Текст книги "Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах"

Автор книги: Наум Синдаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

На рубеже веков

О наследнике престола великом князе Николае Александровиче – будущем императоре Николае II – в свете говорили мало. Изредка ходили о нем невеселые слухи. Говорили, что он болен, слаб волей и даже умом, судачили о связи его с балериной Кшесинской и о том, что связь эта не случайна. Будто бы она была подстроена по личному указанию Александра III как лекарство от дурной привычки, которой якобы страдал Николай. Вообще поговаривали, что император считал своего сына неспособным царствовать и настаивал будто бы на его отречении от престола.

Мало того. В 1894 году невеста наследника, дочь великого герцога Гессен-Дармштадтского Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса, направляясь в Россию на собственную свадьбу, попала на похороны своего свекра Александра III. Она сопровождала тело покойного на пути из Крыма, а от Николаевского вокзала в Петербурге до Петропавловского собора, где был погребен император, шла пешком за гробом. Это было воспринято в народе как знак беды. На всем пути следования похоронной процессии в толпе недобро шептались: «Она пришла к нам позади гроба, она принесет нам несчастье».

К этому следует добавить, что в конце XIX века на Петербург обрушился очередной поток пророчеств и предсказаний. Прорицатели всех рангов и достоинств от Москвы до Ла-Манша вдруг озаботились судьбой столицы Российской империи. Московских ведунов просто тешила мысль, что «Петербургу суждено окончить свои дни, уйдя в болото». Там, в Петербурге, говорили они, «все искривлялись: кто с кем согласен и кто о чем спорят – и того не разберешь. Они скоро все провалятся в свою финскую яму. Давно уже в Москве все ждут этого петербургского провала и все еще не теряют надежды, что эта благая радость свершится».

Пророчеству неизвестного московского провидца вторит неизвестная итальянская предсказательница. Она более категорична. Близ Петербурга произойдет мощное землетрясение, во время которого дно Ладожского озера подымется и вся вода колоссальной волной хлынет на Шлиссельбург, а затем, все сокрушая и сметая на своем пути, достигнет Петербурга. Город будет стерт с лица земли и сброшен в воды залива.

Некая госпожа Тэб с берегов Сены заклинает: «Бойтесь огня и воды! Грядет крупная стихийная катастрофа. Петербург постигнет участь Мессины». По госпоже Тэб, в начале XX века должно было произойти сильное вулканическое извержение и перемещение больших масс воды, поэтому «Петербургу грозит смыв грандиозной волной в Финский залив или, наоборот, в Ладожское озеро, смотря по тому, с какой стороны хлынет вода».

Говорили, что в Петербурге есть и «точный показатель той глубины, на которую опустится столица». Это Адмиралтейская игла. Ее кораблик наконец-то коснется балтийских волн. А пока еще только сфинксы во время наводнений «оставляют свои пьедесталы и плавают по Неве, причиняя немалые беды судам».

Между тем Петербург накануне двухсотлетнего юбилея находился на вершине своего расцвета. Город, насчитывавший в 1861 году пятьсот тысяч человек жителей, к 1900 году достигает полутора миллионов, заняв четвертое место в мире по численности населения после Лондона, Парижа и Константинополя. С небывалой интенсивностью развивалась его промышленность. Об этом красноречиво говорят цифры. В середине XVIII века в столице насчитывалось 80 промышленных предприятий. За сто лет, к середине XIX века, это количество почти удвоилось. И только за сорок послереформенных лет, с 1861 по 1900 год, увеличилось до 642. Но и эти темпы роста оказались ничтожными по сравнению с последним предвоенным десятилетием. К 1913 году в Петербурге имелось более тысячи крупных, мелких и средних заводов и фабрик, которые, как правило, размещались по берегам рек и каналов.

С этого времени резко ухудшается экологическая ситуация в Петербурге, что в первую очередь отразилось на основном богатстве столицы – воде. Впоследствии в народе родилась горькая шутка. Говорили, что если опустить в реку Охту руку, то получишь ожог.

К рубежу веков в обществе возрос интерес к художественным ценностям старого Петербурга, необъяснимым образом утраченный в последние десятилетия XIX века. Естественным следствием этого интереса стало изучение истории древнего приневского края. К удивлению широкой публики выяснилось, что привычное представление о невских берегах в допетровский период, блестяще доведенное до афористичной завершенности Пушкиным в первой строке «Медного всадника», мягко выражаясь, не выдерживает критики. «На берегу пустынных волн» еще задолго до шведской оккупации стояли охотничьи домики, крестьянские поселения, рыбачьи деревни и сельскохозяйственные мызы. Спасское и Сабрино, Одинцово и Кухарево, Волково и Купчино, Каллила и Максимово… Около сорока сел и деревень вели свое незаметное существование на территории сегодняшнего Петербурга. Кстати, и первыми строителями невской столицы наряду с солдатами русской армии и пленными шведами были жители именно этих деревень.

В течение XIX века Петербург стремительно рос. Меньше чем за сто лет территория Петербурга увеличилась вдвое – с 54 кв. км в 1828 году до 105,4 в 1917-м. На севере застраивается заболоченная территория, известная в народе под названием «Куликово поле». В полицейских сводках она упоминается в связи с постоянными пьяными драками. Случались и убийства, отличавшиеся, как правило, особой жестокостью. Именно поэтому «легендарное поле», как утверждает фольклор, получило такое имя. На юго-западе граница города к концу XIX века дошла до Ульянки с ее своеобразной достопримечательностью – известной в городе больницей для душевнобольных, позднее получившей имя швейцарского невропатолога и психиатра Огюста Фореля. Фольклорная традиция объединила названия местности и больницы в одной легенде о гостеприимной Ульянке, варившей «добрую уху из форели», которой якобы славилась местная речушка. Так будто бы и говорили среди избалованной петербургской знати: «Остановимся у Ульянки, отдохнем…»

На правом берегу Невы среди рабочих Невской заставы пользовался популярностью Веселый Поселок. Кроме уже известных нам легенд об этимологии этого названия, появились новые. Говорили, что между забастовками и демонстрациями революционеры-обуховцы любят отдыхать и веселиться в поселке, который будто поэтому и стали называть Веселым.

Репутация Петербурга стремительно растет. В глазах провинциальной публики все петербургское, по определению, было несравненно лучше того же самого, но местного происхождения. Фольклор провинциальных городов называет лучшего портного «петербургским», лучшую гостиницу – «Петербургской», лучшую улицу – «Петербургской». В каждом городе непременно есть свой Невский проспект и так далее, и так далее.

Во многих городах России и даже за границей о Петербурге сочиняли легенды. Их распространяли заезжие провинциалы и случайные иностранные гости. Лошадей в Петербурге столько, говорили одни, что, выходя на привокзальную площадь, человек оказывался буквально сраженным запахом конского навоза. Им пропитано в столице все – от деревянных построек до булыжной мостовой. Как бы смешно это ни выглядело, но футурологи всерьез предсказывали, что петербуржцы в конце концов задохнутся от запаха лошадиного навоза.

Во время сильных морозов, утверждали другие, в Петербурге, как, впрочем, и в Москве, прямо на улицах разводят костры из поленьев, которые дворники обязаны приносить из близлежащих домов. Европейцы, возвращавшиеся из России, уверяли соотечественников, что в обеих столицах так холодно, что русские принуждены топить улицы, – дескать, иначе им и на улицу не выйти. У самих петербуржцев это называлось: «Сушить портянки боженьке».

И конечно, дежурной темой всякого путешественника оставались российские дороги. «Мостовые, конечно, есть и даже очень хорошие, но только ими никогда не пользуются», – доверительно сообщали они. «Как так?» – «Очень просто! Зимой не пользуются ими потому, что они покрыты сплошь снегом, а летом потому, что они беспрерывно чинятся».

Между тем Петербург в это время продолжал активно строиться. Даже на такой сложившейся улице, как Невский проспект, где всякое вторжение в историческую застройку вызывало болезненную реакцию общественности, нет-нет да и возникали строительные площадки. Вероятно, надо было обладать богатством и амбициями поистине вызывающими, чтобы позволить себе подобное вмешательство. Было и то и другое.

В 1903–1907 годах по проекту одного из крупнейших архитекторов и общественных деятелей конца XIX – начала XX века Г. В. Барановского строится торговый дом уже знакомого нам купца Елисеева. Коммерческое назначение этого необычного здания подчеркивали огромные витринные окна, мощные аллегорические скульптуры Промышленности, Торговли, Искусства и Науки на фасадах. Кроме магазина «Колониальные товары» на первом этаже, здание включало театральный зал на втором и ресторан – на третьем. Особым богатством и разнообразием отличался интерьер торгового зала, экзотически убранные витрины которого ярко освещались причудливыми настенными светильниками. Никакой люстры в зале не было, хотя о ней рассказывает одна из самых популярных в городе легенд. Будто бы богатейший петербургский купец, глава знаменитой торговой фирмы «Братья Елисеевы» перед бегством из России в 1917 году обратил свои несметные богатства в золото, из которого была отлита огромная причудливая люстра для главного зала магазина на Невском. Люстра должна была дожидаться возвращения своих владельцев из эмиграции после падения большевистской власти. На самом деле люстра в главном зале Елисеевского магазина появилась только в 1930-х годах. Она понадобилась для освещения механических касс, установленных тогда же в центре зала.

В то же время по проекту П. Ю. Сюзора на углу Невского проспекта и Екатерининского канала строится повергшее обывателей в шок здание в стиле модерн для компании по торговле швейными машинками «Зингер». Есть легенда, что на фасаде этого дома появилась первая в Петербурге так называемая парадоксальная реклама. Крупными буквами было написано: «Не покупайте изделий фирмы…» и дальше мелкими: «не узнав заранее, что они самые лучшие в мире!» Здание, богато декорированное скульптурой и удивительно разнообразно оформленными оконными и дверными проемами, поражало петербуржцев, издавна привыкших к классическому строю невских фасадов.

Реклама в то время принимала самые изощренные, а порой и вообще невероятные формы. Газета «Родина» в 1898 году поведала о саморекламе одного неразборчивого столяра. На одном из Охтинских кладбищ, на кресте было написано буквально следующее: «Здесь лежит жена столяра (далее, если верить газете, следовала фамилия), который собственноручно соорудил ей сей монумент. Заказы принимаются по дешевым ценам, по улице…». Затем сообщался точный адрес предприимчивого умельца.

В 1912 году на углу Малой Морской улицы и Невского проспекта модный в то время архитектор M. М. Перетяткович возводит величественное здание в стиле итальянского палаццо эпохи Возрождения, облицованное мощными блоками темного гранита. Здание предназначалось для Торгового банка купца 1-й гильдии М. И. Вавельберга. Рассказывают, что богатый и немногословный банкир, принимая здание, сделал всего одно-единственное замечание. Увидев на дверях надписи: «Толкать от себя», он произнес: «Это не мой принцип. Переделайте на: „Тянуть к себе“».

В 1912–1914 годах на Итальянской улице по проекту трех братьев архитекторов Косяковых строится здание для Благородного собрания. Ныне в нем размещается петербургский Дом радио. Среди работников радиокомитета бытует легенда, что дом строился японцами для японского посольства. Скорее всего, легенда основана на том, что японцы, являвшиеся в годы Первой мировой войны союзниками России, открыли в доме, предназначенном для Благородного собрания, военный госпиталь, просуществовавший почти до самой революции.

Конец XIX века ознаменовался появлением общественных зданий нового типа. Это были культурно-просветительские учреждения, вошедшие в петербургскую историю под названием народных домов. Они включали в себя театрально-концертные залы, библиотеки с читальными комнатами, воскресные школы, помещения для лекционной и кружковой работы, чайные буфеты и торговые лавки. Одним из крупнейших в Петербурге был комплекс Народного дома императора Николая II на Петербургской стороне. Первое здание Народного дома было выстроено по проекту архитектора А. Н. Померанцева с использованием привезенного из Нижнего Новгорода художественного павильона Всероссийской выставки. В 1912 году к нему пристроили помещение Оперного зала по проекту Г. И. Люцедарского. Народный дом был необыкновенно популярен. Он считался образцом современной архитектуры. Его изображения часто появлялись в специальной и популярной литературе. Среди петербургских филокартистов бытует легенда о том, как однажды в Стокгольме была заказана партия открыток с изображением этого дома. Из-за досадной ошибки иностранного переводчика в надписи на открытке слово «народный» было переведено как «публичный». Тираж открыток прибыл в Кронштадт, где при досмотре с ужасом обнаружили прекрасно отпечатанный текст: «Публичный дом императора Николая II». Вся партия якобы тут же была уничтожена.

Это был не единственный курьез, связанный с буквальным переводом названия «Народный дом». Однажды, во время дружественного визита в Петербург французских военных кораблей, в Народном доме был устроен прием в честь моряков дружественного государства. На другой день во всех французских газетах появились крупные заголовки: «Reception dans la maison publique de Saint Petersbourg», что в буквальном переводе на русский означало: «Прием в публичном доме Санкт-Петербурга».

Романтическая любовь наследника престола цесаревича Николая к юной балерине Мариинского театра Матильде Кшесинской породила множество великосветских сплетен, одна из которых стала расхожей петербургской легендой. Согласно этой легенде, будучи уже императором, Николай II одаривал свою прекрасную фаворитку особняками. Один из них будто бы находился в Крыму, другой – под Петербургом и, наконец, третий – напротив Зимнего дворца на Петербургской стороне. Между Зимним дворцом и особняком Кшесинской был якобы проложен подземный ход. Говорили, что до самого начала строительства особняка император отговаривал свою возлюбленную от переезда на противоположный берег Невы и даже предлагал ей поселиться в Мариинском дворце. Но, как рассказывает легенда, капризная дама не согласилась на это предложение, сославшись на то, что два императора на своих бронзовых конях уже повернулись спиной к Мариинскому дворцу и ей вовсе не хочется, чтобы к ним присоединился третий.

Так или иначе, в 1904 году особняк Кшесинской на Петербургской стороне был построен. Историкам известен документ, согласно которому Матильда Кшесинская лично внесла 88 тысяч рублей собственных денег на строительство. Проект выполнил один из самых ярких представителей петербургского модерна А. И. фон Гоген. Особняк поражал утонченной роскошью, сдержанным уютом, свободной планировкой и живописной асимметричностью композиции, смелым сочетанием новых отделочных материалов с традиционными. Он занимал представительное место на Кронверкском проспекте и в то же время не имел главного входа с улицы. Все было ново и, тем не менее, все было безоговорочно принято современниками.

Накануне Первой мировой войны вблизи особняка Кшесинской возводится экзотическое здание Мечети, выполненное по проекту архитекторов Н. В. Васильева, С. С. Кричинского и А. И. фон Гогена в формах традиционной архитектуры Средней Азии. В качестве образца был использован мавзолей Гур-Эмир в Самарканде. Тогда же один из авторов проекта, Кричинский, на Каменноостровском проспекте строит дом для эмира бухарского. Оба сооружения были закончены строительством почти одновременно, что породило легенду о тайном подземном ходе, проложенном якобы из дома эмира прямо в Мечеть.

Если верить народной молве, Петербург был буквально изрезан подземными ходами. Только из Зимнего дворца они якобы вели к одиннадцати сооружениям в разных концах города, в том числе к Исаакиевскому собору, Петропавловской крепости, Спасу-на-крови и т. д. Подземный ход под Невским проспектом был якобы проложен между Александринским театром и новым зданием торгового дома Елисеевых на Невском проспекте.

Мало кто сейчас помнит, что фасады Зимнего дворца не всегда были окрашены в привычные нам светлые тона. Перед Первой мировой войной Зимний дворец приобрел неожиданно красно-коричневый цвет, который чуть ли не два десятилетия поражал петербуржцев своей мрачностью. Одна из городских легенд объясняет этот курьез странным подарком, преподнесенным германским императором русскому царю. Будто бы Вильгельм отправил Николаю II для нужд судостроения целый пульман сурика, который по каким-то причинам был забракован чиновниками морского ведомства. Долгое время вагон с краской даже не разгружали, пока какому-то остроумцу не пришла в голову мысль использовать сурик для окраски фасадов. Первой жертвой этой идеи оказался Зимний дворец.

Этот необычный для Петербурга колер до сих пор можно видеть на стенах Петропавловской крепости. Правда, как мы уже говорили, народная молва считает, что в этом случае образцом для него стал цвет шинели коменданта крепости.

Однажды, как рассказывает предание, на одной из крепостных стен поверх этой мрачной окраски появилась яркая крупная надпись масляной краской: «Петербургский университет». Основания для такой мрачной шутки, пожалуй, были. Задуманная и возведенная как оборонительное сооружение для защиты только что отвоеванной у шведов территории, Петропавловская крепость никогда не использовалась по прямому назначению. Еще в первой четверти XVIII века камер-юнкер Берхгольц отмечал в своем дневнике: «…она есть… род парижской Бастилии, в ней содержатся государственные преступники и нередко исполняются тайные пытки». Суровую школу, или «университет», русской Бастилии прошли декабристы и народовольцы, русские революционеры – представители всех политических партий. Осенью 1861 года в связи со студенческими волнениями правительство закрыло Петербургский университет, и около трехсот студентов были заключены в Петропавловскую крепость.

На учете в петербургской полиции, говорят, было более двадцати обывательских домов, известных своей дурной репутацией. Вот только некоторые из них. Двухэтажный особняк на Песках считался среди окрестных жителей Клубом самоубийц. По ночам из его окон доносились стоны и похоронная музыка. На Петербургской стороне дурной славой пользовался дом на Большой Дворянской улице. Говорили, что в нем собираются замаскированные покойники и при свете черепов, пустые глазницы которых горят неземным светом, играют в карты. Окна, двери и ворота этого дома были всегда закрыты. На Петербургской стороне был и так называемый Каменный дом, над которым много лет витали таинственные духи. Хорошо был известен полиции дом, несколько жильцов которого почти одновременно покончили жизнь самоубийством. В народе его называли Чертовым домом.

Много говорили и о «заколдованном доме на Университетской набережной рядом с Академией художеств». Дом, наглухо закрытый черным забором, пользовался дурной славой. В нем уже более четверти века никто не жил, но многие утверждали, что там «воют привидения и вообще происходит нечто загадочное».

На исходе XIX столетия, как отмечал писатель Иван Лукаш в «Старых снах», «в Петербурге еще оставались в живых два-три привидения. Известный призрак показывался в Инженерном замке, являлся на Васильевском острову в Первом кадетском корпусе – николаевский солдат в аршинном кивере, тускло блестевшем в потемках». И далее: «Жило по привидению в Академии художеств и Медицинской академии. Призрак женского пола по виду богаделка в наколке и черной пелеринке, тощенькая Шишига в прюнелевых башмаках верещала и шмыгала в старом доме, что напротив Николаевского моста, в том самом доме, крашеном желтой краской, где открылась позже зубная лечебница. Танцевали изредка стулья на Конюшенной и, кроме привидений и танцующих стульев, жил в Петербурге престарелый черт».

Таинственная мистика все чаще становилась обязательным элементом городского фольклора. 20 января 1905 года во время прохождения Конногвардейского полка рухнул цепной Египетский мост через Фонтанку. Высказывалось множество версий трагедии: от возникшего в результате равномерного движения колонны резонанса до усталости металла мостового пролета. Но ни одна из них, похоже, не могла удовлетворить всеобщей заинтересованности. Родилась мистическая легенда о некой Марии Ильиничне Ратнер, которая действительно жила в одном из домов напротив моста. Однажды она выглянула из окна и увидела на мосту конный эскадрон гвардейцев. Это происходило почти ежедневно, и Марии Ильиничне порядком надоело мерное постукивание конских копыт по мостовой. «Чтоб вы провалились!», – будто бы в сердцах воскликнула она и, к ужасу своему, увидела, как в ту же минуту мост развалился, увлекая за собой в промерзшие воды Фонтанки испуганных лошадей вместе с гвардейцами. Трудно сказать, было это на самом деле или нет, но с тех пор местные жители иначе как «Мария Египетская» свою соседку не называли.

Ореолом захватывающей тайны окружил городской фольклор мост императора Петра Великого. Трасса этого постоянного моста, призванного соединить рабочую Охту с центром Петербурга, была обозначена еще в 1829 году при утверждении Николаем I перспективного плана развития столицы. Однако в то время мечта о постоянных мостах через Неву еще только зарождалась в наиболее смелых инженерных умах. Мосты строили наплавные, плашкоутные. Они наводились ранней весной и поздней осенью разбирались. Первый постоянный мост – Благовещенский – появился только в 1850 году. О нем мы уже знаем. К обсуждению же проекта Охтинского моста вернулись лишь в 1907 году, после того как старый пароходик, перевозивший людей с левого берега Невы на Охту, опрокинулся и затонул. Погибло несколько человек. Тогда-то и был заключен договор на строительство моста. Он сооружался по проекту инженера Г. Г. Кривошеина и архитектора В. П. Апышкова. Торжественная закладка его произошла в честь 200-летия Полтавской битвы. Мост назвали именем Петра Великого. В 1911 году уникальный клепаный мост был открыт для движения транспорта и пешеходов. Согласно преданию, среди миллионов стальных заклепок моста есть одна золотая, выкрашенная в один цвет со всеми, но никому не известно, где она находится.

На Охтинском пороховом полигоне, вблизи станции Ржевка Ириновской железной дороги, находилась церковь во имя иконы Божьей Матери «Неопалимая купина», построенная в 1901 году архитектором В. А. Косяковым. В церкви хранился образ Николая Чудотворца. По преданию, этот образ появился на дверях квартиры некой полковничьей вдовы. Изображение несколько раз закрашивали, но оно появлялось вновь и вновь. Тогда вдова вырезала его из двери, привезла в Петербург и пожертвовала церкви.

В 1908 году на пожертвования членов Всероссийского Александро-Невского Братства трезвости была выстроена церковь во имя Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Возводилась она по проекту архитекторов Г. Д. Гримма, Г. Г. фон Голи и А. Л. Гуна. В народе ее называют «Церковь с бутылочкой». Бытует легенда, будто одна из ее колоколен напоминала по форме бутылку и была сделана такой по просьбе верующих. В храме хранилась икона «Неупиваемая чаша», особенно чтимая прихожанами. Перед иконой неисправимые пьяницы давали очередные обеты и молили об исцелении от своего недуга.

У этой церкви есть еще одно народное название – «Копеечная». Согласно легенде, церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на сборы от специального налога, которым были обложены все питейные заведения тогдашней России. Налог будто бы составлял всего одну копейку с каждой тысячи рублей дохода, и все же этих денег хватило на строительство.

В 1893 году в Коломне стараниями барона Г. Е. Гинцбурга по проекту архитекторов И. И. Шапошникова и В. А. Шретера была выстроена Большая Хоральная синагога. Среди петербургских евреев до сих пор живет легенда о том, что она стала самой большой и самой красивой в Европе, а также, что построена она на земле самого большого петербургского антисемита. Барон Гинцбург, крупный общественный деятель, сыгравший огромную роль в жизни петербургской еврейской общины, умер в 1909 году. Он завещал похоронить себя в Париже, там, где покоился прах его отца. Воля умершего была исполнена. Однако в Петербурге, в еврейском отделении Преображенского кладбища, есть «внушительного вида гранитная плита, наклонно лежащая на постаменте и украшенная каменными гирляндами». На плите нет никаких надписей. По преданию, это не захоронение, а своеобразный памятник знаменитому барону, установленный еврейской общиной Петербурга в 1909 году.

В еврейском отделении Преображенского кладбища сохранилась любопытная могила, считающаяся здесь первой. Согласно древнейшей еврейской традиции это двойное захоронение. Обрекать души умерших на одиночество в загробной жизни иудаизм запрещает. 28 февраля 1875 года на Охтинском пороховом заводе произошел взрыв. Среди прочих погибли два лаборанта-еврея – Берка Бурак и Мошка Фрисна. Они были погребены в одной могиле. Их имена высечены на русском и еврейском языках на невысокой надгробной стене. Так, согласно преданию, было основано еврейское отделение Преображенского кладбища.

По сложившейся традиции столицу продолжали украшать памятниками членам царской семьи. На Манежной площади появился конный монумент скончавшемуся в 1891 году великому князю Николаю Николаевичу старшему, третьему сыну Николая I. Многие считали, что великий князь бездарно командовал Дунайской армией во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Последние десять лет жизни он страдал тяжелым психическим заболеванием. По семейному преданию, ставшему известным всему Петербургу, когда Николай Николаевич сошел с ума, его брат Михаил будто бы удивленно воскликнул: «Как это человек такой непомерной глупости может, тем не менее, сойти с ума?!»

Сын Николая Николаевича (старшего), тоже Николай Николаевич, но известный в истории как «младший», прослыл в Петербурге «одним из выдающихся пьяниц своего времени». Будучи шефом Лейб-гусарского полка, он наравне со всеми полковыми офицерами участвовал в диких оргиях, о которых по Петербургу распространялись слухи, один невероятнее другого. Говорили, что участники офицерских пирушек, «раздевшись догола, становились на четвереньки и начинали дружно выть, требуя, чтобы им подали лохани, наполненные шампанским». Только после этого успокаивались и начинали лакать вино как животные.

Подобные рассказы о нравах рубежа веков можно дополнить современными студенческими легендами об университетском здании, в котором находится факультет журналистики на 1-й линии Васильевского острова. Легенда утверждает, что в начале XX века здесь располагался известный в гвардейских полках офицерский бардак, что, по мнению будущих журналистов, весьма символично, потому что две древнейшие профессии по своему характеру исключительно близки друг другу. Небезызвестное студенческое общежитие Университета на Мытнинской набережной также, согласно фольклору, располагается в помещениях бывшего публичного дома. Его, по преданию, в конце XIX века посетил знаменитый покоритель Средней Азии и освободитель Болгарии от турецкого ига генерал М. Д. Скобелев. И неожиданно скончался в одном из номеров этого притона.

23 мая 1909 года на Знаменской площади столицы, перед Николаевским вокзалом, был открыт конный памятник Александру III – редкий образец сатиры в монументальной скульптуре: грузная фигура царя с тяжелым взглядом тайного алкоголика, каким, и может быть не без оснований, считали его современники, на откормленном тучном битюге, как бы пригвожденном к гробовидному пьедесталу. Почти сразу разразился скандал. Верноподданная часть петербургского общества требовала немедленно убрать позорную для монархии статую. Демократическая общественность, напротив, приветствовала произведение такой обличительной силы. В спор включилась Городская дума. И только автор памятника Паоло Трубецкой, итальянский подданный, воспитывавшийся вдали от «всевидящего ока» и «всеслышащих ушей», оставался невозмутимым и отшучивался: «Политикой не занимаюсь, я просто изобразил одно животное на другом».

Существует легенда, что памятник Александру III, казавшийся в архитектурной среде Петербурга таким грубым, на самом деле будто бы был предназначен для установки на Урале, «на границе Азии и Европы», высоко в горах. Смотреть на него предполагалось из окон движущегося по транссибирской магистрали поезда. При таком ракурсе и на большом расстоянии фигуры коня и всадника не казались бы такими массивными и неуклюжими.

Паоло Трубецкой приехал в Россию в 1897 году преподавать в Московском училище живописи, ваяния и зодчества и сразу принял участие в конкурсе на проект памятника умершему за несколько лет до того царю. Одержав победу на этом конкурсе, скульптор приступил к работе. Он сделал четырнадцать вариантов памятника, однако ни один не удовлетворил официальную комиссию. Легенда гласит, что, только услышав, как Мария Федоровна, вдова покойного императора, подойдя к одному из проектов, радостно воскликнула: «Вылитый Сашенька!» – члены высокого жюри, переглянувшись и удивленно пожав плечами, остановили наконец свой выбор на этом варианте.

Судьба монумента оказалась печальной. В 1937 году памятник был снят с пьедестала и долгое время хранился во дворе Русского музея. Во время блокады Ленинграда он едва не погиб от снаряда. В 1994 году его временно, как утверждали тогда, поставили на низкий пьедестал и установили во дворе Мраморного дворца. К тому времени пьедестал, принадлежавший ему, бесследно исчез, а законное его место на площади Восстания, бывшей Знаменской, оказалось занятым.

В мае 1908 года по проекту скульптора В. А. Беклемишева на Выборгской стороне установили памятник знаменитому врачу, ученому и общественному деятелю Сергею Петровичу Боткину. Это, кажется, первая монументальная скульптура на правом берегу Невы. В прошлом Выборгская сторона вблизи так называемой «слободы для инвалидов», или Военно-медицинского госпиталя, не жаловалась обитателями центральной части города. Ни один извозчик «ни за какие деньги не соглашался везти седока далее Литейного проспекта». Говорили, что студенты-медики «подкарауливают ночью проезжих и душат их для того, чтобы иметь тело для опытов».