Текст книги "Особое назначение (сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Но бандит жестоко просчитался. Работники милиции не дали ему "развернуться". Похождения "гастролера" в Алма-Ате закончились для него плачевно. Суд воздал должное бандиту и грабителю.

* * *

Несколько слов о герое нашего рассказа – участковом инспекторе Октябрьского РОВД г.Алма-Аты сержанте Анатолии Бородаеве. Молодой коммунист служит в милиции недавно – с апреля 1970 года. В милицию он пришел по направлению райкома партии и коллектива завода "XX лет Октября", где работал слесарем. За короткий срок Анатолий Бородаев освоил профессию, показал себя добросовестным, находчивым и смелым работником. На его участке нет нераскрытых преступлений.

За смелость и находчивость при задержании опасного преступника сержант милиции А.Бородаев награжден денежной премией.

В.ДЖАНАЕВ

"ЗЕЛЕНЫЙ ХВОСТ"

Скорый поезд Москва – Алма-Ата делает, остановки редко. Но именно в эти короткие промежутки неуютного затишья ревизор ощущает неясную тревогу. Лишь когда поезд трогается, Иван Прокопьевич погружается в зыбкую полудрему. Его измученное приступом сердце, подчиняясь ритму колес, начинает биться ровнее, спокойнее.

Поезд входит в грозу. В купе словно сгущаются сумерки. Молнии ослепительными зигзагами вспарывают серо-фиолетовое небо. Иван Прокопьевич ждет, когда по окну забарабанит дождь, но его все нет и нет. Туча оказалась бесплодной: бушевала нередкая в этих местах сухая гроза.

Очередной удар горма потряс степь, прокатился по металлической крыше вагона и, видимо, поэтому не было слышно, как открылась дверь. Кто-то вошел в купе и темной тенью молча навис над ревизором.

Тот с трудом приподнялся на локтях, всматриваясь в лицо вошедшего. Очередная вспышка молнии помогла ему. Иван Прокопьевич вздрогнул. Капли пота выступили на лбу: он узнал вошедшего. А тот, засунув руки в карманы, смотрел на распластавшееся тело ревизора и, похоже, улыбался. Потом сделал шаг вперед, медленно наклонился. Иван Прокопьевич бессильно закрыл глаза. Тоска сжала сердце...

* * *

Неделю назад Иван Прокопьевич Волков, старший ревизор контрольно-ревизионного отдела Министерства сельского хозяйства республики, прибыл в Кзыл-Орду.

– В Казалинский? Вроде бы ревизовали совхоз недавно... Что ж, возьмите в помощники Тажбенова – нашего заместителя главбуха. Лишний раз проверить не грех. А при случае будет и переводчиком.

На перроне станции Казалинск Волков и Тажбенов были удивлены: их ждали. Непримечательной внешности человек с папкой под мышкой представился:

– Дайрабаев Ерлепес, главный бухгалтер райсельхозуправления.

Оказалось, что он уже забронировал места в гостинице, а пока настоятельно приглашает их к себе на чашку чая. Поколебавшись, ревизоры согласились. "Не так уж он и прост", – решил Волков, заметив, как скромно и ненавязчиво, но уверенно ведет хозяин беседу. С таким трудно выдерживать официальный тон. Конечно, Волков за годы ревизорской практики давно взял за правило: о деле говорить только в крайнем случае.

Так он почувствовал, что его изучают. Лишь начинает он говорить, хозяин спокойно откладывает пиалу, внимательно слушает, заглядывая в глаза чуть глубже, чем позволяет обычная незатейливая беседа.

А вот и знакомый прием – "откровенные слова" гостю. Хозяин неожиданно прервал разговор и, понизив голос, заявил, что считает своим долгом сообщить уважаемым гостям: в Казалинском овцеплемсовхозе неблагополучно.

"Да, непрост", – подумал об этом "откровении" Волков, шагая вслед за Тажбеновым в гостиницу.

В совхозе их также явно ждали: устроили не менее радушный прием. "Вот тебе и внезапная ревизия!" – злился Иван Прокопьевич, пытаясь охладить гостеприимный пыл совхозных руководителей. К тому же в селе не было гостиницы и никаких предприятий общепита, а ревизор не любил "столоваться" у частных лиц. Но деваться было некуда.

Директор совхоза Ш.Калабаев вызвал здорового и мрачноватого на вид хмурого дядьку лет пятидесяти по имени Шемберлен и распорядился как следует принять гостей.

Началась ревизия. Главный бухгалтер совхоза Абубакир Орынбаев, мужчина лет сорока, приятной наружности и крепкого сложения, принес кипу документов. Он непринужденно шутил и своим спокойствием вызывал у ревизора невольную симпатию.

Волков бегло пролистал документы и ужаснулся: они были в невообразимом состоянии. Кассовые книги не пронумерованы и не подшиты... Ни одного акта о внезапных ревизиях... При смене кассиров даже не оформлялись акты приема-передачи кассы.

Иван Прокопьевич ошеломленно придвинул к себе большие конторские счеты и углубился в изучение бумаг. Видно было, что и расходные документы оформлялись с грубыми нарушениями: их чаще всего оплачивали без подписей распорядителей кредитов. Приходно-расходные ордера выписывались самими кассирами, сплошь да рядом с подчистками да подтирками.

А в ведомостях на выдачу зарплаты вообще не разберешь, за какой период выплата, кто ее производил. Порой они даже были без соответствующих подписей ответственных лиц.

С утра до вечера ревизоры просиживали в конторе, но работе не видно было конца. Количество улик росло с каждым днем.

Орынбаев и другие работники совхозной бухгалтерии со все возрастающим беспокойством наблюдали, как всклокоченный и красный от адской жары Волков брезгливо, лист за листом выдирает из папок. Портфель разбухал от фиктивных и слишком сомнительных ведомостей и расходных ордеров.

На четвертый день главбух не выдержал. Едва не силой затащив Ивана Прокопьевича в полутемную комнату кассы, он предложил оценить стоимость портфеля со всем содержимым.

– Не распускайте руки! – срывающимся от волнения голосом отрезал Волков. – За подобные разговоры вы понесете ответственность!

И почувствовал, как неприятно заломило под левой лопаткой сердце.

Главбух не произнес ни слова. Молча взглянув на ревизора, вышел вон. Больше его Иван Прокопьевич не видел. Ни в тот день, ни в последующие. Но с тех пор потерял покой. С каким-то болезненным беспокойством ревизор ощущал присутствие Орынбаева всюду, казалось, тот следит за каждым шагом прибывшего ревизора.

Может, от волнения и жары, а может, от сердечного недомогания, но тревога в душе Ивана Прокопьевича росла. Как-то, возвращаясь вечером домой, Волков невесело заметил, что в последнее время стал оглядываться чуть ли не через каждые полсотни метров. И не раз ощущал косые взгляды в спину. Начали сдавать нервы.

Еще этот Шемберлен. Что за человек – одному богу ясно. Кормит, правда, хорошо. Но почему ночует не в доме с семьей, а вместе с ревизорами, в юрте? Всегда ложится поперек выхода прямо на полу. Зачем?

Сон у Ивана Прокопьевича беспокойный. Просыпаясь ночами, он совал руку под матрац: на месте ли портфель? И каждый раз ему казалось, что Шемберлен тоже не спит.

Как-то Волков, вернувшись с Тажбеновым после очередного трудового дня в конторе, заметил, что в юрте что-то изменилось. Да, диван, на котором спал ревизор, был отодвинут от тонкой войлочной стены юрты. Топчан Тажбенова тоже. Иван Прокопьевич внимательно посмотрел на хозяина, зажигающего керосиновую лампу. Спичка, чиркнув, осветила огромную коричневую ладонь, нос с крутой горбинкой и маленькие поблескивающие глазки на широком грубом лице.

Почувствовав, что на него смотрят, Шемберлен поднял голову. На мгновение их взгляды встретились. Это длилось какую-то секунду, но и она что-то сказала ревизору.

Засветив лампу, хозяин вышел из юрты, а ревизор сел на диван, устало вытянув ноги и откинув голову. Смутная догадка теплой волной пробежала по его лицу. Он понял, почему Шемберлен ложился у самого входа, почему так часто просыпался. И почувствовал благодарность и горячую симпатию к этому грубоватому, но честному человеку.

А когда стемнело совсем, в юрту, откинув полог, скользнул невысокого роста пожилой казах. Иван Прокопьевич узнал его. Это был комендант совхоза. Оглядев всех и бросив "салам", он опустился на кошму. Все молча последовали его примеру.

– Вот что, баскарма, – начал он, поворачиваясь к Волкову, – в конторе поздно не сиди. Ходи по улице, когда светло. Дома, когда он рядом, – показал комендант на возвышающегося темной глыбой Шемберлена, – все будет хорошо. На речку купаться не ходи.

– А в чем, собственно, дело?

Прижав правую руку к груди в знак прощания, комендант поднялся и молча вышел.

Ревизор отнесся к предупреждению со всей серьезностью. В свои шестьдесят лет он знал, как ведет себя волк, когда его загонят в западню. Орынбаев, пожалуй, опаснее.

В эту же ночь был составлен текст телеграммы на имя министра сельского хозяйства республики: "...целях сохранности документов просим срочно поддержки... установлено хищений на сто пятьдесят тысяч рублей...".

А через день Волкова свалил жестокий сердечный приступ: сказалось напряжение последних дней. Ревизор никого не узнавал, только сжимал портфель с бумагами. Кто-то привез врача. Несколько уколов камфары привели Волкова в чувство.

Передав документы Тажбенову, Иван Прокопьевич зашел к Шемберлену проститься. Тот бережно взял в свои огромные мозолистые ладони сухонькую руку старого ревизора.

– Ну, вот и все, спасибо, – проговорил Иван Прокопьевич и замолчал, не зная, что еще сказать. Шемберлен не проронил ни слова, только наклонил голову в знак прощания. На его бесстрастном лице нельзя было прочесть ничего.

Волков быстро пошел по улице. Миновал один квартал, второй. Оглянулся. У юрты, крепко расставив ноги, все еще стоял Шемберлен и смотрел ему вслед.

В тот же день Иван Прокопьевич взял в Кзыл-Орде билет на поезд Москва Алма-Ата. Уже когда заходил в вагон, безотчетно оглянулся. Нет, Орынбаева на перроне не было.

И вот теперь они снова встретились, двое в одном купе...

Улыбка сошла с лица главбуха. Он наклонился, в упор глядя ревизору в глаза. Волкова затошнило от запаха водочного перегара.

– Документы где? – хрипло выдохнул Орынбаев.

Волков окаменел, лихорадочно соображая. В эту минуту решалось все. Сказать правду, что портфель у Тажбенова, – и кончится этот кошмар. Главбух уйдет, а там уж пусть выкручивается товарищ... Но выкрутится ли?

– У меня, – глухо ответил Иван Прокопьевич.

Орынбаев молча потянулся рукой к заднему карману брюк. Потом нервный взмах из-за спины и... В руке была пачка денег.

– Согласен. Но только не здесь! – к Ивану Прокопьевичу возвращалось самообладание. – Дома, в Алма-Ате. Запиши адрес и домашний телефон.

– Возьми, – настаивал главбух, – как аванс.

– Дома, только дома.

Глаза Орынбаева радостно заблестели.

– Я в вагон-ресторан за коньяком! – объявил он.

– Какой коньяк! – отмахнулся Волков. – Вот я чем сейчас пьянствую, – и показал бутылек с валокардином.

Когда дверь за Орынбаевым, наконец, закрылась, Иван Прокопьевич бессильно откинулся на подушку...

Прошли сутки с того момента, как скорый поезд прибыл в Алма-Ату. Наступило очередное утро. В прокуратуре республики и МВД Казахской ССР оно началось с телефонного звонка о том, что одному из сотрудников Министерства сельского хозяйства предлагается крупная взятка. Инициатор – главбух Казалинского овцесовхоза А.Орынбаев.

Номер гостиницы "Казахстан", где поселился приезжий, был взят под наблюдение оперативными работниками.

Весь день главный бухгалтер отсутствовал. Появился под вечер. А еще через час поступило сообщение: в люкс на втором этаже, который занимал Орынбаев, зашел человек.

В это же самое время к администратору гостиницы, которая разговаривала с двумя дежурными по этажам, подошли трое мужчин в плащах и фетровых шляпах – заместитель начальника отдела БХСС МВД подполковник Т.Кубешев, старший следователь по особо важным делам прокуратуры республики А.Плотников и старший инспектор ОБХСС А.В.Бессонов.

– Мест нет! – привычно отрезала в окошко администратор. Кубешев представился и, в двух словах объяснив суть дела, попросил женщин быть понятыми.

И вот они перед дверью люкса. Администратор постучала раз, другой. Никто не отозвался. Дверь была заперта.

– Может быть, там никого нет? – предположила администратор.

– Открывайте! – приказал Плотников.

Дежурная по этажу достала из кармана запасной ключ. Зашла в номер. На фоне окна отчетливо вырисовывался профиль мужчины крепкого телосложения.

– Документы! – потребовал Бессонов.

Бледный, как стена, Орынбаев прижался спиной к стене, и, видимо, все понял. В наступившей глубокой тишине слышалось лишь легкое похрустывание.

Звук этот уловили все. Он шел от главбуха и был, видимо, для него нестерпим. Это похрустывали в его карманах, распрямляясь, смятые в спешке пачки новеньких купюр. Деньги были во внутренних и боковых карманах пиджака, в брюках... Потом их находили под ковром и под матрацем.

Понятые ошеломленно смотрели то на растущую кучу банковских билетов на столе, то на Орынбаева. Таких жильцов они еще не встречали.

– Вам придется следовать за нами, – объявил Кубешев.

Выходя, он мельком еще раз оглядел номер. На столе стояли две бутылки коньяка и две шампанского, всевозможные закуски. На полу – перочинный нож с открытым штопором, как символ несостоявшейся пирушки.

...Неделю уже Орынбаев вел себя на допросах весьма стандартно: все отрицал и уверял, что он хороший человек. Лишь первые два дня он изображал из себя сумасшедшего и наводил по ночам страх на обитателей КПЗ дикими воплями и бессмысленным бормотаньем. Теперь он бессмысленно отпирался.

Тем временем в прокуратуре республики и ОБХСС занимались комплектованием следственной и оперативной групп. После выполнения определенных формальностей группы должны были выехать в Кзыл-Ординскую область.

Однако произошел случай, ускоривший события. Единственная фраза, брошенная Орынбаевым в коридоре КПЗ, была услышана одним из надзирателей: "Как только в совхозе узнают, от бухгалтерии и дыма не останется. Сгорит, как свечка, в первую же ночь".

На следующий день в самолете, взявшем курс на Кзыл-Орду, уже сидел инспектор ОБХСС. А еще через сутки работники конторы Казалинского совхоза с изумлением наблюдали, как он и еще несколько сотрудников Казалинского РОВД выносят из бухгалтерии кипы документов и складывают их в кузов грузовика.

– А где Орынбаев? – с любопытством спросил один из работников конторы.

Милиционеры продолжали работать молча, будто и не слышали вопроса. Через час все содержимое бухгалтерии, включая архивы за несколько лет, было вывезено из совхоза и сложено в кабинете заместителя начальника Казалинского РОВД, бывшего в то время в отпуске. Кабинет и бухгалтерию опечатали.

Правда, следователи прокуратуры и оперативники незамедлительно почувствовали настойчивое давление противодействующих сил. Из совхоза полетели жалобы с требованием вернуть бухгалтерские документы, изъятие которых якобы нарушает производственный процесс хозяйства. Прокуратура Казахской ССР подтвердила правомерность действий милиции. Стало тихо.

Совместным постановлением прокурора республики и министра внутренних дел была создана оперативно-следственная группа. Оперативниками руководил Т.Кубешев, следователями прокуратуры и МВД – следователь по особо важным делам прокуратуры Александр Александрович Рекин.

В Казалинск прибыла еще одна ревизорская бригада в составе пяти человек. Дело в том, что Волков проверил только кассовые операции. Расчетный счет Госбанка и финансово-хозяйственную деятельность он, естественно, изучить не успел.

Бригаде еще предстояло проделать огромную работу, произвести документальную ревизию за период с 1960 по 1967 год включительно. За ревизорами по горячим следам действовала оперативно-следственная группа. В круг допрашиваемых вовлекались все новые лица.

Но ни директор совхоза Ш.Калабаев, ни главбух Орынбаев и его предшественник, теперь уже главный бухгалтер райсельхозуправления Е.Дайрабаев, ни кассиры Ж.Итигулов и К.Бегимбаев не склонны были сознаваться в присвоении денег или обвинять в этом своих "коллег".

Ревизоры раскапывали все новые аферы и махинации, цифра похищенных у государства средств росла, а кто занимался махинациями, оставалось по существу до конца неясным. Необходимо было сделать так, чтобы интересы подследственных разошлись, чтобы с каждым днем разрыв между ними углублялся.

И этого удалось добиться. Первым, после долгого допроса у Рекина, бросил свой щит Итигулов. "Правду говорит следователь, – рассуждал он, – я привозил для Дуйсенбаева и Дайрабаева ящиками коньяк и шампанское, целые туши баранов и сумки мандаринов на закуску, а теперь мне за это отвечать? Пусть отвечают те, кто ел и пил!"

Кассир начал давать показания, которые явились чувствительным ударом для других членов преступной группы. Заторопились в раскаянии и они, теряя спокойствие и все больше озлобляясь друг на друга. Как и раньше, каждый начисто отрицал свою вину, зато, подозревая, что дружки хотят выйти сухими из воды за их счет, не стесняясь, вспоминал все грехи остальных. Эти торопливые обвинения нельзя даже было назвать показаниями – беззастенчивая грызня хищников.

С этого момента следователи и оперативники стали получать огромное количество информации, которую, правда, всю надо было подтвердить документами. Эпизод за эпизодом постепенно раскрывали они картину многолетнего преступления.

Разрабатывать способы хищений начал в совхозе Ерлепес Дайрабаев, бывший тогда главным бухгалтером. Человек осторожный, крал он нечасто. Но помногу. В 1962 году из кассы "исчезло" и потом было тщательно завуалировано около 6 тысяч рублей. Абубакир Орынбаев, в то время кассир, терпеливо изучал способы и методы своего "учителя".

Видимо, он немалого достиг в своем усердии, ибо через год, когда Дайрабаева перевели в райсельхозуправление, скромный кассир стал сразу главным бухгалтером совхоза. При Орынбаеве совхозная касса стала совсем дырявой, а способы хищений более разнообразными: тут и махинации с платежами в Госстрах, и двойные списания по кассе, и многое другое.

Иногда Орынбаев даже не считал нужным особенно заметать следы. В апреле 1967 года, например, под видом премии (хотя она вообще не была положена) без каких-либо подтверждающих документов он "описал по кассе" (то есть в свой карман) 8780 рублей. В делах центральной бухгалтерии даже не была заведена расчетная ведомость по начислению и выдаче этой мифической премии.

Деньги делались буквально из всего. Даже из шкур павших овец. В совхозе такая кожа оценивается как лоскут и стоит 10 копеек, а мелкая вообще не приходуется. В Казалинском же эти лоскуты оформлялись через сельпо как принятые от населения полноценные шкуры. Бизнес делался на ложках, вилках, лопатах, веревках...

Как-то Н.Н.Котлов, следователь следственного управления МВД Казахской ССР, из интереса подсчитал, что, если верить документам, на каждого барана в совхозе приходится по две ложки и вилки, по штыковой лопате и грабарке.

Совершались аферы и другого толка. В феврале 1967 года по доверенности, подписанной за директора Орынбаевым, которая почему-то оказалась зарегистрированной в Тюра-Тамском мясокомбинате, через завхоза участковой больницы там было получено больше тонны баранины и 360 килограммов жира всего на 1400 рублей. Все это погружено на машину. Она ушла, и... ребристые следы затерялись в путанице степных дорог. На совхозный склад мясо и жир так и не попали. Таким же непостижимым образом исчезла тонна риса.

В повседневных заботах о собственном благополучии расхитители совсем забыли о своих непосредственных обязанностях. Да и когда им было думать о худеющей совхозной кассе!

Десять лет назад Казалинский совхоз приносил государству более полумиллиона рублей прибыли в год. Хорошо зарабатывали рабочие совхоза. Однако вскоре хозяйство стало убыточным. А к концу деятельности воровской шайки государство уже понесло убыток – 357 тысяч рублей! Падеж скота из-за хозяйственной неразберихи стал обычным явлением. Снизились заработки чабанов и других рабочих. Однако это не волновало директора совхоза, главного бухгалтера и других. Они "зарабатывали" вполне достаточно.

Орынбаев, как выяснилось впоследствии, был не в ладах с правосудием давно. Еще во время войны его судили за хищение продовольственных карточек.

Но это не пошло ему впрок. Вел он себя по-байски. На поминках отцу Орынбаев подарил каждому гостю по 25 рублей, а тем, кто прибыл издалека, дал по сотне. Однажды на станции Тюра-Там главбух заехал в гости к дальнему родственнику. Хозяин тут же забил барана и поставил бесбармак. Орынбаеву, как уважаемому гостю, подали грудинку, а затем в знак особого уважения баранью голову. Главный бухгалтер бросил за грудинку 100 рублей, за голову еще 150.

Мимо маленького сотого разъезда даже простые поезда мчатся не замедляя хода. Однако скорый Москва – Алма-Ата несколько раз вдруг терял разгон и делал остановку ради Орынбаева. Главбуха знали все официантки вагонов-ресторанов, называя его не иначе как "зеленый хвост". За бешеные деньги, которые он, не глядя, бросал на ресторанный стол и уходил, не замечая сдачи.

Главбух жил до поры до времени припеваючи, и щедрость его не знала предела.

Так председателю аулсовета Д.Есеналиевой он "подарил" 300 совхозных рублей, своему родственнику Сугурбаеву – 250, Сапарбаеву – 300, Онарбаеву 400, работнику ОРСа А.Матаеву – 700...

Кайпкан Бегимбаев, кассир совхоза, безропотно выполнял все прихоти своего начальника и отдавал полученные в банке деньги. Однажды на допросе он рассказал, как к Орынбаеву со станции Тюра-Там приехал в гости некий А.Жубатканов. Бегимбаев накануне как раз получил деньги для расчета с чабанами совхоза. Пир шел горой. В самый разгар гость пожаловался хозяину:

– Абеке, так люблю ездить на мотоцикле! А тут, – Жубатканов понизил голос, – один знакомый пообещал "Урал" купить за тысячу триста. Какая машина! – мечтательно застонал он. – Тулпар! А денег немного не хватает.

Абубакир Орынбаев не спеша ободрал зубами баранье ребро и, прожевав, вытер тыльной стороной ладони жир с губ.

– Сколько?

– Ну, хотя бы пятьсот...

– Кайпкан! – повел бровью Орынбаев в сторону кассира.

– Завтра зарплату выдавать... – заикнулся было Бегимбаев, но деньги выдал.

– Абеке, – начал опять гость. – Один знакомый мне тоже обещал помочь деньгами, но вдруг не сможет? А мотоцикл вот-вот возьмут...

– Кайпкан, дай ему еще пятьсот.

Кассир тяжело вздохнул, но снова полез в портфель.

– Ой-бай. Абеке! Какой ты богатый! – засюсюкал гость, подливая хозяину в рюмку коньяку. – Почти на целый мотоцикл дал! Без трехсот рублей...

– Кайпкан!

– На, на тебе мотоцикл! – рассвирепел Бегимбаев и, открыв портфель, бросил на блюдо с бараниной пачку денег.

– Эй! – закричал главбух. – Не кидай! Деньги-то казенные! – И весело захохотал. Повизгивая и хлопая себя по ляжкам, ему вторил Жубатканов.

...Проработав четыре месяца, ревизорская бригада в феврале 1968 года отбыла обратно в Алма-Ату. У оперативников и следователей забот еще хватало.

Они уже порядком устали от этого многоэпизодного дела, длинного, как марафонская дистанция. Высокий и энергичный Рекин держался, как всегда, безукоризненно прямо, но волевое лицо его заметно потеряло свежесть, а под глазами легли тени. От этого голубовато-серые глаза его казались ярко-синими. Бесконечные допросы порядком вымотали. Подследственные выворачивались, как могли, и создавали путаницу в показаниях.

Вот и на этот раз верный себе Дайрабаев не признается в очередном эпизоде.

– В 1962 году, будучи главбухом совхоза, используя оставшийся с прошлых лет премиальный фонд, вы оформили подложную ведомость на выплату премий чабанам на сумму 5297 рублей. Затем по договоренности с вашим кассиром Орынбаевым изъяли из кассы 4797 рублей и поделили? – начал допрос А.А.Рекин.

– Ложь, – коротко бросил Дайрабаев.

– Что ложь? – терпеливо переспросил Рекин. – То, что ведомость была фиктивная, или что именно вы приняли участие в махинации?

– И то, и другое, – невозмутимо отвечал Дайрабаев, поудобнее устраиваясь на стуле. Видно было, что он готов к очередному долгому допросу, к этой выматывающей игре нервов и слов, из которой следователь порой выходил не менее измученным, чем арестованный.

– Вы хотите сказать, что премия действительно была выплачена? включился следователь МВД Николай Николаевич Котлов.

– Вот именно, о чем свидетельствуют подписи, которые не являются фиктивными. Можете назначить экспертизу, – язвительно процедил Дайрабаев.

– Но Орынбаев уже признался...

– Вот и разговаривайте с Орынбаевым, – отрезал Дайрабаев.

– Можете идти, – неожиданно сказал Рекин, и, когда подследственного увели, нервно закурил папиросу.

– Вторую пачку распечатываешь. Не много ли за день? – заметил Котлов.

Рекин неопределенно повел папиросой, что, видимо, означало: так уж получается... и озабоченно посмотрел в окно. По твердой, как чугун, земле змеилась поземка.

– Придется опять посылать ребят на зимовки к чабанам.

– Доберутся ли до Кара-Кумов в такую погоду? Буран бураном погоняет, покачал головой Котлов.

– Так что ж, простить этим пять тысяч?

– Исключено, разумеется.

– Значит, придется посылать.

Рекин открыл дверь и попросил позвать инспекторов ОБХСС МВД республики Мендыгали Абулкатинова и Айтпая Кыздарбекова...

– И Кенжеков пусть придет! – крикнул он кому-то вдогонку. Вскоре все трое уже навьючивали поклажу. Кыздарбеков и Абулкатинов – на лошадей, Нукурбет Кенжеков – на двугорбую верблюдицу. Ему предстояло добираться до самой дальней совхозной зимовки в Кара-Кумах, почти за триста километров от центральной усадьбы. Каждого сопровождал проводник. Двинулись в путь по разным дорогам.

"Как витязи на перепутье. Налево пойдешь... – вспомнилась Мендыгали Абулкатинову невесть когда читанная детская сказка. – Что каждого ждет в пути?" Он оглядел степь. На горизонте – размытая дымчатая полоса.

Вот и не видно уже Кыздарбекова и Кенжекова. Скрылись в далеких снегах. Косматые лошади Абулкатинова и его проводника потряхивали гривами в такт шагам и почти касались боками. Так им было, наверно, веселее. Устраивало это и всадников. Проводник, молодой парень, почти не разговаривал с оперативником. Видимо, стеснялся, считая неудобным досаждать вопросами большому начальнику, каким он, по всем признакам, считал Мендыгали.

Поднялся легкий ветерок, вороша гривы лошадей. Проводник встрепенулся, прислушался, и, мечтательно глядя в белесую даль, запел. Тягуче и чуть гортанно, то скорым речитативом, то растягивая каждый слог на добрые полминуты.

Ветер между тем начал крепчать. Большие сугробы, тут и там перегородившие дорогу, закурились белой снежной пудрой. Песня проводника смолкла. Абулкатинов увидел его встревоженное лицо.

– Начальник, буран будет!

Абулкатинов подъехал к нему вплотную, так как ветер уносил слова в сторону, и крикнул:

– Далеко еще?

– Ой, далеко!

– Едем быстрее!

Пустили лошадей рысью. Пока видно дорогу, надо беречь каждую минуту. Но и буран уже настигал путников.

И вот уже закрутилось, завертелось все вокруг, не на чем остановить взгляд. И сам мир кажется зыбким и нереальным в белой мгле.

– ...вяжи верев... – донесся до Абулкатинова далекий голос. И вдруг он совсем рядом увидел лицо проводника. Тот протягивал конец длинного аркана. Оперативник догадался: надо связать между собой лошадей, чтобы не разойтись в степи.

Двигались ощупью. Ветер дул с такой силой, что Абулкатинов прижимался всем телом к крупу животного, чтобы не оказаться на земле. Снег набивался под воротник и в рукава, пронизывая ткань одежды.

"Холодно", – ежился оперативник.

И вдруг его бросило в жар. В стоголосом реве бурана он услышал звук, который нельзя было спутать ни с каким другим. Мендыгали заметил, что этот звук появлялся только тогда, когда ветер дул с левой стороны. Это несся по степи жалобный волчий вой.

Конец аркана задергался, и через минуту появился проводник. Безусое лицо его было искажено страхом.

– Каскыр! Волки! – закричал он и показал влево.

Мелькнула неясная серая тень и снова пропала в снежных вихрях. Или показалось? Опять появилась. Волк! Крупный, взъерошенный, с вздыбленным черным загривком. Он сел на задние лапы и завыл, словно призывая на подмогу всю стаю.

Видимо, это был разведчик, иначе бы он, не мешкая, кинулся на лошадь.

Абулкатинов инстинктивно потянулся рукой к поясу и тут только вспомнил, что безоружен. Боясь потерять в степи пистолет, оставил его в райотделе. Холодом полоснуло по сердцу. "Плохая смерть", – мелькнула мысль.

– Пока нет стаи – уходитъ! – закричал он проводнику. – В буран могут нас потерять.

Лошади испуганно захрапели и послушно бросились в галоп. Вой стал удаляться. Но теперь позади был не один зверь. Пока лошади, шатаясь от усталости, отдыхали, стая заметно приблизилась.

Еще один бросок вперед. Под Абулкатиновым лошадь упала на колени, но ее потянул аркан, и она с трудом поднялась. "Лошади уже не побегут, – подумал оперативник. – А стая близко".

Вой слышался сзади, слева, справа. Подъехал проводник. Он вопросительно, как-то по-детски смотрел на работника милиции.

Лошади шли по инерции медленным, обреченным шагом. И вдруг проводник по-мальчишески тонко закричал. Абулкатинов посмотрел, куда он показывал рукой, и не поверил. Впереди, метрах в пятнадцати, виднелась стена кошары!

Вскоре пожилой казах-чабан наливал им душистого чая и ни о чем не расспрашивал, видя, что гости еще не в состоянии говорить.

Но вот чаепитие закончилось, и Абулкатинов достал из кармана лист бумаги. Это была ведомость на премию, подлинность которой утверждал Дайрабаев.

– Это ваша подпись? – обратился он к чабану.

– Моя, – подтвердил хозяин.

– Значит, премию получили?

– Нет.

– Как? – воскликнул Абулкатинов. – Вы же расписались! И сумма ведь не малая.

– Расписался... – чабан замялся. – Орынбаев тогда сказал, деньги когда-нибудь потом выплатит, а сейчас они очень нужны ему и Дайрабаеву. Так мы этих денег больше и не видели.

– А как добраться до других зимовок? – встрепенулся Мендыгали.

– Куда сейчас доберешься? Уже вечер. Завтра сам провожу. Но и там чабаны этих денег, – кивнул он на ведомость, – не получали, я знаю.

Абулкатинов откинулся на подушку и почувствовал, что засыпает. "Как там Кенжеков?" – только и успел он подумать.

Помощник прокурора из небольшого города Арыси Нукурбет Кенжеков тоже попал в этот страшный буран. Веселый и неунывающий, любимец всей следственно-оперативной группы, он, однако, потерял весь свой юмор, когда жестоко истрепанные пятичасовым бураном они с проводником-аксакалом остановились в степи.

Путники уже вступили в Кара-Кумы, но на первых же барханах верблюды стали. Они были измотаны. А еще ни один человек не видел, чтобы верблюд тронулся с места, когда он сильно устал.

– Замерзнем! – крикнул Кенжеков аксакалу. – Может, пойдем пешком? – и тут же плотно зажмурился. Буран наотмашь хлестнул по лицу пригоршней снега, смешанного с песком.