Текст книги "Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18. Вытеснения

Хирургическое отделение похоже на морское судно, где я капитан, моя задача – держаться. Вы же – гребцы, ваше дело – двигать судно, не раскачивая его слишком сильно.

Оуэн Х. Вангенштайн (1898–1981)

Январь 2000 года

С января события стали развиваться бурно. Наша клиническая практика продолжала резко сокращаться. Врачи отделения скорой помощи отправляли больных не к нам, а к Сорки и другим частным хирургам. Сусман организовал движение терапевтических больных, нуждавшихся в хирургической помощи, в обход нас. Мне не давали другого секретаря вместо уволенной Анн, Фарбштейн не реагировал на мои просьбы.

Сорки нажаловался Ховарду на слишком высокую частоту конверсии в моей практике – в переходе от попытки выполнения лапароскопической холецистэкто-мии к удалению желчного пузыря через открытую лапа-ротомию. Ховард потребовал объяснений от Вайнсто-уна. Я представил данные о том, что девятнадцать из двадцати моих конверсии были выполнены больным, страдавшим от острого холецистита или нуждавшимся в исследовании желчных протоков. Увы, это было бесполезно. Вопрос был передан в подкомитет под председательством Сусмана.

Практика хирургического лечения ожирения у Вайн-стоуна замерла окончательно, Сорки похищал всех больных. Более того, руководитель операционного блока был заменен его близким другом.

Вайнстоуна вызвали Ховард и Фарбштейн и выставили ему ультиматум о необходимости моего увольнения к первому июля. Они предложили также заменить Манцура другим вице-председателем, у них, очевидно, была своя кандидатура. Ховард сказал: «Ларри, вы прекрасный председатель, продолжайте работать. Но, по нашему мнению, мелкие дела, микроуправление отделением следует кому-нибудь передать».

Заговор был прост. После моего увольнения Вайнстоун останется один. Другой бруклинский «академический хирург» будет фактически управлять отделением, а он окажется марионеткой. Несомненно, его можно уволить, но при долгосрочном контракте это будет стоить миллионы долларов. Вайнстоун не согласится с ролью марионетки. Если Сорки и новый вице-председатель начнут душить его, он уйдет добровольно. Замечательный план Сорки и Фарбштейна! Почему же Ховард, недавний приятель Вайнстоуна, повернул на сто восемьдесят градусов?

Я спросил об этом Чаудри, тот ответил, что Ховарда терроризирует Сорки.

– Симпсон выжил в свое время, правильно? Все возможно в этой стране. Ховард ведет себя так, как будтоСорки сможет пережить и ОНПМД. Сорки был в Албании, он нанял лучших адвокатов, за деньги можно купить и законы. – Чаудри мрачно усмехнулся. – Большой Мо знаеткак пользоваться системой. На Холме все его соседи важные шишки. Предположим, один из соседей, некий сенатор, звонит важной шишке в Албанию и говорит: «Я посылаю вам моего друга Сорки, это большой хирург, посмотрите, чем можно ему помочь».

– Хорошо, – согласился я, немного подумав. – Но почему так внезапно изменился Ховард? Он пошел на поводу у Сорки, который может значительно затруднить емужизнь. Почему он не стал дожидаться заключительногорешения ОНПМД?

Чаудри засмеялся:

– Ховарда шантажируют Сорки, Сусман и Фарб-штейн. Дело не в деньгах, он богат. Его останавливает другое. У Ховарда связь с тремя женщинами в госпитале: с белой секретаршей с пятого этажа, с симпатичной медсестрой-китаянкой из поликлиники и, наконец, с чернокожей администраторшей, она весьма привлекательна. У них могут быть доказательства. Обвинения в сексуальном преследовании уничтожат его карьеру навсегда. А у него совсем другие планы, он смотрит на Ман-хэттен. И его жена…

Я получил достаточно много информации и ни одного определенного ответа, завязнув в болоте политики и бюрократии. Паутина распространилась дальше, чем я предполагал. Я знал, чего ждать от нескольких людей, стоящих по обе стороны конфликта, только вот беда, я не видел впереди просвета.

Вайнстоун не сдался и отказался увольнять меня. Он понимал, что после моего увольнения его собственные дни будут сочтены.

В своем дневнике я записал: «Сорки напоминает Саддама Хусейна, говорит, как Саддам, и ведет себя подобно ему. Он угрожает, измывается над людьми и шантажирует всех вокруг. Подобно Саддаму, он всегда выживает, успешный психопат. Мы надеялись, что он побежден и справедливость восторжествует. Пока все не так. Кто победит на самом деле? Год назад, когда мы не приняли его родственника в резидентуру, он пообещал избавиться от нас. Как он будет действовать дальше?»

Глава 19. Падение

Одна из причин, почему академические конфликты так дики, в том, что ставки очень низки.

Артур Бауэ

18 февраля 2000 года

Сегодня первая полоса в «Нью-Йорк Репорт» посвящена нейрохирургу из Нью-Йорка, он стал предметом расследования ОНПМД. Государственный уполномоченный по охране здоровья заявляет: «После предварительного расследования я убежден, что существует определенный серьезный риск для пациентов в госпитале Шор-Айленд в связи с хирургической деятельностью данного хирурга. Поэтому его лицензия на практику временно приостановлена до конца расследования».

Этот хирург временно отстранен, в то время как Ман-цур и Сорки продолжают оперировать. Тайна, которую следует разрешить.

Я связался по электронной почте с Джейн Розенберг, корреспонденткой, написавшей статью в «Нью-Йорк Репорт». Она ответила: «Если у вас есть серьезные документальные подтверждения и вы хотите обсудить их со мной, я с радостью с вами встречусь».

Делиться с ней данными было еще рано и рискованно, но канал в «Нью-Йорк Репорт» может пригодиться, если наша ситуация станет критической. Мой друг Дэниел из Далласа так не думал, я получил его сообщение чуть позже:

«Может показаться, что этот случай с нейрохирургом подарок для тебя и позволяет тебе „брить чужую бороду“. Опубликовать такую историю – просто потрясающий шаг для послужного списка репортера и для влиятельности газеты. Чистая копия твоей ситуации!

А теперь поставь себя на место Ховарда, читающего „Нью-Йорк Репорт“, хотя это и трудно представить, имея в виду его активную половую жизнь. Он узнает о большом скандале, одной из самых серьезных шумих, с которой может столкнуться частный госпиталь: глава нейрохирургического отделения в полном дерьме, серия неудачных случаев, намек на давнюю вражду, персональная месть и в результате большой штраф. Действительно, хуже не бывает.

Сравнение с историей Сорки и Манцура очевидно. Ховард покупает все последующие выпуски „Нью-Йорк Репорт“, ожидая увидеть, как президент госпиталя публично делает харакири. Но, к своей радости, он с удивлением обнаруживает, что репортер влиятельной газеты берет интервью у врача и, гляди-ка, они сухими выходят из воды.

Президент госпиталя защищает своих врачей, показывая, как они тщательно расследовали все случаи. 1Ъспи-таль предстает перед нами как маленькое учреждение, стремящееся к лучшему. Конечно же, не обходится без проблем, как и везде, но они строят новые корпуса, вкладывают ресурсы, привлекают таланты с Манхэттена, ведь они хотят только хорошего. Заголовок такой, что в глазах общественного мнения госпиталь начинает благоухать, как роза. Именно такое впечатление останется после чтения статьи. Нет трудных вопросов от репортера, никаких длинных цитат, много информации на отвлеченные темы.

А в это время Ховард или кто угодно другой, Сусман, к примеру, сидит и думает: „Что же это значит для меня?“ Ответ прост – не придавать слишком большого значения твоим потенциальным угрозам о том, что ты пойдешь в газету и расскажешь свою историю, если тебя уволят. Для них теперь это не такая уж и серьезная угроза. Да, это может быть немного неприятно, но в целом дело замнется, потому что эти чертовы журналисты сами не знают, какое дерьмо они лепят. Я пытаюсь сказать тебе, чтобы ты и такой поворот принял в расчет.

Ну а если после всех этих сообщений на первых страницах ситуация обернется к лучшему и Шор-Айленд закроют, главный администратор будет уволен, тогда твой „козырной король“ вне госпиталя должен оказаться тузом. И еще, когда пойдешь к газетчикам, не обращайся к Джейн. Найди другого, серьезного репортера, способного к расследованию, или иди в другую газету».

* * *

Ховард и Фарбштейн встретились с Вайнстоуном на очередном совещании. На этот раз выступал Ховард:

– Ларри, наверно, мы слишком круто с вами обошлись. Мы хотим, чтобы вы продолжали работать в качестве председателя и директора программы. Гинекологи покидают прилежащие офисы – вы займете их пространство. Наймите сосудистого специалиста, найдите нового шефа торакальной службы и сформируйте травматологическое отделение. Манцур уже стар, все время жалуется на боли в спине. Сколько ему? Семьдесят? Он катится под гору – много осложнений. Почему бы вам не подвергнуть проверке его деятельность и не избавиться от него? Ларри, зачем вы привлекли доктора Дика Келли? Он звонил мне вчера. Я дал ему понять, что это внутренние вопросы и они его не касаются. Я знаю, что вы опять встречались с Кардуччи, в этом ваша ошибка. Раек может остаться, если он вам нужен, но Зохар должен уйти, от него одни неприятности. Мы не можем держать его…

Несколько дней спустя Вайнстоуна вызвали в офис Фарбштейна. По пути он остановился возле моей двери, его красное лицо блестело от пота.

– Марк, если они велят тебе убираться, не возражай, не лезь на рожон, просто спроси, в чем причина и будь спокоен.

Он явно вообразил, что пришел мой конец.

Возвращаясь от Фарбштейна, Вайнстоун застал меня с Чаудри. Он был как выжатый лимон.

– Марк, скорее всего я пойду на компромисс с ними, я не могу просто так все бросить. Они согласны держать тебя до января 2001 года, если ты подпишешь заявление об увольнении сейчас.

– Вы думаете, что я сумасшедший? С какой стати я должен увольняться? Я что-нибудь не так сделал? Забудьте об этом…

Вайнстоун опустил глаза.

– Марк, мне кажется, стоит подумать о том, чтобыподписать заявление. До января все может измениться, к тому времени Сорки, возможно, уйдет, и твое заявление не будет иметь значения. Если ты не подпишешьего, они найдут административные причины – сокращение штата или что-нибудь вроде этого. И тогда уж тебе придется уйти немедленно. Подписав заявление, тывыиграешь время.

Я не хотел грубить председателю в присутствии Чаудри и отвечал как можно вежливее:

– Я не могу ничего подписать, не вижу для этогоникаких причин.

Тон Вайнстоуна сделался более официальным:

– Возможно, тебе надо побеседовать с адвокатом, у меня есть один на примете – не очень дорогой, но достаточно толковый. Я прибегал к его услугам, когда уходил из Джуиш-Айленд…

– Минутку! – взорвался я.

Мне уже было наплевать, что рядом Чаудри. Открыв свой кейс, я достал копии документов, которые мы отдали Кардуччи девять месяцев назад.

– Вы видите это? Мы готовили это и отдали Кардуччивместе с вами.

Я вытащил из кармана дискету.

– А это вы помните? На ней то, что вы надиктовалимне о Сорки для Кардуччи. Так-то, уважаемый профессор, что бы вы ни решили, мы в одной лодке. Неужели вы хотите от меня отделаться?

Я взглянул на Чаудри. Похоже, он был доволен происходящим. Кто решится разговаривать с руководителем хирургического отделения в таком тоне?

Я не мог остановиться, продолжал по инерции, как тело, получившее ускорение.

– Вы хотите, чтобы я подписал это проклятое заявление? Ладно. Хотите сделать меня козлом отпущения? Хорошо, но вы должны мне заплатить. Давайте, заплатите мне миллион, и я подпишу заявление и оставлю этоместо. Вы думаете, только мне нужен адвокат? Нет – нам нужен адвокат. Если вы не хотите быть вместе сомной, я уйду, используя свои методы. Первым делом яобрадую Фарбштейна и Ховарда, показав им эти документы и дискету, и добавлю, что это вы заложили Сорки. И еще я скажу им, что завтра же утром все провалыСорки и Манцура будут в Интернете, со всеми цифрамии именами, так что вся Америка узнает, как все выгодами покрывали этих убийц.

Вайнстоун даже не моргнул.

– Марк, успокойся, присядь, я не заставляю тебяподписывать заявление. Тебе нужен адвокат. Они могутуволить тебя по административным причинам, при чемтут Сорки?

Меня разобрал смех, в это время вошел Бахус, по истеричному тону моего смеха он сразу определил, что попал в самое пекло.

Напряжение разрядил Чаудри:

– Интересно, как они будут сокращать штат, если сейчас даются инструкции о найме новых сотрудников? Зачем говорить о найме хирурга-травматолога? Ведь Марк хирург-травматолог. Извините, профессор, вы когда-нибудь просили у них письменные инструкции? Они хотят, чтобы вы занялись увольнением Марка? Потребуйте письменных инструкций.

– Брось, они никогда и ничего не дадут на бумаге, – заметил Бахус, оглянувшись на Раска, в этот момент вошедшего в кабинет, – от своих адвокатов они получили указание не вмешиваться в увольнение Зохара. Им легче сплавить это на вас, – сказал он, придвигаясь к Вайнстоуну. – Если бы они хотели сами заняться Зохаром, сделать это можно было уже давно. Они напуганы.

У Раска были свои доводы:

– Доктор Вайнстоун, вы адмирал флота, вы послалинас на битву, сейчас сражение в разгаре и мы несем тяжелые потери. Неужели вы оставите своих матросов? Выобязаны поговорить с хорошим адвокатом по найму, потому что никто не собирается мириться с этим.

Вайнстоун среагировал быстро:

– Я предлагал Марку телефон адвоката…

– Но это ваша проблема! Вы ищете адвоката и вы платите! Вы не можете свалить все это на меня!

Вайнстоун пожал плечами, посмотрел на часы и вышел из кабинета, он торопился еще на одно совещание. После его ухода мы долго молчали, у всех остался неприятный осадок от разговора. Мрачный результат долгих дипломатических переговоров парил среди нас, как загрязненный воздух.

Чаудри наконец разорвал тишину:

– Марк, на него очень сильно давят, им нужна твоя голова. Я не думаю, что он хочет этого, но и сопротивляться уже не может.

– Позволяя мне уйти, он сам себе копает могилу, и очень скоро…

– Он знает это, – продолжил было Чаудри. – Кстати, Фарбштейн распускает слухи, что ты расист.

– Что?

– Он говорит, что ты ненавидишь черных, а его жена на одной из вечеринок случайно услышала твои расистские комментарии.

– Ну это же смешно, кто его жена?

– Третья жена, и она из Сенегала. Марк, большого значения это не имеет, еще одно подтверждение, что Фарбштейн против тебя, и он использует все, чтобы тебя скомпрометировать. Можешь назвать это грязными методами, если хочешь.

Мы поговорили еще пару минут, и они ушли по своим делам. Я решил позвонить Кардуччи, надо было действовать.

– Вайнстоун с вами в одной лодке, – заверил он меня после моего детального рассказа. – Он вас не бросит. В течение четырех недель Сорки, возможно, будет приглашен на слушания, как вы знаете, эксперты практически разобрались с его случаями. Слушания могут длиться до года, ро исход почти всегда не в пользу обвиняемого врача. Марк, закон на вашей стороне, вы все сделали правильно, согласно закону… Вы все еще хотите работать там?

Это был хороший вопрос, и у меня не было ответа.

Ночью мне не спалось… Я много раз прокрутил сложившуюся ситуацию в свете последних событий, отправил письма нескольким моим друзьям по всему миру. Послания я завершал одним и тем же вопросом: «Кто есть Вайнстоун? Он – Черчилль, Чемберлен или просто старый уставший еврей?» Двадцатью минутами позже пришел ответ от моего друга Дэниела: «Мне кажется, Вайнстоун вступил в эру исторических событий, все из которых имеют счастье быть связанными с тобой. Марк, ты забыл одну старую истину: близость рождает презрение. Мало ли кто издалека кажется гигантом, а если подойдешь поближе, то вдруг обнаружишь, что у него воняет изо рта и он недостаточно часто меняет нижнее белье. Будь более терпимым. Ты хочешь, чтобы Вайнстоун вел войну. Он не Наполеон, он вымотался. У него своя биография, и он сделал замечательную карьеру. Он поступил с тобой как умный человек, и хотя он не тот, с кем бы ты хотел оказаться на одной стороне улицы темной ночью, он честен. Отлично владеет дипломатическим искусством и сильный политик. Да, может быть, он стареет и ему необходимо сейчас сделать резкий рывок для окончания карьеры. Пока у тебя не будет лучшего варианта, ты связан с ним. Он не тот боец, какого ты хотел бы видеть, но ты ему нравишься, поверь мне, ты можешь использовать его таким, какой он есть».

* * *

Мы отсосали все каловые массы и гной из живота и в последний раз проверили кишечный анастомоз. Выглядит неплохо. Ничего не забыли?

– Барб, прикроем анастомоз сальником, хорошо? Видишь, свободно подтягивается.

– Доктор Зохар, почему вы не хотите уйти? Я могу закрыть живот сама, Сорки доверяет мне, – глаза Барбары над маской улыбнулись мне.

– Барб, он не только доверяет тебе, он хочет тебя!

Я снял грязный халат и перчатки и вышел из операционной, бросил халат на кучу голубых щеток и направился в офис.

Немного спустя, когда я читал «Нью-Йорк Репорт», в дверях показался Чаудри.

– Что делаешь? – предупредительно поинтересовался он. – У тебя нет пациентов?

– Ты видел это? – я указал на одну из страниц газеты. – Гинеколог вырезал свои инициалы на коже пациентки. Должно быть, сумасшедший, какое-нибудь психопатическое расстройство.

– Покажи мне, – он схватил газету. – Репортер… Ага, Джейн, твоя подруга, да? Когда она собирается написать про нас?

– Еще слишком рано, Салман, дай время ОНПМД закончить свою работу. Смотри, уполномоченный по охране здоровья приостановил лицензию этого гинеколога и оштрафовал госпиталь Маунт-Сион.

– Отлично, это должно напугать Ховарда и Фарб-штейна. Марк, вчера вечером, когда мы вместе с Якоб-сом сидели в предоперационной, вошел Сорки. Он начал донимать Якобса, интересуясь, оставит ли его Вайнстоун на третий год. Я сказал Якобсу, что его скорее всего оставят. Потом я намекнул Сорки, что его двоюродного брата тоже могли бы оставить, если бы тот принял предложение Вайнстоуна вместо того, чтобы отклонять его. Когда я сказал это, Сорки закричал: «Мой брат лучше, чем Якобе! Чаудри, почему ты стал марионеткой Вайнстоуна? Я был твоим учителем, я покупал тебе книги, приглашал к себе домой!»

Я сказал ему, Что книги все еще у меня, и поскольку я больше не являюсь его резидентом, то могу сказать, как он был неправ. Это все спровоцировало длинный монолог Сорки, в его речи было много желчи. Он наговорил много всего: «Чертов Ховард, тупой Фарбштейн. Я говорил им уволить Вайнстоуна и Зохара, но они побоялись трогать Вайнстоуна, потому что не хотят потерять рези-дентуру. Они не решились уволить Зохара, потому что не хотят попасть на страницы „Нью-Йорк Репорт“. Отлично, завтра за обедом я скажу Ховарду, что семьдесят пять процентов врачей в госпитале перестанут принимать пациентов».

Я ответил ему, что он опять ошибается, и персонал не с ним, они просто запуганы его дружком Сусманом. Сорки взорвался, выдав что-то вроде: «Сусман – мой лучший друг! А Ховард и Фарбштейн ходили к Кардуч-чи! Они сказали ему, что я лучший хирург госпиталя, что я оперировал их самих и их жен».

– Ты шутишь, – сказал я, застыв. – Они ходилик Кардуччи, чтобы так рьяно поддержать этого психопата?

Чаудри меня не слышал, он пытался вспомнить все детали:

– Я сказал ему, что не надо быть таким самоуверенным, сейчас не время избавляться от кого-либо, лучшетратить силы на то, чтобы защитить себя. Но он продолжал кричать: «Зохар, Зохар… Почему вы поддерживаетеего? Вайнстоун давно бы от него избавился, но Зохар знает всю его подноготную. Вайнстоун боится его трогать».

– Возможно, это и правда, – подтвердил я. Чаудри вспомнил:

– Я у него спросил: «Доктор Сорки, что вы такого знаете о Ховарде, если он всегда так вас защищает?»

– Салман, это хорошо, что ты можешь ему противостоять. Кстати, ты видел последний выпуск «Палса»? – Я протянул ему информационное письмо по здравоохранению Нью-Йорка. – Видишь, сколько они зарабатывают?

Основная зарплата Ховарда шестьсот сорок четыре тысячи двести два доллара, а Фарбштейна – триста тридцать семь тысяч двадцать два доллара! И это только основные выплаты, прибавь сюда премии, дополнительные выплаты, выплаты по контрактам, левые деньги, взятки. Неудивительно, что Ховард и Фарбштейн так борются за Сорки. Зачем нарушать баланс? Жизнь ведь так хороша.

В дверях появилась Tea, новый секретарь Вайнстоуна.

– Доктор Зохар, босс хочет вас видеть прямо сейчас, он не в лучшем настроении, только что вернулся со встречи с Фарбштейном.

– Салман, пойдем со мной, возможно, мне понадобится свидетель.

Чаудри последовал за мной в офис Вайнстоуна.

Вайнстоун выглядел строгим, сидя за своим большим столом. Его красная шея, казалось, вот-вот будет удушена тесным воротничком белой рубашки.

– Отлично выглядите сегодня! – проговорил я, стараясь казаться спокойным.

Вайнстоун взял со стола какой-то документ и сказал:

– Это очень серьезно. Позвольте мне зачитать вамкое-что из заявления, полученного от Фарбштейна несколько минут назад. Из первого параграфа: «Мы поставили своей целью создать травмоцентр… призываем васпринять согласованные временные усилия по найму хирургической бригады для выполнения данной программы…» – Вайнстоун читал вялым, лишенным эмоций голосом: – Второй параграф: «Как уже говорилось, мы серьезно озабочены текущим экономическим статусомПарк-госпиталя и считаем необходимым начать сокращение штата для уменьшения расходов. Сокращение административных и неадминистративных должностейуже выполнено. К сожалению, мы вынуждены признать, что врачебные ставки также будут сокращены… и чтоконтракт доктора Зохара заканчивается 1 июля 2000года. Следующее сокращение врачебного штата планируется в госпитале этим летом. Просьба информировать доктора Зохара об окончании его контракта 1 июля 2000 года. Я готов встретиться с вами и доктором Зохаром для обсуждения данного вопроса».

Вайнстоун положил письмо и посмотрел на меня. Думаю, он ждал, что я взорвусь, но в этот раз я решил сдерживаться, лишь пару раз глубоко вздохнул, наблюдая за эффектом.

Наконец я заговорил:

– Отличное письмо. Я ожидал этого – тупой Фарбштейн копает себе могилу.

Вайнстоун не разделял моего оптимизма.

– Я советовал тебе подписать заявление. Если бы тысделал это, у нас было бы время для передышки, по крайней мере до конца года. Ты не последовал моему совету.

Я подумал, что у меня осталось только три месяца, да, кажется, я просчитался, мне просто не верилось, что они посмеют меня уволить. А что же Вайнстоун? Он играет в свою игру, пытаясь спасти собственную задницу? Надо искать новую работу. Что скажет Хейди? Мы должны быть осторожными в своих тратах.

Что ж, надо идти, я поднялся.

– Итак, они меня увольняют. Что еще? Через три месяца меня здесь не будет. Неужели вы думаете, что эторешит проблему? Вы думаете, это спасет Сорки? Вы думаете, что в конце концов это спасет вашего вице-президента?

Мой голос слегка дрожал.

– Марк, Марк, – сказал Вайнстоун своим спокойнымтоном. – Сядь, пожалуйста. В таких местах человек считается уволенным лишь в тот момент, когда его нет на работе на следующий день после окончания контракта. Доэтого точку ставить рано. Ты знаешь, что я не позволюэтому случиться. Но ты должен успокоиться и помочь мнебороться с ними. Нашей главной целью станет обновление департамента. Нам нужен новый сосудистый хирургна место Илкади, надо развивать эндоваскулярную хирургию. Твой друг Мортон из Детройта идеально подошелбы, и я хочу, чтобы ты продолжал работать с ним.

Теперь Ховард хочет сформировать отделение травматологии, и мы должны собрать для него штат. Необходим состоявшийся дипломированный хирург-травматолог. Как ты считаешь, твой друг из Далласа Дэниел подошел бы для этих целей? Марк, наша первостепенная задача – создать сильный департамент. Участвуя в этом, ты поможешь себе.

Чаудри настороженно слушал, я не двигался и молчал.

– Давайте продолжать работать, как будто ничего неслучилось, – настаивал Вайнстоун. – Марк, ты никуда не уходишь, остаешься с нами. Согласись, что приемна работу твоих друзей хорош как для тебя, так идля всех нас. Это увеличит наши силы, они будут бороться вместе с нами.

В коридоре я переглянулся с Чаудри.

– Насколько тупым он меня считает? Он ждет, что янайду прекрасную замену самому себе. Хорошо, я найду.

* * *

Отделение Фарбштейна занимает целое крыло на восьмом этаже. Я пришел туда без приглашения в восемь часов утра до приезда трех его секретарей. Фарбштейн сидел за своим большим столом, перед ним лежала «Нью-Йорк Репорт», открытая на страницах городской жизни. Он пил кофе, держа в руке телефонную трубку.

– Доброе утро, доктор Фарбштейн.

Он взглянул на меня, выражение его лица нисколько не изменилось, как будто я только и делаю, что захожу к нему. С чашкой в руке он прошел в комнату секретаря: «Кофе здесь, новый, колумбийский. Наливайте, пожалуйста. Я приду к вам, как только закончу говорить по телефону».

Я налил себе кофе и вернулся в кабинет Фарбштейна. Он был в четыре раза больше, чем кабинет Вайнстоуна. В окнах открывалась панорама Южного Манхэттена и Бруклина, купающихся в лучах утреннего солнца. Через несколько недель придет весна. Я пригляделся к фотографиям на стене: Фарбштейн на своей яхте в шортах и бейсбольной кепке, Фарбштейн в смокинге на каком-то мероприятии с Сорки, Манцуром и Ховар-дом. На фото покойного великого бруклинского рабби Менахема была надпись: «Доктору Альберту Фарбштей-ну за его содействие благополучию нашего общества, пусть Господь благословит его». На книжной полке Фарбштейна учебник по медицине Харрисона, Фишманов-ские легочные болезни и расстройства, болезни сердца Хэрста и несколько немедицинских книг. Наверное, Фарбштейн много читает.

– Доктор Зохар, – Фарбштейн прервал мои мысли и предложил мне кресло рядом со своим. – Как кофе?

– Отлично, как всегда, – ответил я и сделал маленький глоток темного напитка.

– Чем обязан?

«Вот ублюдок, ты точно знаешь, зачем я здесь». Я достал копию его заявления.

– Доктор Вайнстоун показал мне это заявление, и у меня появилось несколько вопросов. Для начала объясните, пожалуйста, почему вы меня увольняете?

– Да, Марк, мы проводим реорганизацию госпиталя, набираем ассистентов врачей, нескольких человек мы решили уволить, в том числе и вас.

Я сделал усилие, чтобы остаться спокойным:

– Хорошо, я понимаю, но почему именно меня? Что я делал неправильно?

– Ничего. Вы видели ваш контракт? Мы имеем право уволить вас без каких-либо причин на это, контракт не заключают на всю жизнь, люди приходят и уходят…

– Да, я понимаю.

Вот черт! Он будет увиливать и уходить от ответа до тех пор, пока мне это не надоест.

– Но почему вы выбрали меня? Именно меня? Почему не Раска или Бахуса? Вы сокращаете штат. Почему вырешили уволить меня?

Фарбштейн сохранял спокойствие, но мне показалось, что я ему уже надоел.

– Мы так решили, нам нужны ассистенты врачей, и у нас не хватает средств.

– Доктор Фарбштейн, – не выдержал я, устав от этого бреда, – перестаньте прикрываться пустыми словами и обсудите со мной этот вопрос начистоту. По правилам вы должны были оповестить председателя хирургии об увольнении и дать ему вoзможнocть решать, кто это должен быть. Но вы выбрали меня, и всем ясно, что это месть.

Фарбштейн отвел глаза.

– Никакой мести, обычное административное решение, мы решили, что вы нам больше не нужны. Мы попытались объяснить это доктору Вайнстоуну, он не понял…

– Вайнстоун не глуп, вы хотели, чтобы он уволил меня, а я бы подал на него в суд.

– Не понимаю, о чем вы говорите…

– Хорошю, посмотрим на первый параграф вашего заявления. Тяжеловато написано… Здесь говорится, что доктор Вайнстоун должен сформировать травматологическое отделение. Насколько мне известно, только я квалифицированный хирург-травматолог в нашем госпитале. Ищете хирургов-травматологов и увольняете меня. Это шутка?

– Да, нам нужен травмоцентр, нам нужны ассистенты врачей.

Я начал громко смеяться, мне нужен был этот смех.

– Хороший ответ! Я должен его записать.

До слез смеяться повода не было, но я усиленно протирал глаза, сначала левый, потом правый. У меня была возможность подумать, как вести разговор дальше.

– Простите, доктор Фарбштейн, но если у вас будет травматологическое отделение, вам нужны заведующий отделением и несколько хирургов-травматологов. А вы увольняете единственного хирурга-травматолога! Объясните мне причину.

– Послушайте, мы решили, что нам не нужны такие специалисты, как вы. Мы не считаем вас хирургом-травматологом, загляните в свой контракт.

Я вскочил на ноги и заговорил громче:

– Это обычная месть, и она будет рассматриваться в суде.

– Суд? Кто говорит о суде?

– Я говорю о нем. Вы разрушаете госпиталь. По непонятным причинам вы слушаетесь Сорки, которого я считаю главным виновником всех этих безобразий. Вы увольняете меня в тот момент, когда комиссия расследует его деятельность в госпитале. Хоть вы и считаете меня пустозвоном, подумайте о последствиях суда.

Фарбштейн пытался сделать глоток из пустой чашки, он тянул время, чтобы подумать.

– Я ничего об этом не знаю. Мы увольняем вас, а нанимать будем новых людей. Мы предлагали вам работать до января 2001 года при условии, что вы подпишете заявление об уходе, вы не согласились, поэтому…

– Я пришел к вам, чтобы уладить все недоразумения, но вы прикрываетесь пустыми словами. В следующий раз, доктор Фарбштейн, мы встретимся в другом месте, я обещаю вам это. Всего хорошего.

* * *

Что дальше? Вайнстоун колеблется. Какие у него планы в отношении Манцура? ОНПМД медлит. Ховард и Фарбштейн на поводу у Сорки. Мне действительно нужен сейчас адвокат, хотя бы для того, чтобы обсудить выплаты. Пойти к газетчикам? Только в крайнем случае.

Я посмотрел на портрет отца на стене. Отец держал в руке сигарету, прикрыв один глаз, вероятно, из-за дыма, другим он смотрел на меня. Что бы он предпринял на моем месте? К сожалению, этого уже не узнать. В конечном итоге я выиграю. То, что сейчас происходит с Манцуром и Сорки, предначертано судьбой с первого дня, когда мы встретились. Фарбштейн неуязвим, все, что он хочет, это сохранить свой большой офис и яхту. У Вайнстоуна сложилось обо мне неправильное мнение, он напрасно считает меня маленькой собачкой, которая будет кусать их только по его приказу. Я понял, что выиграю, внутри или за пределами госпиталя, неважно…

* * *

Доктор Фарбштейн вручил мне уведомление лишь несколько дней назад. Он вошел в мой кабинет и коротко сказал: «Доктор Зохар, в соответствии с правилами я должен вручить вам заключительное письмо за девяносто дней до увольнения».

Ничего нового для меня в письме не было: «Мы уведомляем вас, что отделение хирургии находится в процессе реконструкции. В связи с предполагаемыми изменениями этим письмом мы информируем вас, что ваша окладная ставка работающего хирурга заканчивается 1 июля 2000 года. Предварительно это решение было обсуждено с доктором Лоренсом Вайнстоуном, председателем хирургического отделения.