Текст книги "Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Нет, он шеф больничного Моссада, – Сорки рассмеялся, удачно вспомнив об элитной израильской службе разведки. – Моссад – это ЦРУ, ФБР и все частные агентства США в одной упаковке… Херб. что-то ты сегодня тихий весь вечер. Изжога замучила? Реф-люкс? Сколько раз я предлагал тебе гастропластику, а? Херб, сорок пять минут, три степлера, бац-бац, и ты почувствуешь себя младенцем. Ты снова увидишь свой член. – Сорки захохотал, представив, что Сусману будет, пожалуй, трудновато это сделать.

«Он зарежет его, если возьмется оперировать, и Сусман это понимает». Вайнстоун слышал, что у Сусмана слабое сердце, ему сказал об этом кардиолог. Его фракция изгнания, наверное, меньше двадцати процентов, а сердце выглядит, как спущенный детский шарик, оно не может качать кровь. Жир только усугубляет проблему, артерии забиты, как голландский тоннель. Сусман врач и знает себя.

Риск операции у Сорки? Лишь несколько месяцев назад Сорки прооперировал отца Сусмана по поводу паховой грыжи. Через пару дней тот умер, формальная причина – «терапевтические осложнения». Правильно эту операцию следует назвать убийством пациента, не перенесшего бы даже бритья под местной анестезией. Неужели Сусман настолько глуп и не понимает, что Сорки погубил его собственного отца. Или они оба… Вайнстоун ощутил, как по его спине пробежал холодок. Это невозможно.

Сусман очнулся и опустошил бокал с водкой.

– Я не знаю, что вы собираетесь делать, – тяжело заговорил он (теперь, когда «Абсолют» свободно тек через гематоэнцефалический барьер, его речь стала протяжной, слова выговаривались чуть ли не по слогам). – Зохар – подрывной элемент, ходят слухи, что у него и раньше были крупные конфликты на работе. Не знаю насчет Южной Африки, но он точно создавал проблемы в Израиле. Сейчас я пытаюсь узнать все подробности. Вам будет лучше, – он ткнул толстым пальцем в сторону Вайнсто-уна, – разобраться с ним раньше нас, или замените его, или заткните ему глотку. На вашем месте я бы не тратил время на реверансы с этим паршивым ковбоем, у нас в Бруклине есть свои методы, это не Айленд и не Грэйт-Нэк, у нас есть связи.

Сусман сделал характерный жест. Сорки предостерегающе махнул ему рукой, щелкнув пальцами.

– Это не 1рэйт-Нэк? Ты поражаешь меня, Херб. У тебятакие шутки? Нет нужды угрожать нашему другу Ларри, он понимает, чего мы от него хотим. Лехайм, салют, вашездоровье! Давайте выпьем за дружбу!

Сорки чокнулся наполненным до краев бокалом с Вайн-стоуном и Сусманом и опрокинул еще одну порцию водки. Он крякнул от удовольствия, со стуком поставил пустой бокал на стол и вытер густые усы.

– Джозеф уже засыпает, не пора ли ехать домой? Ларри, в этом году мы приглашаем вас за наш стол на рождественской вечеринке, согласны? Конечно, вместе с прелестной Рим. Херб, расслабься, Зохар нам не страшен, Ларри знает, как с ним справиться. Джованни, Джованни!

Сусман пьяно подхватил:

– Тащи паршивый счет.

Сорки казался довольным, в ожидании счета он сказал:

– Между прочим, Ларри, что касается гастропластик, я хочу предложить вам совместную работу в клинике полечению патологического ожирения, вы занимались этимраньше. Каждый месяц ко мне направляют не меньшепятнадцати толстяков. Я готов поделиться ими, работыхватит нам обоим, спасибо «Макдональдсу»! Спасибо Америке за ее горы жира. На этом я зарабатываю большиеденьги, сорок пять минут работы приносят тысячи.

По пути из ресторана Херб Сусман схватился за Вайн-стоуна, задержав его на крыльце и качаясь, как большой корабль в бурном море. Вайнстоун напрягся от отвращения, но сдержался, очевидно, тот просто старался сохранить равновесие. Корабль без киля и без балласта.

– Одну минутку, доктор Вайнстоун, – с трудом выговорил Сусман, устремив на него мутный взгляд.

Манцур и Сорки внимательно наблюдали за ними в ожидании автомобиля.

– Я че-е-та ха-а-а-тел вам сказать. Если Зохар не успокоится, может случиться всякое. Вам лучше предупредить его, хватит валять дурака.

«Пьяная свинья!» – подумал Вайнстоун. Он не придал значения реплике Сусмана, тот явно ничего не соображал и к утру не вспомнит, где ужинал.

Сусман многозначительно на него посмотрел. Потом, оторвавшись от своей опоры, спустился по ступенькам на тротуар и направился прямо по лужам к машине Манцура нарочито твердыми шагами. Было видно, что он старается выглядеть трезвым, насколько это было возможно.

* * *

Манцур взглянул в зеркало, Сусман храпел на заднем сиденье, Сорки расположился рядом с ним. Они подъезжали к стоянке у госпиталя.

– Херб не сможет вести машину.

– Полная отключка, – смеясь подтвердил Сорки. – Он уже не водитель, лучше я его подброшу.

– А ты как? Вы вдвоем выпили целую бутылку, асфальт сырой, будь осторожнее.

– Я в порядке, дядя Джо, в полном порядке. Я крепкий! – Сорки расправил плечи. – Что вы думаете о Вайнстоуне? Пойдет он на сотрудничество?

– Оставь Вайнстоуна мне. Он не так прост, его не запугаешь методами Херба. Сегодня ты доконал его, Махмуд. Вайнстоун силен, и у него много влиятельных друзей, он довольно опасен, не нужно его недооценивать. Мне понятна его психология, он ждет от нас уважения, ему недолго осталось работать. Сейчас он доволен собой, своими заслугами, и это ключ к его сердцу. Занимайся Медицинским правлением, Ховардом и Фарбштейном, а Вайнстоуна и Совет попечителей оставь мне. И передай Хербу, чтобы не делал глупостей, не стоит решать эти вопросы с помощью бейсбольных бит. Для чего нам даны мозги?

– Да, конечно. Вы займетесь Вайнстоуном, а я тем временем буду давить другого еврейчика, этого таракана Зохара. Хрясь! и нет его. Эй, Херби, ты все еще спишь? Не расстраивайся, ты еврей лишь наполовину, мы тебя не тронем. Джозеф, вы заметили реакцию Вайнстоуна, когда я предложил ему куш от толстяков? Точно говорю, он клюнет, этому ублюдку нужно делать баксы, чтобы Рим была счастлива, к тому же он мечтает о «порше». Надо не забыть – у меня завтра две гастропластики.

* * *

«Манцур – вот о ком я должен думать, он стоит за всем, и управляет остальными». Лица и голоса прошедшего вечера беспорядочно проносились в голове Вайнстоуна, когда он съезжал с автострады Гованас на шоссе Белт. Он проехал под мостом Верразано, полностью утонувшем в тумане. Бокал «Кровавой Мэри», один-два «Граппы» не помешали ему вести машину уверенно. Полицейские ни при каких обстоятельствах не остановят дорогой автомобиль с врачебными номерами. Из проигрывателя компакт-дисков лилась симфония Гайдна номер девяносто четыре. Блестящее звучание музыкального шедевра прекрасно сочеталось с непринужденным элегантным движением «мерседеса», плавно несущего Вайнстоуна через влажную октябрьскую ночь. Начался дождь, и он включил «дворники»…

«Сусман. Какая мразь, дурацкая карикатура, ничтожество, прихлебатель Сорки и Манцура. Вел себя, как дешевый мафиози, чтобы затмить своих приятелей, посмешище. Сорки. С ним все просто; наглый, самоуверенный ублюдок, не слишком умный и недостаточно осторожный. Он по-животному упрям, перед лицом прямого конфликта Сусман отступит, а Сорки упрется. Безрассудный фанатик. Опасен? Не думаю. Я встречался с подобными людьми раньше и знаю как от них избавиться, Сорки можно укротить.

Настоящую угрозу представляет собой Манцур. Он стоит за всем, поддерживает равновесие, знает, что делать и контролирует ситуацию. Он хитрый дипломат. В нашем госпитале можно выжить, только заполучив Манцура в друзья и используя его в качестве буфера между руководством и Медицинским правлением».

Вайнстоун был доволен, назначить Манцура вице-председателем была его идея. Искусный шаг. Даже Дик Келли, всемогущий президент и главный администратор Медицинской школы Центрального университета поздравил его. У Вайнстоуна с Манцуром сложились определенные отношения, особое понимание, которое появляется между людьми, находящимися у власти и привыкшими к подчинению. Манцур был деликатным и утонченным человеком, не таким грубым и примитивным, как те двое. Рим считает Манцура образцовым джентльменом.

Вайнстоун открыл окно и вдохнул соленый океанский воздух. «Что ни говори, предложение Сорки по поводу клиники, лечащей ожирение, очень заманчиво, несколько га-стропластик могут принести тысяч двадцать в месяц. Достаточно, чтобы покрыть все их полеты первым классом и успокоить Рим. Она ненавидит летать бизнес-классом. Что делать с Яссером из Ирана? Попробовать его принять?» Это напомнило ему о другой проблеме…

«Зохар. Да, с Зохаром будет посложнее, он сильно их раздражает, ему надо успокоиться или уйти. Программа одобрена на следующие пять лет, мы сможем какое-то время без него обойтись…» Вайнстоун прислушался к музыке, мелодия достигла крещендо, он задержал дыхание, смакуя красивый финал, чистые и величественные последние аккорды.

«Нет, все будет наоборот. Зохар мне нужен, его можно использовать, чтобы они постоянно боялись, спускать с цепи в нужный момент. Пока он случайно попадает в цель, но я найду способ им управлять. Недаром меня называют обаятельным Ларри».

* * *

Вайнстоун хорошо понимал, что даже такому фанатику, как я, нужна работа, без нее не выплатить по закладной и не отправить детей в колледж. Не говоря уже о том, что мне не обойтись без покровителя в борьбе с безжалостными врагами. Вайнстоун хотел использовать меня как опытного уличного бойца, направляющего энергию противника на пользу себе и неожиданно сбивающего его с ног.

Глава 8. Гроза собирается

Если врач лечил больного скальпелем и нанес тяжелую рану, вызвавшую смерть, ему должно отсечь руку.

Кодекс Хаммурапи (2000 лет до н. э.)

(Если бы Кодекс Хаммурапи действовал, у половины нынешних хирургов был бы протез вместо руки.)

Январь 1999 года

За ночь насыпало почти полфута снега, а синоптики обещали еще более обильные снегопады. Расчищая подъезд к гаражу, я вновь почувствовал боль в пояснице, должно быть, сказываются годы, проведенные в неестественной позе над операционным столом. На мгновение в голову пришла мысль взять новенький «джип» Хейди, с моим «кадиллаком» на скользкой дороге намучаешься, потом подумал, что мост и хайвэй должны хорошо посыпать песком с солью, и, отбросив сомнения, сел в свою машину.

Чтобы не застрять среди автомобилей родителей, подвозящих своих чад к школам вдоль Четвертой авеню, я свернул вправо и поехал вдоль Гринвудского кладбища. Сейчас оно было похоже на почтовую открытку с изображением Черного леса. Влево по Шестой авеню, снова направо по Девятой. Пять минут пришлось потратить, чтобы разминуться с мусоровозами и понаблюдать, как огромные шины выплескивают снежную кашу на тротуары, заставляя прохожих отпрыгивать в стороны, чтобы не оказаться по уши забрызганными грязной жижей. Было пять минут девятого, когда я въехал на больничную парковку, пять минут назад началось ежемесячное заседание ККК, Комитета по контролю качества нашего отделения. Пока я мчался по коридорам, мысли невольно возвращались к дружеской беседе недельной давности…

* * *

Мой друг Нильс, профессор из Швеции, выслушав мои претензии к Манцуру и Сорки, долго молчал и лишь после приличной паузы спросил:

– Как такое вообще может у вас происходить, как в конце девяностых в Нью-Йорке, где медицина высоко развита и настолько контролируема, что адвокаты прячутся за каждым кустом, кучка хирургов продолжает безнаказанно действовать как ей вздумается?

– Очень просто, – ответил я без колебаний, ведь моиразмышления над этим вопросом длились более трехлет. – : Они продолжают действовать, управляя механизмом контроля за качеством лечебной работы и зная каких больных лучше избегать, они настоящие мастерапо использованию системы в свою пользу.

Простота моего ответа обескуражила Нильса, у них в Швеции система была устроена явно несколько иначе. Профессор быстро спросил:

– Как организована ваша система контроля качества лечения?

– Вначале все осложнения представляются на М&М конференции в виде письменной рецензии с формальным минутным разбирательством. Поскольку у нас университетская клиника, все доклады готовят резиденты.

– Понятно, в принципе, неплохая возможность для того, чтобы учиться на чужих ошибках. Естественно, они начинают анализировать причины произошедшего?

– Нет, они не должны выступать в роли судей или прокуроров, от них требуется лишь представить объективную картину. В мои обязанности преподавателя входит контроль за тем, чтобы наши резиденты готовили качественные и научно-обоснованные презентации случаев. Вот так я и оказался втянутым в это дело. Прошло время, и я просто не мог не замечать и не заносить в свой список очередных жертв Манцура или Сорки.

– Ты как академический хирург мог сделать что-тов такой ситуации, ты бил тревогу?

На этот вопрос не было простого ответа.

– И да, и нет, пойми, наша задача – просто представить факты и подвести научное обоснование, мы не должны предварять обсуждение на М&М конференции, мытолько представляем материалы. Конференция выноситсвое собственное решение, у нас нет права иметь субъективное мнение! На конференции не озвучивается фамилия пациента, и обсуждения обычно заканчиваются выводами типа: «лечение соответствовало стандартам», «техническое осложнение» и так далее. Ты знаешь, что задачаМ&М конференции не судить, а информировать, учить…

Нильс поднял руки, заставив меня замолчать, выражение его лица менялось от глубокой задумчивости до безмятежного непонимания, складка кожи поднялась над сведенными бровями.

– Скажи мне следующее, предположим, ты действительно на чем-то прокололся, скажем, забыл в животе зажим или салфетку, или что-то еще в этом роде. Резидентподробно докладывает, кто из врачей это сделал, описывает, как все произошло, а в итоге будет записано «техническое осложнение»…

Я увидел, что он стал понимать ситуацию, хотя я только начал подходить к главному. Я продолжил:

– И то, чего не должно быть в принципе, типа удаления «не того» органа, тоже скорее всего будет расцененокак «техническое осложнение». Большинство разбирательств на этом и заканчивается, сами заключения значат мало, главное – это процесс. Разумеется, озвучивание ошибок довольно болезненно для самолюбия, и внормальных обстоятельствах оно должно стать тревожным сигналом для хирурга.

– Может кто-нибудь избежать расспросов на конференции?

– Да, нужно просто не прийти на разбор, когда докладывают твой случай. Когда так бывает, случай автоматически направляется на следующий уровень разбирательства, в Комитет по контролю качества.

Нильс откинулся в кресле, он был заинтригован моим рассказом:

– Ну и здесь-то им труднее выкрутиться, я полагаю?

– Это в теории, а на практике наш комитет не делает ничего, он просто все списывает, это один из ловких трюков Манцура.

– В смысле?

– Манцур вообще редко приходит на М&М конференции и никогда не отвечает на письма, которые ему посылает комитет. Понимаешь, все серьезные осложнения, такие, как «смерть на столе» или «срочная повторная операция», автоматически регистрируются и пересылаются в комитет специально следящей за подобными вещами медсестрой. Это вовсе не означает, что комитет будет вникать в суть проблемы, достаточно просто зафиксировать сам факт произошедшего, чтобы соблюсти все формальные требования приказов министерства и законов штата Нью-Йорк. До тех пор пока госпиталь следует букве закона, все в ажуре. Кто-то может даже сказать, что из-за множества инструкций, приказов и законов основной ролью Комитета по контролю качества помощи становится контроль за соблюдением формальностей. Качество, которое они контролируют, – это не качество помощи, а качество бумаготворчества, поскольку именно от него зависит финансирование.

– И это все, только два этапа разбора осложнений на уровне отделений?

– Нет, есть и третий этап – внешний контролирующий орган, он представлен так называемым Медицинским правлением.

– Полагаю, он отслеживает все отделения госпиталя как внешний проверяющий орган, докладывающий результаты руководству?

– Именно так.

– Значит, нельзя избежать или пропустить разбор на этом уровне?

– Нет…

Нильс озадаченно уставился на меня:

– Тогда в чем тут подвох?

– В председателе правления!

– Не пойму, хоть убей.

– Председатель правления – сам Терминатор-1, собственной персоной!

– Ты имеешь в виду Сорки?

– Да, но есть и более очаровательный момент. Сорки и Манцур – другой, более умелый убийца, Терминатор-2, если хочешь, – являются членами Совета попечителей. Именно этот Совет контролирует верхушку руководства госпиталя, которому правление Сорки и должно докладывать! Они крепко держат нашего главного врача Ховарда за яйца, и он это понимает…

– Марк, – сказал Нильс, покачивая головой с выражением явного изумления на лице. – Это невероятно, у нас такого просто не могло бы произойти. Конечно, и у нас есть плохие доктора, они везде встречаются, но ваши масштабы просто поражают. А что пациенты, родственники, адвокаты? В Штатах адвокатов больше, чем врачей, как их до сих пор не забросали судебными исками?

Я набрал в легкие побольше воздуха и, выдохнув, произнес на память мою любимую цитату: «Доктора те же адвокаты, с тою только разницей, что адвокаты только грабят, а доктора и грабят и убивают».

– Хорошая фраза, а?

– Кому она принадлежит, Марку Твену?

– Нет, Антону Чехову. Он знал об этом из первых рук, так как сам был врачом.

Нильс рассмеялся и заметил:

– Думаю, адвокаты с удовольствием раскрутили бы ваши ошибки, чтобы заработать деньжат.

– Нет, они предпочтут более перспективные дела, к тому же, даже если пациент обратится к адвокату, он скорее подаст в суд на хорошего, квалифицированного специалиста, а не на бессовестную бездарь.

– Марк, это бессмыслица! Подумай сам, твои слова звучат нелепо…

– Хорошо, возьми, к примеру, опытного хирурга. Он своевременно делает повторную операцию больному, у которого разошлись швы на кишке, открывает живот и видит несостоятельность швов, перитонит, делает все, что требуется. Пациент умирает, а родственники подают в суд на хирурга за то, что разошлись швы, а он не выявил осложнения раньше. Правильно? А теперь представь плохого хирурга, он не распознает осложнения, не делает повторной операции, а лечит больного антибиотиками. Так? Его пациент тоже умирает, но родственники никогда не узнают, что причина смерти в несостоятельности швов, в США вскрытия делаются очень редко. Смерть спишут на «естественные причины», пневмонию или старческий возраст.

– Все равно это нелепо.

В ответ я продолжил крушить остатки его недоверия:

– И на вершине всего сказанного факт, что большинство исков подаются не на виновников очевидных ошибок в лечении. Мы с тобой знаем, что плохой исход и неудачи часто происходят не из-за неправильного лечения. Если пациент умирает после операции от инфаркта, это вовсе не означает, что его плохо прооперировали, правда? Я знаю цифры, я их анализировал! Установлено, что в США от сорока четырех до девяносто восьми тысяч больных умирают каждый год в госпиталях от ошибок врачей, ты веришь, что большая часть этих случаев рассматривается в суде? Действительность в том, что малоприбыльных практиков редко привлекают к суду.

– Ты хочешь сказать, что адвокаты просто идиоты и не знают на кого подавать иски?

– Забудь об адвокатах, им глубоко наплевать на медицинскую практику и качество лечения, их заботит одно – как заработать побольше денег! Посмотри на это по-другому, судебный процесс начинается по заявлению потерпевшего пациента или его родственников, не находят же их адвокаты на улице, в конце концов. Клиентуру адвокатов можно разделить на три типа, мы сейчас не говорим о тех, кто не будет судиться. Первый тип—люди бедные и желающие слупить денег с врача и госпиталя. Но бедные обычно не застрахованы, либо страхуются по минимуму, поэтому для терминаторов это парии, к которым они не прикасаются. Второй тип – люди, принадлежащие к какому-либо расовому меньшинству, им хочется наколоть богатого белого врача. В нашем случае это опять же незастрахованные пациенты, а следовательно, они не интересны терминаторам.

– А что, разве имеет значение белый пациент, черный или латинос?

– Еще бы, я работаю в Бруклине, если я буду обвинен в Бруклине чернокожим пациентом, мои шансы выиграть процесс приближаются к нулю. Присяжные практически всегда не белые и будут симпатизировать бедному несчастному больному, которого якобы искалечил богатый белый хирург. Не скажи, цвет кожи имеет значение.

– Ну а третий тип?

– Третий тип – это хорошо информированный интеллигентный человек, он осознает, что ему причинен вред, это нехарактерный для Бруклина персонаж. Представители этого типа предпочитают выбирать себе врачей в «башнях из слоновой кости», госпиталях или клиниках Манхэттена.

Больные, на которых Сорки, Манцур и им подобные паразитируют, обычно пожилые обитатели домов престарелых, застрахованные, несколько ниже среднего класса, белые, от которых, к тому же, можно избавиться, не привлекая особого внимания. Заметь, терминаторы обладают известностью и шармом. Манцур и Сорки, например, входят в список «лучших врачей» Нью-Йорка, отлично владеют словоблудием: «Мне очень жаль, мы очень старались сохранить вашей маме ногу, но ее несчастное сердце не выдержало…» А столетняя мама и так была полуживой! Или: «Раковая опухоль распространилась на несколько органов, мы постарались удалить ее всю, но…» Людям и в голову не приходит подавать в суд на хирурга за умершего восьмидесятилетнего пациента, да и неудобно судиться с «известным» и «доброжелательным» врачом. Не надо забывать и того, что в ряде случаев родственники только облегченно вздохнут при неблагоприятном исходе.

– Марк, это ужасно, как ты можешь работать и выживать в таких условиях?

Я пожал плечами:

– Не знаю, но параноиком становиться не хочу. В конце концов мы говорим о меньшинстве, подавляющее большинство врачей делает все возможное для своих пациентов. И все-таки для меня принципиально важно, чтобы кто-то остановил эту вивисекцию, все вокруг знают, что происходит, но предпочитают смотреть в другую сторону.

– Советую держаться подальше от этих проблем, – заключил Нильс. – Делай свою работу, а разборки оставь администрации и председателю отделения.

* * *

«Знаю», – ответил я сам себе уже в коридоре, стоя перед дверью кабинета Малкольма Раска. Я встряхнул головой, отбрасывая ненужные мысли, последний глубокий вдох, немного кислорода для мозгов, они мне, пожалуй, потребуются.

Хорошо смазанные петли двери не скрипнули за моей спиной, только характерный дцелчок замка дал знать о вошедшем.

Отделенческий комитет по контролю качества уже заседал. Председательствовал Малкольм Раек, который недавно заменил на этом посту Лоренса Вайнстоуна. Высокий, худощавый, безукоризненно выглядевший, с незаурядным даром говорить, исключительно корректный Раек был идеальным кандидатом на эту роль. Сын польских иммигрантов, родившийся и выросший в штате Висконсин, он стремился придать себе внешность англосакса. Манера речи, привычка одеваться в безупречные костюмы-тройки, белый платок в нагрудном кармане – я думаю. Раек был раньше Раско-вецким или что-то вроде этого. Он был самым безобидным хирургом из тех, кого я когда-либо встречал, он не мог никому причинить вреда. Но и соблюдения дисциплины потребовать не мог, за глаза Сорки всегда его высмеивал.

Раек прервал собрание, чтобы поприветствовать меня:

– Садись, Марк. Как всегда ужасные пробки на дороге?

– Да уж, – ответил я, вспоминая громыхающие отвратительные мусоровозы, встретившиеся мне на пути.

– Ты слишком далеко живешь, – прокомментировал доктор Готахеди. – Почему бы тебе не купить дом на Холме сразу за мостом, мне потребовалось сегодня всего пятнадцать минут на дорогу.

Готахеди частенько бахвалился своим домом ценой в три миллиона, он знал, что я не могу себе такого позволить.

– Марк, – Раек пытался вернуть нас в русло рабочегосовещания, – посмотри повестку, мы начали обсуждатьпервый случай, который нам представила Джуди.

Джуди Кеннеди, сидевшая справа от Раска, была медсестрой, ответственной за контроль качества. Средних лет, высокая, довольно полная ирландка с мягкой и приятной речью. В силу занимаемой должности Джуди знала обо всех хирургических катастрофах и неудачах в госпитале, она не была дурой и понимала, что происходит. Я несколько раз испробовал на ней свой сарказм и язвительные вопросы, однако она ни разу не поддалась на провокацию, напротив, держала себя как корректный и объективный специалист. Шпионила ли она для Сорки, была ли связана с больничной мафией? Вполне возможно, она была вдовой, а вдовам надо выживать, как впрочем, и всем остальным…

Раек продолжал:

– Повторюсь, пациент умер во время операции на сосудах брюшной полости.

Имя пациента как всегда не было упомянуто.

– Доктор Илкади, вы анализировали историю болезни? Пожалуйста, поделитесь с нами результатами анализа и скажите свое мнение.

Я подошел к кофеварке и налил себе чашечку кофе, сегодня не было пончиков, что, впрочем, было и неплохо для моей фигуры.

Я заранее знал, что скажет Илкади, я также знал, что он сам участвовал в операции, его вызвали из дому, надо было выручать Манцура, своего старого учителя. Что ж, на то он и заведующий сосудистым отделением, но как он может объективно разбирать случай, в котором сам участвовал? Илкади начал:

– Мужчина в возрасте девяносто одного года, страдал ишемической болезнью сердца, сердечной недостаточностью, хроническим обструктивным бронхитом, три года нйзад – преходящее нарушение мозгового кровообращения. Госпитализирован к нам с большой, околошести с половиной сантиметров, аневризмой брюшнойаорты. Заключение кардиолога до операции: плановоеоперативное лечение возможно, показатель сердечноговыброса удовлетворительный.

«Разумеется, пациент обязан быть пригодным для операции!» – язвительно подумал я. По мнению заведующего кардиологией доктора Гедди, все больные Манцура были «пригодны» для хирургического вмешательства.

Я сам анализировал эту историю болезни, но интересно, что будет дальше.

– Не буду многословным, просто отмечу, что пациенту выполнялось обычное протезирование разорвавшейся аневризмы аорты. После наложения проксимального анастомоза началось обильное кровотечение из забрюшин-ного пространства, потребовавшее переливания большого количества крови, попытки остановить кровотечение оказались безуспешными. Несмотря на переливание свежезамороженной плазмы и тромбоцитарной массы, развился синдром внутрисосудистого диссеминированного свертывания крови. Всего перелито двадцать пакетов крови и около пятнадцати литров растворов кристаллоидов. В конечном итоге наступила остановка сердца и была констатирована смерть.

– О, священная корова! – прорвало Сэма Глэтмана, второго сосудистого хирурга комитета. – Из мужика сде-лалимедузу!

– Доктор Илкади, что произошло на самом деле, что было причиной кровотечения? Повреждение нижней полой вены, почечной вены? Были технические проблемы с наложением анастомоза? Что вызвало коагулопатию? – спросил Раек с выражением настойчивого желания добраться до истины сквозь очень заметный слой фальши. Его глаза сфокусировались на Илкади, губы были плотно сжаты.

– Малкольм, – я встрял в обсуждение, не в силах болеесебя сдерживать, – из больного вытекла вся кровь из-завведения урокиназы. Ему назначили урокиназу, котораяпрепятствует любой возможности свертывания крови.

Раек казался удивленным:

– О чем вы говорите, урокиназа противопоказана притаких операциях!

ГЪтахеди вступил, чтобы помочь своему собрату:

– Доктор Зохар, дайте Илкади высказать свое мнение, никто не просил вас давать рецензию или комментироватьпроисшедшее, к тому же вы не сосудистый хирург. Пожалуйста, доктор Илкади, скажите нам о причине смерти.

Илкади был озадачен.

– Урокиназа? В протоколе операции ничего не сказано об этом. Наше заключение, мое заключение… – онколебался, неосознанным жестом вытирая ладонио свои стильные брюки. – Коагулопатия развилась из-зацирроза печени.

– Доктор Раек, я не сосудистый хирург, – быстропроговорил ГЪтахеди, чтобы ослабить витавшее в воздухе напряжение, – но у каждого из нас есть на памятиподобные случаи. Вы начинаете плановую операцию, сталкиваетесь с недиагностированным ранее хроническим заболеванием печени – я имею в виду цирроз – в результате пациент начинает кровить, как губка, ничего нельзя поделать. Я не вижу здесь ничего экстраординарного, мы можем перейти к следующему случаю? – ГЪтахеди взглянул на свой золотой «Ролекс»: – У меня наполдесятого запланирована операция – изящная пожилая дама с рецидивной послеоперационной грыжей, онаменя просто обожает.

«Посмотри на это мелкое ничтожество», – прошептал мне на ухо Глэтман. – Каков Нарцисс!

Я почти не слышал его, поскольку выпалил:

– История о циррозе печени – полная чушь. Доктор Илкади, есть какие-то указания об этом в истории болезни? Предоперационное обследование, анализы, проведена ли биопсия печени, можно посмотреть документацию?

– Марк, – включился Раек, прервав мои обвинения, – время вышло. Можем мы перейти к следующему случаю? Джуди, сколько еще осталось разобрать?

– Два случая и кое-что из предыдущих вопросов.

Не обращая внимания на эти слова (пилотам знакомо подобное состояние – «туннельное зрение», я не видел ничего кроме зрачков Илкади), я продолжал:

– Малкольм, перед тем как мы закроем этот разбор, я прошу разрешения лично просмотреть документацию, мне известно, что пациенту во время операции вводили урокиназу.

– Что же это такое? – вступил в перепалку заведующий неврологией Стиг Расмуссен. – Еще одна жертва «охоты на ведьм» доктора Зохара? До сих пор мы наблюдали, как Зохар устраивал травлю доктора Сорки, теперь он взялся преследовать и доктора Манцура?

– Стиг, пожалуйста, никаких имен, мы не упоминаем имен при разборе! – Раек попытался призвать всех к порядку.

– Вздор, полная чушь! Указываем имена или нет – не имеет значения, мы все знаем, в чем тут дело! – пухлый палец Расмуссена нацелился на меня. – Этот человек начал личную вендетту против наших коллег, это недопустимо и должно быть прекращено!

Стиг Расмуссен, огромный, лысеющий, краснолицый и вечно потеющий скандинав, с большой головой и парой пронзительных синих, как лед, глаз. Это был специалист с большим послужным списком. Он закончил мединститут в Стокгольме, стажировался по нейрохирургии в Швеции, Норвегии, США и Корее, где и женился, правда, кореянка позже подала на развод. Виртуально Расмуссен работал везде, включая Объединенные Арабские Эмираты и Саудовскую Аравию, и казалось, все шейхи королевской семьи были его личными друзьями. Утверждали, что он свободно говорит на многих языках. Расмуссен поработал в ряде госпиталей Бруклина, пока два года назад не перешел в Парк-госпиталь, где был радушно принят Сорки и его прихлебателями в Медицинском правлении.