Текст книги "Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец
(Повести)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Василий Чичков
ТРОЕ СПЕШАТ НА ВОЙНУ
ПЕПЕ – МАЛЕНЬКИЙ КУБИНЕЦ
Повести

Гвардии лейтенант В. М. Чичков. 1943 г.

С верой в человека

(О творчестве Василия Михайловича Чичкова)

Писатель Василий Михайлович Чичков принадлежит к тому поколению советских людей, юность которых пришлась на тяжелые годы войны, поколению, которое быстро взрослело в пламени военных сражений.

Когда началась война, Василию Чичкову было шестнадцать лет. Он мечтал попасть на фронт и добровольцем ушел в армию. В семнадцать лет он был уже лейтенантом и командовал взводом разведчиков на Воронежском фронте. В эти же семнадцать лет он был награжден за успешные боевые действия орденом Боевого Красного Знамени. А затем был тяжело ранен. Старший лейтенант Чичков закончил войну на немецкой земле в Штеттине и Берлине.

Все, что было пережито на войне, появилось в книгах В. Чичкова не сразу. Прежде в его творчество вошла другая страница его биографии – журналистская работа за рубежом.

После войны Василий Чичков окончил Московский государственный институт международных отношений и стал работать в редакции «Правды», сначала литсотрудником, а затем корреспондентом в странах Латинской Америки. В начале пятидесятых годов на страницах «Правды» появились статьи Василия Чичкова.

В те годы Латинская Америка была землей далекой и мало нам известной. Корреспондент «Правды» Василий Чичков путешествует из одной страны в другую, помогая советским людям познать облик этих стран, характер народа, рассказывая о его борьбе за свою свободу.

Именно тогда, в пятидесятых годах, В. Чичков познакомил нас с Сальвадором Альенде, который был в те годы сенатором и боролся за объединение прогрессивных сил Чили. Когда на Кубе победила революция, Василий Чичков был первым советским корреспондентом, прилетевшим в Гавану. Он встречался с Фиделем Кастро и Че Геварой, и рассказал нам о героях кубинской революции.

На очерках и репортажах из стран Латинской Америки рос журналистский и писательский опыт В. Чичкова. Вскоре появились его документальные рассказы, а в 1958 году вышла в свет первая книга «Под созвездием Южного Креста».

Латиноамериканская тема, занявшая большое место в творчестве Василия Михайловича Чичкова, принесла ему известность. Вслед за первой книгой вышли в свет: «Заря над Кубой», «Пепе – маленький кубинец», «Бунтующая земля», «Остров отважных ребят», «Мексиканские рассказы», «Шаги по чужой земле».

В предисловии к книге «Шаги по чужой земле» он писал: «В дальней дороге по чужим странам всегда встречаешь много новых людей. Одни удивляют, другие огорчают, третьи радуют или просто будоражат воображение. Возвратясь домой, эти встречи не забываешь. Вдруг вспоминается человек, его слова, поступки, и напрашивается сравнение нас и их, живущих за рубежом, нашего и их отношения к жизни и ко всему, что происходит вокруг.

За каждым из этих рассказов стоит человек, который до сих пор памятен мне. Неважно, где я встретил его – в Мексике или в США, в Англии, в джунглях Венесуэлы или на революционной Кубе. Я хотел понять моих новых знакомых и ответить на вопрос: в чем же похожи мы друг на друга?»

Среди обильной литературы на зарубежную тему, которая выходит в нашей стране, произведения Василия Чичкова завоевали любовь и признание читателей прежде всего тем, что в них соединяются литературно-художественные достоинства с остротой взгляда и глубиной размышлений профессионала-международника.

На страницах его книг перед нами раскрывается целая галерея портретов наших зарубежных современников с их заботами, надеждой и верой в лучшее будущее.

Из книг Василия Чичкова, связанных с его зарубежной жизнью, я бы особо выделил повесть «Пепе – маленький кубинец». Автор обладает радостным талантом: писать книги для детей. Он умеет говорить с ребятами их языком и в то же время говорит с ними как со взрослыми, на равных. А это прежде всего и обусловливает успех книг у детского читателя. В повести «Пепе – маленький кубинец» ярко показано, как кубинские ребята восприняли революцию в своей стране, как они участвовали в этом историческом событии.

В эту книгу включены две повести: «Пепе – маленький кубинец» и «Трое спешат на войну». Повести очень разные – одна о революции на Кубе, другая о Великой Отечественной войне. Однако обе повести неразрывно связаны: и в одной и в другой мы видим юношей, которые спешат на защиту революции, на борьбу за свободу своей родины. И если нужно, они готовы отдать жизнь за это святое народное дело.

Может показаться удивительным, что Василий Михайлович написал о войне, в которой участвовал, через двадцать четыре года после ее скончания. Он исколесил Америку, Европу, написал книги, пьесы, сценарии, очерки и рассказы и наконец вернулся к тревожным дням своей молодости. Но можно понять чувства автора: повесть «Трое спешат на войну» – это исповедь поколения, к которому он сам принадлежит; повесть посвящена московским ребятам, участникам Великой Отечественной войны. Со страниц книги звучит искренний голос юношей, для которых война была началом жизни, а иногда и ее концом, юношей, которые в свои семнадцать лет познали жестокие законы зла, творимого фашизмом, горечь непоправимых утрат, радость военных побед.

Василий Чичков не расстается с военной темой и после опубликования повести «Трое спешат на войну». Он пишет радиопьесу «Один шаг до переднего края», которая прозвучала не только по Всесоюзному радио, но и была передана по радио в ГДР и вошла в сборник лучших пьес 1969 года, изданный в Германской Демократической Республике.

В творчестве писателя есть еще две особые странички, на которых мне бы хотелось задержать внимание читателя. Одна страничка историческая, другая – спортивная. Историку-международнику по образованию, В. Чичкову историческая тема очень близка. Он пишет повесть о древних индейцах майя «Тайна священного колодца». Поездки в Мексику на полуостров Юкатан, где когда-то жили индейцы майя, знакомство с их древними городами и пирамидами помогло писателю воссоздать картину жизни того далекого времени, образ человека, жившего тысячу лет назад.

Под пером автора оживают древние священные города, затерянные в джунглях, индейцы майя со своими необыкновенными, но благородными правилами жизни.

Василий Чичков уверенно владеет жанром документального рассказа. К этому выводу еще и еще раз приходишь, читая его рассказы – портреты знаменитых советских и иностранных спортсменов, участвовавших в Олимпийских играх в Мехико. Сюжетная острота рассказов сочетается с точно подмеченными деталями, убедительными психологическими штрихами.

Василий Чичков всегда в гуще событий, и поэтому так широк диапазон его творчества. Страсть к жизни – черта его характера. В 1970–1972 годах он совершает одну за другой поездки в Сибирь. Он побывал на великих стройках нашего времени: гидроэлектростанциях в Иркутске, Братске, Красноярске, Усть-Илиме и Саяно-Шушенске; в крупных промышленных центрах: Ангарске, Шелихове, Ачинске. У него появляются десятки новых знакомых: инженеры, рабочие, директора заводов и строек. Мир могучей Сибири увлек писателя.

Он пишет повесть «Эти непослушные сыновья», которая публиковалась в журнале «Юность» и вышла отдельной книгой. Эта повесть получила премию на Всероссийском конкурсе на лучшее литературное произведение для детей 1972–1974 гг. Она явилась значительной вехой в творчестве В. М. Чичкова. И опять мы встречаемся с молодым героем. В повести «Трое спешат на войну» мы познакомились с Денисовым и Берзалиным, в повести «Пепе – маленький кубинец» – с Пепе и Армандо, в новой работе писателя перед нами Андрей Ермаков – молодой герой наших дней.

На вопрос, почему в большинстве его произведений в центре авторского внимания молодой герой, Василий Михайлович отвечает так: «Характер человека, его взгляды на жизнь формируются в молодости. И от того, как сложится судьба в эти молодые годы, часто зависит вся жизнь человека. У людей моего поколения юность связана с войной. Это определило наш характер и отношение к жизни. По-моему, все, что обретешь в молодые годы, является твоим капиталом в зрелом возрасте».

Жизнь Андрея Ермакова, героя повести «Эти непослушные сыновья», конечно, отличается от жизни Денисова и Берзалина, Пепе и Армандо. Время у нас сейчас мирное. Андрей вернулся из армии. Старшими ему уготована дорога в институт, в высшее учебное заведение. Но как говорит один из персонажей повести: «…в жизни правильную дорогу находит тот, кто ищет ее сам». Андрей пробивает себе дорогу сам, вопреки бытующим подчас мещанским представлениям о том, «как надо жить».

Писатель пристально и неторопливо рассматривает именно эти первые самостоятельные шаги молодого человека, его отношение к таким понятиям, как честь, благородство.

И если в повестях о войне, о кубинской революции молодые герои испытываются пулей врага, горькими страданиями из-за гибели товарища, то испытание Андрея Ермакова иное, мирное, но не менее важное для рождения его характера, для укрепления его нравственного облика.

Вернувшись из армии, Андрей мечтает поступить в инженерно-строительный институт. Однако болезнь матери ставит его перед необходимостью выбора: либо пойти учиться и эгоистично закрыть глаза на семейные обстоятельства, либо, расставшись на время со своей мечтой, поехать на стройку и помочь матери. Андрей уезжает на стройку, и он не расценивает этот поступок как жертву. Для него это вопрос жизненно важный – каким быть: себялюбивым и черствым или отзывчивым, дарящим людям тепло. Эти черты роднят его с героями других повестей. И веришь, что если случится трудная минута, то такие парни, как Андрей Ермаков, не подведут, они смогут вынести на своих плечах тяжкую ношу, как это сделали когда-то в другое время их ровесники.

Говоря о творчестве Василия Чичкова, нельзя не заметить, что его проза драматургична, сюжет всегда, как говорится, «крепко закручен». И наверное, поэтому из повести «Пепе – маленький кубинец» родилась пьеса «Мальчишки из Гаваны», которая с успехом шла и идет до сих пор во многих театрах нашей страны; из повести «Эти непослушные сыновья»– пьеса того же названия, тоже увидевшая свет рампы.

По сценарию писателя сняты фильмы «Мексика, рожденная в веках» и «Трудные старты Мехико», удостоенный Золотой медали на Рижском кинофестивале в 1970 году.

И еще одно качество привлекает читателя к книгам Василия Чичкова.

У его героев во всех обстоятельствах, даже в самых трудных, не исчезает оптимизм, смелый взгляд в будущее. Писатель рисует светлый, самоотверженный образ советского человека, образ жизнеутверждающий и зовущий за собой.

…Василию Михайловичу Чичкову исполняется пятьдесят лет. Для писателя это годы зрелости и активного творческого труда. Уже много пережито, пройдены тысячи километров разных дорог, много осмыслено и понято в этом сложном мире.

Пожелаем Василию Чичкову счастливого творческого пути и добрых встреч с новыми героями будущих книг и пьес.

Вл. Разумневич

ТРОЕ СПЕШАТ НА ВОЙНУ

Часть первая
Дорога без конца

Вместо пролога

Мне уже сорок три. Я сижу перед домом, в котором прошла жизнь: пять этажей из красного кирпича, три невысоких подъезда и окна – одни поменьше, другие побольше…

Я приехал в этот дом маленьким. Кирпич на стенах тогда был новый, в квартирах едко пахло масляной краской.

Я помню, как на этой самой скамейке я делал куличики из песка, потом мастерил самопалы из медных труб.

В восьмом классе я стал присматриваться к девчонкам. Подолгу сидел на скамейке и смотрел на окно Галки на четвертом этаже. Подлые ребята вырезали на скамейке: «Николай + Галка = любовь!»

Я трогаю то место, где были когда-то эти слова. Время стерло их. В Галкином окне уже нет фикуса.

Рядом с Галкой жил Мишка. Он выставлял в форточку самопал из обрезка водопроводной трубы и палил из него.

На пятом этаже жил Васька Чудин, по прозванию «Миса-Зека». Из его окна мы пускали голубей.

На третьем – Вовкино окно. Оттуда всегда лились звуки скрипки. А там окна Женьки, Серафима. Всем им тоже было бы сейчас сорок три…

По асфальтовой дорожке вокруг дома, опираясь на палки, медленно бредут матери моих сверстников. Каждый вечер они выходят гулять по двору. Одежда на них черная, старомодная, довоенных времен. Их жизнь кончилась, когда погибли их дети…

Солнце скрывается за высокими крышами. Его лучи отражаются в стеклах. Окна становятся кроваво-красными, и кажется, что из них кричат мои сверстники: «Коль-ка! Ни-ко-лай!»

1

Я лежу на верхних нарах и смотрю на керосиновую лампу, которая раскачивается в такт стука колес.

Все в вагоне-теплушке подчинено этому стуку: в такт ему вздрагивают тела спящих на нарах ребят, прыгают на потолке огненные блики печки-«буржуйки».

Где-то там впереди эшелона мчится паровоз с фонарем во лбу. Его свет разрезает темноту, поблескивают стальные нитки рельсов. И летит поезд вперед. Его движение не зависит от твоей воли. Ты песчинка, подхваченная этим лязгающим металлом. Можешь кричать, бить кулаками по стене – все равно не переменишь движение: поезд идет на Восток.

В Москве остались дом, мать, братишка, а меня везут в Сибирь. Вместе со мной едут ребята – Вовка, Женька, Мишка и Галка. Нас спешно эвакуируют из Москвы. Гитлер уже объявил, что скоро его войска вступят в столицу и он на белом коне будет принимать парад войск на Красной площади.

«Интересно, умеет Гитлер ездить верхом на лошади? – Я пытаюсь представить в седле этого фашиста с усиками и с высоко поднятой рукой. Не выходит. – Пожалуй, не умеет. Да ну его к черту!»

Я начинаю думать о доме.

Перед отъездом мать положила на стол две теплые рубашки, отцовское белье, шерстяные носки, мешочек сухарей и валенки.

– Отцу на фронте, наверное, дадут валенки, – сказала она.

Мать вынула из буфета деньги, долго считала их, перекладывала вещи с места на место.

– Мама, я опоздаю на поезд, – сказал я.

– Да, да! – ответила мать и стала торопливо хватать одну вещь за другой и укладывать в мешок. Потом она села на диван и заплакала.

– Мама! – крикнул я. – Мне пора уходить.

…Зря я кричал: целые сутки мы сидели на товарной и ждали поезда.

И вот теперь колеса стучат и стучат… И сколько времени нам еще ехать до Сибири, никто не знает.

А все-таки у кого бы спросить: умеет Гитлер верхом на лошади ездить?

Вовка спит по-детски, подложив одну руку под щеку. Женька храпит, развалившись на спине. Мишка свернулся калачиком, будто ему холодно. А Галка лежит не шевелясь, уткнув лицо в цветастую подушку, которая была у нее дома на диване.

Стук колес становится реже. Может, станция? Паровоз дает протяжный гудок. Ну конечно, станция!

– Эй, ребята! – крикнул я. – Подъем!

Все зашевелились. Станцию ждут даже во сне. На станции можно узнать новости, раздобыть кипяточку и справить нужду.

Те, кто обитает на нижних нарах, уже навалились на тяжелую дверь, и она со скрежетом покатилась в сторону – холодный осенний воздух дохнул в вагон.

Мелькнули фонари в темноте.

– Какой город? – звонко крикнул кто-то из ребят.

– Рязань!

– Рязань! Рязань! – понеслось по вагону.

Женька уже на боевом посту. Он староста.

– Мишка, бери ведро, – командует Женька, – за углем! Колька и Вовка, держите чайники!

Женька, конечно, прав.

Пока поезд стоит, зевать некогда. Из других вагонов ребята тоже не дураки.

Поезд наш не прибывает к перрону. Тридцать телячьих вагонов, до отказа набитых московскими школьниками, останавливаются где-нибудь на товарной, подальше от вокзала. Начальник станции рассуждает так: ноги у ребят молодые – добегут.

Как только поезд остановился, мы стали прыгать на землю, как зайцы из клетки. Гремят пустые ведра и чайники.

Побежали к станции. Справа от нашего состава стоит другой, очень похожий на наш. Узкое пространство между ними в темноте напоминает длинный коридор. Вдалеке тускло светит фонарь.

Нашему брату надо не только быстро бегать, но и правильно ориентироваться. Кто знает, где дают кипяток и где можно раздобыть уголь. Мишка полез под вагон – наверно, он решил, что уголь хранится где-то слева. Мы с Вовкой бежим вперед на тусклый огонек, рассчитывая, что кипяток должен быть там.

Вдруг задрожала земля под ногами. На запад идет военный эшелон. Часто стучат колеса, раза в два чаще, чем у нашего поезда.

Перед глазами замелькали танки и пушки. Между ними вагоны. В некоторых приоткрыты двери. У печки-«буржуйки» солдаты. Кто-то играет на гармошке, и лихая песня доносится до нас. Потом проплывает длинный зеленый вагон, в котором едут командиры. За окном на столике светится лампа: в окне бритый человек со шпалами в петлицах. Он задумчиво смотрит вдаль.

А наше дело кипяток добывать. Снова мы бежим по путям, считая шпалы. На перроне длинная черная очередь. Женщина с двумя детьми пытается пробиться к крану.

– Граждане, пропустите! – кричит она. – Не видите, малые дети. Чтоб вам тошно было!

– Нам и так тошно, – ответил какой-то старик.

Очередь молчит, и женщина утихла.

– Ишь сколько вас тут понабежало, – сказал тот же старик, когда мы выстроились один за другим. – Из Москвы давно ли?

– Две недели, – ответил я.

– Болтают, немцы в последние дни на Москву крепко прут, – сказал старик.

Мы пожали плечами. И опять было тихо. Только позвякивали чайники у крана.

– Кипяток кончился! – вдруг крикнул дежурный из кубовой.

Никто не тронулся с места. Люди смиренно ждали. Они как будто слились с темнотой ночи, с тяжелыми вздохами паровозов и угольной гарью.

– Хоть бы сводку по радио послушать, – опять послышался старческий голос.

– Ничего хорошего не услышишь, – ответил какой-то мужчина, которого не было видно. – Говорят, немецкие танки уже в Лобне.

– В Лобне? – переспросил старик. – От нее до Москвы всего километров тридцать.

Опять стало тихо.

Занимался серый ноябрьский рассвет. Дома, железная дорога – все принимало какой-то другой вид, В свете тусклой лампочки здание вокзала казалось огромным, а теперь, когда были видны другие дома, вокзал стал маленьким.

Кубовая с вывеской «Кипяток» тоже уменьшилась в размере. И очередь была не просто черной змеей на перроне – появились лица людей. У старика была седая борода и красные, воспаленные глаза. Старик часто кашлял и стыдливо прикрывал рот рукой.

Рядом с ним стояла женщина, повязанная серым платком. Она смотрела вдаль, как слепая.

Перед женщиной тот мужчина, который говорил о Лобне. Он надвинул на лоб шапку-ушанку, и глаз его не было видно.

– Вовка, – шепнул я другу, – Гитлер может на лошади верхом ездить?

– Тебе это важно знать?

Я кивнул.

– Отец говорил, что Гитлер все может, потому что он раньше артистом был, – сказал Вовка.

– Артист? – удивился я. – Ну, если артист, значит, может. Сволочь!

…Опять побежал из крана кипяток. Очередь потихоньку двигалась, и у каждого на лице была радость. Мы с Вовкой тоже не могли сдержать улыбку, когда из широкого горла крана весело потекла в наши чайники драгоценная жидкость.

Кипяток заменяет нам суп и еще много разных блюд, которые теперь мы видим только во сне. Нальешь кружку, сядешь рядом со своим «сидором», достанешь из него сухарь. Лучше, конечно, сначала достать черный сухарь. Посыплешь его солью и грызешь не торопясь, кипятком запивая. Это вместо первого блюда.

Я сижу на верхних нарах, грызу сухарь и думаю, что каждый сухарь в моем мешке имеет свою историю. Один остался от какого-то обеда, другой – от завтрака, в то время, когда хлеб продавали еще без карточек. Я пошарил рукой в мешке и вынул горбушку французской булки. Я точно помню – этот кусок остался после завтрака. Вся семья была в сборе. На столе – сыр, масло, колбаса. И кусок этот остался. Точно помню. Мать положила его на противень – и в духовку.

Мать всегда сушила сухари. Наверное, потому, что она пережила голод в гражданскую войну. Сухари она складывала в мешочек. Если их накапливалось много, часть из них мать отдавала молочнице…

Ребята сидят и грызут сухари, а поезд мчится. О чем в такую минуту разговаривать? Я подмигнул Галке. Она далеко от меня, у другой стены вагона, вместе с девчонками, но мы с ней можем за версту друг друга увидеть.

Мне уже давно нравится Галка. Еще с прошлой зимы. Она знает это. Я писал ей стихи:

 
Белая береза, лунный свет.
Под окном хожу я,
А тебя все нет.
 

Однажды она вручила мне записку: «Передавай стихи незаметно, чтобы девчонки не видели. Г.»

Я прыгал от радости. Значит, ей стихи мои понравились. Я написал огромную оду, которая начиналась так:

 
Вся земля кругом прекрасна,
Когда любишь не напрасно.
 

Когда началась война, дядя Коля, управдом, назначил нас вместе дежурить на крыше – зажигалки тушить.

Мы сидим на крыше. Лучи прожекторов как стрелы пробивают ночное небо. Откуда-то издалека несется ровный тяжелый гул моторов немецких бомбардировщиков. Ухают зенитки на Пресненской заставе. Крыша содрогается от каждого залпа.

Я молил бога, чтобы фашист сбросил зажигалку на наш дом! Я бы показал Галке, на что способен. Но самолеты были далеко.

Я пододвинулся к Галке. Мой локоть прикоснулся к ее локтю. Теперь я думал об одном: чтобы Галка не оттолкнула мою руку. Я уже не слышал, как немецкий самолет летел над нами, как он сбросил бомбу.

Взрывная волна ударила нас, я обнял Галку, и мы полетели по крыше, ничего не соображая, но крепко держась друг за друга.

Умный человек был управдом. Во-первых, он назначил нас вместе дежурить, во-вторых, еще до войны вокруг крыши железный барьер сделал. Мы больно ударились о барьер. Но если бы его не было, лететь бы нам с пятого этажа до самой земли.

Галка держалась за висок. У меня болело колено. Мы отодвинулись от края крыши.

– Болит? – спросил я.

Галка качнула головой и показала на висок. Я приблизился, чтобы разглядеть ушиб. Но в полутьме мне ничего не было видно, зато я ощутил запах ее волос.

Я обнял Галку и поцеловал в губы.

– Нахал, – сказала она и оттолкнула меня.

Лицо мое горело. Это был мой первый в жизни поцелуй.

Я проводил Галку домой, а потом бродил до рассвета по затихшим пресненским переулкам и сочинял новую оду о любви.

Через несколько дней мы опять дежурили вместе. Я читал Галке новые стихи. Она лежала на теплом железе, закинув руки за голову, и задумчиво смотрела на темное небо, пересеченное белыми лучами прожекторов Потом я склонился над Галкой и опять почувствовал запах ее волос. Я поцеловал Галку. Рука моя нечаянно коснулась ее груди.

А зенитки, не жалея снарядов, били по фрицу. И от каждого залпа вздрагивала крыша…

Это было совсем недавно, всего месяц назад. Я взглянул на Галку, она на меня.

Галка спустилась с верхних нар, наполнила кипятком кружку и села около меня. Нет, я не могу смотреть в ее глаза, не могу видеть ее туго заплетенную косу.

– Может, сухариком угостишь? – весело сказала Галка.

Я пошарил в мешке и нашел кусок халы.

Я вспомнил, что мы ели эту халу, когда отец уже ушел на фронт, но хлеб продавали без карточек. В булочной не было батонов, я купил халу и килограмм черного.

– Сейчас бы очутиться на крыше нашего дома, – сказал я.

– А на Луну не хочешь?

– На крышу!

– Я хочу домой, к маме, – сказала Галка. – Она бы сделала что-нибудь вкусненькое. Она даже из ничего может приготовить вкусное блюдо. Когда вернемся, попробуешь.

– Как же ты меня представишь?

– Скажу, что ты мой друг.

– Не поверит!

– Почему же?

– Я не умею с девчонками дружить. Это у меня на лице написано.

Галка засмеялась:

– Значит, ты мне не друг?

– Я люблю тебя! – шепнул я.

Я увидел, как зарделись румянцем ее щеки. Мне стало радостно. Я взял Галку за локоть, но она легонько оттолкнула меня и еле слышно произнесла:

– Не надо! Увидят!

– Пусть!

Галка отрицательно покачала головой, но в глазах ее была покорность, и я положил свою руку на ее.

В этот самый момент к нам пододвинулся Вовка.

– Я угощу Галочку печеньем, – сказал он и протянул коробку.

Интеллигентный парень! Только не вовремя в разговор встревает.

Галка взяла печенье.

У Вовки, наверное, и сухарей-то дома нет – одно печенье. У него дома все не так, как у нас. Нам с братишкой мать нажарит на завтрак картошки с мясом. А Вовке на тарелке подают бутерброды с колбасой и сыром, чашку кофе и яблоко. У меня бы с такого завтрака через час живот подтянуло.

– Здорово, что мы вместе едем, – сказала Галка.

– Конечно, это прекрасно, – поддакнул Вовка.

– Вы знаете, мальчики, – воскликнула Галка, – когда мы жили во дворе, то как-то и не замечали друг друга. «Здравствуй, Вовка, Женя или Миша, и до свидания». А теперь все как родные…

– Особенно вы с Колей, – произнес Вовка.

– Тебе-то какое дело? – огрызнулся я.

– Я хотел сказать, что это очень хорошо! – начал оправдываться Вовка и поправил свои внушительные очки.

Галка жевала печенье. В глазах ее были искорки смеха. Она сказала:

– Наш Коля как вулкан. Его чуть тронь – он начинает кипеть и клубы пара пускать.

Галка заливисто смеялась.

Вдруг впереди что-то громыхнуло, вагон качнулся. Заскрипели тормоза, и мы полетели к стенке, толкая друг друга и обливая кипятком.

Опомнившись, мы бросились к двери. На насыпи стоял школьный военрук и в рупор кричал:

– Всем в укрытие!

Никакого укрытия поблизости не было, и мы стали прыгать под откос в канаву. Мы услышали гул и увидели самолет с черными крестами.

Из-под крыла, как стальная капля, оторвалась бомба и полетела вниз.

Бомба набирала скорость. Она летела прямо на нас. Рев ее заслонил все вокруг. Я закрыл голову руками.

По перепонкам больно ударил воздух. А в высоте опять слышался тоненький, все усиливающийся свист бомбы.

Опять содрогнулась земля.

Гул самолетов стал тише.

Военрук подал команду, и мы встали. К нам подбежал Мишка.

– Ведь это же как ка войне, ребята! – радостно воскликнул он.

Мы пошли смотреть то место, где упали бомбы. Мы стояли на краю огромной воронки.

– Бомба фугасная, – говорил военрук, будто он проводил военное занятие. – Предположительно она весила шестьсот килограммов.

Воздух был насыщен запахом свежей земли.

2

Нетерпеливо загудел паровоз, и мы побежали к вагону. Тут стоял какой-то мужик с мешком.

– Ребятки, – просил мужик, – пустите христа ради. Я где-нито с краешку присяду. Много ли мне места надо. Пустите, родимые.

– А вам куда? – спросил Женька.

– Туда. – Мужик махнул на восток. – Ехали мы на машине, тут недалече дорога. Мотор спортился. А теперь чего делать? До Сибири пехом не дойдешь. Пустите!

– Ладно, – сказал Женька. – Не идти же пешком по шпалам.

Мужик сел около печки, снял шапку-ушанку, почесал нестриженый затылок и, когда поезд тронулся, сказал:

– Слава богу, поехали!

Мы сидели с Галкой рядом. Вовка лежал, глядя в потолок.

– А ведь бомба могла попасть в наш поезд, – сказала Галка. – И тогда…

– Ничего хорошего, – подтвердил я.

– Этот фашист целился прямо в нас, – продолжала Галка. – Что мы ему сделали?

– Это же война, Галочка. – Вовка приподнялся и сел рядом с нами.

– Мы-то школьники! – произнесла Галка.

– Мы потенциальная сила! – ответил я.

Вдруг все мы почувствовали кисловатый раздражающий запах свежего хлеба. Мужик резал складным ножом хлеб, клал на него сало и неторопливо жевал.

– Зачем вы его посадили? – спросила Галка, глотая слюну.

– Помочь хотели! – ответил Мишка, который тоже не спускал глаз с хлеба и сала.

– Откуда вы едете? – спросил я мужика.

– Известно откуда, из-под Москвы! – не переставая жевать, сказал мужик. – Все оттудова. Покидают родную столицу.

– Покидают ее, предположим, не все! – не согласился Мишка.

– Все, кто может, бегут, – сказал мужик. – Читал намедни в газетах. Один директор хозяйство бросил и удрал. Расстрелять. Еще шофера какого-то из пекарни расстреляли. Да мало ли кого, чего… Что там сейчас делается?

– А вы какой пост бросили? – спросил Вовка.

– Да какой же у меня пост! Под Москвой живу, слыхали, Турист станция. У меня там домик да огород. Корову-то зарезал, продать успел. А тут гляжу, немцы катятся – надо мотать удочки. Баба-то осталась приглядеть за домом, а я поначалу все пехом да пехом, а уж потом на машину пристроился: хлеба шоферу дал. Вовремя уехал. Теперь из Туриста не уедешь. Немцы-то, они, считай, в Москве!

– Как это – в Москве? – спросил Вовка.

– Один добрый человек еще вчерась говорил, что их танки в Сокольники прорвались.

В вагоне стало тихо.

А колеса по-прежнему отстукивали свой железный ритм. И мне вдруг стало казаться, что мир перевернулся вверх ногами: земля, небо, облака, горы и сама жизнь – все сдвинулось со своего привычного места, закружилось и полетело в тартарары.

Только скулы мужика, поросшие рыжей щетиной, движутся, движутся, как рыбьи жабры.

Я больно схватил Галку за руку.

– Враки все это! – сказал я.

– «Враки»! – усмехнулся мужик и покачал головой. – Ты говори: хорошо, если они сейчас по Красной площади не маршируют.

– Ничего вы не знаете! – крикнул Вовка. – Не сдадут наши Москву!

– Дай бог! – сказал мужик.

– Ничего он не знает! – крикнул Мишка.

– Дай бог, – повторил мужик и, помолчав, добавил: – Я закурю, ребятки. Дым в печку пущать буду.

И опять молчал вагон. И от этого страх еще больше заползал внутрь. Уж лучше кричать, ругаться, бить этого волосатого мужика.

Никто не хотел смотреть друг другу в глаза, как будто в глазах была написана наша вина. Я лег и смотрел на потолок. Но слова мужика, как ржавчина, жгли мозг. Я видел свой родной двор, где мне знаком каждый закуток. Они уже входят в этот двор. Ломают памятник Ленину, который стоит в сквере перед домом, топчут сапогами цветы на клумбе, которые каждый год сажает Гречева. Они нажимают кнопочку нашего дверного звонка, над которой написано: «Денисов П. А. – два звонка».

– Не могу! – сказал я Вовке и поднялся. – Может, в карты сыграем?

– Давай, – согласился Вовка, хоть и не любил играть.

Я достал из «сидора» колоду карт и спустился вниз к печке-«буржуйке». Мужик, прислонившись к стенке, дремал, обхватив мешок руками. Когда я сел рядом, он открыл один глаз и, заметив карты, спросил:

– Видать, в картишки сыграть хотца?

– «Хотца»! – передразнил я мужика. «Лучше бы тебя здесь и не было».

Вслед за Вовкой с верхних нар спустился Мишка.

– В подкидного дурака, – предложил я.

– Лучше в очко, на щелчки, азартнее! – сказал Мишка– Мы один раз играли, помнишь?

– Возьмите в компанию. – Мужик пододвинулся.

– Пусть садится, мы ему нащелкаем, – шепнул мне Мишка.

Мне было все равно. Лишь бы не думать о фашистах.

– Кидай по одной, – сказал мужик, – у кого самая маленькая, тот банкует.

Самая маленькая вышла мужику. Он взял колоду и долго мешал карты. Пальцы у него короткие и неуклюжие.

– Придумали – на щелчки, – сказал мужик. – Так только детвора играет. А вы взрослые парни. Небось деньжат из дома дали. Лучше на деньги.

– Можно и на деньги, – сказал Мишка.

Мужик долго рылся за пазухой, шуршал бумажками и наконец вынул на ощупь десятку.