Текст книги "Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
Записка В. И. Ленина И. В. Сталину
16 июля 1922 г.
т. Сталин!
К вопросу о высылке из России меньшевиков, н. – с-ов, кадетов и т. п. я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас.
Решено ли «искоренить» всех энесов? Пешехонова [7]7
1 Пешехонов А. В. (1867–1933) – писатель и экономист, близкий к эсерам, один из основателей Народно-социалистической партии. Министр сельского хозяйства во Временном правительстве. Эмигрант.
[Закрыть], Мякотина [8]8
2 Мякотин В. А. (1867–1937) – историк и писатель, один из учредителей Народно-социалистической партии. Эмигрант.
[Закрыть], Горнфельда [9]9
3 Горнфельд А. Г. (1867–?) – литературовед, сотрудник журнала «Русское богатство».
[Закрыть]? Петрищева и др. По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее.
То же А. Н. Потресов, Изгоев [10]10
4 Изгоев А. С. (1872–1935) – либеральный публицист, член ЦК кадетской партии, один из авторов сборника «Вехи». Выслан из Советской России в 1922 г.
[Закрыть]и все сотрудники «Экономиста» [11]11
5 «Экономист» – журнал Русского технического общества, выходивший в Петрограде с декабря 1921 г. Закрыт летом 1922 г. по распоряжению властей.
[Закрыть](Озеров [12]12
6 Озеров И. Х. (1869–1942) – экономист, академик.
[Закрыть]и мн. мн. другие). Ме-ки Розанов [13]13
7 Розанов В. Н. (1876–1939) – врач, меньшевик, в 1918 г. член Союза Возрождения России, арестован летом 1919 г., после амнистии с 1921 г. от политической деятельности отошел.
[Закрыть](враг хитрый), Вигдорчик [14]14
8 Вигдорчик Н. А. (1874–1954) – социал-демократ, специалист по вопросам социального страхования.
[Закрыть](Мигуло, или как-то в этом роде), Любовь Никол. Радченко [15]15
9 Радченко Л. Н. (1871–1962) – старейший член меньшевистской партии, одно время сотрудничала с Лениным. В 1918 г. от политической работы отошла, работала статистиком. Ее дочь – А. И. Радченко, меньшевичка.
[Закрыть]и ее молодая дочь (понаслышке – злейшие враги большевизма); Н. А. Рожков (надо его выслать; неисправим); С. Л. Франк (автор «Методологии») [16]16
10 Франк С. Л. (1877–1950) – видный русский философ, участник сборника «Вехи», автор «Очерков методологии общественных наук» (М., 1922). В 1922 г. выслан из Советской России.
[Закрыть]. Комиссия под надзором Манцева [17]17
11 Манцев В. Н. (1888–1939) – старый большевик, с 1920 г. член коллегии ВЧК, в 1921–1923 гг. председатель Всеукраинской ЧК, нарком внутренних дел Украины.
[Закрыть], Мессинга [18]18
12 Мессинг С. А. (1890–946) – старый большевик, с 1920 г. член коллегии ВЧК.
[Закрыть]и др. должна представить списки, и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго.
Насчет Лежнева [19]19
13 Лежнев И. Г. (1891–1955) – журналист, сотрудник правоменьшевистской газеты «День», издававшейся в Петрограде с 1912 г. и закрытой большевиками в день Октябрьского переворота.
[Закрыть](бывший «День») очень подумать: не выслать ли? Всегда будет коварнейшим, насколько я могу судить по прочитанным его статьям.
Озеров, как и все сотрудники «Экономиста», – враги самые беспощадные. Всех их – вон из России.
Делать это надо сразу. К концу процесса эсеров, не позже. Арестовать несколько сот, и без объявления мотивов – выезжайте, господа!
Всех авторов «Дома литераторов», питерской «Мысли» [20]20
14 «Мысль» – орган Петроградского философского общества, закрыт летом 1922 г. по распоряжению властей.
[Закрыть]; Харьков обшарить, мы его не знаем, это для нас «заграница». Чистить надо быстро, не позже конца процесса эсеров.
Обратите внимание на литераторов в Питере (адреса, «Нов. Русская книга», № 4, 1922 г., с. 37) и на список частных издательств (с. 29) [21]21
15 «Новая русская книга» – справочник, издававшийся в Берлине.
В апрельском номере за 1922 г. содержал списки адресов и фамилий остававшихся в России писателей и ученых, а также 41 частного издательства в Петрограде.
[Закрыть].
С к. прив . Ленин
Ленин В. И. Неизвестные документы. С. 544–545.
Глава четвертаяГосударственный террор в 1930-е гг
Из совершенно секретной записки инструктора Нарымского окружкома партии В. А. Величко И. В. Сталину, Р. И. Эйхе и секретарю Нарымского окружкома К. И. Лебиц о судьбе трудпоселенцев
3–22 августа 1933 г. [22]22
* Письмо Величко рассматривалось на заседании Политбюро. Было принято решение провести проверку, в результате которой различным взысканиям подверглись несколько местных работников.
[Закрыть]
29 и 30 апреля этого года из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. Эти эшелоны, подбирая по пути следования подобный же контингент, прибыли в г. Томск, а затем на баржах – в Нарымский округ.
18 мая первый и 26 мая второй эшелоны, состоя из трех барж, были высажены на реке Оби у устья о. Назина, на остров Назина, против остяцко-русского поселка и пристани этого же названия (Александровский район, Северная окраина Нарымского округа).
Первый эшелон составлял 5 070 человек, второй – 1 044. Всего – 6 114 человек. В пути, особенно в баржах, люди находились в крайне тяжелом состоянии: скверное питание, скученность, недостаток воздуха, массовая расправа наиболее отъявленной части над наиболее слабой (несмотря на сильный конвой). В результате – помимо всего прочего – высокая смертность. Например, в первом эшелоне она достигала 35–40 человек в день.
Показателен в данном случае такой факт: первый эшелон пристал к острову в прекрасный солнечный день. Было очень тепло. В первую очередь на берег были вынесены до 40 трупов, и потому что было тепло, а люди не видели солнца, могильщикам было разрешено отдохнуть, а затем приступать к своей работе. Пока могильщики отдыхали, мертвецы начали оживать. Они стонали, звали о помощи, и некоторые из них поползли по песку к людям. Так из этих трупов ожили и стали на ноги восемь человек.
Жизнь в баржах оказалась роскошью, а пережитые там трудности – сущими пустяками по сравнению с тем, что постигло эти оба эшелона на острове Назина (здесь должна была произойти разбивка людей по группам для расселения поселками в верховьях р. Назиной).
Сам остров оказался совершенно девственным, без каких-то ни было построек. Люди были высажены в том виде, в каком они были взяты в городах и на вокзалах: в весенней одежде, без постельных принадлежностей, очень многие босые.
При этом на острове не оказалось никаких инструментов, ни крошки продовольствия, весь хлеб вышел и в баржах, поблизости также продовольствия не оказалось. А все медикаменты, предназначенные для обслуживания эшелонов и следовавшие вместе с эшелонами, были отобраны еще в г. Томске […].
Жизнь на острове началась.
На второй день прибытия первого эшелона, 19/V, выпал снег, поднялся ветер, а затем мороз. Голодные, истощенные люди, без кровли, не имея никаких инструментов и в главной своей массе трудовых навыков, и тем более навыков организованной борьбы с трудностями, очутились в безвыходном положении. Обледеневшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня, бродить по острову и есть гнилушки, кору, особенно мох и пр. Трудно сказать, была ли возможность делать что-либо другое, потому что трое суток никому никакого продовольствия не выдавалось. По острову пошли пожары, дым. Люди начали умирать. Они заживо сгорали у костров во время сна, умирали от истощения и холода, от ожогов и сырости, которая окружала людей.
Так трудно переносился холод, что один из трудпереселенцев залез в горящее дупло и погиб там на глазах людей, которые не могли помочь ему, не было ни лестницы, ни топоров.
В первые сутки после солнечного дня бригада могильщиков смогла закопать только 295 трупов, неубранных оставив на второй день. Новый день дал новую смертность и т. д.
Сразу после снега и мороза начались дожди и холодные ветры, но люди […] все еще оставались без питания. И только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по нескольку сотен грамм.
Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку (так как она была в порошке); падали и задыхались, умирали от удушья.
Всю свою жизнь на острове (от 10 до 30 суток) трудпоселенцы получали муку, не имея никакой посуды. Наиболее устойчивая часть пекла в костре лепешки, кипятка не было. Кровом оставался тот же костер. Такое питание не выправило положения. Вскоре началось изредка, а затем в угрожающих размерах людоедство. Сначала в отдаленных углах острова, а затем, где подвертывался случай. Людоеды стрелялись конвоем, уничтожались самими поселенцами. Однако наряду с этим известная часть жила сносно, хотя и не имела, как и все, жиров, а одну муку. Такое положение объяснялось методами организации всех этих людей. На острове был комендант (Шихилев), стрелки ВОХР, медработники и, конечно, каптинармусы. Наряду с людоедством комендатурой острова были зарыты в землю тысячи килограммов муки, так как она находилась под открытым небом и испортилась от дождей. Даже та мука, которая выдавалась трудпоселенцам, попадала не всем. Ее получали так называемые бригадиры, т. е. отъявленные преступники. Они получали мешки муки на «бригаду» и уносили их в лес, а бригада оставалась без пищи. Неспособность или нежелание организовать обслуживание людей дошло до того, что, когда впервые привезли на остров муку, ее хотели раздавать пятитысячной массе в порядке индивидуальном, «живой» очередью. Произошло неизбежное: люди сгрудились у муки, и по ним была произведена беспорядочная стрельба. При этом было меньше жертв от оружейного огня, чем затоптано, смято, вдавлено в грязь.
Надо полагать, комендатура острова и ее военные работники, во-первых, мало понимали свои задачи по отношению людей, которые были под их началом, и, во-вторых, растерялись от разразившейся катастрофы. Иначе и нельзя расценивать систему избиений палками, особенно прикладами винтовок, и индивидуальные расстрелы трудпоселенцев. Приведу один пример расстрела, потому что он ярко характеризует попытки «организовать» людей.
Один трудпоселенец попытался два раза получить муку (мука выдавалась кружками, чайными чашками), был уличен.
– Становись вон там, – скомандовал стрелок Ходов.
Тот стал на указанное место, в сторонке. Ходов выстрелил и убил наповал. (Он убил многих, но сейчас рассчитан по личной просьбе.)
Такие методы руководства и воспитания явились очень серьезной поддержкой начавшемуся с первых же дней жизни на острове распаду какой бы то ни было человеческой организации.
Если людоедство явилось наиболее острым показателем этого распада, то массовые его формы выразились в другом: образовались мародерские банды и шайки, по существу, царившие на острове. Даже врачи боялись выходить из своих палаток. Банды терроризировали людей еще в баржах, отбирая у трудпоселенцев хлеб, одежду, избивая и убивая людей. Здесь же, на острове, открылась настоящая охота, и в первую очередь за людьми, у которых были деньги и золотые зубы и коронки. Владелец их исчезал очень быстро, а затем могильщики стали зарывать людей с развороченными ртами.
Мародерство захватило и некоторых стрелков, за хлеб и махорку скупавших золото, платье и др. […].
Моментами, стимулирующими эту сторону и усиливающими смертность, явилось отсутствие какого бы то ни было физического производственного труда. За все время пребывания на острове трудпоселенцы ничего не делали. Тот, кто не двигался или мало делал движений – умирал.
В такую обстановку попал и второй эшелон, быстро воспринявший порядки острова.
В конце мая (25–27) началась отправка людей на так называемые участки, т. е. места, отведенные под поселки.
После расселения на новых участках приступили к строительству полуземляных бараков, вошебоек и бань только во второй половине июля. Здесь еще были остатки людоедства, и на одном из участков (№ 1) закапывались в землю мука и печ[еный] хлеб, портилось пшено на другом (участок № 3).
Жизнь начала входить в свое русло: появился труд, однако расстройство организмов оказалось настолько большим, что люди, съедая по 750–800–900–1000 грамм (паек) хлеба, продолжали заболевать, умирать, есть мох, листья и пр.
Наряду с присылкой сюда прекрасных коммунистов, взявшихся за дело как следует, оставались комендантами и стрелками разложившиеся элементы, творившие над трудпоселенцами суд и расправу: избиения, узурпаторство, убийства людей, – бездушные в отношениях к ним; мат и произвол – не редкие явления […].
Будь люди поворотливее – смертность можно было сократить до минимума, так как она происходила, главным образом, от поноса, однако, несмотря на строжайшие приказы командования, сухари больным не выдавались, тогда как сухарь спас бы сотни людей, потому что отсутствовали всякие медикаменты, ощущалась острая потребность в вяжущих (против поноса) средствах. При этом большой запас галет лежал в палатках и базах, так как не было указаний, могут или нет пользоваться этими галетами больные. Такая история случилась и с сушеной картошкой, и с листовым железом, тогда как наступили осенние холода, а больные лежали в палатках, а затем в бараках без окон и дверей. Можно привести факты прямой провокации: несмотря на то что поселки в тайге, больные лежали на земле, а та часть, которая помещалась на нарах из полок, лежала на мху, в котором немедленно заводились черви. Или: обмундирование висело в складах, а люди голы, босы или «заедались» сплошной вшивостью.
Нужно заметить, что все описанное так примелькалось начсоставу и работникам большинства участков, что трупы, которые лежали на тропинках, в лесу, плыли по реке, прибивались к берегам, уже не вызывали смущения. Более того, человек перестал быть человеком. Везде установилась кличка и обращение – «шакал» […].
В результате всего из 6 100 человек, выбывших из Томска, и плюс к ним 500–600–700 человек (точно установить не удалось), переброшенные на Назинские участки из других комендатур, на 20 августа осталось 2 200 человек.
Все это, особенно остров, осталось неизгладимой метой у всех трудпоселенцев; даже у отъявленного рецидива, видевшего виды на своем веку. Остров прозван «островом смерти» или «смерть-остров» (реже – «остров людоедов»). И местное население усвоило это название, а слух о том, что было на острове, пошел вниз и вверх по рекам […].
На острове сейчас травы в рост человека. Но местные жители ходили туда за ягодами и вернулись, обнаружив в траве трупы и шалаши, в которых лежат скелеты.
Не только все это заставило меня писать вам. Беда еще в том, что среди прибывших на трудовое поселение есть случайные, наши элементы. Главная их масса умерла, потому что была менее приспособлена к тем условиям, которые были на острове и на участках, и, кроме того, на этих товарищей прежде всего упала тяжесть произвола, расправ и мародерства со стороны рецидива как в баржах, так и на острове, и первое время на участках.
Сколько их – трудно сказать, также трудно сказать кто, потому что документы, по их заявлению, отбирались и на местах ареста органами, производившими изоляцию, и главным образом в эшелонах рецидивом на курение, однако некоторые из них привезли с собою документы: партийные билеты и кандидатские карточки, комсомольские билеты, паспорта, справки с заводов, пропуски в заводы и др. […].
Со слов самих людей, из бесед с ними можно привести такие факты неправильной ссылки людей […]:
1. Новожилов Вл. из Москвы. Завод «Компрессор». Шофер. Три раза премирован. Жена и ребенок в Москве. Окончив работу, собрался с женой в кино, пока она одевалась, вышел за папиросами и был взят.
2. Гусева, пожилая женщина. Живет в Муроме, муж – старый коммунист, главный кондуктор на ст[анции] Муром, производ[ственный] стаж – 23 года, сын – помощник машиниста там же. Гусева приехала в Москву купить мужу костюм и белого хлеба. Никакие документы не помогли.
3. Зеленин Григорий. Работал учеником слесаря боровской ткацкой фабрики «Красный Октябрь», ехал с путевкой на лечение в Москву. Путевка не помогла – был взят.
4. Горштейн Гр[игорий]. Член КСМ с 1925 г. Отец – член ВКП(б) с 1920 г., рабочий газового завода в Москве. Сам Горштейн – тракторист совхоза «Паняшково» в Верх. – Нячинске. Ехал к отцу. Взят на вокзале, только что сошел с поезда. Документы были на руках.
5. Фролков Арсений. Член КСМ с 1925 г., отец – член ВКП(б), подпольщик, работает врачом на ст. Суземка Зап[адной] области. Сам Фролков взят в Сочи на курортном строительстве «Светлана» (работал плотником). Шел с работы. (Брат в Вязьме, работник ОГПУ.)
6. Карпухин Мих[аил] Як[овлевич]. Ученик ФЗУ № 6 на Сенной (г. Москва). Отец – москвич, и сам Карпухин родился в Москве. Шел из ФЗУ после работы домой и был взят на улице.
7. Голенко Никифор Павлович – старик. Из Хоперского округа, ехал через Москву к сыну на ст. Богашево Курской ж. д. Совхоз «Острый». Взят на вокзале.
8. Шишков – рабочий фабрики «Красный Октябрь» в Москве; на этой фабрике работал беспрерывно три года. Взят на улице, возвращаясь с работы […].
Часть партийных и комсомольских документов в данное время хранится в Александровском райкоме ВКП(б) и Александровско-Ваховской участковой комендатуре Сиблага ОГПУ.
Есть люди, завербовавшиеся для работы на окраинах СССР, получили подъемные (по их словам, конечно) и, несмотря на наличие на руках исчерпывающих документов, во время проезда Москвы – взяты. Все эти люди не могут обжаловать: нет бумаги (даже денежные документы работники комендатуры пишут на бересте).
Несколько замечаний по поводу приведенных фамилий:
1) есть еще два поселка на самой реке Пане, где я не был и не могу привести фамилии; 2) приведенные фамилии не являются ни наиболее яркими, ни типичными, ни наименее показательными, потому что у меня была возможность записывать их, поскольку они выявлялись сами; 3) только список я привел не для того, чтобы сообщить, кто именно, персонально и сколько их заключены неправильно, а для того, чтобы показать, какие есть элементы; 4) много колхозников, завербованных на строительство по договорам строительных организаций с колхозами. Эти колхозники следовали через Москву на места работ вместе с вербовщиками; 5) приведенные данные обо всех этих людях и обстоятельствах их изоляции, безусловно, нельзя брать за чистую правду. Однако они являются внушительным аргументом за необходимость проверки […].
Я трезво отдаю себе отчет в том, что написать такое письмо, значит, взять на себя большую ответственность. Я допускаю, что ряд моментов изложены не точно, могут не подтвердиться или подтвердиться, но не полностью, допускаю, что многого я просто не знаю потому, что пользовался неофициальными источниками, но я рассуждаю так: еще хуже молчать.
Инструктор-пропагандист Нарымского ОК ВКП(б) Величко
партбилет № 0950224
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 992. Л. 20–30;
Источник. 1998. № 2.С. 59–67.
Из заявления на имя И. В. Сталина бывшего чекиста П. А. Егорова, заключенного в Усть-Вымском ИТЛ
20 декабря 1938 г.
Неоценимы заслуги органов УГБ НКВД в деле разгрома и физического уничтожения врагов народа Бухарина, Рыкова и их сподвижников – троцкистско-японо-германских агентов.
В целом эти заслуги принадлежат Вам и партии, под руководством которой органы УКГБ успешно начали и завершили эту сложную операцию, показав всему миру, не имеющему прецедента в истории человечества, чудовищную предательскую деятельность троцкистско-бухаринских наймитов.
Работа органов УГБ за 1937–1938 гг. заслуженно вызывала восхищение и любовь всего прогрессивного человечества к карающему органу диктатуры пролетариата. Эта любовь закреплялась в сознании трудящихся партией и нашей прессой.
Наряду с этими боевыми делами, навеки вошедшими в историю человечества, в ряде мест органы УГБ, предав забвению Ваши неоднократные указания о любви и бережном отношении к человеку, встали на путь создания искусственных дел, по которым наряду с враждебно действующим элементом арестовывались люди беззаветно преданные Вам и партии, люди из социально близкой среды, никогда не думавшие о каких бы то ни было вражеских действиях против Родины; сюда попадали честные служащие, ремесленники и просто обыватели, интересы которых замыкались рамками своих семейств.
Многие тысячи таких людей оказались расстреляны или заключены в исправительно-трудовые лагеря.
Я сам, бывший чекист с 1922 г. по день ареста 25 января 1938 г., на протяжении 16 лет проработал в органах ЧК-ОГПУ-НКВД на территории Сибири. В операции по ликвидации вражеских элементов в 1937 г. я принимал активное участие на территории Новосибирской области и Алтайского края, работая последнее время начальником особого УГБ НКВД в г. Томске, имел звание старшего лейтенанта госбезопасности.
Первое указание о подготовке массовой операции мы получили по НКВД СССР в июле 1937 г. Эта директива обязывала нас составить списки на весь контрреволюционный элемент из социально чуждой среды и весь уголовный рецидив, представляющий из себя социальную опасность для общества.
Вслед за этим был дан сигнал о начале операции и организации судебных «троек» при УНКВД для рассмотрения всех этих дел. Таким образом, основной удар по контрреволюционным и уголовным элементам, проходящим по нашим учетам и разработкам, был нанесен в августе 1937 г.
Последующий смысл всех директивных установок руководства управления НКВД, даваемых на совещаниях и при докладах, сводился к необходимости весь оперативный контингент, проходящий по учетам и разработкам, свести в разные по названиям, но единые по своим целям контрреволюционные организации, связанные с иностранными разведками враждебных нам стран и белоэмигрантскими центрами за границей.
Оперативный состав органов, восприняв эти установки как прямую физическую ликвидацию всей контрреволюции, в том числе и пассивной, но являющейся базой для различных контрреволюционных формирований, деятельно следуя этим директивам, приступил к их реализации с полным сознанием исторической необходимости очистить нашу страну от этого контингента.
Исходным началом для разрешения этой задачи должны были явиться штабы руководства этих организаций, для чего в разные места были выброшены оперативные группы с задачами «найти» эти штабы.
В Нарымский округ был командирован с оперативной группой временно исполняющий обязанности начальника 4-го отдела УНКВД старший лейтенант госбезопасности Попов, который по прибытии в Нарым в разных местах закопал оружие различных систем, а затем арестовал группу бывших белогвардейских офицеров во главе с бывшим полковником Михайловым, путем намеренной и следственной обработки взял от них показания о существовании в Сибири Российского общевоинского союза (РОВСа). Арестованные «показали» на скрытые оружейные склады, которые при участие понятых от советских и общественных организаций и были обнаружены.
Арестованный «центр» организации дал развернутые показания о якобы существующей организации с наличием большого количества участников.
С аналогичной задачей в район Кузбасса был командирован начальник 3-го отдела УНКВД НСО младший лейтенант госбезопасности Голубик, который успешно провел такую же операцию по Кузбассу.
В Томске, по примеру Нарыма и Кузбасса, РОВС был вскрыт бригадой УНКВД и местным аппаратом городского отдела, причем здесь «штаб» был создан из нашей агентуры из числа бывших белогвардейских офицеров – Ситникова и других, которым было разъяснено, что от них нужны такие показания для Родины, и они временно арестовываются для камерной разработки тех людей, которые будут арестовываться по этой «организации». Впоследствии все они были расстреляны.
По Бийскому и Алтайскому кустам аппаратом 3-го отдела УНКВД была «успешно» развита операция контрреволюционной повстанческой японской шпионской организации, руководимой бывшим командующим партизанскими силами Алтая Третьяком. Эта операция поглотила всех лидеров партизанского движения в период реакции Колчака в Сибири и очень большое количество красных партизан.
Арестованные контрреволюционные одиночки, разрозненные группы и целые организации, находящиеся в нашей разработке, стали сводиться в целые организации с большими филиалами.
Примерно до конца сентября или начала октября 1937 г. операция носила исключительно характер разгрома всех контрреволюционных кадров и не касалась широких слоев населения. С сентября 1937 г. в массовом количестве стали поступать категорические требования – усилить операции, шифрограммами приказывалось подвергнуть массовым арестам всех перебежчиков, поляков, латышей, иранцев, лиц, прибывших с КВЖД («харбинцев»), и др.
УНКВД стало спускать периферии «контрольные» цифры на аресты, называвшиеся «минимум», так как давать результаты ниже их запрещалось. Например, Томск получал неоднократно такие контрольные цифры на 1 500, 2 000, 3 000 и т. д. «соревнование», кто больше арестует.
В помощь кадровому составу органов для проведения всей этой колоссальной, до сих пор невиданной, операции была привлечена масса работников милиции, средних и старших командиров внутренней и пограничной охраны НКВД, комсомольцев, заведующих специальными секторами различных учреждений, бывших чекистов и т. д.
В конце сентября или начале октября, когда были реализованы все наши учеты, операция с бешеной силой обрушилась на ни в чем не повинных людей, никогда не участвовавших в каких-либо антисоветских и контрразведывательных делах и не скомпрометировавших себя никакими связями.
Для многих из нас смысл дальней операции стал не только непонятен, но и страшен, но остановить ее бешеный шквал только мог ЦК ВКП(б) и Вы.
Желания некоторых чекистов спасти невиновных людей приводили лишь только к их арестам и гибели. Увеличилось число самоубийств среди чекистов.
В Томске в этот период основную работу по камерной обработке вел некий Пушкин […]. «Помощь» Пушкина было колоссальной […]. Делалось это так: руководители следственных групп разбивали арестованных на группы от 5 до 10 человек, причем в своем большинстве эти люди друг друга до ареста не знали, и давали их отдельным следователям, которые, получив от Пушкина заявления о готовности арестованных подписать все то, что им предложит следствие, вызывали их к себе, заполняли анкетные данные протоколов допросов, отбирали списки на знакомых и отправляли обратно для того, чтобы вызвать второй раз и подписать трафаретный протокол о «принадлежности» арестованного к РОВСу или к другой аналогичной организации, причем 5–10 человек, ранее друг друга не знавшие, оказывались по протоколам давно знавшими друг друга и друг друга завербовавшими в ту или иную контрреволюционную организацию, а все или почти все знакомые этих арестованных также оказывались участниками организации.
В Новосибирске наряду с аналогичной обработкой арестованных применялись и другие методы «воздействия». Например, в 3-м отделе УНКВД под руководством его начальника, младшего лейтенанта госбезопасности Иванова, были введены в действие толстые большие старинные альбомы с массивными переплетами, железные линейки и т. д., причем все эти предметы имели названия: «первой степени», «второй степени», «третьей степени». Этими предметами жестоко избивали арестованных. Широко практиковалась «выстойка» арестованных на ногах по нескольку суток, зачастую привязывали их к несгораемым шкафам и дверям, чтобы не падали до тех пор, пока не подпишут протокола и не напишут собственноручного заявления о принадлежности к организации […]. Заставляли подписывать чистые листы бумаги, а затем писались протоколы, подделывались подписи под протоколами и т. д.
Большинство всех арестованных расстреляны.
В погоне за поляками, латышами и другими подпадавшими под массовые аресты национальными меньшинствами применялись различные методы: просматривались списки сотрудников по учреждениям, прописные листы в адресных столах и т. п., причем зачастую арестовывались люди, которые имели несчастье носить польские, литовские и подобные им фамилии, но иногда ничего общего не имевшие с той или иной национальностью. Такие люди по протоколам оказывались участниками монархических повстанческих организаций, правда, из Новосибирска поступило устное распоряжение в таких случаях в повестках для «тройки» не указывать национальность. В прошлом продавец или кустарь превращались в крупных торговцев или владельцев, бухгалтера – в царских чиновников, провокаторов и т. д. […].
Вообще стиль работы части «чекистов» свелся к стремлению «свалить» крупных людей. Фабрикуя показания и принуждая подписывать их арестованных, многие «чекисты» включали в эти показания ответственных партийных и советских работников. Это считалось большой заслугой, и такие люди быстро «росли» и выдвигались на работе.
ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 6329. Л. 12–16.
