Текст книги "Леший. Четвертые врата (СИ)"
Автор книги: Ная Геярова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Господи ты Боже! Что ты здесь делаешь?
Марина закрыла лицо руками.
– Ох, ты ж! – соседка опустилась перед плачущей девочкой на колени и погладила по голове. – Тебя кто-то обидел, маленькая?
И столько нежности и доброты было в голосе сердобольной соседской тетушки, что девочку, которая с детства не знала, ни ласки, ни любви, прорвало. Она выложила тете Любе и про одноклассников, и про соседских ребят, глотая слезы, она рассказывала, как они издеваются и дразнят её. Как вчера одноклассник Федька подложил ей дохлого хомячка, а когда она закричала, вышвырнув того из сумки, то подобрал несчастного звереныша и смеясь, бегал по классу с хомяком в руках и кричал «Толстая Марьяшка, сдохла!». А сегодня сосед Никитос, сказал, что он вырастет и станет банкиром, а Маринка вырастет и станет толстухой. Девочка всхлипывала, заикаясь выговаривая обидные слова, терла красный от слез нос, повторяя злые насмешки. Тетя Люба не перебивала, внимательно слушала. Потом вытерла девочке слезы и пригласила к себе домой. Там напоила Марину вкусным чаем с шиповником. А потом спросила, не думала ли Марина, почему она полная. В другое время девочка, постоянно подстрекаемая всеми по поводу своей полноты, обязательно обиделась бы. Но после заботливого поглаживания по голове и вкуснющего чаю, она и правда задумалась. И оказалось, что полнота её вполне очевидна. Нет, у неё не было проблем в генетике или каких-либо заболеваний, приводящих к полноте. Просто с детства, мама, постоянная занятая папой, едва стоило ребенку заплакать или закапризничать начинала её пичкать сладостями, булочками, шоколадками, йогуртами, – лишь бы ребенок замолчал и не отвлекал от единственного дела, посвящению себя любви отцу. Марину кормили и пичкали постоянно, к семи годам девочка ела как взрослый мужик и заедала все шоколадом, запитым лимонадом. Матери бы хоть тогда броситься спасать ребенка! Но ограничилась лишь единожды вскользь сказанным: «Ну, ты у меня и жиртрест», и успокоилась. А у девочки с той поры началась совсем другая жизнь. Если раньше, она просто не обращала внимания на едкие подколы одноклассников и остальных ребят, то на очередное замечание девочка внезапно отреагировала слезами, и тут же начался новый, совершенно дикий виток. Теперь все одноклассники и знакомые дети при виде неё тыкали пальцами, смеялись, обсуждали. Марина поняла, что все вокруг видят в ней только жирную девочку. А потом и вовсе стало плохо, её начали дразнить.
Тетя Люба дослушала очередную историю ровно до того момента, пока в глазах Марины снова не заблестели слезы. Жалеть не стала. Они очень долго разговаривали с Мариной, о её полноте, о правильном питании, о жестокости детей и том, что школа не главный институт жизни. Главное, это она сама, Марина, умница, отличница. И неизвестно еще какими задатками она обладает. Просто нужно работать над собой, нужно найти то, что она умеет лучше всего и развивать. И тогда… Школу Марина окончила с красным дипломом, со знанием трех языков и весом в пятьдесят три килограмма на рост в сто семьдесят сантиметров. В шикарном скроенным тетей Любой и заказанном в ателье платье, с шикарной прической на черно-смолянных волосах, Марина в очередной раз разбила мальчишечьи сердца одноклассников, сыграв на выпускном на гитаре какой-то модный сингл. Девчонки в углах шипели как змеи, они по сравнению с постоянно занимающейся собой Мариной выглядели как мыши. Но обидеть теперь некогда толстую девочку было страшно, Марина последние годы занимала только первые места на спортивных олимпиадах по самбо. Рука у девочки была тяжелая, и давать отпор за себя она научилась. Мальчишки одноклассники вздыхали, провожая Марину утром после выпускного, они понимали – девочка, отличница, красавица, спортсменка, полиглот – явно им не по зубам. Это был последний вечер, когда Марина видела своих одноклассников, раз и навсегда поняв, как права тетя Люба. Ни школа, ни социум не должны управлять тобой, а ты ими. И только от тебя и твоих стремлений зависит, отношение к тебе того же социума. А он труслив. Он способен уничтожить слабого, но никогда не тявкнет на сильного, будет шипеть из-за угла, как девчонки-одноклассницы, но никогда не кинется в бой. Все они, начиная с шестого класса, когда после летних каникул вернулась не толстушка Маришка, а начинающая спортсменка, увлекающаяся иностранными языками, шушукались по углам, придумывали разные байки резкого изменения характера девочки, которая теперь при попытки наговорить ей гадости больше не плакала и не забивалась в угол, а умело язвила, а могла еще после школы и по мозгам настучать. Ребята только пожимали плечами. Марина усмехалась, на попытки с ней подружиться, никого она больше не принимала в друзья. У неё уже был друг, единственный, лучший, пришедший в минуту, когда было совсем плохо, друг, который помог ей стать умнее, лучше, всех кого она знала. Друг, который заменил ей всех, и научил быть человеком.
***
Еши вздохнул смотря в опустевшие тарелки.
– Вам, наверное, её очень больно потерять.
Марина кивнула.
– Да, но… она ожидала чего-то подобного и меня подготовила.
– Что значит, подозревала? – откинувшись на жесткую деревянную спинку стула, поинтересовался Кондрат.
– Она говорила, что-то, что вышло много лет назад, теперь повзрослело и выйдет пожинать плоды.
– Что она имела в виду?
Марина пожала плечами.
– Она часто говорила загадками. Недавно сказала, что наконец она свободна от обещания, и история вернется. Я поинтересовалась, что за история, она усмехнулась, нехорошо так. Я никогда не видела у неё такого лица. Она сказала, что невозможно ветер утаить.
Кондрат нахмурился. Марина поднялась и, взяв со стола чайничек, долила майору чая.
– Пейте.
– А скажите, Марина, – Кодрат облокотился на стол и придвинул к себе кружку. – У Любовь Тихоновны, была еще одна подруга Лукишна…
Марина замахала руками.
– Да какие они подруги. Было у них что-то по молодости. Я точно не знаю. А недолюбливала тетя Люба её. Когда Лукишна то вновь объявилась, начала звонить тете Любе, ох, та серчала. Один раз обронила, что не приведет к добру Лукашкина синяшка.
Кондрат отвлекся от чая и с удивлением посмотрел на Марину. Та уверенно кивнула.
– Да, так и сказала, «Лукашкина синяшка», я тогда подумала, надо же в рифму.
– Не спросили, что это такое?
– Отчего же, спросила. Да только, тетя Люба, видимо поняла, что проговорилась и сделала вид, будто вопроса не слышит.
– А адреса Лукишны вы случайно не знаете?
– Отчего же, знаю. Тетю Любу, я сама хоронить собираюсь, уже и с ритуальным агентством договорилась, завтра тело из морга заберут, – она смолкла, только сейчас Леший понял, что разговор женщине давался нелегко. – Родственников у неё не было. Знакомые только те, что в доме. Вот я и решила Лукишне позвонить, все-таки с одной деревни. Потому, когда с участковым в квартиру ходила, то незаметно книжку записную с тумбочки взяла. Вот только, можете не звонить. Трубку она не снимает.
– А адрес в книжке есть?
– Есть, – кивнула Марина, встала и вышла из кухни. Через минуту вернулась с небольшим блокнотом, полистала, остановилась ближе к концу книжки и протянула Кондрату, указала пальцем с аккуратным маникюром:
– Вот она.
«Микрорайон Крайский, дом семнадцать, третий подъезд, квартира 27…
– Только по адресу вы тоже можете не ходить. Я, когда не дозвонилась, решила съездить. Соседка сказала, что она уехала... – Марина задумалась. – В Севольное… Да точно, в Севольное.
Кондрат взглянул на Еши. Тот задумчиво смотрел на оставшийся у него в руке кусок круассана. Леший закрыл книжицу и вернул Марине. Поднялся.
– Спасибо, Марин.
– Что ж вы чай не допили?
– Пора нам уже, – невесело улыбнулся Кондрат, отвесил поклон и направился к выходу. Следом бросился, на ходу дожевывая булку, журналист.
Глава 17
Кондрат бегом спустился по лестнице. Заметив по дороге приоткрытую дверь в квартиру старика-соседа, но та захлопнулась, стоило Кондрату остановиться напротив нее. Леший невесело усмехнулся и поспешил вниз. Остановился у выхода из подъезда.
– Куришь? – донеслось со спины. Кондрат обернулся. Еши стоял протягивая сигарету.
– У меня свои, – Кондрат сунул руку в карман, вытащил пачку и тут же смял, та была пуста.
– Бери, – мирно сказал журналист. Кондрат вздохнул, неверным движением бросил пустую пачку мимо урны стоявшей у подъезда, взял у Еши сигарету, покрутил в пальцах, подкурил от предложенной зажигалки.
– Я понимаю, не хочется тебе это воротить, не нужно тебе, – затягиваясь, проговорил журналист. – А кому надо? Мне надо. А я тебе кто? Да никто.
Кондрат глубоко вдохнул горьковатый дым, и тут же выпустил в потолок подъезда, на лбу прорезались две глубокие морщины. Прав, Еши. Не хочет он в это лезть. Незачем! Вот, жил до этого случая, работал, все у него в норме было. А теперь? Не работает, мотается по городу, выуживая неизвестно что? Дела даже нет! А он бегает.
– Ты не думай. Я тебя грузить не собираюсь. Не едешь в Севольное, и правильно, у тебя своя работа, – со злостью продолжал Еши. – И на чужие проблемы забил, это тоже правильно, о себе думать нужно. Я ведь тоже, сейчас, о себе думаю. А у тебя своя работа. Ты за каждым рысачить по поселкам не должен.
Леший продолжал, молча, курить. Журналист выкинул огарок сигареты и подкурил новую.
Кондрат смотрел на улицу. В паре шагов от лавочки серая ворона распушившись купалась в грязной луже. Вывертывала голову и косилась боязливо на стоящих в подъезде мужчин.
– Холоду быть, – после минутного молчания, уже более спокойно сказал Еши, выдохнув струю сизого дыма.
– Да кто его знает, – вздохнул, облокотился о косяк и, пожал плечами Кондрат. – Может еще и оттепель придёт.
– Не придет, – уверенно кивнул Еши. – Ворона в луже намывается, вороны над землей низко кружат. Точно к холодам.
– Собственные наблюдения?
– Народные приметы, – выдохнул дым Еши, наклонился и подняв у порога камень швырнул в ворону. Тот просвистел рядом не попав в птицу. Она покосилась на него черным глазом, встряхнулась и ударив по луже крыльями взвилась в воздух, присела на нижние ветви ближайшего дерева и уже оттуда удрученно громко выдала:
– Кар!
– Увлекаешься приметами? – полюбопытствовал Леший, огарок обжег пальцы, он поморщился и откинул его в сторону.
– Дед шаманом был. Много примет говорил. Что-то в памяти так и осталось.
– Ишь ты? – без удивления, не смотря на журналиста, сказал Кондрат. – Что взаправдашним шаманом?
– Угу, – кивнул Еши. – Взаправдашним. С бубном и трещетками. С рогами, копытами над чумом, и котелком.
– В чуме? – переспросил Леший.
– Ну, да, он же шаман, потомственный бурят. Это я… метис. Так, ни к роду, ни к племени.
– А сам чего умеешь? – Кондрат повернулся и наконец, посмотрел в раскрасневшееся лицо Еши. – Говорят, вроде как по наследству передается.
– Да чего я там буду уметь, – пожал плечами журналист. – Что от деда слыхал, может и помню, так по малости. А по наследству, говорю ж, без роду без племени. Не признали меня в семье. Мать говорят, нагуляла, а сама сбежала, на дедов двоюродных малым скинула. В тринадцать я ушел.
– Как ушёл?
– Как? – грустно усмехнулся Еши, крутя в руках остаток сигарета. – Пешком. Сначала по тамошним прериям, потом к лесу вышел, реку нашел, вдоль реки брел.
– Не страшно было, одному идти?
– Страшно, – кивнул Еши. – Но оставаться куда страшней. Дед был темным шаманом. Много знал. Сын его родной болел сильно. Вот они и надумали… – Еши поперхнулся дымом и закашлял. – Я плутал, пока совсем не заблудился. Егерь нашел, в город привез. Здесь меня принял к себе Федор Ильич, бывший редактор «Вече». Сейчас на пенсии. Он меня и направил в свое время на журналистику. Я его как отца принимаю. А у него кроме меня и нет никого.
– История достойная пера, – усмехнулся Кондрат. – Федора, конечно, уважаю, принять ребёнка… уважаю. Повезло тебе.
– Не повезло, закономерность. В Яндыре нет детских домов, – окурок полетел в сторону урны.
– Это же хорошо.
– Это странно. Везде в мире отказники по приютам растыканы. А в Яндыре нет.
– Может люди хорошие.
– Угу, во всем мире люди как люди, а здесь только хорошие.
– Хорошие, не хорошие, только я о другом. Мог егерь тебя и не найти.
– Мог. Но нашел.
– Вот я и говорю, повезло, – Кондрат помолчал. – А с твоей, Номин… Ты сам не чуешь? Мутно это всё?
– Что всё? – прямо посмотрел на него Еши.
И Кондрат вдруг сообразил, не поймет ничего журналист. Для того чтобы понял, нужно рассказать, про синий свет, про Стаса, про психушку, про смерть Семёна. А если рассказать, то, сознаться самому себе, что это все одно целое, связанное. И дрожащая Номин в этом общем узле. И если начинать её искать, значит начинать распутывать весь клубок. А Лешему этого не хочется. Не нужно ему это. И он согласен с Еши, у него своя работа, свои дела, и не должен он лезть туда, куда лезть не хочет.
Кондрат отвел взгляд от журналиста. Тот сплюнул на крыльцо и, сжав кулаки, направился на улицу, спугнув сидящую на ветвях ворону. Та, на прощание, еще раз зловеще каркнула.
– Вот и правильно, – прошептал Кондрат. – Уходи! Вместе со своей рыжей и со всей этой историей. И пусть вода смоет вас из моей жизни.
***
Митяй заглянул в кабинет. Кондрат сидел, перечитывая одно из недавних дел.
– А что так поздно на работе? – эксперт прошел и, удобно устроившись на диванчике, вытянул ноги.
– Да-а, – протянул Леший и отбросил папку в сторону. – Хреново как-то, Митяха.
– А чего, хреново-то?
Кондрат промолчал.
– Кстати, а ты чего за результатами Стоговой снова не зашёл?
Леший напрягся, резко встал и прошел к шкафу, вытащил бутылку водки и пару стопок.
– Ты извини, закусить нечем, – пожаловался, присаживаясь рядом с экспертом, и выставляя взятое на небольшой столик у потертого дивана.
– И ладно, – улыбнулся Митяй. – Привыкшие.
Кондрат разлил, не чокаясь, залпом, опрокинул в себя стопку и тут же налил вторую.
– За здоровье! – поднял, в это раз стукнул о рюмку Митяя и снова выпил залпом.
Митяй рюмку поднял, выпил неторопливо, занюхал руковом.
– М-да-а, – протянул. – Видать, тебе и, правда, хреново.
– Митька, ты зашёл, про Стогову говорил. Говорил же?
– Говорил, – кивнул эксперт. – Так ты чего не зашёл?
– То есть, ты знаешь и помнишь, что Стогова была?
– Так куда ж ей деться? – усмехаясь, Митька налил себе вторую рюмку и так же неторопливо выпил, занюхал.
– А Стаса? Про Стаса ты знаешь?
– А то как? Сам же осматривал.
Леший вскочил, обнял эксперта.
– Митюха, – тряхнул его. Эксперт попытался высвободиться. Майор еще раз его встряхнул. – Митюха! Ты…ты…
– Ага, ещё целоваться полезь, – вырвался из Кондратьевских объятий эксперт. Сел обратно на диван и закинул ногу на ногу.
– Наливай, доброжелательный наш. Я ж тебе сказал, ты вечерком зайди. Говорил? Говорил. А ты чего?
– Так не до того было.
– Ну, конечно, со съехавшей крышей того? Ты думаешь, я не знаю, чего тебе здесь все наговорили? – эксперт усмехался. Поднял налитую Кондратом рюмку. – Ты Леший, запомни, я вот этим, – он обвёл пальцем кабинет, – всем вашим, не подчиняюсь. У меня, если хочешь знать, свой долг. Долг перед мертвыми.
– Так что там? – торопливо выпив, затряс руку эксперта Кондрата.
Тот руку мягко отстранил.
– Экий ты нетерпеливый. То не дождешься, то «чего там»? – передразнил Кондрата Митяй. – Ой, ой, лицо проще сделай. Наливай! Ща, всё расскажу.
Кондрат разлил остатки из бутылки и кинулся к шкафу, вытащил еще одну, уже початую, поставил на стол. Митяй стопку в себя запрокинул, в очередной раз занюхал рукавом и начал.
– С первого взгляда, как в первом осмотре – сердечный приступ. И всё то оно вроде и так. Я ж несколько раз проверял. У обоих внезапное и полное прекращение эффективной деятельности сердца, то есть если выражаться попросту, у них остановилось сердце. Я проверил, никаких патогенов, ведущих к этому у обоих молодых людей не было. До полного закрытия, а вернее исчезновения дела, я успел сделать запрос в местное отделение. Катерину нашел быстро. Очень здоровая девочка… гмм… была. Никаких травм, совершенно здорова. Можно даже сказать на удивление. Мало того, не позднее чем за неделю до произошедшего, она проходила диагностику, и та показала прекрасную работу того самого органа. А вот Стас? Либо он никогда не проживал в Яндыре, либо… кто-то успел до меня. Никаких медицинских сведений о нем я не нашел. Тогда я созвонился с медиками из порта. Ведь, если не изменяет память, ребята только прилетели откуда-то. И узнал одну преинтересную новость. В списках аэропорта Стогова Катерина есть, как и Стогов Станислав. И там он значится ей родным братом. Тогда я решил провести ДНК-тест. И провести успел. Так вот самое удивительное…
– Стас не имеет никакого отношения к Катерине.
Эксперт загадочно улыбнулся.
– Он не имеет отношения ни к одному нормально рожденному существу, которое я знаю.
Кондрат замер.
– Как это?
– У него совершенно неизвестная ДНК.
– Как это?
Эксперт взял бутылку, разлил.
– Ну-у, как? Утверждать не берусь. Но Стас, биологическая машинка – овечка Долли в своем роде. Если это так, то понятно, отчего это дело быстро свернули и засекретили. Катерина привезла в Яндырь совершеннейшее биологическое открытие. Уж не знаю, но многое бы отдал, чтобы узнать, кто сотворил Стаса.
Леший откинулся на спинку дивана.
– Теперь начинает проясняться.
– Но и это не всё! – щёлкнул пальцами Митяй. – Слышал о твоём сумасшествии. Синий свет и бла, бла.
Кондрат вздохнул, сел оперевшись локтями о стол.
– Митяй, я если честно уже и сам… да… может и не было.
– Было, Леший, точно было.
Кондрат выпрямился, задумчиво посмотрел на эксперта. Молча, налил, протянул Митяю, оба разом подняли рюмки и выпили.
– Так вот, если закрыть глаза на полное здоровье одной и невообразимость второго, умерли они все же от сердечного приступа. И я готов был это подтвердить. Но начав проверять зрачки, был крайне удивлен. Они стали…
– Синими.
– Скорее нет, они замёрзли. Вместо зрачков у обоих был лед. Совершенный лед. Зрачки изменили структуру. Но это не всё, Кондрат. С уверенностью говорю, остановка произошла из-за резкого критического скачка температуры, но… притом, ничто больше кроме зрачков о скачке не говорит. Кожные покровы, внутренности, все соответствует смерти от вполне обычных признаков. В данной ситуации учитывая то, что я увидел, могу предположить совершенно фантастическую, но единственно вероятную вещь. Ребята погибли от нечто, проникшего в роговицу глаза и моментально снизившую температуру оного, что привело к сжатию кровеносных сосудов и нервных окончаний, из-за чего и произошла остановка сердца. И хотя это, совершенно, теоретически невозможно, но, по моему мнению, именно так и было.
– Это могли быть наркотики, радиоактивный свет или газ? – задумчиво спросил Кондрат.
– Наркотики – навряд ли, свет может скорее обжечь, ожогов нет, а вот газ… Сейчас говорят о всяких разработках. Я не стану настаивать, но исходя из того, что и сам Стас – очень необычный, могу предположить… только предположить, что они убиты неким газом.
– А может газ светиться?
Эксперт улыбнулся.
– В годы моей юности, – оскалил в улыбке зубы Митяй, который по возрасту был старше Лешего лет на десять не более, – мы с ребятами из медицинского, проводили один опыт, как раз о свечении газа, брали трубку…
– Стоп, Митяй, если одним словом.
Эксперт вздохнул, поправил очки, посмотрел на пустую рюмку, придвинул её ближе к Лешему.
– Да, газ может светиться.
– Какой из газов светит синим?
Эксперт вздохнул, взял рюмку, сам налил себе водки.
– Я думал об этом. Азот. А жидкий азот имеет эффект замораживания.
Кондрат потер ладони.
– Чисто теоретически, я мог увидеть свет от азота. И он же вызвал смерть Стаса в кабинете.
– Только чисто теоретически, – Митяй выпил, отставил рюмку. – Но ведь ты утверждал, видимое было живым.
Леший кивнул.
– Мало того, он… оно дышало, оно дышало в меня. Я не просто слышал, я чувствовал его запах.
Митяй вдруг зевнул, посмотрел на Кондрата осоловело полупьяными глазами.
– Я разведу руками, Кондрат. Каждому свое, по вере и безверию дается. Видел ли ты то, что видел, понять можешь лишь сам.
– А если ничего не видел на самом деле?
– И такое может быть, но это уже клинически, – Митяй насмешливо улыбнулся.
После чего поднялся, немного пошатываясь, пригладил руками помявшийся халат. Леший взял в руки недопитую бутылку и направился с ней к шкафу, поставил, аккуратно прикрыл двери. Подошел к подоконнику, придвинул пепельницу.
– Странно всё это. Рассказал ты мне дивные вещи, спокойно так, с толком и расстановкой.
Митяй сунул руки в карманы белого халата, посмотрел на подкуривающего Кондрата.
– А что ты хочешь? Чтобы я волосы на себе рвал? Чтобы кричал от восторга? Или от ужаса? Брось, не впервой это. Случаи разные встречались. Ты работаешь в Первомайском пять лет, живешь в Яндыре всю жизнь, а много ли сам видел? Такого чтобы за душу, или до коликов ледяных? Пожалуй, ничего и не видел. А почему не видел? Потому что не хотим мы видеть. Копаться в чужих делах, замечать чьи-то проблемы. Зачем? Нам и так хорошо. Живем, работаем, роемся там чего-то в своей жизни, своих делишках. Главное, чтобы нас не коснулось. А вот когда нас касается, тогда и появляются и Стасы, и свет загадочный. Это всё от того, что случилось это с нами. Не с дядей с соседнего двора, которого потом в психушку, не с тетей, что строчит заяву за заявой, не-е. Это случилось с нами, вот тогда мы носом рыть начинаем, копаться, выяснять, – Митяй почесал затылок. – Ладно, философствование все это. Эх, Леший! Ну, да, я пойду.
Экперт театрально отдал честь и вышел.
***
«… Это пока нас не коснётся!.. Вот тогда рыть начинаем, копаться, выяснять!»
Да, именно так, тогда и рыть, и выяснять. Вот только не касается это Кондрата. Не хочет Леший, чтобы это его касалось. Потому ни рыть, ни выяснять не будет. Да, вот такие они, менты! Лишний раз не пошевелятся. А причем здесь вообще менты? С него кто-то спрашивает? Кто-то требует узнать, что случилось со Стоговой? Родственники её приходят, друзья? Или за Стаса? Кто-то требует с майора отчета? Нет. Значит и не нужно. Никому не нужно. А Кондрату и подавно.
Он выскочил из маршрутного такси и торопливо бросился к дому. У самого дома, когда Кондрат уже входил в подъезд, раздалось четкое, громкое:
– Кар!
«Тьфу, ты чертовка!» – про себя выругался Кондрат.
Ворона сидела в нескольких шагах от него, на детской качели.
– Кыш, дура! – замахнулся на птицу Леший. – Раскаркались, видишь ли.
И поторопился в подъезд. Прикрывая дверь, бросил взгляд на качели, вороны не было. Зато несколько других сидели на бордюре у тротуара, смотря на него черными круглыми глазами. Кондрат потер внезапно взмокшую шею. Нехорошо это, и дело не в похолодании и Ешевских приметах. Просто нехорошо. И на душе разом стало тоскливо и тревожно.
***
Дверь громко хлопнула, когда Кондрат вошел в квартиру. И тут же из кухни выглянула тетушка. Из-а её спины выпрыгнула Тайра и бросилась Кондрату в ноги крутясь и ластясь.
– Я её выгуляла, – сказала тётушка. – Но она ждёт тебя, ты бы её с собой брал. Весь день скулит. Кстати, подзабыла я с утра, вчера вечером помимо девушки, приходил мужчина, сказал с твоей работы.
– Кто? – спросил Кондрат, стягивая грязную обувь.
– Как же… – тётушка задумалась. – Да вроде Семён, часов в девять приходил. Я сказала, что ты задерживаешься. Он в комнате твоей подождал минут десять, но ему позвонили, и он ушел.
Кондрат откинул снятую обувку к выходу.
– Семён! Ко мне? – отчего-то перед глазами встало лицо Лены, жены дежурного. «Вечером он ушел, вернулся поздно». Значит, у него он был. Но не долго. Зачем он приходил? Никаких дел у Лешего с дежурным не было. И друзьями закадычными они не были. Однако ж, тот приходил к нему. Хотел что-то сообщить? Или наоборот узнать? Поделиться. Кондрат направился в ванную, на ходу снимая вещи. Сунул их в стиральную машину. Сам залез под душ.
Вода журчала, тепло и хорошо. Если нажать на кнопку панели душа, то и радио заиграет. Не до радио. Ни до чего. Как хочется, чтобы всё стекло с водой. Чтобы не было ни мыслей, ни воспоминаний.
Легкие капли, теплые струи домашнего дождя. Это ни холод осени, это ни напоминание о приближающейся зиме. Это тепло – домашняя, личная весна. И она пусть медленно, но смывала заботы дня, серость и грязь улиц. Струи весны – нежные, радостные. Кондрат плюхнул на руку гель, и во влажном воздухе запахло морем. Весенним ласковым морем. Вышел он довольный. Он был в своей квартире, в которой пахло жаренной картошкой и ещё чем-то вкусным. Пахло чистотой и уютом. Маленький уголок огромного мира, единственный, в котором Кондрат чувствовал себя защищенным. Вот только дверь заменит и будет совсем хорошо. Леший прошлепал в свою комнату, натянул теплую кофту, пахнущую лимоном. Тетушка всегда стирала порошком с этим ароматизатором.
Тайра потерлась о ногу и заглянула в лицо, преданно и сердито. Как же мог, хозяин, оставить её одну на целый день?
– Больше не оставлю. Завтра со мной на работу поедешь. Эх, животина, – почесал её за ухом Кондрат. Та взвизгнула и радостно кинулась из комнаты.
– Кодя, ужинать!
Леший улыбнулся. Вот оно счастье. Любимая квартира, тетушка, верная собака и жареная картошка в чугунной сковородке. И больше ничего. Ничего, что его не касается. Да, прав Митяй. Он, Кондрат такой. У него всё хорошо. И то, что там, на улице, чужое, холодное, и те, кто там, за стенами его дома, чужие – Лешего это не касается.
***
Тик-так. Тик, так.
Слишком громко. Будильник?
Откуда у него в комнате будильник?
Вчера спьяну казалось, что тикает, а сегодня?
Тайра сначала поворчала, а потом завыла, тихо и как-то беспомощно, тоскливо. К Кондрату прижалась сильнее. Он сквозь сон погладил собаку по голове и проговорил.
– Тихо, малышка, спи.
Тайра почувствовала спокойствие хозяина и тоже успокоилась, а через минуту заскулила и начала лезть под одеяло.
– Ну, нет, – возмутился Кондрат и открыл глаза.
Черт бы побрал всех и вся! Сердце стукнуло болезненно и тут же отразилось холодными мурашками по всему телу. Стремление Тайры спрятаться под одеяло передалось и Кондрату. Он был следователем, не опер, конечно, но предчувствие развито не меньше. И работало оно редко, не та специфика работы, но сейчас. Четкое понятие – одеяло не спасёт, пришло молниеносно, уступив место другому более сильному желанию. Убежать из комнаты. Подскочить и рвануть к двери. Но до неё не меньше трех шагов. И неизвестно, что сделает то, что раскачиваясь, маячило, высвечивая синим у самого окна.
И меланхоличное тихое: Тик-так. Тик, так.
Кондрат почти не слышал последнее. Оно просто эхом отстукивало где-то внутри. А за стеклом незашторенного окна, маячило синее.
«Пока проникнет, пока разобьет стекло. А нужно ли ему разбивать его? Это же свет. Окно ему не преграда. Живой свет! Может и преграда». И все же рискнуть. Собака скулит, тычется в пузо.
– Тайра, – медленно, садясь в кровати, шепнул Кондрат, не спуская глаз со света. – Сейчас я скажу и бежим.
«Ох, вот только ноги ватные и дышать тяжело. Сердце как колокол. Бум, бум. И навязчивое: Тик, так. Тик-так». И всё же, он вскочил. И тут же упал, ноги не держали. Собака рванула к двери. Остановилась. Развернулась к хозяину, призывно заскулила. «Ну что ты возишься? Вставай!».
Свет за окном колыхнулся, тонкими полосами начал проникать в комнату. Первые лучи скользнули по подоконнику. Тайра взвыла. Бросилась к Кондрату, лизнула в лицо и отбежала к двери. Остановилась. Снова завыла. Свет опускался всё ниже, скользнул по полу, просачивался сквозь занавески. Послышался топот ног тетушки.
– Кодя, почему Тайра воет?
Скрип открывающихся дверей и испуганный вскрик. Свет метнулся к Кондрату. Одновременно с ним, воя от ужаса, кинулась к хозяину собака.
– Тайра!
Страх заставил встать. Тётушка медленно оседала на пол, держась за сердце.
– Тётя Зина!
Кондрат смог подняться, схватил стул и швырнул в проникающий в комнату свет. Тот отпрянул назад. Тайра кинулась следом воя и скуля одновременно.
Помогло!
Слабость пропала. Свет сместился в сторону и начал приближаться по стене.
– Тайра! – Кондрат крикнул так, что у самого зазвенело в ушах. Подхватил тётушку на руки, бросился из комнаты, оглянулся. Под шкафом замигала чуть видная красная кнопка.
Тик, так, тик…
«Да ну, не может быть!» – ударила мысль в висок, но рассуждать не было времени. Кондрат уже бежал вон из квартиры. Схватив по дороге куртку, он бежал, шлепая босыми ногами по ступеням. Тайра неслась впереди. Они выскочили на улицу, и Леший успел сделать всего пару шагов, прижимая к себе безвольное тело тетушки.
От взрыва земля покачнулась. Со звоном вылетели окна соседских окон. Взвыли сигнализации машин и сразу раздались крики. Леший выдохнул, перекрестился и не чувствуя веса тёти побежал мимо соседского дома, в окнах которого уже зажигался свет. Кондрат бежал подальше от своей улицы, в темноту. Он остановился всего один раз, бросил взгляд на окна родной квартиры, на выкорчеванную раму спальни, на разбитые окна соседних комнат, из которых валил черный дым.
– Ссучара! – прошептал Кондрат и бросился бежать дальше.
