Текст книги "Гробница Наполеона"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Вечеринка продолжается: полный свет

БУБНЫ: ДЕСЯТЬ, ВАЛЕТ, ДАМА…

 Девять часов вечера

Поскольку гости молчали, хозяин дома поднялся из-за стола со словами:

– Пойду включу свет. Раз все молчат.

– Думаешь, при свете мы будем разговорчивее? – съязвил Артем. – И кстати, как насчет телефона? Не включишь заодно?

– А кому ты хочешь позвонить? – подозрительно спросил Грушин. – В милицию? Сам недавно сказал, что не стоит спешить. В психушку? По-моему, я нормальнее вас всех. Я-то уж точно никого не убивал. Да и не собираюсь.

– Я выпил, – сказал Артем. – Может, хочу вызвать шофера? Неохота ночевать здесь, в одном доме с трупом. И даже если его увезут… Короче: я здесь не останусь!

– Ты прямо мысли мои читаешь! – рассмеялся Грушин. – Будет тебе шофер!

И, взяв со стола подсвечник, направился к дверям. Когда хозяин вышел, в каминном зале повисла напряженная пауза. Гости посматривали друг на друга с подозрением. Кто-то пытался угадать убийцу, кто-то человека, его шантажирующего.

– Меня уже тошнит от этого запаха, – поежилась Инга. – Всю жизнь буду теперь ненавидеть розовый жасмин!

– Запах смерти, – уронила Кира.

– А буфет-то все еще открыт! – некстати заметила Прасковья Федоровна.

– Надо сказать Грушину, чтобы запер его на ключ, – сказал Артем.

– Прасковья Федоровна, вы бы сыграли что-нибудь, – посоветовала Инга. – А то мы начнем ссориться, выяснять отношения. Надо отвлечься. Я слышала от Киры, что вы играете на пианино.

– Конечно, конечно! – вскочила писательница. Сид при этом сморщился, словно лимон съел.

Его жена подошла к пианино, откинула крышку, заметив при этом:

– Слава Богу! Не все здесь бутафория.

И присела на вращающийся табурет. Раздались звуки знакомой мелодии, которую знает наизусть любой учащийся детской музыкальной школы, поскольку в программе она обязательная. Играла Прасковья Федоровна плохо, но с чувством. Гости молчали, слушали, но каждый думал в это время о своем. Валентин Борисюк машинально постукивал пальцами в такт. Видимо, он тоже учился в детстве в музыкальной школе.

И вдруг в зале вспыхнул свет. Все невольно зажмурились – таким ярким он показался! А Прасковья Федоровна вздрогнула и перестала играть.

– Наконец-то! – с облегчением вздохнула Инга. И принялась задувать свечи.

– Как хорошо! – с чувством сказала Кира. И тоже потянулась к подсвечнику. Вскоре все свечи были погашены. В каминном зале повисла сизая дымка и запах гари, заглушающий тонкий аромат розового жасмина.

– Цивилизация, – отметил Сид и заявил: – Давай, мать, кончай эту тоску. Врубим веселую музычку. Хитовую. А то меня от Баха плющит.

– Это Бетховен, – тихо заметила Прасковья Федоровна.

– А есть разница? – откровенно удивился Сид. – Вот моя любимая группа! Это да! Ее бы послушать!

– Боюсь, у Даниила нет таких записей, – заметила Инга. – Он предпочитает классику.

– Я же говорю: псих, – уверенно сказал Сид.

– Но эти твои… Они же матом ругаются! – возмутилась Прасковья Федоровна.

– Я и говорю: супер.

– Любая музыка имеет право быть, – пожал плечами Валентин. – Так что вопрос спорный. Я, например…

– Давайте оставим дискуссию о современной музыке, – оборвал его Артем. – Лично меня беспокоит Грушин. Когда он так надолго нас покидает, я…

В этот момент хозяин дома появился на пороге. Оглядев гостей, поинтересовался:

– Ну, все довольны? Я задержался в гостиной, задул свечи. Они нам теперь ни к чему.

Присутствующие молчали. Грушин подошел к столу и потянулся к бутылке шампанского. Одну Инга уже выпила, и Артему пришлось открыть вторую. Не спрашивая, хозяин дома вновь наполнил бокал Инги. Та не протестовала.

В этот момент Кира сказала:

– Грушин, я минеральную воду на себя опрокинула. Мне неудобно в мокром. Скажите, у вас в доме не найдется старой рубахи или кофты?

– Сейчас посмотрю, – кивнул Даниил.

– Сделайте одолжение. Ничего, если мы вас оставим ненадолго? – обратилась Кира к сидящим за столом.

Переглянувшись с Прасковьей Федоровной, Сид сказал:

– Раз выйти отсюда мы не можем…

– Да лучше бы тебе, Кира, дома переодеться, – заметила писательница.

– Ну зачем же прерывать такой чудный вечер! – тут же съязвил Артем Реутов.

– Пойдем, – обратился хозяин дома к Кире. Как только они вышли, Артем тут же придвинулся к Инге:

– Ты слишком много пьешь.

– Это от нервов, – хихикнула та, прихлебывая шампанское.

– Почему ты так трясешься?

– Ты думаешь, я каждый день вижу трупы?

– Да, но ты и до этого была не в себе. До того, как убили следователя. Ты словно чего-то ждешь. Может, скажешь наконец, что у тебя с Грушиным?

– Ничего. Абсолютно. Мы друг друга ненавидим. Разве не понятно?

– Согласен. Но до ненависти что-то ведь было? А?

– О чем вы там шепчетесь? – вмешалась Прасковья Федоровна. – В конце концов, это неприлично!

– Отчего же, – усмехнулся Валентин. – Босс шепчется с личной секретаршей. По-моему, в порядке вещей.

– Судя по тому, что ты начал мне хамить, вы с Грушиным о чем-то договорились, – заметил Артем. И тут же предположил: – Быть может, на пару грохнули следователя? И решили спихнуть на меня? Хозяина в тюрьму, фирмы сливаются, Грушин вновь король, а Валентин Борисюк в дамках. Умно!

– Ничего подобного… – пробормотал зам по рекламе…

…А в это время Кира и Грушин поднялись на третий этаж и зашли в спальню хозяина.

– Хорошо, что ты сообразила про мокрую одежду, – сказал тот, отодвинув дверь зеркального шкафа-купе. Отражаясь в нем, комната выглядела больше, объемнее. И мертвые красавицы множились, становились загадочнее. Кира здесь чувствовала себя как дома. – Я все думал, как бы нам переговорить. Насчет убийства.

– Что? Что такое?

– Ты сказала правду?

– Ну разумеется!

– И знаешь, кто взял нож из буфета?

– Не могу больше… – простонала Кира. – У меня все кончилось! Выручишь?

– Как обычно…

И Грушин полез в тайник. Достал оттуда коробку, из нее одноразовый шприц, наполненный прозрачной жидкостью.

– Я все приготовил. Знал, что пригодится.

– Ты – чудо! – радостно воскликнула Кира и жадно схватила шприц: – Паша все время спрашивает: ты колешься? Я отвечаю: нет, нет и нет! Мол, откуда у меня на это деньги? Ты ж наличных не даешь! И в город не отпускаешь! У меня даже мобильного нет! Паша отобрала. Позвонить не могу, а то бы на дом привезли. Есть еще люди на белом свете! Ты тоже – человек! Если б не ты… Грушин!

Она говорила бессвязно. Говорила, говорила, а глаза при этом жадно блестели, руки подрагивали от нетерпения.

– Почему ты мне помогаешь? С меня взять нечего. Я – пустая. Все продала. А, Грушин?

Тот внимательно следил за манипуляциями Киры. Когда та засучила левую штанину, воровато оглянулся на дверь:

– А вдруг кто-нибудь войдет?

– И что?

– Сид знает, что ты – наркоманка?

– Упаси Бог! Думает, что я – тяжело больная. Что у меня рак! Рак! Ха! Как это было бы просто! У меня рак души! Тоже неизлечимо, но жить с этим можно годы и годы… Хорошо, куда мне пойти? В сортир? Может, ты просто дверь запрешь?

– Да зачем? Шучу я. Никто не войдет. В мою спальню? Разве что Инга. По старой памяти. Ха-ха! Но она при Теме не станет этого делать.

– Грушин, ты – чудо! – возбужденно повторила Кира. Она сняла ботинок с ноги, спустила носок и начала примериваться к вене.

– А ты не боишься? Вдруг в шприце – яд? Вдруг я хочу тебя убить?

Кира рассмеялась и без раздумий воткнула иглу в синюю, вздувшуюся вену. На ее жилистой ноге были видны следы многочисленных уколов.

Вот уже год он знал ее маленькую тайну. От Инги, которая раньше доставала для Киры наркотики. Из жалости. Они и в самом деле были близкими подругами. И вот, покидая дом Грушиных, Инга открылась хозяину и передала ему Киру, словно эстафетную палочку. Наркоманами играть легко, доставая для них очередную дозу.

О трагедии Киры Даниил Грушин знал все. Знал, почему та продала однокомнатную квартиру и очутилась в коммуналке, почему так ненавидит Сида, почему Злата Ветер до сих пор не исписалась, напротив, выдает каждые три месяца новый любовный роман. Они же пишут в четыре руки! Злата и Кира! Но под одной фамилией. На Киру иногда находит просветление. И у нее когда-то был недюжинный талант.

А что касается Прасковья Федоровны… Можно, конечно, ее осуждать. Можно. Но с другой стороны… Если бы та честно отдавала Кире ее долю, куда бы ушли деньги? Глупый вопрос. На наркотики! Кира неизлечима. Вот уже три года она прочно сидит на игле. И не хочет слезать. Единственный близкий ей человек и любящий ее искренно, бескорыстно, отец, несколько лет назад умер. Детей не будет никогда. Любовь похоронена. Что ей еще делать? Чем жить?

Нет, Паша подругу не использует. Это сосуществование обеим приносит пользу. Причем Прасковья Федоровна честно пытается бороться с болезнью подруги. Грушин же решил использовать Киру как одну из разыгрываемых карт. Вечер был бы скучен, не добавь в него маленькую интригу. Кира, Прасковья и Сид – забавное трио.

…Сид откровенно скучал. Ему хотелось домой, на любимый диван. Поставить компакт-диск и посмотреть что-нибудь легонькое, бездумное. Разгрузиться. Эти люди слишком серьезны. У него, что ли, нет проблем? Полно!

Но проблемы Сид привык решать одним махом. Не думать ни о чем, но в подходящий момент рубануть сплеча, принять мгновенное решение, и точка. Сид по натуре был из породы людей, которых трудно раскачать, но уж коль случилось, они неудержимы. И способны на все. Сейчас Сид скучал, посматривал на Ингу и невольно вспоминал подробности, которые успел разглядеть в бинокль. Руки, ноги, грудь. Ну и так далее. Красавица принимала солнечные ванны нагишом. Да, неплохо было бы…

Поймав его взгляд, Прасковья Федоровна слегка надулась. Ингу она всегда недолюбливала. Мало того что Сид подглядывал за горничной в бинокль, когда та работала у Грушиных. Писательница была уверена: Инга – проститутка. Которая мужчинам не отказывает. И берет за это деньги. Деньги! Фи! И Сид…

– Мать, я исчезну на пар сек.

– Куда? – цапнула она за руку молодого мужа.

– В сортир! Ты что, и туда меня будешь провожать?

Прасковья Федоровна покосилась на Ингу. Нет, та увлечена разговором с Артемом и из каминного зала выходить не собирается.

– Хорошо, иди, – милостиво кивнула писательница. – Поднимешься на третий этаж, там хозяйские спальни и санузел. Белая дверь. Она…

– Найду, – нетерпеливо отмахнулся Сид. И вышел в коридор.

– Куда это он? – подозрительно спросил Валентин Борисюк.

– Освежиться, – кокетливо ответила Прасковья Федоровна.

– Я давно хотел спросить… – и Валентин подсел поближе.

– Пожалуйста, пожалуйста. – Писательница подняла руку, открывая тщательно выбритую подмышку, и принялась перекалывать шпильки в пучке. Она считала, что это выглядит очень сексуально.

– Вот скажите: много вам, писателям, платят?

– Это коммерческая тайна, – хихикнула Прасковья Федоровна.

– Ну, все-таки? На жизнь хватает?

…Сид тем временем поднялся на третий этаж. Перед ним был ряд дверей. Все белые. Поди разбери, где у них тут сортир! Ну и дом! Громадина! Жена ходила сюда регулярно, раз в неделю, и с хозяйкой дома была близка, а он выше первого этажа ни разу не поднимался. Инга в гости не звала, а что касается хозяйки…

Он невольно сравнивал Ольгу со своей женой. Богата и некрасива. Моложе, конечно, чем мать, но это ничего не меняет. Выходит, Грушин – тоже альфонс? А как держится! Словно барин! Словно все здесь его!

И Сид сюда не ходил. Хозяйка дома его откровенно сторонилась, хозяин недолюбливал и частенько называл Сидором. Что звучало оскорбительно.

Он толкнулся в одну из дверей и попал в спальню хозяйки. На кресло небрежно брошен кружевной пеньюар, здесь же прозрачный, почти невесомый бюстгальтер. Видимо, домработница не слишком усердствовала, делая уборку. Сид не удержался, подошел и указательным пальцем правой руки поддел бюстгальтер. Так и есть! Груди у нее почти что нет! А талия расплылась, это он давно отметил.

Положил бюстгальтер на место и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Так тебе и надо, Грушин! Мать, конечно, постарше, чем Ольга, но с бюстом у нее все в порядке. И вообще.

Признаться, исполняя супружеские обязанности, Сид себя не насиловал. Его всегда тянуло к женщинам постарше, к материнской, так сказать, груди. Мать у него пила, ребенком не занималась, тычки и подзатыльники раздавала охотно, а на поцелуи была скупа до крайности. Став взрослым, красавчик Сид ценил доброе к себе отношение. И жену называл уважительно: «Мать». Мать – кормилица. Баба что надо!

Сид толкнулся в следующую дверь. Черт его знает? Быть может, это санузел между двумя спальнями? Дверь неслышно открылась.

Картина, представшая перед его очами, поразила до крайности. Засучив штанину, Кира выдавливала во вздувшуюся вену на ноге жидкость из шприца, а Грушин стоял рядом и внимательно за этим наблюдал.

Сид оторопел. До него наконец дошло! Вот почему она и зимой и летом ходит в бесформенных балахонах до пола, рукава ниже локтей! У нее ж все руки исколоты! И даже ноги! Это настолько его поразило, что даже необычная обстановка и огромные черно-белые портреты на стенах отошли на второй план.

– Сука… – прошипел он.

Кира вздрогнула и подняла голову. Грушин тоже обернулся:

– Как ты сюда…

– И ты сука!

Кира отбросила пустой шприц и поспешно опустила штанину. Лицо у нее при этом было виноватое, словно у ребенка, которого родители застали врасплох за разглядыванием непристойных картинок.

– Не торопись. Я все уже видел, – сквозь зубы процедил Сид.

– Послушай, парень… – начал было Грушин.

– Сука! Так вот зачем тебе деньги! Ты колешься! Теперь я понял!

– Что ты понял? – слегка оторопела Кира.

– Да все! Все!

– Сидор, не спеши с выводами, – сказал Грушин.

– Меня зовут Сид.

– Хорошо, Сид. Послушай…

– Да пошел бы ты…

И Сид выскочил в коридор, громко хлопнув дверью.

– Останови его, – попросила Кира.

Грушин кивнул и выскочил за дверь следом за разгневанным плейбоем.

– Сидор! – крикнул он вслед. – Черт тебя возьми! Подожди! Я тебе говорю!

Тот уже был у лестницы.

– Тебе будет интересно это узнать! Постой!

Сид резко обернулся:

– А я все уже узнал! Интересное!

– Жене побежишь докладывать?

– Хотя бы!

– Не спеши.

– Тебе-то какая печаль? -спросил Сид, задержавшись на верхней ступеньке.

Грушин, приблизившийся к нему, усмехнулся:

– С каких пор ты со мной на «ты»?

– А кто ты такой? За деньги с бабой спишь! Чем ты лучше меня? Бабла у твоей бабы больше? Хата круче?

Грушин нахмурился. Щенок! Прямо-таки руки зачесались! Но сдержал себя, сказал как можно спокойнее:

– Во-первых, твоя жена все знает.

– Врешь!

– Во-вторых… Пойдем поговорим.

– О чем? – резко спросил Сид.

– Ты многого не понимаешь.

– Не понимаю, что было в шприце? Лекарство от рака! Как же! А я-то думал, что она больная! А она наркоманка!

– Да тише ты! Тише!

– Что, испугался? А менты, если приедут, наркоту у тебя найдут! Точно! И влепят тебе… лет семь! Мало! Десять!

– А я возьму да и тебе в карман куртки ее подброшу, – ласково сказал Грушин, – наркоту. Это как?

– Чего-о?

– Кому поверят? Стриптизеру или уважаемому человеку, владельцу фирмы? А? Кому сподручнее таскать в дом наркотики? Мне или тебе? Из ночного клуба? Из притона? А?

– Ну ты гад! – замахнулся на хозяина дома Сид.

Грушин с легкостью перехватил его руку. Сид слегка удивился: надо же! Какой накачанный! А на вид не скажешь! Хозяин дома был выше ростом, хотя Сид заметно шире в плечах. Пальцы у Грушина длинные, тонкие. Но хватка железная!

– Спокойнее, Сидор, спокойнее. Ты увидел то, чего не должен был видеть. Но, может быть, это и кстати? Пойдем поговорим.

И Грушин разжал пальцы.

– Куда? – Сид потер руку, которая слегка побаливала от железных тисков хозяина дома.

– Да хоть туда, – кивнул тот на дверь, за которой находилась спальня жены. – Поскольку моя комната занята Кирой. Та полежит немного, подождет «прихода».

– Ей другого прихода надо дожидаться. Ментов.

– А ты остроумный парень! Ну, хватит упрямиться! Пойдем.

И Сид пошел. Была причина. Потому что у Сидора Ивановича Коровина тоже имелась своя маленькая тайна. А вдруг Грушин ее узнал? Ну, разумеется, узнал! И заявил об этом публично: «Здесь присутствуют шантажируемые и шантажисты…»

Зайдя в спальню Ольги, Грушин покачал головой:

– Ай, яй, яй! Машка получит у меня! Называется, уборку сделала! Надеюсь, женское белье тебя не смущает?

– Еще чего!

– Понимаю: особенности профессии. Скажи, а много старух тебе пришлось трахнуть, прежде чем тебе сделали брачное предложение? А? Сидор?

Еще немного, и они бы сцепились. Грушин нарочно его провоцировал. Говорил грубо и называл именем, которое записано у парня в паспорте. Сида надо вывести из равновесия. Раскачать как следует.

– Твоя жена… Я расскажу… – хрипло сказал Сид.

– О чем? О наркотиках? Мне это не страшно. Ты присядь. Да хоть в кресло.

Грушин брезгливо поддел пальцем прозрачный бюстгальтер, принадлежащий жене, и швырнул его в угол, сказав:

– С глаз долой. Садись.

Сид опустился в кресло. Уставился на хозяина своими маленькими глазками и с вызовом спросил:

– Ну?

– Личико у тебя… Ты бы глазки слегка подвел.

«Так… Качай его, качай. Выводи из себя», – мысленно подбодрил себя Грушин. И Сид обиженно засопел. Потом сказал с сожалением:

– Черт! Очки остались в кармане куртки! Надо спуститься, взять их оттуда. Раз свет включили. Ты давай по существу.

– Скажи, ты когда-нибудь читал книги своей жены?

– Чего-о? – уставился Сид на Грушина. – Я похож на больного?

– Жаль. Узнал бы для себя много интересного! Погоди…

Грушин подошел к тумбочке, стоящей у кровати, и выдвинул верхний ящик со словами:

– Я знаю: здесь есть. Опусы Златы Ветер. Ольга думает, что я не знаю. Черт, где же? Куда засунула?

Грушин растерянно оглянулся. Потом хлопнул себя по лбу:

– Ага! Ну, конечно! Где ж еще это хранить, как не под подушкой?

И, засунув руку под подушку, вытащил книгу в яркой обложке. И сказал, словно ища у Сида сочувствия:

– Она думает, что я не догадываюсь! Бабы – дуры. Начитаются всякой дряни и млеют. Потом еще кое-чем занимаются. Ну не железная же она! Из мяса и костей. А плоть, она слаба… Вот, смотри! «Накал страстей». И картинка заманчивая.

Грушин протянул книгу Сиду. Тот взял ее в руки и с откровенным недоумением спросил:

– И что? Ну, книга. Че я, книг никогда не видал?

– Книга твоей жены, – с нажимом сказал хозяин дома. – Открой.

Сид открыл книгу, где прямо под названием размашистым почерком было написано посвящение, которое он зачитал вслух:

– «Очаровательному соседу Данечке, который для меня больше, чем просто сосед. Злата Ветер».

– И что? – спросил Сид.

– А если она – моя любовница?

– Ха!

– Что, не верится?

– Ты ж не дурак!

– Разумно. Зато ты дурак. Надо было хоть разок почитать, что пишет твоя жена.

– Еще чего!

– Эх, Силушка… Пока не вразумишь тебя… Впрочем, я не уверен, умеешь ли ты читать. Потому зачту вслух. Хотя это может прозвучать несколько неприлично, гм-м-м… Но мы же с тобой мужчины? Чего мы не знаем? А? Я надеюсь, ты не девственник?

Сид ухмыльнулся:

– Че там? Порнуха? Плевать, лишь бы бабки платили!

– Ну так слушай… Сейчас… Гм-м-м, я сейчас покраснею… «…его сильные пальцы, поросшие черными волосами, заскользили по перламутровым пуговичкам ее блузки. Она застонала и…» Черт, где же это? Ага! Вот! Примечательно. Главный герой знакомится в ночном клубе с мулаткой. Откуда взялась мулатка? Папа – бывший студент Института имени Патриса Лумумбы. Девушку зовут Анжелой. У нее смуглая кожа, короткие курчавые волосы и колечко в пупке.

Сид слегка напрягся. Грушин пролистал несколько страниц и зачитал:

– «…Моя шоколадка, – ласково сказал он и тронул губами кольцо в ее пупке. Потом легонько потянул за кольцо, просунув в него кончик языка, а девушка в это время потянулась к его волосам и сняла с них резинку. Густые темные волосы мужчины рассыпались по мускулистым плечам. «Повернись спиной», – негромко сказал он. Девушка послушно выполнила просьбу. Потом мужчина лег на нее и…»

– Сука! – с ненавистью сказал Сид. – Я убью ее!

И вскочил, сжимая кулаки. Его лицо налилось кровью, маленькие глазки гневно сверкали. Флегматичного плейбоя как подменили. Так подействовал на него эпизод с мулаткой.

– Погоди! Я ж еще не дочитал! Там дальше про блондинку, у которой волосы на этом самом месте выбриты в форме сердца, и по этому поводу между ней и главным героем происходит живейший диалог. Как с натуры писано!

Сид пулей вылетел из спальни. Бухнула дверь. Грушин расхохотался. Потом довольно потер руки:

– Кажется, у нас будет еще один труп! На этот раз известной писательницы! Теперь за жизнь Златы Ветер я и гроша ломаного не дам!

Он еще немного посидел в спальне жены, прислушиваясь к звукам, доносящимся из коридора. Хлопнула дверь, потом еще раз. Кто-то торопливо пробежал по лестнице. Грушин поднялся и подошел к двери между спальнями. Невольно усмехнулся: символическая дверь между супружескими обязанностями, исполняемыми чисто символически.

Он повернул в замке ключ, приоткрыл дверь и тихонько позвал:

– Кира? Ты здесь?

В спальне ее уже не было. Ушла. Грушин вошел в комнату, со вздохом подобрал валявшийся на полу пустой шприц. Неряха! Совсем не соблюдает конспирацию! За пару доз героина он получил от Киры исчерпывающую информацию о том, что происходит в семье известной писательницы. Потом она приходила сюда, как корова на водопой, с новой порцией откровений.

Ему нравилось слушать Киру. У нее было богатое воображение, и не случись семейной трагедии, кто знает, могла бы получиться хорошая писательница. Уж получше, чем Злата Ветер! Даниил читал ее опусы и хохотал. Бедный Сид! Парень думает, что хорошо устроился, а его держат в клетке как подопытного кролика! И изучают его рефлексы! И мозги у него жалкие, кроличьи! Инстинкт размножения доминирует над инстинктом самосохранения. А потом приходится за это платить.

Что будет, когда Сид узнает всю правду? От начала и до конца? Грушин не выдержал и вновь расхохотался. Нет, надо пойти посмотреть, как развивается семейная драма. И, улыбаясь, вышел из спальни…

ДАМА БУБЕН

Настало время заняться вплотную Прасковьей Федоровной. Ибо, не зная характера этой дамы, трудно понять, почему она подчас совершает странные поступки. И откуда такое самообладание?

На обложках романов Златы Ветер, под неудачной фотографией, кроме названия наиболее известных романов писательницы в нескольких предложениях излагалась краткая ее биография. В которой не было ничего примечательного. Место рождения: город Москва, где и училась, сначала в школе, потом в Институте культуры, работала в библиотеке, и нигде больше, пока не начала писать. То есть «занялась литературной деятельностью». Ничего выдающегося не совершила, сценариев не кропала, на телевидении не работала, передачи на радио не вела, от политики держалась в стороне. Не участвовала, не состояла, не привлекалась…

До сорока лет Прасковье Федоровне Потаповой, Паше, откровенно не везло. Ее мама всю жизнь также проработала в библиотеке, дослужилась до заведующей, с этой должности и ушла на пенсию в шестьдесят лет. Папа работал маляром на стройке. В Москву приехал из деревни, но женился на москвичке и в столице осел. Родители зятя не приняли и у себя не прописали. Поначалу Потаповы жили в общежитии, потом десять лет в коммуналке. Пока отцу не дали двухкомнатную квартиру в новом доме. Жили, как все. Не хуже и не лучше других. Перехватывали пятерки и трешки до получки, телевизор купили в кредит, за паласом год стояли в очереди, а открытки на автомобиль марки «Запорожец» так и не дождались.

Паша привыкла так жить. Считая каждую копейку и тщательным образом планируя семейный бюджет. Потому и оставалась такой же скуповатой, даже будучи знаменитой и состоятельной дамой. И любила прибедняться. Денежки на счет в банке откладывала с каждого гонорара, на черный день. Мало ли что?

Ее первые книги были точной копией переводных. Только имена русские. Он ужасно богатый. Но несчастный. Она из хорошей семьи. Все есть: деньги, образование, престижная работа. Но страдает. Он свободен, она тоже не замужем, но обстоятельства мешают им быть вместе. Больше всего Прасковья Федоровна мучилась, придумывая эти самые «обстоятельства». По какой такой причине свободная красивая женщина и свободный красивый мужчина, у каждого из которых имеется отдельная жилплощадь, деньги и машина, на протяжении целого романа тянут с интимной близостью? И со свадьбой? Изменять им друг другу нельзя, потому что любовь. Закон жанра. Так что?

Эх, будь ее воля… Представив себя молодой и красивой женщиной из хорошей семьи, с отдельной жилплощадью, Прасковья Федоровна с досадой бросала ручку. Какие такие «обстоятельства» могут помешать ей броситься в объятия влюбленного красавца?! Все эти страдания яйца выеденного не стоят!

До сорока лет она прожила с родителями, в той самой двухкомнатной малогабаритке, казавшейся когда-то дворцом. А теперь с тоской смотрела в окно, как растут вокруг новостройки. Как выгружают вещи из подъехавших машин, визжат дети, собаки, кошки, которых непременно надобно первыми пустить через порог. Ей мерещилось, что каждое вновь вспыхнувшее окно – словно островок счастья, где солнце любви согревает зыбучий песок желаний. И так сладко утонуть, погибнуть, будучи согретой этим солнцем!

Да, в личной жизни ей откровенно не везло. Был маленький эпизод в двадцать три года. Так, эпизодик. Крохотный. Он не был богатым. Не был красивым. И не был молодым. Но, слава тебе, Создатель Всемогущий, не осталась старой девой! А то был бы позор! Производительница страстей африканских, способная поддать такого жару, что чертям становится тошно, – старая дева!

…Если бы она была трезвой, то никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не решилась бы. Воспитание не позволяло. Стриптизер! Мама дорогая! Моложе на семнадцать лет! Еще пять раз мама! Но оказалось, что самое сложное – сделать первый шаг. Для того и существуют подобные заведения.

Проснувшись в одной постели с молодым мужчиной атлетического телосложения, Прасковья Федоровна поняла, что удача наконец-то повернулась к ней лицом. Сид спал, а она тайком его рассматривала. Это был взгляд энтомолога, поймавшего, наконец, экзотическую бабочку, за которой шла такая долгая охота, что силы почти иссякли. Прасковья Федоровна надеялась пришпилить ее, закрыть стеклом и повесить у себя в спальне. Для личного удовольствия.

Лицо у него без грима было не очень. Глазки маленькие, близко посаженные. Но тело! Раньше такое ей доводилось видеть только на экране и в своем богатом воображении. Но осязать не доводилось ни разу. Какие же это божественные ощущения! Писательница даже почувствовала прилив вдохновения. Садись и пиши!

Нет, они теперь не расстанутся. Никогда! Он, конечно, красивый и намного моложе, зато она умная. И придумает, как это устроить. И Прасковья Федоровна вдруг вспомнила талантливую, но бесхарактерную Киру. По слухам, та запила, ушла «со сцены». Дуреха! Такой был старт, такая удача! И так бездарно все растратить! Пусть лучше удастся вторая половина жизни, чем первая! Лучше закалиться в борьбе, чем так и не научиться возводить вокруг собственной персоны неприступные бастионы! И при первом же штурме потерпеть сокрушительное поражение.

Она прекрасно поняла, почему Сид на ней женился. Все мужчины тщеславны. У Сида практически не было шансов прославиться, если бы не брак со знаменитостью. Разумеется, он хотел чего-то большего, нежели исполнять на сцене стриптиз. Хотел стать известным актером, сниматься в сериалах. Ну чем он хуже других? Доля истины в этом есть. Сид молод, красив, а чтобы сниматься в сериалах, большого таланта не надо. Главное – внешность.

И она начала суетиться. Ходить по кабинетам. И ее принимали, благо романы Златы Ветер расходились хорошо. Она говорила тихо, вкрадчиво: а неплохо было бы экранизировать один из романов? А? И снять в главной роли ее мужа? А? Посмотрите-ка на него! Но продюсеры отчего-то мялись. Терпения у Сида оказалось больше, чем она рассчитывала. Он ждал. Вот уже два года.

А она все ходила, используя любой шанс. Прасковья Федоровна знала, как пробивать стены. Опыт по этой части у нее был огромный. Под лежачий камень вода не течет, никто не придет и не даст, надо пойти и взять. Такова жизнь и цена успеха: если у тебя нет денег, вызубри роль просителя так, чтобы слова от зубов отскакивали! Так она добивалась выхода в свет первой книги. Так же стала добиваться того, чтобы ей доверили написание сценария. И дело сдвинулось с мертвой точки. Спустя два года ей удалось наконец найти человека, которого идея заинтересовала. Сейчас снимают много отечественных мыльных опер, на них есть спрос. Почему нет? Почему бы не Злата Ветер?

«И почему бы не Сид?» – вкрадчиво добавила она. Вопрос был почти решен. Осталось утвердить актера на главную роль и приступить к съемкам. Прасковья Федоровна ожидала, что вот-вот ей позвонят и пригласят вместе с Сидом подписывать контракт. Потому и не расставалась с мобильным телефоном. От мужа она пока держала это в секрете. Пусть будет приятный сюрприз! Волшебный! За все его страдания…

…Когда молодой муж влетел в каминный зал, Прасковья Федоровна поняла мгновенно: что-то случилось! Сид в бешенстве! Таким она его еще не видела! Ни разу!

Подлетев к столу, Сид плюхнулся рядом с ней, дыхание его было учащенным, на шее вздулась вена. Казалось, он еле сдерживается.

– Что случилось, Сид? – испуганно спросила Прасковья Федоровна.

– Ничего, – сквозь зубы процедил он. Его маленькие глазки шарили по комнате, словно что-то искали. Пока не наткнулись на буфет. Который был по-прежнему не заперт.

– Да на тебе лица нет! – не унималась Прасковья Федоровна.

– Заткнись! – резко сказал Сид.

– Что-о?

– Ты дура набитая!

Сид сказал это так громко, что сидящий рядом Валентин услышал и, не удержавшись, хмыкнул. Вот, мол, как вас, известных писательниц! И дурами порой называют! Да еще и набитыми!

Прасковья Федоровна опешила. Сид себе такого еще ни разу не позволял! Накричать на жену в тот момент, когда она приготовила для любимого мужа сюрприз!

– Где Кира? – резко спросил Сид.

– Ты же знаешь: она с Грушиным ушла переодеваться.

В этот момент Артем оторвался наконец от Инги и, словно сообразив что-то, сказал:

– А почему их так долго нет?

Словно в ответ на его слова в зал вошла Кира. Прасковья Федоровна тут же отметила, что подруга заметно оживилась. Глаза заблестели, на лице улыбка. И в ее душу тут же закралось подозрение. Неужели?

– Кира, а почему ты по-прежнему в мокром? – удивленно спросила Инга.

– Ах, это! Это высохнет! – беспечно улыбнулась Кира.

Сид схватил со стола банку пива, пальцем выбив колечко на крышечке, и сделал судорожный глоток.

– И все-таки? – подозрительно спросила Прасковья Федоровна. – Что же вы тогда делали наверху? С Даней?