Текст книги "Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

* * *

Следующий случай со смертельным исходом представлял на конференции резидент четвертого года Рон Гавитуньо, речь шла о больном доктора Джо Бернштей-на. У нас все называли его косоруким, к тому же он абсолютно не владел клиническим мышлением. Ходил даже анекдот среди наших резидентов: «Вопрос: „Как остановить прирост населения Бруклина?“ Ответ: „Позовите Джо Бернштейна“».

Джо оперировал в каждом госпитале, где только мог получить на это разрешение. Медицинский центр университета Милд-Стейт давно вышвырнул его вон. И хотя Джо славился своей анекдотичной некомпетентностью, его финансовые дела шли довольно неплохо. Он был обаятелен, со всеми на дружеской ноге, не наживал врагов. Джо умудрялся растворяться в большом количестве лечебных учреждений, поэтому его многочисленные осложнения были незаметны. Он перетасовывал свои большие операции, дающие осложнения, с кучей маленьких и мастерски проделывал трюк с ранней выпиской и последующим лечением осложнения в другом госпитале. К примеру, при операции пожилого человека по поводу рака толстой кишки в Парк-госпитале его можно было отправить домой уже на пятые сутки. Когда дома у него на седьмые сутки разваливаются швы на кишечнике, Джо направляет его в госпиталь Раби-Маймон. И если больной в конечном счете умирает, эта смерть не будет проходить как осложнение и подвергаться обсуждению, ведь операция была выполнена в другом госпитале.

Однако на этот раз Джо не смог проделать свой обычный трюк – осложнение и смерть наступили до того, как пациента можно было выписывать. «Не повезло бедняге Джо», – тихо злорадствовали некоторые.

– …Огромная селезенка была удалена без особенностей, – читал свой отчет Гавитуньо, – пациент был переведен в послеоперационную палату в стабильном состоянии. Кровопотеря во время операции составила двести пятьдесят миллилитров.

– Вы измеряли кровопотерю? Уверены, что она была не пятьсот пятьдесят миллилитров?

Волна смеха прокатилась по аудитории. Это была очередная шутка Вайнстоуна. При обсуждении больших неудач должна превалировать доброжелательная атмосфера. Чтобы выжить на своем высоком посту, председателю лучше быть добродушным и шутливым дядюшкой, нежели карающим судьей.

Рон улыбнулся и продолжил:

– В обсервационной операционного блока артериальное давление у больного упало до девяноста и шестидесяти. В связи с этим ему перелили два литра раствора Рин-гера. Гемодинамика стабилизировалась, через два часабольной был переведен на самостоятельное дыхание, затем экстубирован и доставлен в отделение интенсивнойтерапии. Уровень гемоглобина при этом был семь, в связис чем ему перелили один пакет эритроцитарной массы.

– Какова была частота сердечных сокращений? – спросил Бахус с места. – Какое было рН? Был ли у него ацидоз?

– Пульс был сто двадцать в минуту. Мы не исследовали газы артериальной крови, но насыщенность кислородом была хорошей, поэтому его и экстубировали.

– Но ведь мы никогда не экстубируем нестабильных больных, а ведь этот больной был нестабилен, не так ли? – уточнил Бахус.

– Доктор Бахус, у вас будет еще возможность высказаться. – Вайнстоун тронул Гавитуньо за локоть. – Ну и что же случилось дальше?

– В реанимации у больного опять упало давление, я снова назначил ему раствор Рингера и кровь…

– Вернемся в операционную, к тому моменту, когда вы закрывали его, я имею в виду, когда вы уходили из живота, там было сухо?

– Да, доктор Вайнстоун, абсолютно сухо.

– Вас устраивал результат операции? – спросил Вайнстоун. – А вы, доктор Бернштейн? Вы, я полагаю, тоже были довольны?

– Абсолютно, доктор Вайнстоун, все было хорошо. – Бернштейн вскочил на ноги. – Я поддерживаю доктора Гавитуньо, он принял правильные меры. Спленэктомия прошла без особенностей, несмотря на огромные размеры селезенки.

Бернштейн говорил громко и красиво, с едва различимым акцентом бруклинского еврея. «Ему бы так оперировать, как он выступает!» – подумал я.

– Хорошо, что же случилось потом? – обратилсяВайнстоун к резиденту.

Гавитуньо слегка замешкался, обдумывая ответ.

– Через несколько минут у пациента произошла остановка дыхания и сердечной деятельности. Сердечно-легочная реанимация проводилась одновременно с интенсивной инфузионной терапией, нам удалось восстановить сердечную деятельность и кровообращение. Доктор Бернштейн решил взять больного в операционную.

К сожалению, у пациента вновь произошла остановка сердца и он умер.

Башир Бахус наклонился ко мне, я почувствовал его возмущение случившимся еще до того, как он открыл рот.

– Я был в реанимации и говорил им, что началось вну-трибрюшное кровотечение. Я сказал Гавитуньо: «Бери Бернштейна и бегом в операционную!» Но Бернштейна уже не было, он удрал из госпиталя еще до того, как больного сняли со стола.

– Будут комментарии с места? Доктор Готахеди, что бы вы сделали по-другому?

Хирург Рахман Готахеди еще один уроженец Ирана. Худой, невысокий, прекрасно говорящий по-английски и всегда элегантно одетый. Готахеди – танцор на всех вечеринках, друг и сосед Сорки. У него хорошие отношения и с Вайнстоуном, поэтому он всегда нейтрален, если что-то задевает последнего.

Готахеди питал известную всем слабость к женщинам. На последнем вечере, посвященном выпуску шеф-резидентов, пьяный Готахеди подошел к шестифутовой жене Чаудри и попросил: «Встаньте, пожалуйста, я хочу положить мою голову на вашу грудь». Друзья и жена уволокли его во избежание дальнейших неприятностей. Всего две недели назад Готахеди запустил руку под короткую юбку Беверли и ущипнул ее за упругую ягодицу. Сказать, что она пришла в ярость, значит не сказать ничего. Замять скандал сумел Вайнстоун, никто точно не знает, как это ему удалось. Для всех нас это осталось смешной загадкой…

Готахеди кивнул Вайнстоуну и начал лекцию, он любил поговорить, задайте ему простой вопрос и вы его уже не остановите.

– Доктор Вайнстоун, коллеги, это была трудная селезенка, очень большая. Оба доктора – и Гавитуньо, и Бернштейн – убедили нас, что операция прошла хорошо, они добились полного гемостаза перед закрытием живота. Что случилось потом? Возможно, соскочила лигатура с одной из коротких желудочных артерий. Как вы вяжете артерии, доктор Гавитуньо? – Он сделал паузу, явно недостаточную для ответа. – Надеюсь, вы не пользовались вайкрилом? Я пользуюсь только шелком и не доверяю вайкрилу. Однажды, это было пять лет назад, я использовал вайкрил, он развязался, и больной закро-вил. Никогда больше я не брался за вайкрил.

Даже Малкольм Раск не выдержал и шепнул мне: «Ну что за дурак! Абсолютная ерунда. Вечно затянет: „Однажды у меня был случай…“ Пора бы его остановить».

– Что вы, доктор Готахеди, мы использовали шелк, – вставил Гавитуньо при первой же возможности.

Эта болтовня меня раздражала, поэтому я вмешался:

– Я пользуюсь только вайкрилом, и проблем не было. Если вы умеете вязать узлы, можно пользоваться чем угодно, а шелк – это Средневековье.

– Доктор Зохар, – рассмеялся Готахеди, – ваше открытие основано на исследованиях или это литературные данные? Как я сказал, это несчастный случай, нитка развязалась или случилось что-то другое – источником кровотечения была какая-то забрюшинная вена где-то в районе хвоста поджелудочной железы. Это могло случиться у любого из нас. У меня был аналогичный случай лет шесть-семь назад с пожилой женщиной…

– Спасибо, доктор Готахеди, – прервал его Вайнстоун. – Мы должны закругляться. Доктор Бернштейн, вы что-нибудь добавите? Ведь это ваша операция.

Бернштейн пошел по проходу, у него были длинные седые волосы, обрамляющие лысину, он все время носил один и тот же костюм, белую рубашку и невзрачный галстук. Я бы не удивился, если бы узнал, что он и спит в этом наряде.

– Доктор Вайнстоун, коллеги, я не могу спокойно спатьпосле случившегося. Снова и снова прокручиваю эту операцию в голове, пытаясь понять, что сделано неправильно. Как можно было предотвратить эту ужасную катастрофу?

Еще один спасительный трюк – всегда каяться, сокрушаться и каяться, как в синагоге: «Прости, Господи, мои прегрешения и ошибки». Бернштейн никогда прямо не признавал своей вины, осложнения бывают у всех, хирурги, как он говорил, – братья по оружию.

– Я согласен с доктором Готахеди, – подтвердил он, – должно быть, развязалась лигатура, что привело к внутри-брюшному кровотечению. Мы попытались вернуть больного в операционную, но, к несчастью, было уже поздно.

Башир съязвил:

– Когда Гавитуньо искал его, он уже делал другую операцию в госпитале Раби-Маймон.

– Доктор Раск, наше заключение, – попросил Вайн-стоун. – Пожалуйста, будьте кратким, у нас приглашенный лектор и время академического обхода.

Малкольм Раск сделал заключение: «Пациент умер в результате послеоперационного кровотечения. Надо признать, что была допущена техническая ошибка. В целом лечение было соответствующим».

– Соответствующее лечение! – прошипел я Баширу. – Еще одна жертва дурака Джо.

Башир в ответ только улыбнулся, к чему зарабатывать сердечный приступ, выслушивая истории смертей, их так много.

Я заметил удаляющегося Бернштейна тотчас после окончания М&М, он никогда не оставался на академический обход. Он и так все знает, как пороть и шить, как удалять органы, прекрасно обучен и аттестован, к тому же очень занятой человек. Больным и их родственникам нравится его спокойный характер, особенно популярен он среди хасидов, с которыми, наверное, обменивается цитатами из Талмуда. В скором времени он надеется попасть в список ведущих хирургов в «Нью-Йорк Мэгэзин». Манцур и Сорки уже были в этом списке, почему бы и ему туда не попасть.

Без сомнения, что, выйдя из зала, он тут же забыл про умершего больного. Один мой друг сказал как-то: «Я снова и снова убеждаюсь – в хирургии быстрей всего забываются умершие пациенты». -Правда, родственники умершего могут подать в суд, но это малоперспективно. Даже если они откроют судебное дело, пройдут годы, прежде чем его начнут рассматривать. Против Бернштейна всегда велось несколько судебных дел, но так было у большинства хирургов.

По пути к выходу Бернштейн расписался в списке присутствовавших на академическом обходе и лекции, надо соответствовать требованиям о продолжении профессионального образования. А теперь он должен мчаться в евангелистский госпиталь в Джерси-Сити, где его ждет несколько геморроидэктомий.

Его жена Шула посоветовала ему недавно: «Джо, хватит тебе делать большие операции. Зачем эта нагрузка? Выбирай что-нибудь попроще, денег больше, а нервов меньше, ты ведь не становишься моложе». Но он обожает драматизм и славу большой хирургии, пусть больные умирают и на М&М конференциях его треплют, он все делает правильно: «Благословенно искусство твое, Господи».

Глава 4. Все, что тебе нужно, – это любовь

Сколько людей умирает из-за нерешительности, тех, к кому они обращаются за медицинской помощью.

С. Джонсон (1709–1784)

Десять часов, лекция закончена, никто не удосужился задавать вопросы. Приглашенный лектор, профессор из Детройта, был всемирно известным экспертом в области венозных тромбозов и, по мнению Вайнстоуна, одним из национальных героев хирургии. Все ожидали услышать оригинальные мысли и результаты исследований, но никак не повторение того, что можно найти в любом учебнике.

Из кармана моего халата торчала отпечатанная резолюция М&М конференции. Это был конфиденциальный документ, после ознакомления его забирали у присутствующих и уничтожали, только одна копия оставалась в отделении. Однако я оставлял и хранил эти бумаги у себя, тем более что многие делали то же самое. Такая страховка не помешает как профилактическая мера против потенциальных врагов.

В коридоре я столкнулся с Сэмом Глэтманом, он хлопнул меня по плечу и похвалил: «Смело, Марк, очень смело, Падрино не любит твоих вопросов. Ты обратил внимание, как все были ошарашены? Спросить старого пердуна о показаниях, неслыханно для Парк-госпиталя!»

У Сэма симпатичное улыбающееся лицо, хорошо подстриженные каштановые усы и специально подогнанные по цвету каштановые кудри. Наши всё замечающие резиденты утверждали, что он носит парик, якобы однажды слетевший со скользкой лысины после тяжелой операции.

Мы направились к лифту.

– Знаешь, Марк, я наблюдал за Сорки во время обсуждения операции Падрино, Боже, он опасен! Смотри в оба! Сорки с Сусманом приятели, а у толстого Херба есть некие нехорошие связи в Бруклине.

– Сэм, спустись на землю, это всего лишь обыкновенный госпиталь, а не бандитский синдикат, но все равно, спасибо.

Мы вошли в холл, медсестры расступились, пропуская нас.

– Я знаю, это рискованно, но молчать не собираюсь, когда-то этому надо положить конец. Почти четыре года яздесь. Ошибки и оплошности случаются везде и со всеми, но то, что происходит у нас, – ужасно.

Глэтман усмехнулся:

– Я с тобой, дружище, с тобой, но я их знаю немноголучше, чем ты. Когда тебя еще здесь не было, Падрино пытался лишить меня права заниматься сосудистой хирургией практически ни за что, я точно говорю, почти на пустом месте. Вайнстоун все уладил и спас мою задницу. Мненадо зарабатывать деньги. Ты знаешь, сколько получаетмоя бывшая жена? Надо еще оплачивать закладные. У тебя дети тоже учатся в колледже, дорогое удовольствие?

Он очень коротко обрисовал свое положение, чтобы я мог сделать соответствующие выводы.

– Давай договоримся быть осторожней. Я кивнул.

– Интересно, как отреагирует Вайнстоун? Ты с Баши-ром и Чаудри завтра встречаешься с ним для обсужденияпрограммы резидентуры, он тебе много чего наговорит, ты только молчи, слушай и глотай. Нравится тебе это илине нравится – он твой босс.

Мы помолчали, я услышал, как в животе у Сэма неожиданно заурчало.

– Проголодался? – спросил я его с улыбкой.

– Жрать хочется! Не могу жевать эти рогалики рано утром, пойдем перекусим – я плачу за второй завтрак.

– Спасибо, Сэм, в другой раз, сейчас мне надо идти на осмотр. Но что насчет Вайнстоуна? За кого он?

– Хочешь правду? – Сэм засмеялся. – Он лижет Ман-цуру задницу, если не можешь одолеть их, люби их. Все, что от тебя требуется, – это любовь.

Глэтман направился в кафетерий, напевая старую бит-ловскую песенку: «I love you…»

* * *

Во время обхода я встретил Радецки. Он выглядел усталым, колпак был забрызган кровью.

– Эй, Пав, тебе не мешало бы умыться и переодеться.

– Доктор Зохар, мы только что закончили релапарото-мию мистеру Пеллегрино. Вы говорили, что он закровит снова.

– Ну и?

Радецки скривил гримасу.

– Вам повезло, что вы не попали в эту историю…

– А я-то думал, почему тебя нет на М&М, и Сорки ушел раньше. Что же случилось? Рецидив кровотечения?

– Кровотечение? – воскликнул Радецки, вытаращив глаза. – Вы называете это кровотечением? Из мужика текло, как из трубы!

– Что вы сделали?

– Релапаротомию. Желудок огромных размеров, такой же, как при первой операции, только еще растянут сгустками.

– Ты имеешь в виду, что то, что осталось от желудка, было огромных размеров, так? Ведь мужику сделали резекцию желудка… Продолжай.

– Ну, мы отрезали еще часть желудка, повыше, сделали почти тотальную гастрэктомию, оставили только часть большой кривизны желудка. Потом…

– Стоп! – подняв руку, я резко остановил его, мой мозг настаивал, что я ослышался, в это трудно было поверить.

– Ты сказал, что вы опять вслепую отрезали часть желудка? И вы не выполнили гастроскопию, не осмотрели двенадцатиперстную кишку? Он же кровит из сосуда в двенадцатиперстной кишке, его вы так и не нашли на первой операции, когда выпихнули меня оттуда. Вы это понимаете?

Радецки смотрел на меня, его глаза сузились.

– Да я-то понимаю. Почему вы на меня кричите? Идите и кричите на Сорки! Он считает, что пациент кровит из-за геморрагического гастрита. Вы же его знаете: «Тампон сюда, тампон туда… Степлер здесь, степлер там… Посмотри на часы – тридцать минут! Как я быстро управляюсь!»

– Что сейчас с пациентом?

– Плохо, он потерял много крови.

– Если сейчас же не открыть двенадцатиперстную кишку и не прошить кровоточащий сосуд, он помрет. После перенесенного инфаркта его сердце не выдержит скачков давления.

Радецки пожал плечами, как резидент он знал, что такие «мировые проблемы» должен решать хирург-специалист.

Многие видели в Сорки лидера. Печально. Высокомерная задница. Я мог только догадываться, чего он наговорил сегодня жене мистера Пеллегрино, слава Богу, что мне не пришлось разговаривать с ней в прошлую пятницу. Радецки прав, эта история принимала такой оборот, когда лучше держаться от нее подальше. Но я понимал, что уже вовлечен в нее независимо от результата.

К концу недели мы получили еще один фатальный исход: мистеру Пеллегрино сделали третью операцию, а затем его сердце положило конец экспериментам. Он скончался 10 октября в шестнадцать с четвертью.

Глава 5. Космодром

Хирург, для которого гонорар первичен, а профессиональный долг на втором плане, рекомендующий операцию без надлежащего обследования, удаляющий здоровый орган без показаний, превращающий почти каждый случай в неотложный, не имеет либо ума, либо морали.

Эдвин П. Лехман (1888–1954)

– Что скажете, доктор?

Мистер Поттс лежал на кушетке для обследований. Я снял с него калоприемник, опорожнил его в таз и погрузил короткий ректоскоп в колостому.

– Вчера я заметил свежую кровь в калоприемнике. У меня кровотечение?

Прежде чем ответить, я тщательно осмотрел колостому.

– Ничего не вижу, все нормально, источник кровотечения может быть где-нибудь выше, надо взять другойэндоскоп.

Я положил грязный металлический тубус в таз и взглянул на обезображенный рубцами живот мистера Поттса. Были видны контуры кишечника с большим дефектом мышц брюшной стенки. Рубцы на животе – следы тяжелых операций. Хирург смотрит на них глазами механика, удовлетворенного отремонтированной машиной. Рубцы безобразные, но человек-то жив! Эти рубцы свидетельствуют об архисложных трудностях, преодоленных благодаря нашей изобретательности и настойчивости, и в результате спасена еще одна жизнь!

Да, я спас когда-то жизнь мистеру Поттсу, однако накануне я чуть не погубил его… Мистер Поттс, пожилой афро-американец, в прошлом служащий суда, оказался моим первым сложнейшим пациентом в Парк-госпитале. При попытке взять у него биопсию из опухоли прямой кишки я перфорировал кишку. На следующее утро он буквально умирал от тяжелого калового перитонита. После многочисленных операций по поводу этого перитонита он выжил, а несколько месяцев спустя мы удалили ему прямую кишку, пораженную раком.

Мистер Поттс мог бы подать на меня в суд и выиграть дело, но он не сделал этого. Думаю, меня спасла от суда возникшая между нами взаимная симпатия. Через три года злокачественная опухоль появилась в легких. Он отказался от химиотерапии, но приходил ко мне на прием каждые несколько недель без предупреждения, и это была единственная привилегия, в которой он нуждался. Мы оба знали, что жить ему осталось недолго.

Мистер Поттс поднялся с кушетки и натянул брюки. Я заметил, что на ремне не хватает дырочек, чтобы брюки держались как следует на исхудавшем теле.

– Доктор, мне нужен какой-нибудь стимулятор. Его желание ужаснуло меня.

– О, мистер Поттс, все, что вам нужно, – завести подружку!

Это была моя дежурная шутка, мистер Поттс никогда не был женат.

– Я очень быстро устаю. Недавно ходил слушать «Отверженных» на Бродвее, но уснул во время первого акта.

Это плохой признак для поклонника музыки и знатока оперы.

Я выписал рецепт и проводил мистера Поттса до лифта. Его темные налитые кровью глаза смотрели на меня спокойно, мне хотелось коснуться его и обнять. Двери лифта закрылись за ним, как створки объектива, острый и яркий луч света пробился под дверью, как только кабина лифта проскользнула в бездну. Я разглядел свое отражение в холодных металлических плитах, преграждающих путь к темной и пустой шахте, полированный алюминий по диагонали пересекала царапина. Поттсу уже ничем не помочь, и я понимал, что не в последний раз переживаю такое расставание.

* * *

Вернувшись в терапевтическое отделение, я приступил к осмотру пациентов, ждущих консультации.

Полупарализованному в результате инсульта восьмидесятилетнему старику было рекомендовано оперативное наложение гастростомы. Усадив пациента, я поднес к его рту ложку воды, он с удовольствием проглотил. Зачем ему оперативная или эндоскопическая гастростомия? Все, в чем он нуждается, – это терпеливое кормление из ложки. А почему бы не установить ему тонкий назогастральный зонд для кормления измельченной пищей? «Показаний для гастростомии нет», – написал я в консультативном заключении, зная, что через пару дней кто-нибудь все равно выполнит ему гастростомию. Очередная ненужная операция и растраченные впустую деньги.

Если бы страховые компании имели об этом хоть малейшее понятие, миллионы долларов были бы сэкономлены. «Разве мы можем допустить, чтобы пациент голодал?» – обычное объяснение подобной ситуации. А иногда оно звучит так: «Частный пансионат не возьмет его (или ее) без гастростомы…»

Следующая пациентка была в еще более плачевном состоянии. Три месяца назад я делал ей оперативную ревизию брюшной полости и общего желчного протока по поводу распространенного рака поджелудочной железы. Тогда я провел спиртовую блокаду чревного сплетения, устраняющую постоянную боль в спине. Теперь она лежала с инфицированным венозным катетером, установленным для проведения химиотерапии. Я побеседовал с ее дочерью, но не смог ни в чем ее убедить.

– Разве я вам не говорил, что химиотерапия в данном случае бесполезна?

– Да, но мне сказали, что это продлит ей жизнь…

Я позвонил в операционную и попросил снять у больной катетер.

Неужели все умирающие больные должны быть украшены зондами для кормления и отравлены дорогими и, что самое главное, бесполезными химиопрепаратами? Доктор Вайнстоун обычно острил по этому поводу: «Кого труднее всего найти в госпитале? Онколога, который обходится без химиотерапии».

В хирургии меня тоже ждали пациенты. Истории болезней даже при остром аппендиците распухали от лабораторных распечаток. Зачем так часто определять альбумин сыворотки крови и функциональные печеночные пробы после такой простой операции? Неужели нужно брать кровь для так называемых «рутинных» анализов ежедневно? Конечно же нет, но я вынужден подчиняться. В медицинской литературе неоднократно доказано, что рутинный предоперационный пакет обследования не является необходимым, но докажите это анестезиологам.

– Проверьте только содержание калия в крови, – посоветовал я резиденту.

– Проще провести автоматизированный анализ, пробу из двенадцати параметров, – возразила она.

На общую сумму лабораторных исследований обычного аппендицита можно прожить семьей целый месяц, но это никого не волнует. Некоторые лаборатории процветают на таких безобидных излишествах. Одну минутку, безобидных ли? Часто излишние исследования– приводят к ложным выводам, требующим дополнительных исследований. Порочный круг.

У пациента, поправляющегося после лапаротомии по поводу перфоративной язвы двенадцатиперстной кишки, пикообразная лихорадка, но он выглядит довольно хорошо. Я посмотрел историю болезни. В листе назначений врач-инфекционист выписывает ему цефалоспориновый антибиотик третьего поколения. Я почувствовал, как у меня подскакивает давление. Здесь же нет бактериальной инфекции сердечного клапана! Я оперировал этого пациента и знаю, что ему не требуется антибактериальная терапия. Бесполезные консультации – неотъемлемая часть медицинской кухни. Лечащий врач пригласил консультанта-инфекциониста, чтобы и тот подкормился.

Для снятия швов мне вручили упаковку с пинцетом и ножницами одноразового пользования, сделанными в Китае. Скорее всего, они используются уже сотый раз. Госпиталь купил эти наборы по десять долларов, а повторная стерилизация стоит только один доллар. Хотелось бы знать, сколько заработали на этом импортирующая фирма и наш поставщик?

Сегодня мне везет. Девяностопятилетняя старуха, полностью выжившая из ума, лежит в луже свежих фекалий с непременным желудочным зондом, помещенным на свое законное место. Ее «острая хирургическая патология» состоит в двух больших пролежнях в области вертелов, по поводу чего она получает антибиотики внутривенно. Я назначил местное лечение и порекомендовал прекратить введение антибиотиков.

Звонок из приемного отделения – меня вызвали к пациенту с болями в животе. Я тщательно осмотрел его, живот к тому моменту был абсолютно спокоен.

– Его можно отправить домой, – сказал я резиденту приемного отделения.

– Не хотите взглянуть на компьютерную томограмму?

Семейный врач послал его на компьютерную томографию с характерным обоснованием: «чтобы исключить…». Исследование стоит четыреста долларов. Часто я слышу, как студенты-медики начинают сообщения с фразы: «Компьютерная томограмма показала…», разве КТ заменяет клиническое физикальное обследование?

С ворчанием я прочитал описание: «Изменения в печени, вероятно, гемангиома, рекомендуется магнитно-резонансная томография».

– Не удивлюсь, если каждый рентгенолог ездит на «мерседесе», – последовал мой ядовитый комментарий.

Я вышел из приемного отделения, окончательно выбитый из колеи. В своем кабинете я вспомнил, что на прошлой неделе ОПЗ – Организация поддержки здоровья – отклонила оплату моего счета за консультацию лишь потому, что пациент был госпитализирован для наблюдения и ему не сделали «никаких исследований». Как же можно наблюдать человека, не проведя ему ни КТ, ни УЗИ!

Сегодня я был расстроен встречей с мистером Поттсом. Именно поэтому мне особенно остро бросались в глаза чужие грубые ошибки и меркантильные действия, так мне было легче оправдаться перед самим собой за собственную оплошность.

Продолжение обхода не улучшит моего настроения. Четвертый этаж занят хроническими больными, находящимися на постоянной искусственной вентиляции легких. Они частично вышли из острого периода тяжелой болезни, но все еще нуждаются в искусственном дыхании через трахеостомическую трубку. После длительного и дорогостоящего пребывания в отделении интенсивной терапии они переведены сюда, здесь долговременная вентиляция стоит дешевле.

Наши резиденты называют этот этаж «Космодромом мыса Канаверал», отсюда, чаще всего по ночам, больных отправляют в вечность. И это неудивительно. Трахеосто-мические трубки требуют грамотного ухода – постоянной очистки от мокроты для сохранения их воздушной проходимости. Однако эта жизненно важная процедура редко проводится даже днем, а уж ночью тем более. На вечернем обходе пациент был в хорошем состоянии, улыбался, а на следующее утро вам могут сообщить, что он скончался. Можно не спрашивать, что случилось, больной захлебнулся в собственном трахеобронхиальном секрете. Жаловаться бессмысленно – руководству это неинтересно.

Мой финансовый секретарь вынужден вести бесконечные переговоры, обеспечивая мои профессиональные расходы, ему нужно поддерживать постоянную связь с более чем двадцатью ОПЗ и агентствами, чей бюрократизм просто поразителен. Редко счет за мою работу оплачивается немедленно, без возражений и длительного нытья. Вообразите миллиарды, потраченные на такую неэффективную систему расчетов. Иногда деньги за выполненную мной операцию высылаются пациентам. «Забудьте об этом счете, – обычно говорит мой финансовый секретарь, – пациент собирается покупать новую автомашину».

Надо зайти в госпитальный комитет. Мне страшно предстать перед командой администраторов в серых пиджаках и сестер-управляющих на высоченных каблуках, использующих в своем лексиконе такие словечки, как «задействовать» и «разложить по приоритетам», раздражающие мой слух. По их мнению, дела в госпитале обстоят хорошо, ведь наш бюджет всегда положительный. Каждый запуск с «Космодрома мыса Канаверал» становится в конечном счете цифрой с большим числом нулей.

Общественность многого не знает. Мы заставляем их верить, что чем больше аппаратуры, операций, медикаментов, тем лучше. Мы объясняем излишние процедуры защитной тактикой медицины. Кто должен устанавливать стандарты помощи? Адвокаты, администраторы или мы сами? Мало кого это волнует.