались на тех местах, была какой-нибудь хорошей. На связи, Петрович. Доброй ночи, Серёж. Быстрого исцеления от ран.
– Доброй ночи, Ар.
***
Осень пришла неожиданно, хоть и ожидаемо. Первого сентября словно бы перещелкнуло – сразу же стало куда холоднее, чем было за день до этого и дальше температура уже не поднималась. Пришлось надевать на улицу толстовку или кофту, а чуть позже и вовсе осеннюю куртку. Я достал ту самую косуху, которую мы купили с Дедом и Зоей в торговом центре. «Все-таки хорошая вещь, – думал иногда я, – в меру теплая и выглядит хорошо».
– Странную историю ты рассказал, – сказал Дед, поставив пустой бокал на стол. Некоторое время назад в нем был квас. В моём тоже. Мы сидели в небольшом баре и пили хлебный на розлив. На улице стоял вечер. – Но доля правды в их словах есть. Мозг – он всё может. Но я тоже отношусь к этому скептично.
– Вот и я о том, – я посмотрел на улицу, где постепенно темнело, а прохладный ветер играл с ещё зелёной, но потихоньку желтеющей листвой. Сила августа ещё теплилась в листьях. – Какое, блин, будущее? Мне и от прошлого противно, а они начни мне будущее рассказывать. Бесстрашные люди.
– И тебе теперь, страшно?
– Страшно? – я задумался. – Нет, скорее я раздражён. Но раз ты толкуешь, что они могут быть правы, то мне и немного страшно тоже. Делать мне нечего, как драться в бойцовском клубе, – я неожиданно для себя рассмеялся. – Совсем же больше дел нет! Терять-то нечего, как ломать свои же кости за бабки!
– Тоже верно, – Дед отхлебнул из нового бокала кваса, который только что принесла официантка. Задумчиво прищурился. Я помолчал немного и сказал:
– Решил взглядом научиться лазеры пускать? Брось, ты же не Супермен.
– Да нет. Нет. Просто интересный сон. Все три сна.
Я пожал плечами.
– У меня тоже такой был.
Я чуть не выплюнул хлебный прямо в Деда.
– Вы сговорились все? Да мало ли какие сны бывают, Господи!
Дед не ответил. Я буравил его взглядом.
– Да, пожалуй, ты прав.
Дальше диалог зашёл про общепит, затем уже вовсе о другом и через некоторое время я покинул бар. Тут же пришлось поднять ворот повыше: холодный ветер встречал сегодня не очень дружелюбно. Москва постепенно затихала, погружаясь хоть и не в сон – этот город никогда не спит – но в более спокойное состояние, чем днём. Я решил пройти несколько станций. В метро спускаться пока не хотелось, как и тратить лишние деньги на такси.
Не знаю почему, но меня немного нервировал этот рассказ Огонька про сны, как и заявления Петровича с Дедом о том, что у них тоже что-то такое было. У всех было, у меня не было. Как так? Нет, у Зои тоже не было. Ну, ладно. Как она там? Уже должна быть дома. Неожиданно мне захотелось поскорее очутиться рядом с ней, вдали от тёмных холодных улиц, метро с его бесконечным людским потоком, неоновых вывесок и высоких фонарей, льющих на меня свой холодный, безжизненный свет.
Тут неожиданно кто-то толкнул меня плечом в плечо, и я вырвался из своих мыслей.
– Извините, – сказала женщина. Она была чуть ниже меня, блондинка, и глаза у неё были зелёные. – Совсем уже не смотрю, куда иду.
– Ничего, – буркнул я. – Вы извините. Я задумался просто.
– Аа, – ответила она, с интересом на меня посмотрев. – Но выглядите не очень.
– В смысле?
– Ну, мрачно. Так-то вы ничего.
– Аа. Да, спасибо. Да.
– Вы так не загоняйтесь, – блондинка чуть улыбнулась и меня удивило, что у блондинок могут быть настолько зелёные глаза. – Чтобы ни было, всё будет так, как будет. Не знаю, хорошо это или плохо, но, думаю, так должно быть.
Я буркнул что-то согласное.
– Ну, доброй ночи, – её светлые волосы затанцевали на ветру.
– Доброй.
Она ушла. Какое-то время я смотрел ей вслед, а затем пошел дальше по опустевшей улице. Дальше, мимо мусорных контейнеров, ржавеющих детских площадок, сигаретных бычков, лежащих рядом с мусорными урнами, но никак не в них. Мимо окон панелек, в которых горел иногда теплый, а иногда холодный свет, но температура которого не зависела от цвета лампочки, из которой он шёл. Некоторые листья уже лежали на обочине дороги. Когда изредка проезжали машины, они поднимались вверх, а затем плавно и медленно опускались обратно вниз. «Прям как люди, – отстраненно подумал я, – лежим себе, пока что-то не происходит. Лежим в грязи, в пыли, на солнце, все у нас хорошо, пока не проезжает мимо машина. И вот мы летим, а потом опять падаем – только уже разорванные и повторно опавшие. Ну и жизнь».
Небо было тёмным и пасмурным. Почти наступила ночь. Тут неожиданно в кармане зазвонил телефон. Я достал его. Незнакомый номер. Хотел было отклонить, но не стал. Что-то остановило. Взял трубку.
– Константин Аристархович?
– Да.
– Меня зовут Павел Быстров. Я звоню по поводу вашей жены.
– Что с ней? – я встал как вкопанный.
– Она в больнице.
Глава 8. Укрощение строптивого
На самом деле очень жаль, что человечество столько сил и энергии тратит на вещи, которые никак не отобразятся в вечности: я помню тот день, когда американцы высадились на Луну, а наши, тридцать лет спустя, приземлились на Марсе. Даже наша Земля, казалось бы, давным-давно изученная, может удивлять. Что говорить о других планетах, никак неисследованных, нигде не изученных? Перед нами бесконечность знания, но мы смотрим телевизор после двенадцатичасовых рабочих смен, а в выходные пьем и мусорим в парках. Это, конечно, куда интереснее.
Маргарет Лу, английская рабочая военного завода
Помимо того, что вооруженные столкновения сами по себе не самая приятная штука, когда они происходят на ядерных военных комплексах, напичканных злыми нацистами – это ещё неприятнее. Мы бежали. Я, Рокки, Хорнет, Люпен, Петрович. Последнему пришлось тяжелее. Не считая того, что рана кровоточила сквозь бинт при движении, огромный рост не давал никакого преимущества. Там, где пули свистели над нашими головами, Петровичу они приходились бы в спину. Но здоровяку везло и шальные летели мимо.
Свернув за очередной поворот мы резко остановились. Развилка. Одышка, но медлить нельзя.
– Куда? – спросил я по-русски учёного, забыв о том, что он меня не понимает. Но Мишель всё понял.
– Avant(Вперед), – сказал, запыхавшись, он и повёл нас направо. Мы двинулись за ним. Где-то неподалёку что-то грохнуло. Возможно, взорвалась граната или какое-то взрывное устройство. Главное, чтобы не ракеты. Господи, лишь бы не ракеты.
– Стойте, – выдохнул Петрович. Усач побледнел.
– Он далеко не убежит, – сказал Хорнет. – А эти придурки, кажется, гонятся за нами.
Я сжал челюсти. Посмотрел на Мишеля.
– Loin?(Далеко?)
Учёный, помедлив, кивнул.
– Я пробегу, – тихо сказал здоровяк.
– Нет. Рок, – я посмотрел на кудрявого напарника. – Его нужно где-то спрятать, – я быстрым шагом прошел несколько метров и толкнул одну дверь. Место походило на служебное помещение, только размером со школьный класс. – Здесь. Ты останешься с ним.
Рокки возражать не стал. Я видел, что он хотел отправиться с нами, но так уж повелось в Ветрогоноском отряде – каждый друг о друге заботился, пусть и старался этого не показывать.
Когда Петровича провели внутрь и Рокки закрыл изнутри дверь, мы отправились дальше. Прибавилось два ощущения: во-первых, стало ещё страшнее, а, во-вторых, появились новые силы. Это не особо вязалось друг с другом, но было так. Хотелось успешно выполнить операцию. Хотя бы ради того, чтобы Петровича с Рокки не взяли французы. Мы пробегали коридор за коридором, помещение за помещением. Складские комнаты, лабораторные, рабочие зоны. Где-то мелькали люди, видимо, заводчане. Они бежали куда-то в дым и пар и за всполохами искр их не было толком видно. Стрельба велась где-то неподалеку и становилась все ближе: и чем ближе она становилась, тем сильнее колотились наши сердца.
– Мне не нравится, – на одном выдохе сказал Хорнет, – как всё дрожит. Если что-то рванёт у ракет нам всех хана, абсолютно.
Я считал также, но ответил иначе:
– Постараемся этого не допустить. Док, далеко нам ещё?
Ответить учёный не успел, даже если бы снова понял, о чём я его спросил. Неожиданно откуда-то слева раздался мощный взрыв и нас троих дружно откинуло взрывной волной. Удар о стенку получился достаточно мощным, но, слава Богу, не стал сокрушительным. Все остались в сознании. Все, за исключением ученого.
– Эй! – обалделый после взрыва Хорнет подполз к Мишелю. Очки ученого валялись рядом с ним. Неподалеку полыхали горящие балки, огонь с которых так и норовил перескочить на цели покрупнее. Возможно, взорвалась цистерна с горючим. – Просыпайся! Ау, сейчас мир взорвут! – поняв, что учёный отключился, Хорнет чуть не зарычал. – Сука!
– Чёрт, парни... А я-то думал, вас всех пришибло в Норвегии. Ну, тех, у кого мозги на местах остались.
Бывают моменты, когда какие-то нюансы человека запоминаешь раз и навсегда. Брови, взгляд, нос, веснушки, что угодно. Но иногда случается так, что ты запоминаешь голос. С годами, конечно, он меняется. Но не в этом случае.
Мейгбун появился аккурат из сияющего в стене пролома. Одет он был в то же обмундирование, что и в прошлый раз, на центральной площади Омессуна. Черная экипировка, раскрытые пасти волков на плечах. Синий шейный платок, который грозно развевался на непонятно откуда взявшемся ветру. В руках он держал небольшую, но достаточно компактную ракетницу. Из-за одного плеча торчала рукоять монтировки.
Монтировки.
Мозги Геркулеса, наряду с кожей, волосами, кусочками плоти взлетают в чуть морозный, осенний воздух. Звук, который этому способствует, мокрый, словно чавкающий, но при этом слышно силу ударов – со временем эта сила начинает отстукивать такт по холодной, промерзшей древесине помоста. Он залит горячей кровью, которой очень скоро суждено остыть.
– О, приятель, – острые глаза нациста встретились с моими и усмехнулись. – Это ты! – Теперь усмешка пошла по губам, вытягивая те вверх, открывая ровные, белые зубы. – Пришел за добавкой? Мог бы просто позвонить, в каком году живём.
Позади него стояли двое. Лица были скрыты темными масками, но на плечах, как и у Мейгбуна, щерили зубастые пасти серебряные волки. Одному из них он передал ракетницу.
А затем вытащил из-за плеча монтировку.
– Люблю запах свежего напалма поутру, – потянул он свою идеально выбритую физиономию вверх, словно бы принюхиваясь. – Но ещё больше люблю сносить головы грязнокровым ублюдкам вроде вас, энэргэровцев.
Я не шевелился. Хорнет тоже. Оба так и замерли на коленях, не спуская глаз с Мейгбуна.
Голова Кино трескается словно арбуз. Слышно, как ломается его череп, если принюхаться, можно почувствовать запах его крови. Она заливает твердую землю, которая станет ещё твёрже с наступлением зимы. Мертвый разведчик лежит с проломленной головой, из которой наружу повылетали мозги, а блондин-нацист стоит над ним с окровавленной монтировкой в руках и почти смеётся.
Ярость, боль, страх. Что-то из этого, а может всё вместе вытолкнули меня из оцепенения. Все повторялось – я бросился на Мейгбуна. Нацист, зная, что я так и поступлю, улыбается и замахивается монтировкой, целясь в мои ребра, которые уже успел однажды сломать. Но удара не происходит. Происходит рояль в кустах, которая спасает меня, но вместе с этим также спасает и самодовольного блондина – отряд Ветрогона подходит к нам на помощь, ровно как и свора нацистов, появившаяся из-за пролома. Начинается стрельба.
Вместо того, чтобы нанести мне удар, Мейгбун резко наклоняется вниз, уклоняясь от выстрелов. Меня выстрелы не останавливают, и я врезаюсь в него. Мы падаем, вцепившись друг в друга как бешеные псы, сорвавшиеся с поводков. Отчасти, возможно, так и было.
Первый удар я нанёс ему ровно в челюсть. Туда же, только с другой стороны, прилетел и второй. Мейгбун, оказавшийся подо мной, двумя выпадами рук попытался меня спихнуть, но не вышло. Ярость, кровь, сила. Только смерть.
Еще удар, ещё. Над головами раздаётся грохот. Где-то гремит ещё один взрыв. Да что они, блядь, все время там взрывают? Мы что, в какой-то ебаной книжке с кучей перестрелок? Мы на чертовом ядерном комплексе с ракетами, которые могут стереть с лица большую часть человечества, какой идиот будет что-то здесь взрывать? Кроме того, что глотает сейчас свою кровь под моими кулаками.
Глотает кровь. Да, глотает кровь.
На какое-то мгновение я замер, вглядываясь в разбитую рожу Мейгбуна. Тот посмотрел на меня с ненавистью, сверкнув синими, как небо, глазами. Да, мгновение, всего лишь мгновение. Но какая ошибка.
Грохнуло. И весь мир посыпался битым стеклом.
Если ты крутой злодей, это вовсе не означает, что ты можешь пользоваться только отличительным оружием. Ракетница? Неплохо. Но я, как и Хорнет, и, наверное, все остальные, не знал, что за пазухой Мейгбун держит короткоствольный револьвер.
Он откинул меня почти моментально. Теперь это не было большой проблемой. И застрелил бы тут же – уже встал и навёл пистолет для последнего, в голову. Но тут и сам поймал пулю. Как оказалось впоследствии, выпустил её Гонец. А потом пропал из поля моего зрения. Кажется, пуля попала ему в грудь. Может, в плечо.
– Штиль! – рядом оказался Хорнет. – Штиль, ты слышишь меня?
Слышу. Конечно, я тебя слышу. Только вряд ли об этом скажу. Такое чувство, что содержимое моего желудка сейчас вылезет через пулевое отверстие наружу. Пуля точно осталась внутри. Точно ведь?
– Эй! – заорал Хорнет. – Срочно сюда!
Грохотало. Хорнет вскрикнул. Фонтанчик крови. Кажется, от него. Разведчик упал мне на ноги. Да, значит, точно от него. Будет ли сегодня кто-нибудь, кто не получит пулю? И будет ли кто-нибудь, кто от неё выживет? Сколько вопросов и как мало ответов.
Грохот становится тише. С глазами происходит что-то странное: обычно так случается, когда линза не может полностью сесть на глаз. Размытая резкость. Мир становится ещё тише. К горлу подступает тошнота, а затем отступает куда-то обратно.
На фоне высокого потолка и горящего пламени появляется обеспокоенное, – на короткое удивление, ведь он всегда спокоен – лицо Ветрогона. Капитан смотрит мне в лицо, потом куда-то вниз, видимо, на живот. А потом мир уплывает окончательно.
***
Будь данная история фильмом или сериалом, все, конечно, должно было бы пойти и закончится куда интереснее. Но все пошло, как пошло, и пока точно не закончилось. Мишель бы героически отключил все ракеты и погиб, пытаясь отключить последнюю, но та взлетает, и мы с Хорнетом цепляемся за неё. Мы летим в воздухе, держась непонятно за что, потому что моя фантазия отказывается подробно это представлять и прикладами пушек отбиваем системную панель, отключая ракету. Та начинает терять высоту, мы спрыгиваем, чтобы не умереть и нас прямо в воздухе ловит Петрович на самолёте. Эдакий перехватчик, не иначе. Ракета падает в каком-нибудь поле и всё, все живы и счастливы. Ну, почти все.
Однако все пошло не так. Мейгбун всадил мне пулю в живот – она прошла в считанных сантиметрах от лёгкого, но застряла внутри, и пока медики пытались её вытащить, я чуть несколько раз не отправился в Вальхаллу, хотя и был при этом без сознания. Тело ведь все равно всё чувствует. Представить сложно, как мы должны любить его за то, что оно для нас делает.
Хорнету повезло меньше, удача ловкого и пронырливого разведчика подошла к лимиту своих возможностей. Пуля попала в шею и, как и у меня, застряла внутри, задев какую-то важную вену. Было большим чудом, что он не умер на месте – однако, не всегда чудеса приходят одни. Организм разведчика отреагировал на пулю очень тяжело. Он отходил гораздо больше, чем я, и не приходил в сознание примерно неделю. А когда пришел, мы поняли, что Хорнет потерял голос. Были повреждены связки. Навсегда или временно, врачи дать ответа не смогли. «Зависит от процесса реабилитации».
Что касается Мейгбуна, ублюдку снова удалось уйти. Израненному, побитому, униженному, и – надеялся я – очень злому. Чувство досады от того, что он в очередной раз скрылся, смешивалось с ощущением мрачного удовлетворения от того, что я избил его как щенка. И выглядел он тогда соответствующе. Вот только этого было мало. И поэтому досада перевешивала. Был и плюс – оба безликих, которые его сопровождали, были застрелены подоспевшими энэргэровцами. Это немного радовало.
Что касается ракет – их в воздух никто не запустил. Операция, с горем пополам, была выполнена. Отряд Ветрогона, включающий в себя Хорвуда, Вереска, Стартрека и ещё нескольких неизвестных нам людей, пробрался на территорию, где они находились, и уничтожили основную панель, откуда должен был произойти запуск. Дело обошлось огромным количеством крови. Погиб и Стартрек, хорошо узнать которого нам так и не удалось. Но дело было сделано и это было самым главным.
Теперь мы находились в пригороде. Операция изменила некоторые вещи – работяги, трудившиеся на подземном комплексе, встали против своих угнетателей, и, наряду с другими горожанами, устроили в городе настоящую бойню. Впоследствии это назвали Парижской Революцией, или Восстанием парижских рабочих. Город был отбит и тех членов отряда, кто выжил, переправили в ту часть страны, которая находилась под контролем оппозиции. Половина пригородов по-прежнему находилась под эгидой противника. Возможности вывезти нас из Франции пока не было, поэтому мы и проводили время в Госпитале Святой Девы Марии.
Солнечный свет заливал яркую зелёную траву. Я, с помощью трости, прошел мимо длинной череды пёстрых розовых кустов и опустился на скамейку. Отсюда открывался хороший вид. Вернее сказать, вполне обычный, но все равно приятный. Густой и высокий лес находился за стенами госпиталя. Было видно, как при касании ветра волнуются верхушки могучих деревьев. Было хорошо. Рядом сидел Хорнет.
– Как ты?
Друг аккуратно кивнул. Шея у него была перебинтована.
– Хорошо тут.
Я подумал, что он сейчас по привычке покосится на меня, но ошибся. Друг снова аккуратно кивнул. Выглядел он при этом так, будто витал в облаках – по-крайней мере, здесь он точно не находился полностью и это было на него не похоже. Впрочем, это не было чем-то удивительным: война меняет людей и теперь я знал об этом не понаслышке. Теперь, после Омессуна и Парижа.
Я посмотрел вверх. Небо было удивительным, лазурно-голубым, и по нему неспешно плыли белые, пушистые облака. На какое-то мгновение у меня сложилось чувство, будто мы не где-то во французской глубинке, а, скажем, в Крыму, на северо-востоке полуострова. Там также красиво и спокойно, как здесь и пейзажи похожи. Похожи несмотря на то, что и были, конечно, абсолютно другими. Но поймет это далеко не каждый. Мы посидели в тишине, а через некоторое время услышали шаги. За ними последовал Петрович.
Здоровяк окреп достаточно быстро. Пуля действительно прошла навылет, но при этом довольно сильно разорвала плечо. Стреляли крупным, мощным калибром, и усач потерял много крови, отчего и не смог идти с нами дальше. Может быть, к счастью. С Рокки все было и вовсе отлично. Нашенский Сталлоне не пострадал вообще. Только где был сейчас, непонятно. Возможно с остальными занимался на какой-то тренировке. А может и нет.
Петрович сел между мной и Хорнетом. Почесал успевшую отрасти серебрящуюся щетину. Ничего не сказал. Так и сидели мы молча, смотря на лес, пока в поле зрения не появился Вереск.
– Ветрогон просил узнать что вы думаете, – сказал он. – Хоть мы и не взяли Мейгбуна, но главную задачу выполнили.
– А что он хочет дальше? – спросил Петрович.
Вереск помолчал, глядя на мою трость, горло Хорнета и плечо Петровича.
– Остальные члены отряда могут вернуться домой, и, скорее всего, так и поступят. Некоторое уже поступили. Вы тоже так можете.
– Ты на вопрос не ответил, Вер, – Петрович покачал головой.
Вереск посмотрел на каждого из нас по очереди своими серыми глазами.
– Надо взять Мейгбуна. Теперь это основная задача. Не второстепенная. И не просто взять, а окончательно ликвидировать.
Хорнет усмехнулся и тут же скривился от боли. Я промолчал.
– Вы можете не участвовать, – повторил Вереск. – Вы и так сделали достаточно для НРГ.
– Говоришь как генерал, награждающий солдат медалями, – сказал Петрович.
Вереск виновато улыбнулся.
– Но это действительно так. После Омессуна вы и сюда не обязаны были лезть. Все мы.
– Но мы тут.
– Да.
На некоторое время повисла тишина и Вер присел рядом. Теперь скамейка была полностью занята. Подул лёгкий, весенний ветер. Пахнуло чем-то вроде только приготовленных пирожков. Дело близилось к обеду.
– Что у нас есть? – нарушил тишину Петрович.
– Достаточно, как это не удивительно. Я бы сказал, есть всё.
– Рассказывай.
– Мейгбун не отправился на родину, как и не отправился дальше на фронт. Сейчас он находится на захваченной нацистами Сицилии, в Италии. В своём особняке. Достаточно охраняемом, кстати. Нет, даже не так – максимально охраняемом. Это целая крепость, полностью набитая сворой злых головорезов.
– Отлично. Звучит обнадеживающе.
– Особняк, как и некоторые другие места на Сицилии, выполняет определенные функции, по типу регулирования близлежащих улиц и так далее. На данный момент он этим и занимается: разве что людей на улицах стало меньше, а в особняке больше.
– Почему?
– Думаю после того, как Штиль набил Мейгбуну морду, тот стал немножко сильнее думать о своей безопасности.
Я усмехнулся. Петрович почесал усы.
– И как мы туда проберемся?
– Почти также, как пробрались в Омессун, только на лодке. Одной из лодок, патрулирующих морское пространство Италии. Будет непросто, но это вполне осуществимая задача.
Хорнет тихо вздохнул. Я поднялся, опираясь на трость.
– Что скажете, парни?
– Убить Мейгбуна раз и навсегда, – Петрович снова почесал усы. – И никаких побочных заданий, только это?
– Да.
– Тогда я согласен.
Хорнет медленно кивнул. Все посмотрели на меня.
Я посмотрел на лес. Верхушки деревьев продолжали покачиваться под дыханием ветра. Я повернулся к парням.
– Покончим с этим ублюдком раз и навсегда.
***
Солнце догорало, облачив небо на западе в ало-золотые тона. Закат сам по себе красивое явление, но здесь, в Италии, а особенно на Сицилии, среди крутых и высоких скал, между которыми текли то бурные, то спокойные синие-синие реки, и вовсе прекрасное. Для того, чтобы разбираться в красоте, совсем не нужно быть творческим человеком, также, как и не нужно быть профессиональным критиком, чтобы что-то критиковать. Важнее, пожалуй, был вопрос, что такое красота, а что такое уродство, потому что некоторые люди видели эти вещи совершенно по-разному, а иногда и вовсе ровно наоборот друг другу. Красиво – это когда кровь резким фонтаном вылетает из шеи. Или, например, когда взрывается танк, огненными всполохами уничтожая всё своё содержимое. Или когда умирает день, погружая мир в бездну звёздной ночи. Так, по-крайней мере, считал Иокир Мейгбун, спускавшийся по каменным ступеням в подвал одного из сицилийских домов. Прохладный ветер, дующий в спину, исчез, когда он вошёл в помещение.
Помещением оказался узкий, длинный коридор, построенный из старого камня. Освещался он редкими факелами, показывающими блеклым, оранжевым светом пространство буквально на несколько шагов вперёд. Мужчина двинулся по нему, аккуратным, но быстрым движением поправив синий шейный платок.
