Текст книги "В никуда"

Автор книги: Нельсон Демилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

По дороге она просветила меня, как вести себя за столом у вьетнамцев.

– Никогда не оставляй палочки воткнутыми в рис – это символ смерти, как поминальные свечи в чашах на могилах и в семейных алтарях. Все передается только на деревянных дощечках. Если тебе что-то передали, ты должен это попробовать. Если ты допил из стакана, тебе его автоматически наполнят. Так что, если больше не хочешь, оставляй половину.

– Совсем как в Южном Бостоне.

– Слушай и не отвлекайся. Вьетнамцы не рыгают, как китайцы, чтобы продемонстрировать, что еда им понравилась. Они, как и мы, считают это неприличным.

– Я не считаю это неприличным. Но не забывай, что я из Джуниор лиг.

Сьюзан нетерпеливо махнула рукой.

– Когда наешься, сунь палочки в ноздри.

– Ты уверена?

– Слушай, что я говорю.

Семейство Фам жило в удобном частном доме неподалеку от собора. Эти люди явно неплохо зарабатывали.

Рис сыпался у меня из ушей после ужина в гостинице. Но это был не повод отказываться от еды.

За столом я оказался зажатым между столетней бабулей и сопливым пацаненком. Зато напротив сидела первейшая красавица этих мест. Она немного говорила по-английски, но недостаточно, чтобы я продемонстрировал ей, какой я обворожительный. Наверное, она была чья-то, но постоянно улыбалась, хихикала и все время предлагала мне дощечки.

Каждый за столом знал по десять английских слов, но все – разные, поэтому разговор шел вполне успешно. Кроме того, большинство из них говорили по-французски, и ко мне внезапно вернулось ограниченное владение этим языком. А те фразы, которые я твердо усвоил по-вьетнамски, никак не подходили для семейного ужина. Хотя мне приходило в голову, не попросить ли мою визави "показать документы".

Сьюзан сидела на другом конце стола и развлекалась вовсю.

Вьетнамцы в окружении семьи выглядели вполне мило, в то время как общественная и деловая жизнь страны летела ко всем чертям.

Рядом со Сьюзан сидел вьетнамец лет тридцати.

– Мистер Бреннер, – произнес он на английском, который я сумел понять, – мисс Сьюзан сказать, вы здесь в шестьдесят восемь?

– В Куангчи, – ответил я.

– Вы сражаться с коммунисты?

– За этим меня сюда прислали.

– Вы убить?

– Ну, возможно...

– Хорошо. – Он встал, что-то сказал остальным и поднял бокал. – За смелого солдата, который убить, – он наклонился к Сьюзан и что-то спросил, – который убить антихристов.

Все выпили, и мне пришлось встать. У меня сложилось ощущение, что здесь собрались одни антикоммунисты, и я бы не удивился, если бы дверь распахнулась и нас всех забрали головорезы из министерства общественной безопасности. Я тоже поднял бокал.

– За храбрых вьетнамских католиков. Хороший красный – мертвый красный.

Публика на мгновение смутилась, но Сьюзан перевела, и все зааплодировали.

Я посмотрел на Сьюзан и заметил, как она закатила глаза. Сел и все ждал, когда распахнется дверь.

В два часа я решил, что пора совать палочки в ноздри, но мы просидели в гостях до трех. Улицы опустели, а я немного подвыпил.

– Получилось очень здорово, – сказала Сьюзан.

– Да, – рыгнул я.

– Я отлично провела время.

– Очень рад, – снова рыгнул я.

– Милейшие люди.

– Согласен. Немного кровожадные, но очень симпатичные.

– Уен, который сидел рядом со мной и предложил тост за тебя, сказал, что коммунисты в шестьдесят восьмом расстреляли многих его родственников. Вот поэтому они так ненавидят нынешний режим.

– Знаешь, здесь все полны сдерживаемой ярости и ненависти из-за того, что случилось. Полковник Манг, этот Уен, каждый. С удовольствием бы снова вцепились друг другу в глотки.

Сьюзан не ответила.

– Но Фамам следует поостеречься, – продолжал я. – Министерство общественной безопасности шуток не шутит.

– Они стерегутся.

– Но они нас даже не знают.

– Мы американцы и к тому же католики. Один из нас католик.

Забавно, что вьетнамцы считают всех американцев антикоммунистами. Подозреваю, что им не приходилось встречаться с профессорами из Лиги плюща. Вслух я сказал:

– Думаю, когда мы шли из собора, за нами не следили. И сейчас не следят. Но ты оказала Фамам медвежью услугу, навязавшись к ним в гости. А поскольку они наверняка на примете, и не в одном учреждении, то и нам тоже.

Сьюзан помолчала.

– Принимаю, – наконец проговорила она. – Но думаю, что даже копы сегодня выпивают.

– Надеюсь.

Мы шли по притихшим улицам.

– Тебе, кажется, доставляло удовольствие общество юной дамы напротив.

– Какой дамы?

– Той, с которой ты трепался весь вечер.

– Ах той... Она монахиня.

– Вот уж не думаю.

– Сьюзан, я устал, у меня болит голова, и мы заблудились.

– Мы не заблудились. Гостиница в той стороне.

За углом в самом деле обнаружился наш отель.

– Пол! – Сьюзан внезапно остановилась.

– Что?

– Тебе же надо было отметиться в иммиграционной полиции.

– Я был сегодня занят. Схожу завтра.

Мы продолжали идти.

– Ты должен был сегодня. В полиции знают, что ты приехал. Гостиница сообщила о регистрации.

– Знают, и ладно. Пошли они подальше. Полковник Манг держит меня на длинном поводке – хочет понять, что у меня на уме.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– А как же с завтрашней встречей? Что, если за тобой следят?

– Секретные встречи всегда планируют таким образом, как если бы за тобой следили. Поэтому они и называются секретными. Придется попросить тебя завтра не входить в Цитадель.

– О... хорошо...

– Если только не ты моя связная.

– Было бы забавно.

Мы подошли к гостинице.

– Давай обойдем вокруг, – предложил я. – И ты мне покажешь, где он зарыт.

– Завтра.

– Сейчас.

– О'кей.

Дорожка вела в сады позади отеля. Вся местность понижалась к реке; тропинки устроили террасами и осветили маленькими наземными фонариками.

Мы спустились по дорожке к самой воде, и Сьюзан кивнула направо.

– Вот они. Видишь – райские птицы?

– Это такие цветы, которые едят мух?

– Нет, Пол. Так ты видишь или нет?

– Вижу. И это где-то там?

– Да. На фут правее среднего садового фонаря. Земля такая жирная, что я могла копать рукой.

– Понятно. Заберу его перед тем, как мы уедем.

– Заберу его я.

Я не ответил.

Мы стояли в саду и смотрели на реку. В этот час, кроме нас, там никого не было. А потом повернулись и пошли к отелю.

В вестибюле я справился насчет сообщений. Мне пришло целых два. Я расписался в получении.

Мы поднялись на лифте в мой номер, и я рухнул в кресло.

– Господи, старею.

– Ты в прекрасной форме. Вскрывай конверты.

Сначала я распечатал тот, что был меньше, и прочитал: Завтра утром вам надлежит отметиться в иммиграционной полиции.

– А поводок не такой уж длинный, – заметила Сьюзан.

– Достаточно длинный, – отозвался я. – Если бы они разозлились на самом деле, то давно бы сидели здесь.

– Не забывай, сегодня канун Нового года. А что в другом конверте?

Я вскрыл большой пакет и вынул из него факс. Он оказался от Карла, и я прочитал текст про себя: Дорогой Пол, возможно, в прошлом письме я выразилась недостаточно ясно. Ты определенно должен порвать эту связь. Пожалуйста, успокой меня, сообщи, что ты это сделал. И подпись: Любящая тебя Кей.

Почему мне нравится пребывать в отставке – не надо исполнять ничьих приказов.

Далее следовал постскриптум: Привет от С. Увидимся в Гонолулу.

Не исключено, это чистая лажа, чтобы привести меня в чувство. Но в любом случае ситуация в отношении Сьюзан осложняется.

Сьюзан посмотрела на меня.

– От кого сообщение?

– От Кей.

– Все в порядке?

– Да.

– А по тебе не скажешь. Можно мне посмотреть?

– Нет.

Это ее как будто задело, обидело, вывело из себя.

Я встал, направился к лоджии, но на полпути повернулся и дал ей факс.

– От мисс Кей. Того же самого типа.

Сьюзан прочитала записку и протянула обратно.

– Думаю, что сегодня мне стоит спать в своей комнате.

– Да, наверное, так и надо.

Сьюзан поднялась, не колеблясь пошла к двери и закрыла за собой створку.

А я вышел на лоджию и стал смотреть на город по другую сторону реки. Праздничная иллюминация еще горела – в основном красная, как и должно быть в стране красных.

Я вспомнил семейство Фам и подумал, что от дыма и пожарищ войны над Вьетнамом нависло тяжелое облако и сеет на головы людей горе, недоверие, ненависть.

Хуже другое – это облако, или, как выражался Карл, тень войны, до сих пор омрачало и мою страну.

Поистине Вьетнам – это самое дурное, что случилось с Америкой в двадцатом столетии, но, наверное, справедливо и обратное утверждение. Зазвонил телефон, я вернулся в номер и поднял трубку.

– Алло?

– Хотела пожелать тебе спокойной ночи.

– Спасибо.

– Если с тобой что-нибудь случится и мы больше не увидимся...

– Сьюзан, не забывай, телефоны здесь ненадежны. Я знаю, что ты хочешь сказать, и сам только что собирался тебе позвонить.

– Хочешь, я к тебе приду?

– Нет. Мы оба устали и только поцапаемся.

– Хорошо. Где и когда мы встретимся завтра?

– В шесть, в ресторане. Я закажу тебе выпивку.

– О'кей. А если ты опоздаешь?

– Тут же отправь факс мисс Кей. Номер знаешь?

– Помню.

– Сообщи ей обо всех деталях. И не отходи от факса, пока передают сообщение, или иди в Главное почтовое управление.

– Я знаю.

– Не сомневаюсь. Ты же профи.

– Пол... Я не имела права расстраиваться по поводу того постскриптума. Извини.

– Проехали.

– Что есть, то есть. Мы сейчас и здесь. Я говорю правду.

Я не ответил.

– Вот что, – сказал я ей, – у меня был хороший день. С Новым годом.

– И у меня. И тебя тоже.

Мы повесили трубки. Итак, у меня любовные осложнения в недружественной стране на другом конце света, меня хотят то ли арестовать, то ли убить, сейчас четыре утра, спозаранку мне надо идти в полицию, а в час – на, возможно, опасное рандеву. Но по каким-то причинам ничто из этого меня не волновало. Не взволновало даже приключение на шоссе № 1 – убийство двух полицейских, возвращение к прошлому и все прочее.

Я узнал это ощущение – настрой на выживание. Сложности остались позади. Все свелось к единственному стремлению – как бы вернуться домой, в самый последний раз.

Глава 26

Новогодний перепой оказался не из самых тяжелых – приходилось переживать и похуже. Но никогда я не оценивал свое состояние в такую рань.

Я принял душ и оделся на успех – в синий блейзер, белую рубашку с пуговицами до пояса, свободные брюки цвета хаки и кроссовки с носками.

Выпил апельсинового сока из мини-бара, проглотил две таблетки аспирина и снадобье от малярии. Хорошо еще мне не дали капсулу с ядом – состояние было настолько поганым, что я бы съел и ее.

Потом спустился по лестнице, проигнорировал завтрак и направился за несколько кварталов от гостиницы на улицу Бенге, где располагалась иммиграционная полиция.

Стояло сырое прохладное утро, облака поднялись, на тротуарах почти никого – только мусор со вчерашнего вечера.

Я подумал, не позвонить ли Сьюзан, но иногда краткие расставания только на пользу. Вот с Синтией мы больше были в разлуке, чем виделись, а прекрасно ладили. Ну если не прекрасно, то вполне нормально.

В маленьком фойе блочного здания полиции сидел коп в форме.

– Что надо? – спросил он меня по-английски.

Чтобы не ставить придурка в неловкое положение, я не стал отвечать, а протянул ему документ Манга. Он прочитал, поднялся и исчез в начинавшемся за его спиной коридоре.

А минутой позже появился, выдавил из себя "комната" и показал два пальца. Я ответил ему тем же миролюбивым знаком и вошел в маленький кабинет номер два, где за столом сидел человек примерно моего возраста и мучился с перепоя явно сильнее, чем я.

Он не пригласил меня сесть, а некоторое время просто разглядывал. Я тоже поднял на него глаза, и между нами проскочила искорка неприязни.

На его столе лежали ремень и кобура с девятимиллиметровым "чикомом". Ни в одном полицейском участке Америки вы бы не увидели так близко оружия. А здесь все копы самонадеянные ротозеи. И еще меня разозлило, что он заставил меня стоять.

Полицейский прочитал бумагу и спросил:

– Когда вы приехали в Хюэ?

Я был сыт по горло их чушью и резко ответил:

– Вам об этом сообщили из отеля "Сенчури риверсайд". Знаете, где я остановился, и то, что остановился на три дня. Есть еще вопросы?

Ему не понравился мой тон, и он тоже повысил голос – на писклявой ноте почти закричал:

– Почему вы вчера не отметились?

– Не захотел.

Это ему тоже не понравилось. Человеку приходилось работать на Новый год, в голове били в гонги демонята рисовой настойки. Где уж тут терпеть грубости всякого круглоглазого?

Мы пялились друг на друга, и наша обоюдная неприязнь росла. И объяснялась она не только похмельем.

– Вы были здесь солдат? – спросил он.

– Верно, – ответил я. – А вы?

– Я тоже.

Мы сверлили друг друга глазами, и я заметил рваный шрам, который начинался у уха, извивался по шее и убегал за воротник. У него не хватало половины зубов, а остальные были бурого цвета.

– Где вы здесь? – спросил он.

– Я был здесь в шестьдесят восьмом году в составе Первой воздушно-кавалерийской дивизии. Видел бои в Бонгсоне, Анхе, городе Куангчи, Кесанге, долине Ашау и по всей провинции Куангчи. Я сражался с северовьетнамской армией и с вьетконговцами. Вы убили много моих друзей, мы убили много ваших. Мы все убивали слишком много гражданских, в том числе три тысячи мирных мужчин и женщин, которых вы расстреляли в Хюэ. Еще вопросы?

Коп вскочил, его глаза выкатились, лицо исказилось. Но прежде чем он успел что-то сказать, я снова спросил:

– Так есть вопросы или нет? Если нет, я пойду.

– Нет! – завопил он во всю мощь своих легких. – Вы останетесь здесь!

Я пододвинул стул, сел, положил ногу на ногу и посмотрел на часы.

Он как будто смутился, но тут же понял, что теперь сижу я, а стоит он. И тоже сел.

Прокашлялся, пододвинул к себе лист бумаги, щелкнул шариковой ручкой и почти успокоился.

– Как вы добирались до Хюэ?

– Автобусом.

Он сделал запись.

– Когда отправлялись из Нячанга?

– В пятницу днем.

– В какое время прибыли в Хюэ?

Я подсчитал в уме и ответил.

– В пятницу около десяти-одиннадцати вечера.

– Где ночевали?

– В мини-мотеле.

– Название мини-мотеля.

– Не помню.

– Как не помните?

Когда требуется объяснить полиции провалы во времени, обычно ссылаются на любовную интрижку. Только не перепутайте и не воспользуйтесь этим аргументом дома.

– Познакомился в автобусе с дамой, и она отвела меня в мини-мотель. Бьет?

Коп немного подумал и снова спросил:

– Так как называется мини-мотель?

– Трахальный приют. Мотель туда-сюда. Откуда мне, черт возьми, знать?

Он пристально посмотрел на меня.

– Куда направляетесь из Хюэ?

– Не знаю.

– На чем едете?

– Не знаю.

Он постучал пальцами по столу рядом с кобурой.

– Паспорт и визу.

Я подал ему ксерокопии.

– Настоящие!

– В гостинице.

– Принесите.

– Нет.

Его глаза сузились, и он заорал:

– Я сказал, принесите!

– Иди к дьяволу! – Я встал и повернул к двери.

Коп вскочил, догнал и схватил меня за плечо. Я стряхнул его руку. Мы стояли на пороге кабинета, и каждый видел в глазах другого бездонную пропасть ненависти.

Так близко от врага я был всего три раза. Двое из противников источали один только страх, но взгляд третьего был точно таким же – в нем сквозило не ожесточение боя, а неприкрытая ненависть, которая пронизывала каждый атом его тела и поедала душу и сердце.

На секунду, которая показалась мне дольше вечности, я снова оказался в долине Ашау. Враг опять смотрел на меня, я отвечал ему взглядом, и каждый из нас хотел убить другого.

Я вернулся в настоящее и попытался прийти в чувство. Но не мог избавиться от безумного желания расправиться голыми руками со стоявшим передо мной полицейским – расквасить лицо, вывихнуть кисти, размозжить яйца, перебить кадык и наблюдать, как он задыхается.

Он все это почувствовал и сам предавался смертоносным фантазиям, только, наверное, представлял в своей руке острый стилет.

Но в отличие от того дня на поле сражения и у него, и у меня имелись другие приказы. И мы с трудом вынырнули из темных глубин своих сердец.

Я чувствовал себя выжатым, словно в самом деле побывал в бою. И коп тоже выглядел не лучше. Мы почти одновременно понимающе кивнули друг другу и на этом расстались.

Оказавшись на улице, я остановился и перевел дыхание. Попытался выгнать из головы дурные мысли, но испытал безотчетное желание броситься назад и превратить лицо подонка в кровавое месиво. Я почти почувствовал, как под костяшками пальцев подается его плоть.

Я заставил себя сделать шаг, другой, пока не отошел от иммиграционной полиции. Потом бесцельно бродил, стараясь сжечь адреналин, пинал пустые бутылки и дорожные знаки. И понимал, что это нехорошо, но неизбежно. А может быть, и хорошо. Но к сожалению, никакое не слабительное, а совсем наоборот.

В девять часов Новый город начал просыпаться. Я пошел к реке по улице Хунгвуонг, и она привела меня к мосту Трангтьен. Рядом с ним стоял плавучий ресторан, который я заметил еще накануне. Несколько человек сидели за столиками в кафе на палубе. На трапе меня приветствовал молодой вьетнамец, который выглядел, будто до утра так и не сомкнул глаз.

Он показал мне на столик под открытым небом. Я заказал кофе и двойной коньяк. Это его обрадовало, а меня еще больше.

Палуба была завалена праздничными украшениями, шутовскими шляпами, бутылками из-под шампанского, валялась даже женская туфля. Явно не все встретили Новый год за семейным столом или у домашнего алтаря.

Принесли коньяк и кофе, и я вылил в глотку сразу половину того и другого. Внутри и так все едко клокотало, и напитки только добавили в варево кислоты.

Я сидел на слегка покачивающейся палубе плавучего ресторана и смотрел на туманную реку и нависающие над водой серые стены Цитадели.

Размышлять над тем, что произошло в полиции, не хотелось. Я понимал, что случилось, почему случилось, и знал: это может повториться где угодно и когда угодно.

Коньяк кончился, кофе тоже. Я заказал еще. Официант принес бутылку – вероятно, догадался, что мне требовалось выпить.

После второй рюмки я почувствовал себя лучше и вспомнил о работе. Сейчас мне требовалось избавиться от "хвоста", если таковой имелся, и встретиться со связным на другой стороне реки в двенадцать, в два или в четыре. А если рандеву не состоится, предстояло возвратиться в гостиницу, ждать указаний и по первому требованию рвать когти.

А если встреча произойдет, я узнаю, куда мне двигаться дальше.

Каждый, кто идет на опасное задание, втайне немного надеется что все окажется пшиком. Печенками хочется знать, что все сойдет хорошо, но трудно разочаровываться, если тебе говорят: "Миссия отменяется".

Я помню это ощущение по тем дням, когда нас перебросили из предгорий в район Куангчи и поставили задачу отобрать у коммунистов город. Но пока мы двигались в назначенный район, всю черновую работу сделала южновьетнамская армия. Втайне все испытали облегчение, но на поверхности демонстрировали необыкновенное разочарование, что не пришлось поучаствовать в сражении. Никто, включая нас самих, не верил ни единому слову. Но все понимали, что так должны себя вести настоящие мужчины.

Потом, в марте, наше желание исполнилось: нас бросили в бой – приказали идти против двадцатитысячной хорошо вооруженной, хорошо окопавшейся северовьетнамской армии, которая в январе окружила морских пехотинцев на базе в Кесанге. Если кому-то выпадало апокалиптическое видение на земле – я не говорю о ядерном взрыве, – то это именно та атака с воздуха: истребители-бомбардировщики сбросили тысячи тысячефунтовых бомб и заставили содрогнуться твердь и небеса; затем самолеты кинули контейнеры с напалмом, и все охватило пламя – землю, реки, ручьи, озера, леса и поля, слоновью траву и бамбук; между тем вертолеты стреляли ракетами и вели огонь из пулеметов, и все внизу превратилось в ад; артиллерия сыпала мощнейшими снарядами и горящим белым фосфором, и почва покрылась воронками маленьких вулканов. Небо почернело от дыма, земля покраснела от огня. А тонкая полоска воздуха между тем и другим была зоной поражения красными и зелеными трассерами, раскаленными, зазубренными осколками и очередями с вертолетов. Апокалипсис нынешнего дня.

Помню, наш вертолет пошел вниз, чтобы коснуться земли и тут же взмыть вверх. Я стоял на посадочной лыже, готовый прыгнуть, и в это время товарищ прижался губами мне к уху и, перекрывая грохот разрывов, крикнул:

– Ну что, Бреннер, вперед?

Мы оба рассмеялись, признавая то, о чем думал каждый до наступления. И в этот момент породнились со всеми воинами мира, которые во все времена ждали сигнала к атаке – рога, трубы, свистка, красной сигнальной ракеты или чего-то другого, что означало "Вперед!".

Вперед! Ты больше не человеческое существо. У тебя нет ни матери, ни жены; тебе не о ком больше заботиться, кроме товарища подле тебя. Вперед! Ты давно грезил этой минутой – страх не давал тебе уснуть и кошмар пробуждал ото сна. И вот это стало реальностью. Вперед! И это пришло.

Я смахнул липкий пот со лба и вытер о брюки ладони.

А потом была долина Ашау.

Когда кажется, что погрузился в самые глубины страха, дошел до отрезка тоннеля, где стенам некуда сужаться и невозможно сгущаться тьме, когда нет больше сил бояться, вот тогда в закоулке тоннеля, где только и смеешься над смертью, внезапно обнаруживаешь тайную комнату величайшего ужаса – потому что внутри этой комнаты один только ты.

Я встал, оставил на столе несколько долларов и пошел через мост в Цитадель.