Текст книги "Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

После перепалки с Сорки на М&М конференции Вайнстоун разрешил мне послать обвинительное письмо Сорки и дал задание Раску провести проверку на «соответствие квалификации», просмотреть все его осложнения за последние пять лет. И вот мы получили конечный результат – эту черную папку, содержащую шестьдесят семь историй болезней в хронологическом порядке, детальные выписки с углубленным анализом осложнений и заключениями, сделанными нами.

– Эта папка жутких кошмаров, – возмущался я. – Кто-нибудь встречал такую коллекцию ужасных провалов у одного хирурга? Они с Манцуром стоят друг друга.

– Мы говорим сейчас не о Манцуре, а о Сорки. Как мы поступим дальше с этой папкой?

Во время расследования, продолжавшегося несколько недель, на Вайнстоуна давили все, кто только мог. Весь госпиталь узнал новость об изъятии из архива отделением хирургии историй болезней пациентов одного хирурга. Фарбштейн, Манцур и даже президент госпиталя Ховард наведывались к Вайнстону и убеждали его «остановить сумасбродство», «устроить встречу с Махмудом» и так далее. Вайнстоун заколебался, однажды он даже попытался все прекратить. Но прямые угрозы Сорки и активная закулисная возня убедили его продолжить расследование.

– У меня есть для вас кое-какая информация для раздумий, – приступил к делу Ваинстоун. – Как вы знаете, если председатель хирургии получает рапорт от внутреннего комитета по контролю качества, он рассматривает его и делает собственные выводы. Если хирург, по его мнению, не соответствует квалификации, председатель должен передать результаты в госпитальный комитет по контролю качества. А что мне делать в нашей ситуации? У нас, к несчастью, этот комитет контролируется самим Сорки и его друзьями.

– Манцуром, к примеру, – добавил я.

Вайнстоун не обратил внимания на мой комментарий, фигура Манцура оставалась для него неприкасаемой.

– Тогда я созвонился с несколькими коллегами из Бостона и Балтимора, попросил их проанализировать истории болезней и результаты, собранные в этой папке, как объективных и независимых экспертов со стороны. Они отказались.

– Почему? – спросил Чаудри.

– Не хотят рисковать, Сорки может подать на них в суд, так же, как и на вас, и на меня.

– Я не знал, что он может судиться со мной! – взволнованно воскликнул Раск. – Вы назначили меня руководителем внутреннего комитета, я перед вами отчитываюсь. Почему вы не предупредили меня о возможности судебных исков до начала расследования?

– Эта папка может вызвать целый комплект судебных заявлений, мы должны быть осторожными и хорошо просчитать наши дальнейшие действия.

Я понял, к чему ведет Вайнстоун, он хочет выиграть время, манипулируя ситуацией, дать возможность другой стороне узнать о существовании этого обвинительного документа и договориться о мире, наладив выгодное сосуществование с Сорки. Предложение от Манцура, наверное, уже поступило.

– Доктор Вайнстоун, – я старался казаться наивным, – а как насчет ОНПМД, властей, почему бы простоне отослать копии документов им?

Вайнстоун вытаращил глаза.

– Даже и не говори о направлении документов туда, если ты сделаешь это, то уже не найдешь работу в этом городе. Предупреждаю тебя еще раз, я не смогу тебя защитить.

– Будь что будет, а я иду в ОНПМД, посмотрите. – Я достал из кармана письмо и передал ему. – Приглашение, полученное от них сегодня, они просят меня приехать и обсудить дело Манцура.

– Почему именно тебя? – подозрительно спросил он.

– Не знаю, – соврал я без запинки. С годами у меня хорошо это получалось. – Возможно, скоро позовут и вас или кого-то другого.

Вайнстоун, видимо, догадывался о моей причастности к делу Манцура. Чаудри знал все, но молчал.

– Что ты собираешься говорить?

– Правду, конечно.

х – Не могу тебе приказывать, но ты понимаешь, какие могут быть последствия.

– Вы мне угрожаете? – спросил я, вставая, и наклонился над ним, крепко сжав зубы.

– Нисколько, – ответил Вайнстоун, избегая смотреть мне в глаза. – Если ты не понял, насколько Манцур важен для нашего дела, то я ничего не могу добавить сейчас и ничего не буду делать для тебя позже.

Его слова в защиту Манцура вывели меня из себя.

– Вы угрожаете мне! Вмешиваетесь в расследование властей штата. Почему вы неодинаково относитесь к двум убийцам? Так нельзя! Как вы не понимаете, нельзя преследовать одного и защищать другого.

– Марк, – прошептал Бахус, – полегче, сядь и извинись, ты не должен так кричать.

Я ценил его стремление сохранять спокойствие, но это было выше моих сил; сдерживаться, когда все кипит внутри, я не мог.

– Мне нечего добавить, – сказал я у выхода, развернулся и хлопнул дверью.

* * *

В этот день у меня были две причины для внутреннего беспокойства, одна серьезная, другая скорее курьезная. Наш бухгалтер Энди исчез без следа. Уже три года он вел наши дела, приезжая каждый понедельник со своим секретарем для сбора необходимых документов. Месяц назад Бахус решил проверить неоплаченные счета и обнаружил, что Энди часто обналичивает чеки, выданные нам страховой компанией. Оказалось, компания Энди, где, по его словам, работали пятнадцать дипломированных бухгалтеров, была липовой, от юридического адреса до телефонных номеров. Энди, наверно, обокрал меня на сотню тысяч. Теперь я понимаю, почему он подарил мне на Рождество двадцать пять контрабандных кубинских сигар.

Вторая проблема беспокоила меня меньше. Мне позвонила миссис Макфадден, вице-президент Совета медсестер госпиталя:

– Доктор Зохар, мне нужно обсудить с вами серьезное конфиденциальное дело.

– Да, я слушаю.

– Одного из ваших старших резидентов охрана видела в дежурной комнате прошлой ночью с нашей медсестрой.

Понизив голос, я спросил:

– И кто же это был, интересно узнать? Она смутилась.

– Доктор Силверштейн.

«Майк! – улыбнулся я. – Она выследила его».

– Майк – наш лучший резидент, он женат, и его женабеременна. Мы можем сохранить это в тайне? Я доложупредседателю, он во всем разберется.

Она молчала, и я добавил:

– Пожалуйста.

Интимная связь между госпитальными служащими во время дежурства—вопиющее нарушение предписаний. Я представил себе, как миссис Макфадцен теребит в руках свой тяжелый серебряный крест.

– Миссис Макфадден, больше этого не повторится, – убедительно сказал я, – обещаю. Вы говорили с медсестрой, ее заставили или она сама пошла в дежурную комнату?

– Я разберусь с медсестрой. Вы сами накажете виновного резидента?

– Доктор Вайнстоун его накажет, спасибо, большое спасибо.

Придется все улаживать. Тупые пуританцы! С бедного пациента можно содрать последние штаны за лечение, а снять трусики с медсестры грешно.

Ко мне вошел Чаудри и уселся напротив, глядя на меня с теплотой и лукавством.

– Жизнь тяжела, у меня была ужасная ночь, кишечная непроходимость и язвенное кровотечение. Боже, как же я устал! Где взять силы для другого?

Я рассказал ему о звонке миссис Макфадден.

– Она уже забыла, как Ховард трахал ее несколько лет, а потом бросил?

Пару минут мы посплетничали, обсуждая интимные связи в отделении.

– Какие еще новости? – спросил Чаудри. – Что ещеслучилось?

– Остальное ты знаешь, председатель все еще колеблется, он должен решить, чью сторону занять.

Чаудри усмехнулся.

– Марк, дай ему шанс, ему трудно перейти Рубикон такбыстро, доносить на коллег не входит в арсенал егосредств. Вайнстоун член всех их клубов, старики не решают внутренние разногласия с помощью властей.

Чаудри удивил меня столь здравыми рассуждениями.

– Что ты предлагаешь? Ты же знаешь, я приглашен.

– Говори правду. Мы подтвердим, если нас спросят, а что касается Вайнстоуна, его можно понять, на него страшно давят.

– Какие меры принимает Сорки, как ты думаешь?

– Сорки не пойдет на компромисс, – заметил Чаудриочень серьезно. – Он готов всех нас растерзать, твоеписьмо ему как удар кинжалом. Он может помочь Вайн-стоуну перейти Рубикон, подожди немного.

– Ты видел Манцура? Чаудри засмеялся.

– Манцур сильно расстроен, он заперся в своем офисе, днем и ночью сидит за историями болезней и наверняка что-то исправляет.

– Разве это не подделка документов?

– Конечно, это незаконно, но все это делают, истории не отошлют, пока Манцур не сдаст их в архив, а он тянет время.

– Он приходил к Вайнстоуну?

– Конечно. Оказывается, Сорки винит во всем Раска и внушает это Манцуру. Вайнстоун же обвиняет Лангет-ти, якобы тот отослал документы, более того, он намекает ему и на Сорки, взбешенного их дружбой.

– Почему он выбрал Лангетти?

– Они с Манцуром ненавидят друг друга последние тридцать лет.

– Салман, скажи мне, почему Вайнстоун так защищает Падрино, какая здесь связь?

– Это тайна, я не знаю, даже не догадываюсь, что значит для него Манцур. Вайнстоун просит тебя подыграть ему, пойти к Манцуру и показать приглашение от ОНПМД. Пообещай Манцуру, что поможешь, заговаривай зубы, улыбайся.

– Ты рассуждаешь как еврей, не верится, что ты мусульманин.

– В дни последнего Рамадана Илкади пожелал мне счастливого Ханука, намекая на мою связь с вами, парни. Иди и убалтывай его, он плох, очень плох.

Я поколебался, но согласился:

– Хорошо, надо попробовать.

Глава 12. Стукачество – гудок к отправлению

Ни один пациент не бывает настолько плох, чтобы не попытаться спасти ему жизнь.

Марк М. Равич (1910–1981)

Июнь – июль 1999 года

Трое мальчиков стояли около зеленой стены отделения интенсивной терапии и смотрели, как на каталке увозят их отца. Младшему из братьев было около двенадцати лет, старшему примерно восемнадцать. Юноша в центре, как начинка, выжатая из сэндвича, был на голову выше братьев, белокурый, с бледным веснушчатым лицом. У всех троих был отсутствующий взгляд, они старались не смотреть на отца, на его неестественно раздутое лицо. Мне стало не по себе. Они молча прощались с отцом, которому предстояла третья операция по поводу тяжелого перитонита.

Совсем недавно их отец был здоровым стройным и полным сил. Добродушный средних лет мужчина сидел во главе праздничного стола и отпускал веселые шутки. Сейчас он был неузнаваем, раздулся от физиологического раствора, накачанного в вены, жидкость просочилась в ткани сквозь капилляры, они дали течь. С эндотрахе-альной трубкой, торчавшей изо рта, отец казался чужим и безобразным.

Мальчики стояли, будто приклеенные к зеленой стене, и тихо плакали, глядя в никуда. Я третий раз буду оперировать их умирающего отца. Смотрю на них издалека, стараясь быть незамеченным. Родственники умирающих пациентов выводят меня из равновесия. Мне хочется прокричать им: «Отойдите вы от этой идиотской стены! Обнимите своего отца, поцелуйте его, почувствуйте его живое тепло».

Мы проходим мимо, направляясь к автоматической двери операционной, я бросаю последний взгляд на онемевших от страха сыновей моего больного. Если он умрет, они запомнят этот момент на всю жизнь, они будут жалеть, что не подошли к отцу, не прикоснулись губами к его щеке, не сжали его руки.

У меня навернулись слезы на глаза. Я тоже был мальчиком, когда моего отца примерно так же забирали у меня. Чужие страдания часто напоминают собственное горе. Я снял зеленую шапочку, вытер глаза и начал мыть руки щеткой, обдумывая ход предстоящей операции. А перед глазами стояли дети, растерянные от обрушившегося на них несчастья.

Каким был мой взгляд, когда я провожал своего отца тридцать лет назад? Утром накануне серьезной операции мой отец старательно побрился, тщательно вымыл лицо и протер кожу хорошим лосьоном после бритья. Он тоже был хирургом и перед собственной операцией пожал руку своему хирургу, пожелав ему удачи. Потом попрощался с друзьями и родственниками, я был последним, кто прикоснулся к его мягкой, гладкой и приятно пахнущей щеке, этот запах я помню даже теперь.

На следующий день мне разрешили посетить отца в реанимационном отделении: интубационная трубка во рту, землистого цвета щеки и побелевшие виски сделали его почти неузнаваемым. С ужасом я отводил глаза, не веря своим глазам. Почему на прощание я еще раз не прикоснулся губами к его изменившемуся небритому лицу? Через несколько дней он умер, его щеки были так холодны…

Отбросив щетку в сторону, я вытер руки и вошел в операционную. Тяжело больной человек лежал, опутанный паутиной проводов. Я должен спасти его. Послеоперационная рана на животе выглядела ужасно – выделяющийся гной, кишечное содержимое и некротические массы. Операционная сестра и сестры-циркулянтки смотрели на живот больного с нескрываемым отвращением. «У него совсем нет шансов выжить», – наверное, думали они.

– Господи Иисусе, да он похож на надутый шар! – воскликнул один из анестезиологов, распутывая провода. – Который раз вы собираетесь оперировать? Ясно, что ему конец…

Мы очистили брюшную полость, удаляя зловонный гной и некротические массы отовсюду, от поддиафраг-мального пространства до мошонки.

– Этот парень в ацидозе, рН шесть и девять, – отметил молодой анестезиолог из-за ширмы. – Я не могу провентилировать его как следует.

– Позовите старшего, – крикнул я раздраженно. – У него отек легких, легкие потеряли эластичность. Увеличьте ПДКВ[7]7
  ПДКВ – положительное давление конца выдоха.


[Закрыть] ради бога! Вы разве не знаете как вентилировать больного с СОДН?[8]8
  СОДН – синдром острой дыхательной недостаточности.


[Закрыть]

Я прикрыл глаза. Почему они хотят погубить моего пациента? Легкие мокрые, как губка, их нужно хорошо вентилировать. Куда делся старший анестезиолог? Почему никому нет до этого дела?

Когда пациент находится между жизнью и смертью, чувствуешь, будто целый мир восстает против тебя. Медицинская сестра случайно удаляет дренажи, рентгенолог дает больному барий вместо гастрографина—сколькораз мы говорили с ним об этом! Санитар во время транспортировки больного случайно отсоединяет подачу кислорода. Резидент, да, да, какой-нибудь резидент делаетглупость без разрешения.

– Ничего удивительного, любой госпиталь – это немалый риск.

Итак, мы закончили чистить грязь из брюшной полости, оставив живот снова открытым, больного увезли обратно в отделение интенсивной терапии. Было уже поздно, расписание составляют так, чтобы подобные операции делались в конце дня, когда операционная более или менее свободна. Меня ждала жена больного, коренастая с правильными чертами лица женщина, одиноко сидящая в комнате для посетителей. Сыновей не было видно.

– Вы миссис О'Нейл?

– Как его дела, доктор?

– Пока не очень хорошо, гнойное воспаление продолжает распространяться, перфорация двенадцатиперстной кишки, ушитая на предыдущей операции, разорвалась… Есть и другая проблема – некроз тканей забрю-шинного пространства, эта область находится сзади, некроз распространяется от зоны двенадцатиперстной кишки вниз до самой мошонки. Мы удалили разрушенное инфекцией левое яичко.

Она смотрела на меня невыразительно, будто попусту теряя время, покручивая рукой золотой крестик поверх простой белой кофты без рукавов.

– Сколько раз вы оперировали его, доктор? Разве можно выдержать столько операций? Он весь опух…

– Вы бывали у стоматолога?

– Да.

– Когда стоматолог лечит воспаленный зубной канал, он раскрывает его многократно, прежде чем закрыть его окончательно. А теперь подумайте об инфекционном процессе у своего мужа. Я буду открывать брюшную полость столько раз, сколько сочту нужным, иного пути нет.

– Он выживет, доктор? – посмотрела она пристально.

– Не знаю, – искренне ответил я. – Надежды мало, гнойное воспаление вышло из-под контроля, у него развилась полиорганная недостаточность – сначала легкие не справлялись со своей работой, а теперь и почки. Если состояние не начнет улучшаться в ближайшие день-два, перспектива мрачная.

Лицо женщины оставалось спокойным, почти неподвижным. Я попрощался:

– Спокойной ночи, встретимся завтра…

– У меня еще один вопрос, – нерешительно проговорила она. – Доктор, когда он вылечится, сможет ли он, будет ли способен?.. Ну вы понимаете, о чем я.

Я косо взглянул на нее и ничего не ответил, ее вопрос показался мне неуместным в такой ситуации.

* * *

Манцур сидел за письменным столом и просматривал бумаги. Он взглянул на меня поверх очков, я впервые был у него в кабинете, но он нисколько не удивился, вероятно, Вайнстоун предупредил его. Он вышел из-за стола и вяло пожал мне руку:

– Здравствуйте, доктор Зохар, чем могу быть полезен? Он молча предложил мне присесть, плотно сжав губы.

Я решил действовать напрямик.

– Доктор Манцур, я должен показать вам кое-что, – заявил я и отдал ему приглашение в ОНПМД.

Он схватил его и начал читать, шевеля губами, содержание письма касалось его личных интересов:

«…В отделе нарушений профессиональных медицинских действий находится на расследовании дело частного хирурга Джозефа Манцура. По нашему мнению, вы можете располагать информацией, необходимой для расследования, мы хотим провести с вами беседу по данному вопросу».

Манцур читал медленно, я не слишком уважал его интеллектуальные способности, но не представлял себе, что он так медленно читает. Наконец он посмотрел на меня маловыразительно и спросил:

– Почему они привлекают именно вас?

– Скорее всего причина в моих обязанностях, я занимаюсь организацией М&М конференций и являюсь ответственным за их проведение. Доктор Манцур, мне только хотелось показать это приглашение и заверить вас, что я буду объективным по мере моих сил.

– Конечно, большое спасибо! – ответил он, пытаясьулыбнуться.

Его не проведешь, он не поверил ни одному моему слову.

– Фаусто Кардуччи по специальности врач? Один из медицинских чиновников?

– Я расскажу вам, когда вернусь.

– Да, будьте добры, даже не знаю, чего они хотят от меня. Все мои пациенты были преклонного возраста, вы должны знать, в каком состоянии у стариков система кровоснабжения. Кому понадобилось доносить на меня и за что?

– Кто знает, у всех есть враги, – заметил я.

«Ты убил этих стариков, и донес на тебя я. И я сделаю все, чтобы уничтожить тебя», – думал я, забирая письмо обратно и поворачиваясь к двери.

* * *

Очередная перевязка мистера О'Нейла привела меня в отличное настроение. После стольких мучений – нескольких операций, многочисленных перевязок, тяжелой желтухи – в один прекрасный день его общее состояние перестало ухудшаться, лабораторные показатели становились лучше, количество гноя уменьшилось, раны начали затягиваться. И тогда мы поняли, что он может выжить.

Такой итог воспринимается как награда. Победа хирурга над смертью – это частичная компенсация за моральные издержки, с которыми он сталкивается в работе. Зачем я трачу драгоценное время на борьбу с этими кретинами? Надо просто лечить людей и держаться в стороне от этой грязной политики… Можно, конечно, все прекратить. Но в загаженном доме нельзя не замараться.

Вайнстоун сидел в своем кабинете и внимательно изучал книги, разложенные на столе; был вторник, и он готовился к очередному утреннему профессорскому обходу с нашими резидентами. Вайнстоун был великолепным преподавателем, его блестящая эрудиция была результатом тщательной систематической подготовки к занятиям.

– Доброе утро, доктор Вайнстоун, вы хотели менявидеть?

– Да, Марк, садись, – он показал жестом на стул напротив его письменного стола. – Между прочим, я просмотрел много книг для методических рекомендаций, но так и не нашел ответа на вопрос, должна ли синтетическая сетка, используемая при закрытии грыжи, удаляться в случае развития инфекции.

– Учебники очень туманно описывают такие случаи, – согласился я. – Может быть, включить это противоречие в нашу книгу?

– Почему бы и нет? Отличная идея.

Мы помолчали. Нарушив тишину, я продолжил:

– Я сегодня иду в управление штата, в ОНПМД.Вайнстоун нервным движением поправил красный шелковый галстук, хорошо сочетающийся с белой рубашкой и черной кожаной курткой.

– Манцур мне рассказывал о твоем визите, ты все сделал правильно, Марк. Однажды ты станешь хорошим политиком.

– Учусь у вас, доктор Вайнстоун.

Он, казалось, был польщен, не предполагая, что лучился у него и умению манипулировать людьми… Или, может быть, это входило в его планы?

– Марк, я много думал в последнее время. С Сорки невозможно договориться, он постоянно держит в напряжении весь госпиталь, стремится избавиться от всех нас. Я решил, что тебе стоит…

– Вы хотите отправить папку с документами о Сорки в ОНПМД?

– Нет, не надо! Позволь мне закончить. Ты слышал, что число гастропластик, сделанных мною за последний месяц, сошло к нулю, а Сорки оперирует три или четыре раза в неделю.

– Конечно, он забирает ваших пациентов.

– Вот именно! Я разговаривал с дежурной медсестрой, она слышала, как Сорки заявил, что я больше не буду делать гастропластику. Ты можешь в это поверить?

– Он потихоньку подминает под себя весь госпиталь!

Как Вайнстоун заволновался, когда дело коснулось его личных интересов!

– Марк, я еще думаю, как поступить с ним, давай не будем принимать окончательных решений. Когда ты встретишься сегодня с доктором Армани в ОНПМД, почему бы тебе…

– Его зовут Кардуччи, Фаусто Кардуччи.

– Ах да. Почему бы тебе не сказать ему, что у нас есть маленькая проблема с одним из ведущих частных хирургов. Расскажи ему о Сорки, без подробностей, попроси совета, как поступать в такой ситуации. Ты понимаешь о чем я говорю?

– Конечно, – ответил я, вставая. – Это отличная идея, я поговорю с Кардуччи.

Сорки давно представляет опасность для пациентов, однако Вайнстоун не хотел предавать его правосудию. А теперь, когда страдает его гордость и ущемляются финансовые интересы, он готов разговаривать с властями штата по поводу Сорки. Манцур же остается полезным, поэтому ему позволено свирепствовать в операционной сколько угодно.

Я поспешил в свой кабинет, чтобы собрать некоторые документы. Переоделся, вышел из госпиталя и направился к станции метро.

В метро было жарко, я вышел весь потный на Тридцать четвертой авеню. На Манхэттене все было по-другому, контраст между ним и Бруклином всегда поражал меня. Все здесь – здания, витрины, люди – выглядело намного лучше. По пути я купил бутылку воды, в офисах управления штата невозможно найти и стакана воды. Офис ОНПМД находился на шестом этаже, двери лифта открывались в просторном холле для посетителей.

– Доктор Зохар? – окликнул меня стоявший у лифта светловолосый мужчина в простом сером костюме. – Я доктор Кардуччи, заходите, пожалуйста.

Он крепко пожал мою руку и придержал дверь, когда я входил в офис.

– Я очень рад вашему приходу!

Мы вошли в большой кабинет, где возле длинного стола стояла женщина.

– Это миссис Томпсон, она будет присутствовать принашей беседе.

Миссис Томпсон улыбнулась мне, показав белые неровные зубы, ей было лет сорок, худенькая, начинающая седеть женщина. Она была одета в дешевый деловой костюм, на глазах очки – классический портрет государственной служащей Нью-Йорка. Мне были знакомы здешние правила, я уже был здесь однажды при обсуждении одного несчастного случая. Миссис Томпсон будет выполнять функцию свидетеля при наших беседах с Кардуччи.

Кардуччи посмотрел на мой вспотевший лоб.

– Сегодня очень жарко, к сожалению, мы не можем предложить вам даже стакана холодной воды.

– Я знаю, вода у меня с собой.

Кардуччи рассмеялся. Мне понравились его манеры, вылитый отставной директор школы. У него был глубокий теплый голос, а в речи чувствовался итальянский акцент.

– Доктор Зохар, вы знаете, зачем мы вас пригласили. Это может занять несколько часов, чувствуйте себя свободно, не стесняйтесь задавать вопросы, если считаетенужным. Миссис Томпсон даст вам для начала инструкцию о функциях ОНПМД, прочитайте, не торопитесь.

Я пробежал глазами основные разделы: «ОНПМД принимает жалобы от различных источников: от пациентов, членов их семей, друзей, профессиональных работников здравоохранения, госпиталей, медицинских ассоциаций, государственных служащих и иностранных агентств. Каждая жалоба расследуется». О да, конечно! Сэму Глэтману потребовался почти год, чтобы привлечь их внимание к Манцуру.

«Некоторые жалобы отклоняются, поскольку выходят за рамки юрисдикции, другие решаются членами ОНПМД. Жалобы закрываются в административном порядке после расследования из-за недостатка свидетельских показаний в поддержку обвинения. Некоторые жалобы после тщательного рассмотрения могут быть направлены в следственный комитет правления ОНПМД». С этим я тоже был знаком. Приведу статистику. В 1999 году Медицинский совет штата Нью-Йорк принял шесть тысяч шестьсот девяносто жалоб на врачей; в большинстве случаев, около шестидесяти процентов, инициатором подачи жалоб была общественность, врачи жаловались друг на друга крайне редко; девяносто процентов жалоб закрывались на начальном этапе расследования из-за необоснованности. В итоге только пять процентов врачей были наказаны. Как их наказывали, это уже другой разговор.

Бегло просмотрев дальнейшее содержание документа, я вернул его миссис Томпсон.

– Спасибо, мне это хорошо известно.

Кардуччи был погружен в чтение своих записей. Он взглянул на меня.

– Что же, очень хорошо, разрешите мне представиться полностью, я Фаусто Кардуччи, медицинский координатор следственного комитета, мне поручено вести дело доктора Манцура. Наш комитет будет рассматривать все предъявленные свидетельские показания, затем возможно несколько вариантов: от прекращения дела до направления его на слушание. Мы можем также порекомендовать Государственному комиссару по здравоохранению немедленно приостановить действие лицензии на врачебную деятельность на период следствия, это бывает в том случае, когда врач представляет потенциальную опасность для здоровья окружающих.

– Это происходит в исключительных случаях?

– Совершенно верно, такое бывает очень редко. Это должны быть очевидные преступления – пациент убит или изнасилован, к примеру. Мы не можем позволить втянуть себя в судебное разбирательство.

– Я понимаю.

– Кстати, – продолжал Кардуччи, – я сам бывший хирург, поэтому мы можем общаться профессионально.

– Отлично, могу я спросить, почему вы пригласили меня, а не кого-то другого?

– Доктор Самуил Глэтман ваш друг? Он передал нам ваш список, очень подробный список, он облегчает нам работу. Он положил копию списка больных Манпура на стол.

– Перед тем как мы начнем говорить о докторе Манцуре, расскажите, пожалуйста, немного о себе – занимаемая должность, образование и так далее.

– Я принес с собой автобиографию. Кардуччи перелистал ее.

– Вы пишете книги?

– Наука обязывает, и мне это интересно, – признался я.

– Я вижу, у вас написано несколько книг совместно с Вайнстоуном, вы тесно с ним связаны, да?

– Думаю, да.

Кажется, Кардуччи кое-что знает о Парк-госпитале… Он снова перелистал мою биографию.

– Вы член редакционного правления «Британскогожурнала». Как вы сумели достичь этого?

Я пожал плечами.

– Не знаю, они пригласили меня.

Кардуччи положил документ на стол и сказал миссис Томпсон:

– Очень впечатляюще.

Я почувствовал на себе его испытующий взгляд.

В течение следующих тридцати минут Кардуччи расспрашивал меня о структуре нашего отделения, об обязанностях сотрудников, о взаимоотношениях.

– Доктор Зохар, понимаете, – говорил он, – мы должны быть очень осторожны, мы не можем вовлечь себя в персональную вендетту между врачами. Ваш друг 1лэт-ман, например, сосудистый хирург, как и доктор Манцур, они конкуренты, следовательно, мы относимся к его жалобе очень осторожно. Однако ваш список производит впечатление! Возьмите копию.

– Я выстрадал этот список и знаю его почти наизусть. Вы обратили внимание на размах этого безумия? Манцур оперирует всех, кто попадает ему под руку…

«Нельзя волноваться, надо быть сдержанным, в моих словах не должна звучать ненависть. Буду академичным и беспристрастным», – мысленно остановил себя я.

Кардуччи терпеливо слушал меня, как будто у него был целый день для беседы со мной, миссис Томпсон все тщательно записывала.

– Доктор Зохар, могу я называть вас просто Марк?

– Конечно.

Кажется, он на моей стороне.

– Марк, давайте договоримся вот о чем, мы с вамипросто не осилим разбор всех случаев, представленныхвами, это ясно, ваш список очень длинный. Невозможнорассмотреть все, у нас просто не хватит времени, я предлагаю вам отобрать десять или двенадцать наихудшихосложнений. Возьмите красный карандаш и обведите самые вопиющие факты, их мы и возьмем за основу.

Работать со списком было легко, я подчеркивал самые страшные нарушения красным маркером и рассказывал:

– Больной восьмидесяти пяти лет, бессимптомный стеноз сонной артерии. Технический ляпсус в ходе эндарте-рэктомии, он перевязал артерию. Инсульт и смерть… Небольшая аневризма абдоминальной аорты – запредельновысокий коэффициент риска, нет показаний к оперативному лечению, смерть… Другая бессимптомная сонная артерия, пациент не мог глотать—у него не распознали карциному пищевода… Бедренно-подколенное шунтирование, ужасающая инфекция трансплантата, неправильноеведение, осложнения и смерть… Диагностическая торако-томия у пациента с метастазами в головной мозг…

Я взглянул на Кардуччи, он был очень серьезен.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Еще один случай с сонной артерией при терминальной стадии болезни Альцгеймера… Торакотомия при неоперабельном раке… Резекция пищевода и радикальная неф-рэктомия при распространенном раке пищевода и маленьком раке почки, почему нефрэктомия? Смертельный исход, конечно… Аневризма брюшной аорты – интраоперацион-ное введениеурокиназы, кровотечение и смерть… Дисталь-ный селезеночно-почечный шунт при циррозе, техническая ошибка, он никогда не выполнял этих операций прежде и не знал, где разместить шунт… Двухстороннее, поэтапно сделанное подмышечно-бедренное шунтирование, противопоказанное на одной стороне, и смертельное кровотечение из анастомоза по этой причине… Я остановился и сделал глоток воды.

– Как вам эти примеры, всего лишь небрежность? Кардуччи покачал головой и молча забрал у меня список.

– Я не хотел бы, чтобы все узнали о моем прямом участии в этом деле, могли бы вы поговорить и с моими коллегами?

– С кем из них мне лучше встретиться?

– С Чаудри, Раском и доктором Бахусом.

– Они будут говорить?

– Думаю, да. Они прекрасно знают Манцура и с отвращением относятся к его методам.

– Мы, конечно, пригласим и председателя вашей хирургии.

– Доктор Вайнстоун просил меня поговорить с вами и на другую конфиденциальную тему.

Кардуччи нетерпеливо заметил:

– Здесь у нас все конфиденциально, чего он хочет?

– Это не касается Манцура, и я бы предпочел говорить с вами наедине, – тихо сказал я и демонстративно посмотрел на миссис Томпсон, сохранявшую полную невозмутимость.

– Давайте сначала закончим с Манцуром. Марк, к нам все еще не пришли запрошенные истории болезней и рентгенограммы пациентов Манцура.

– Их забрал в свой офис Манцур.

– Всегда так, – вздохнул Кардуччи, откинувшись на спинку кресла, сняв очки и бросив их на стол. Он протер глаза.