Текст книги "Особое назначение (сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Слазь! – ответил ему старик. – Останемся здесь.

– Где здесь? – не понял следователь.

Старик меж тем уложил на снег одного верблюда и через метр – другого. Затем обмотал запасной шубой ноги Кенжекову и, совершив короткую молитву, лег вместе с ним между животными.

"Скорей бы замело, – думал Кенжеков, прижимаясь к теплому боку верблюдицы. – Только снегом. Если наметет бархан песку – не встанем. В ноябре пронесло, неужели здесь конец?"

В ноябре о Нукурбете говорило все село Ак-Суат и окружающие отделения. Кенжеков возвращался с проводником в Казалинск. Должен был передать срочные сведения Рекину. Однако их остановила Сыр-Дарья. Довольно широкая в этом месте река покрылась корочкой льда. Паром уже не работал. Не ходили и машины – слишком тонок ледяной мостик. Что делать?

Проводник только вскрикнуть успел и в ужасе попятился назад. Нукурбет бросился бежать по тонкой голубой корочке льда, издалека огибая бьющие водяными колючками промоины. Лед трещал под его ногами, оседал в воду. Но Кенжеков за доли секунды успевал пробежать дальше. Так и осталась за ним на реке дорожка ломаного льда. А потом он еще несколько километров шел по степи и чудом не заблудился. Но документы тогда точно принес в срок...

И на этот раз Нукурбету повезло: сутки они проспали под сугробом. Разбудил их треск ледяной корки над головой. Это встали верблюды. Мир сиял чистотой и спокойствием.

Кенжеков и проводник еще стояли, пошатываясь, не совсем сбросив с себя сонное оцепенение, и улыбались, щурясь на зябкое неяркое солнце.

Когда Кенжеков добрался до зимовок, чабаны признались: да, они расписались за премию, которой так и не увидели.

Подследственные еще запирались, но это была уже агония. Их упрямству и хитрости противостояли неопровержимые факты и документы – плоды многомесячного труда следователей и оперативников.

В конце 1968 года, когда в Казалинске состоялся суд, ревизоры Волков и Тажбеков выступили на нем 297-м и 298-м свидетелями. Подсудимые были приговорены к длительным срокам тюремного заключения.

Е.ОКСЕНЕНКО

В ОТДАЛЕННОМ ПОСЕЛКЕ

I

Вызов к начальнику был неожиданным. Сержант милиции Михаил Куринев забеспокоился, хотя не чувствовал за собой ни малейшей провинности: чего не случается, может, и оплошал где, сам того не заметив.

Когда Куринев зашел в кабинет, подполковник Никифоров приветливо поднялся навстречу, указал на стул.

– У меня серьезное предложение, товарищ Куринев, если хотите – просьба, – начал он. – В двух десятках километрах отсюда возводится кирпичный завод производственная база Казахстанской Магнитки. Там вырос поселок, в нем живет преимущественно молодежь. А порядка мало. Нужен работник милиции вдумчивый, требовательный, решительный. Сами понимаете – участок отдаленный, многие вопросы придется решать самостоятельно, – начальник сделал паузу и неожиданно закончил, – выбор пал на вас. Подумайте.

Перед мысленным взором Михаила Куринева пронеслась его пятилетняя милицейская служба. Трудился он старательно, часто и день, и вечер, а иногда и всю ночь напролет.

Но одно дело – работать в коллективе сослуживцев, чувствовать локоть товарища. А тут – отдаленный поселок, и он, Куринев, один-одинешенек. Вдруг не справится? К тому же не хочется трогаться с места, менять город на какой-то неблагоустроенный поселок.

Встав по команде "смирно", сержант четко ответил:

– Слушаюсь. Когда прикажете ехать?

– Завтра получите подробный инструктаж и поедете с моим заместителем.

II

Холодным и мокрым выдался день, когда со двора городского отдела милиции выкатил "газик" с двумя пассажирами. Это были майор Ержанов и сержант Куринев.

По асфальту машина бежала бойко. Миновали поселок строителей Казахстанской Магнитки, корпуса "Промстроя" и завода железобетонных изделий. Отсюда начиналась полевая дорога – глинистая, грязная. Водителю то и дело приходилось включать передний мост. Это не всегда помогало, и на помощь приходили майор и сержант.

Часа через два уставшие, забрызганные грязью, они добрались наконец до поселка. Называли его по имени близлежащего железнодорожного полустанка Солонички. Невелик поселок: десяток зданий барачного типа. Непривычен для новичка неумолчный рокот движка местной электростанции.

Была обеденная пора. Работники милиции решили заглянуть в столовую пообедать. Их приветливо встретил уже немолодой человек в белой куртке и поварском колпаке.

– Иван Михайлович Бондаренко, заведующий столовой, – отрекомендовался он.

Было немножко странно, что Иван Михайлович худощав. Обычно руководящие работники общепита выглядят несколько иначе. Но, как выяснилось, ни условия, в которых работал Иван Михайлович, ни его непоседливая натура не располагали к полноте. Для того, чтобы вовремя и сытно накормить людей, он сам порою не ел и не спал.

– Возьмите хотя бы сегодняшний день: дождь, слякоть, – жаловался он. Для меня это хуже ножа острого. У нас все привозное: продукты, топливо, вода, и, если случается бездорожье, рискуем остаться безо всего. А попробуй запоздать с завтраком или обедом, что скажут люди? Вот и приходится ломать голову...

Пообедав, Ержанов и Куринев зашли в одно из восьми общежитии и завязали беседу с жильцами. Сразу же посыпались вопросы и жалобы:

– Когда у нас организуют самодеятельность?

– Почему кино редко завозят, а лекций совсем не бывает?

– Чего там, даже книжку негде достать, – мрачно заметил паренек с наколкой на левой руке.

Выяснилось, что в непогожие дни людей плохо обеспечивают работой. Отсюда низкие заработки и много ничем не занятого времени. Это расхолаживает неустойчивых, они попадают под влияние сомнительных элементов.

Жаловались на домоуправа Касякина, пьяницу и бюрократа, на малоактивного секретаря комсомольской организации стройуправления Раю Севергину, на милицию, которая заглядывает в поселок, лишь когда стрясется какая-нибудь большая беда.

– Теперь у вас будет свой милиционер, вот... товарищ Куринев, представил сержанта майор Ержанов. – Прошу любить и жаловать, а главное помогать.

Невесело было на душе Куринева. Сколько трудностей. Что он сделает тут один, в такой обстановке? Может, отказаться пока не поздно? Но вспомнился сержанту заведующий столовой. А как же он? Ведь нелегко ему, однако участок свой обеспечивает.

III

В первый день работы на новом месте Михаил Куринев убедился в правдивости пословицы: "Один в поле не воин". Сержант не раз ловил на себе откровенно неприязненные взгляды, слышал едкие реплики. В дни авансов и получек порой вспыхивали ссоры и драки. Начнет разбираться с одним, а уже затеяли шум другие.

"Так дело не пойдет, – думал сержант. – Все-таки большинство здесь честные, сознательные люди. Надо их организовать против нарушителей. Об этом же и подполковник говорил".

Кое-кого из активистов Куринев сразу заметил. Особую симпатию вызвал молодой коммунист Ким Семенков, работавший электриком на строительстве кирпичного завода. Недавно он взялся за организацию художественной самодеятельности.

Как-то вечером сержант зашел к Семенкову в общежитие посоветоваться, как привлечь молодежь к борьбе с антиобщественными явлениями. Тот поддержал Куринева:

– Я тут знаю ребят. Одним словом, помогу. Надо только поговорить с людьми.

– А поговорим так, – подхватил Куринев. – Я приглашу из городской милиции работника для беседы. О его приезде оповестим молодежь. После доклада выступите вы и я. И тут же, на собрании, начнем записывать в бригаду содействия милиции.

– И знаете еще что, – добавил электрик, – надо подумать и о самодеятельности. Это тоже будет подспорьем. Коллектив подбирается хороший. Одна беда – баяниста нет.

– Баяниста? – сержант милиции задумался. – Подумаю.

Собрание прошло очень хорошо. На призыв Куринева и Кима Семенкова откликнулось много молодежи, которой давно опостылели непорядки в поселке. В бригаду содействия записалось сразу более двадцати человек.

Собирались бригадмильцы в домоуправлении, после окончания рабочего дня оно переходило в их распоряжение. На стене вывесили график дежурства.

IV

Прошло больше месяца.

Сержант вполне освоился со своим положением, стал, что называется, чувствовать пульс поселка. Бригадмильцы по вечерам выходили на дежурства в клуб, столовую, делали обходы общежитии.

Любители выпивать и подебоширить заметно поутихли. Кое-кому из них довелось отсидеть по пятнадцать суток ареста. А иных пришлось передать для привлечения к уголовной ответственности. Но главным в работе Куринева было не администрирование, а убеждение, терпеливое разъяснение элементарных положений советского правопорядка.

Отношение к милиционеру заметно изменилось. Если прежде его недолюбливали, то теперь стали уважать, почтительно уступали ему дорогу, вежливо здоровались.

Участковый... Куринев формально не был участковым уполномоченным: по штатам эта должность не предусматривалась для Солоничек. Но практически он выполнял роль участкового.

Сержант не ограничивал свою деятельность делами сугубо милицейскими. Непорядки, затруднения, в чем бы они ни выражались и какой бы они характер ни носили, всегда побуждали его к активному вмешательству. Однажды он разговорился с ребятами, недавно прибывшими на стройку из Запорожья.

– Посоветуйте, що мне робить, – мешая русские и украинские слова, обратился к милиционеру один из новичков Виктор Нуждан. – Понимаете, не принимают на работу. О це вже недилю без дила сижу.

– Как так не принимают? – удивился Куринев.

– Да понимаете, в дорози, колы сюда ихав, трудовую загубыв. А без книжки – сами понимаете...

– Чего же вы сразу не сказали?

На другой день сержант вместе с Виктором поехал в стройуправление "Доменстрой". Прошли прямо к начальнику.

– Парня нужно принять. Я ручаюсь за него, – попросил Куринев начальника, изложив суть дела. Виктор был устроен.

В другой раз жильцы одного из общежитии пожаловались: уже полмесяца, как у них не меняется постельное белье. Куринев тут же – к домоуправу Касякину. Тот выслушал его и мрачно отрезал:

– Сам знаю. Не ваше дело. Прочистят дорогу, тогда и стирка будет.

– Ошибаетесь. Мне до всего есть дело. А если всю зиму проезда не будет, – тогда как?

Домоуправ молча пожал плечами и потянул к себе какую-то бумагу, давая понять, что к дальнейшему разговору не расположен. Но сержант продолжал настаивать:

– Я б на вашем месте не ждал погоды. Попросил бы домохозяек из семейных квартир. Все равно ведь кому платить – городским или здешним.

V

Молодые жители Солоничек уже не спрашивали, когда у них будет самодеятельность, они сами участвовали в ней. Чаще стали наведываться сюда лекторы, появилась библиотека.

Михаилу Куриневу полюбился поселок, его люди. Ради благополучия людей он готов был работать круглосуточно.

Это случилось в одну из вьюжных зимних ночей. Время клонилось к девяти вечера. Сержант только что зашел в клуб, где проводилась репетиция танцевального кружка. Подошел Семенков:

– Не могу нарадоваться, – кивнул он в сторону баяниста. – Просто виртуоз. И где это ты, Михаил Михайлович, раздобыл такого?

– Постарался для пользы дела, – ответил сержант.

Да, постарался. Побывал даже в парткоме треста, прежде чем добился перевода Юрия Масненко из города в Солонички...

В клуб вбежала буфетчица Шура, вся в снегу. Голос ее прерывался:

– Шофер замерзает! Возле Жана-Аула. Двое оттуда добрались еле живые...

Музыка замолкла. Волнение Шуры передавалось всем – человек в опасности!

"Сейчас же на поиски! – решил Куринев. – Но с кем?" Прикинул в уме, кто из бригадмильцев понадежней и повыносливей. Ну, конечно же, Виктор Тюрин и Николай Акулин. Побежал за ними.

...Шли, держась за руки. Пурга бушевала с неистовой яростью, перехватывала дыхание, валила с ног. На пуговицу шинели сержант повесил электрический фонарик. Попадался сугроб – светил: вдруг там человек. Но... поиски были безрезультатными.

Перевалило далеко за полночь, когда сержант и его спутники, совершенно уставшие и продрогшие, возвратились в поселок. Шофера так и не нашли. Совесть мучила Куринева до тех пор, пока не узнал он, что пострадавшему посчастливилось пробиться в соседнее село. Но люди в поселке помнят об этом случае...

VI

В кабине самосвала, рядом с водителем, Михаил Куринев ехал в городской отдел милиции на общее собрание личного состава. Боковое стекло было опущено, и теплый ветер властно врывался в кабину, неся из степи терпкий запах трав.

Вроде бы и немного – каких-нибудь девять месяцев проработал он в поселке, а сколько изменений произошло там за это время! Не часто встретишь теперь на улице пьяного, услышишь непристойное слово. Еще в начале весны убрали домоуправа Касякина. Секретарь комсомольской организации стройуправления тоже новый – Ким Семенков.

Михаил был далек от мысли усматривать в этих изменениях только свои заслуги. Разве без таких людей, как Иван Михайлович Бондаренко, Николай Акулин, Ким Семенков, Виктор Тюрин сумел бы он сделать что-нибудь? Крепкая мужская дружба с ними вселяла уверенность, помогала бороться за новую жизнь.

Э.ИСМАИЛОВ

ТЕНЬ НА УЛИЦЕ САДОВОЙ

Случилось так, что эти шестеро встретились у ворот таксопарка, а потом, уяснив свои намерения, отправились знакомым, нахоженным путем в сквер, прилегающий к кинотеатру "Авангард".

Здесь на зеленой лужайке они уверенно выбрали место и невозмутимо, с хозяйственным видом принялись откупоривать бутылки, в то время как самый младший, Федька, отправился к ближайшему магазину и выпросил у бойкой, накрашенной продавщицы стакан, уже пожелтевший и отбитый кем-то из многочисленных просителей. Та, как водится, вначале отмахнулась, но, узнав Федьку, раздобрилась и даже приложила к стакану несколько завалящих сухарей.

Федька небрежно, по-взрослому поблагодарил ее и поспешил к дружкам. В этом местечке все хорошо и давно, со школьных парт, знали друг друга и не только по уличным кличкам или законным именам. Знали, кто кому и что должен, кто с кем встречается, кто каждый заработанный рубль несет домой, в семью, а кто шаромыжничает в районе близкого кладбища, пугая захожих старушек бесцеремонным обращением с кладбищенской оградой.

По шоссе мчались рейсовые автобусы и случайные машины. Было жарко и тесно в летней одежде. Солнце готовилось вот-вот повалиться за высокие карагачи, но почему-то задержалось на их верхушках и висело, висело...

Да, случилось так, что эти шестеро в этот день и час встретились на этом месте. Спустя девяносто две минуты один из них будет мертв, а пятеро остальных станут подозреваемыми в жестоком, преднамеренном убийстве. Придет время, и они, протрезвев и осознав весь ужас происшедшего, будут оправдываться, путать следствие не столько в попытках спасти самих себя, а потому, что после принятой порции спиртного они очень смутно припоминали происшедшее, пытаясь в отуманенной алкоголем памяти отыскать хоть малейшие убедительные доводы того, что это не они убийцы, что все это фантастически несправедливая ошибка следствия.

Но это еще надо было доказать. И здесь они, пятеро взрослых людей, почувствовавших, как почва уходит из-под ног, были бессильны почти так же, как и погибший Василий Квочкин.

В жизни порой бывает так, что незначительные в отдельности обстоятельства, в какой-то определенной последовательности следуя друг за другом, создавая или разрушая мимолетные связи, вдруг приобретают огромную власть над человеком, направляя его поступки и исподволь готовя для него крутые повороты, тем более поразительные, если речь идет о судьбе, в которой уже все сложилось, все выяснено, и которая развивается без всплесков романтики, без тяги к приключениям одинаково каждый день и каждый год. И нельзя, конечно, сказать, что обстоятельства возникают сами по себе, независимо от людей, в жизни которых они сыграют особую роль. Скорей всего именно образ мыслей этих людей, их поведение и отношения друг с другом и порождают эти обстоятельства.

О встрече в сквере эти шестеро заранее не уславливались. Все получилось случайно. Загнав машины в гараж, разговорились у ворот Сергей Коромыслов и Коля Коротких. К ним подошел Федька, огорченный тем, что единственная среди таксистов женщина, Зоя Крупенева, презрительно отозвалась о его шоферских способностях, и теперь Федька испытывал жгучую и непреодолимую потребность поделиться своей обидой хоть с кем-нибудь и заодно поругать руководство таксопарка, которое берет баб на эту сугубо мужскую работу. Было и еще одно желание у него, о котором он и сам не догадывался, но жило оно где-то глубоко внутренне, вынуждая его искать собеседников, чтобы в их ответных, таких же усмешливых словах по отношению к Зое Крупеневой обрести на мгновение утраченную уверенность в себе, сгладить и смыть в душе неприятное ощущение неполноценности, возникшее после язвительных слов Зои.

Поэтому, едва обнаружив в Сергее и Николае именно, тех, кого искал, и желая еще и еще утвердиться в их и своих глазах, предложил он отправиться на знакомую лужайку и спрыснуть спокойно уходящий день.

Втроем идти было как-то несподручно. Сергей и Николай вдосталь наговорились сегодня, чуть не полдня околачиваясь в таксопарке из-за неповоротливых слесарей. Федьку же как собеседника они в расчет не брали молод еще, жизнь лаптями не хлебал, только слушать может, широко раскрыв рот, а что ему говорить-то, все старые байки были давно рассказаны, а новые не придумывались, настроение было не то.

Но тут с Фабричной вывернула серая "Волга", и все стоящие у ворот тут же признали в ней свою, а за рулем увидели говорливого и надежного напарника Василия Квочкина. Все разом замахали руками. "Волга", взвизгнув тормозами, остановилась, и Квочкин, понимающе оглядев компанию, сказал, не задумываясь: "Минутку, ребята, все ясно, машину загоню и от присутствия с вами не откажусь".

Федька ожил, стал о чем-то спорить с Николаем. Покопался в кармане, нащупывая две припасенные на всякий случай трешки, с которыми, признаться, расставаться ему не хотелось, такие они были новенькие, только из Госбанка, и, возможно, первыми попавшие именно к нему. Но это были деньги заработанные им, и поэтому Федька, нисколько не колеблясь, решил истратить их сейчас же, как только представится возможность.

Может быть, цепь роковых случайностей была бы нарушена, когда подошли к ним еще двое: однофамилец Федьки, длинноухий и узкоскулый Лешка Тарасов и его вечный спутник, маленький, какой-то весь неухоженный Витька Замирайло, от которого недавно с двумя детьми ушла жена, отчаявшись дождаться увидеть в Витьке Замирайло человека семейного и серьезного.

Они стали уговаривать пойти не к "Авангарду", где душно и жарко сейчас, где можно вполне нажить неприятности, если появятся несговорчивые дружинники, а развернуть баранку круто влево и отправиться к кладбищу, поваляться там в высокой траве, где чинно и мирно можно вдоволь набраться спиртного, а потом без всякого шума податься по домам.

Но и Федька, и Василий, и Николай уже вполне определенно настроились на сквер за кинотеатром "Авангард", и после недолгих препирательств, в которых Федька задавал тон, настояли на своем.

Так начался их путь навстречу трагической развязке, которая и чуть позже могла не состояться, и никто из этих шестерых никогда бы и не подумал, что так могло произойти.

...Пили и разливали быстро, не церемонясь, без тостов и обязательных в другой, более спокойной обстановке, речей. Похваливали принесенные Федькой сухари. Заедали огонь в горле тридцатикопеечной килькой, консервы которой неведомым гением были изобретательно названы "дружными ребятами". Время от времени кто-нибудь, испытывая потребность побродить, покидал компанию, подходил к кинотеатру, пошатываясь, спускался в овраг, на дне которого валялся выброшенный домашний скарб: обрывки старых газет, битые бутылки, поржавевшие колеса детских автомобилей и что-то еще. По возвращении ему наливались штрафные, он морщился, но пил, понимая, что компанию обижать нельзя.

Хмель быстро ударил им в голову. Деревья поплыли над улицей, вытанцовывая что-то свое. Гомон отдыхающих, толпящихся у входа в кинотеатр, потускнел и отдалился.

Федьку сгоняли за добавкой. Он немного поворчал, но, сникнув под распорядительными взглядами, мигом собрался, теша себя тем, что сможет перекинуться парой простых, но значительных фраз с бойкой продавщицей винного отдела, которая умела ответить так, что голос у Федьки начинал срываться, а в голове что-то отдаленно и приятно шумело.

Василий, ударяя себя в грудь, неведомо с кем заспорил. Его поначалу слушали, а потом заговорили вдруг все разом, перебивая и суетясь.

...Выяснилось, что все наличное выпито, а раскошеливаться никто не решался. Разве что Федька, раз и навсегда решивший доказать свою причастность к миру мужчин, но две его трешки давно уже перекочевали в ящик продавщицы винного отдела.

Все одновременно поднялись и пошли к узкой улочке Садовой, выбегающей слева из-за низких, вихрастых домишек, чтобы потом, простившись, разбрестись по домам, где привычно ждали семьи.

Над ними плыли выгоревшие крыши деревянных и кирпичных строений, пушисто распускали лапы карагачи, в огнях стоватных ламп расцвеченно стоял кинотеатр. Кого-то потянуло в сторону от нахоженной тропинки, и круг роковых совпадений замкнулся.

Когда они, прорвавшись сквозь кусты, перешли дорогу, Квочкин упал. Его спутники, еще ничего не поняв, столпились вокруг него и стали поднимать. Василий не шевелился, а под ним тускло расплывалась красная лужица, вбирая в себя дорожную пыль, прошлогодние листья, примятые, изжеванные окурки папирос.

Василий был мертв. Но чтобы это понять, людям, шедшим с ним, потребовалось еще несколько часов.

Так они стали подозреваемыми в убийстве.

Как всегда бывает в таких случаях, любопытные не заставили себя ждать. Тесное кольцо вокруг лежащего на земле Василия собралось быстро и все росло. Кто-то бросился вызывать "скорую" и милицию. В центре кольца, гомоня и нервно жестикулируя, стояли пятеро спутников Квочкина. Мнение толпы поначалу было едино – что парня этого, на земле, порезали его же друзья в пьяной ссоре, и антипатии окружающих к пятерым таксистам быстро нарастали.

Однако, когда сюда прибыла оперативная группа, ни свидетелей, ни очевидцев не нашлось. И не потому, что люди не хотели брать на себя обременительный труд, не желая иметь дело с бесконечными вызовами на опросы и очные ставки, а потому что и на самом деле никто из стоящих здесь ничего не видел и ничего не знал.

А двое пареньков, Нифонтов и Семенов, которым кое-что было известно, потолкавшись на перекрестке, торопливо исчезли в темноте ближнего переулка.

И тут Федька Тарасов совершил поступок, из-за которого на свет появилась версия номер два, которая была версией основной и отрабатывалась следователями долго и тщательно.

Заметив идущего от кинотеатра Борьку Шварца, парня хулиганистого и сквернослова, Федька растолкал стоящих и кинулся ему навстречу, растерянно говоря окружающим, что это вон тот ударил Василия.

У Федьки были стародавние счеты со Шварцем, который, как он твердо знал, никогда на улицу не выходил без ножа и был скор в его применении.

И знай Шварц, что произойдет дальше, не стал бы он, при виде бегущего к нему Федьки, вытаскивать нож, пытаясь блеском его остановить и напугать Тарасова. Но все это произошло, и чуть позднее, когда он увидел, что на помощь к Федьке спешат еще десятка два парней, Борька струсил, развернулся и кинулся бежать по Садовой, понимая, что его крепко могут побить и, как ему казалось, ни за что.

Вид бегущего с ножом в руке воодушевил толпу, она взорвалась криками и ругательствами. Борьку быстро настигли, вывернули ему руку с ножом и злого, ошалевшего от боли и неожиданности, доставили обратно к перекрестку.

Обследование места происшествия ничего не дало. Кровь у Василия Квочкина хлынула неожиданно и как-то разом после того, как он упал.

Таксисты и удачно пойманный предполагаемый убийца Шварц были порознь доставлены в отделение милиции, где дали первые и, как оказалось впоследствии, самые путанные показания.

Неудивительно, что в убийстве никто из них не признался, негодуя и возмущаясь, ругая друг друга и изумляясь происшедшему.

Когда на другое утро начальник городского управления милиции полковник Кусмангалиев вызвал к себе одновременно двух следователей по особо важным делам майора Александра Морковкина и старшего лейтенанта Владимира Шумейко, те уже догадывались, к чему это. Кабинеты управления гудели разговорами о происшествии на улице Садовой, у каждого были свои предположения, но толком никто ничего не знал.

Кусмангалиев, человек высокого роста, уверенный и энергичный в движениях и поступках, выслушал рапорты двух следователей, которых он ценил за свой подход к делам, и определил задачу – раскрыть преступление на Садовой.

Когда следователи вышли из кабинета Кусмангалиева, к ним подошел молоденький капитан, недавно перешедший в угрозыск из отдела по борьбе с хищениями, и, завистливо поблескивая чуть желтыми белками выпуклых глаз, намекнул на то, что особое задание, которое они получили, для него не секрет и что долго возиться не придется, убийца уже под замком, остается только подвести его к той психологической черте, за которой почти у любого преступника происходит внутренний перелом, вынуждающий его искать спасение в признании.

– Не части, – хмуро остановил его Морковкин, который всегда глубоко переживал поручаемые ему дела об убийстве.

Капитан замолчал, но не обиделся. С Александром Григорьевичем он не был близко знаком, но слышал о нем, как об опытном следователе, и не сомневался, что если тот что имеет на уме, то значит не понапрасну.

Кабинет особистов Морковкина и Шумейко все управление в шутку называло кельей. Узенький, почти полностью загороженный двумя столами-трудягами, он походил на тысячи таких же учрежденческих комнат, отличаясь от них только тяжестью решеток на окне и прочностью входной двери.

Морковкин и Шумейко давно и хорошо сработались, их удачное содружество ускоряло решение трудных дел. Разве что Шумейко так и не приучился к табаку, а майор заваливал стеклянную пепельницу искуренными до пальцев сигаретами "Прима", приговаривая при этом, что концентрация табачного дыма способствует концентрации мысли. На этой почве у них частенько были разлады. Шумейко демонстративно распахивал дверь, требуя от Морковкина оперативно покинуть кабинет и курить в коридоре, где, кстати, и походить можно вдоволь. А это, по словам Шумейко, более способствовало концентрации мысли.

Однако такое расхождение во взглядах на природу раскрытия преступлений не рассорило их. Оба были люди серьезные, обстоятельные, считавшие свою работу разновидностью психологической науки.

– Ну, что, Владимир Гаврилович, – сказал майор, усаживаясь за свой стол и привычно нащупывая в кармане кителя изрядно опустошенную за время разговора с полковником пачку "Примы". – Давай для начала поговорим с таксистами. Отработаем версию первую. Как этот пункт звучит в уголовном кодексе? Убийство при обоюдной ссоре. О нанесении тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть пострадавшего, видимо, речь вести не будем, поскольку Квочкин скончался почти мгновенно после нанесения ему смертельной раны.

Протрезвевшие на утро таксисты ничего нового припомнить не могли. Их привезли в сквер, где еще вчера вечером они задиристо горланили, задевая прохожих. Сейчас, когда их выводили поодиночке, они стояли понуро, не узнавая места, показывая то в одну сторону, то в другую. Ничего не добившись, от таксистов, следователи отпустили их домой, взяв с каждого подписку о невыезде. Оставили только Федьку, который уже неуверенно продолжал настаивать, что это дело без Шварца не обошлось.

...К следователю Шварц вошел хмурый, невыспавшийся. Видно, всю ночь трясла его мысль о том, что "шьют" ему явную "липу", а он – пацан, кому он нужен, кто за него заступится, и милиции главное закрыть дело побыстрее, ведь их за это тоже ругают, у всех ведь начальство имеется. Его тревоги подтверждались тем, что одежду с него сняли, дав взамен серую тюремную, тем самым мгновенно переведя из разряда подозреваемых в обвиняемые. А это уже существенно меняло его положение.

Ему стало бы совсем плохо, если бы он знал, что на рубашке его, там, где прятал он ее под шикарный ковбойский ремень со стальными насечками, в лучах ультрафиолетовой лампы отчетливо обозначились следы крови, которые, как определила эксперт Мария Васильевна, оказались одной группы с кровью погибшего Василия Квочкина.

На основании всех этих данных и предполагая, что Борис Шварц может скрыться, Николай Артемьевич Лезин, прокурор города Алма-Аты, подписал ордер на его арест. И согласно этому ордеру следователи имели право десять дней держать Шварца, как подозреваемого, в камере предварительного заключения, а за это время надо было распутать узелок, который сложным никому не казался, а то, что Шварц наотрез отрицал свою вину, никто всерьез не принимал, ведь не всякий преступник на этой стадии следствия вдруг "расколется" и потянет на себя дело, по которому вполне можно получить высшую меру наказания расстрел. Тем более, что кровь на рубахе Борьки была явно Василия, а Шварца взяли тут же с увесистым охотничьим ножом в руках, который, по данным охотинспекции, числился потерянным одним незадачливым любителем природы.

Шварца поразило, что кровь, обнаруженная на его рубахе, совпала по группе с кровью Василия Квочкина, но он тут же объяснил себе это тем, что ему продолжают "шить липу". И когда Морковкин спросил его, а откуда же у него кровь, он ответил, что утром подрался с каким-то неизвестным парнем на улице и что кровь его.

В это трудно было поверить, зная, к каким уловкам прибегают преступники. И для Морковкина, и для Шумейко подобный ход подозреваемого удивления не вызвал. Огорчились они, чувствуя, что следствие выходит на зыбкую почву, на следах крови прочную базу под обвинение хулигана Шварца не подведешь.

Шварца вернули обратно в камеру, наказав надзирателям смотреть за ним, уж больно обреченно он выглядел, а сами стали обдумывать: а что же дальше?

– Шварц, Шварц, – думал Шумейко. – Это суть твоя или только фамилия? Может не такой ты черный, как кажешься сейчас?

Морковкин, осторожно посматривая на Шумейко, вытянул пачку "Примы", но чувствуя, что тому сейчас не до него, отважно чиркнул спичкой и, закутавшись в пахучий сноп дыма, сделал дельное и простое предложение.

Прикинули возможные версии. Их оказалось три.

Первая – убийство произошло на почве ссоры между таксистами.

Вторая – убийца Шварц.

Третья – Квочкина ударил неизвестный, находившийся в этом районе.

Последняя версия была неработоспособной, так, предложенной на всякий случай. Первая вызывала сомнения, поскольку таксисты были людьми не особенно вздорными, никто из них ранее по уголовному делу не шел, и склонности к ношению ножей, по свидетельству товарищей из таксопарка, не имел. К тому же очевидцев ссоры между ними не нашлось, а все пятеро в один голос утверждали, что убийцы среди них быть не может. Василия Квочкина уважали, немного ему завидовали, видя его расторопность, иногда ссорились, но по пустякам и легко, и также легко мирились.