Текст книги "Испанский вояж"
Автор книги: Наталья Сафронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Помня вчерашние уроки, я молча улыбнулась и подошла к нему.
– Я рад, что смогу с вами проститься, – сказал он без улыбки.
– Разве ваши каникулы уже закончились? – спросила я растерянно.
– Нет, но друзья пригласили меня погостить у них на яхте.
– Так вы уплываете?
– Нет, пока постою на приколе в порту. Извините, мне пора. Счастливого отдыха! – Он кивнул мне, положил ключ на стойку, взял какие-то бумажки, подхватил чемодан и вышел из отеля в яркое солнечное утро.
– Что, уже наигралась? – удивилась Марина, когда я через 10 минут вернулась в номер.
– Нет, он позорно бежал.
– От тебя?
– Надеюсь, от новой драки с Бурбоном. Пойдем-ка зальем это дело шампанским.
– Переодеваться будешь?
– Нет, – ответила я, и мы пошли на завтрак.
В холле, обычно тихом и пустом, происходило какое-то необычное оживление, бегали встревоженные служащие, отдыхающие что-то бурно обсуждали. С недоумением и вопросом в глазах я посмотрела на Марину. Вслушавшись в гомон, она посерьезнела и сообщила:
– Что-то случилось в бассейне, пойдем посмотрим сами.
Через веранду мы вышли в сад и боковой дорожкой подошли к бассейну со стороны детской площадки. На противоположной стороне толпились люди, заглядывая в бассейн, на кромке стояли несколько человек из обслуги отеля с шестами. Среди них мелькали люди в униформе службы спасения. Что-то происходило в воде. Вдруг раздался женский визг, толпа подалась вперед, потом отпрянула назад, над бортиком показалось огромное безжизненное тело и, подхваченное руками стоящих на берегу, перекатилось на подставленные носилки. По торчащим волосам, взлохмаченной бороде и грозно-висящему носу мы с ужасом узнали Бурбона. Я непроизвольно вскрикнула, обратив тем самым на себя внимание полицейских, выставивших оцепление вокруг бассейна и в саду. Пока молодой полицейский с маленькой круглой бородкой идальго шел к нам вокруг бассейна, мы успели увидеть, как врач отошел от неподвижного тела. Покойника стали перекладывать в толстый целлофановый мешок с молнией, похожий на те, в которых раньше в хороших домах хозяйки хранили летом шубы от моли.
Дурацкие мысли про шубу не давали мне покоя до ресторана, куда мы вместе со всеми зашли по инерции. Взяв по чашке кофе, мы уселись к столу. Обстановка в ресторане была пугающей, как полдневный призрак Гойи. Все шторы огромных окон по периметру были задернуты, и яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь них, создавал обстановку больничной палаты, уже ненужной бедняге, лежащему на солнце закупоренным в толстый целлофан. Разговоры возникали то тут, то там, по мере прибытия долго спавших и неосведомленных о случившемся гостей. Обычно весьма замкнутые и общающиеся только с теми, с кем приехали, наши соотельники, отбросив комплексы, рассказывали друг другу известные им подробности трагедии.
Кое-что услышав и кое-кого выспросив, серьезная и собранная Марина через некоторое время смогла сообщить мне подробности происшедшего.
Служитель, каждое утро расставляющий лежаки и убирающий около бассейнов, сегодня как обычно спустился вниз, открыл дверь своей подсобки, взял инвентарь и подошел к ближнему из бассейнов, при этом заметив, что на бортике дальнего лежит полотенце и халат, принадлежащие господину, который купался каждое утро и с которым у него произошла неприятная стычка, когда он решил обратить внимание этого гостя на таблички, запрещающие нырять. Тогда гость грубо прервал его, и с тех пор служитель старался с ним не сталкиваться. Вот и сегодня он сначала расставил шезлонги вокруг одного бассейна, а затем, видя, что гость еще плавает, отнес грязные, собранные из-под кустов и лежаков стаканы на кухню и только потом подошел ко второму бассейну посмотреть, что так долго делает там этот гость. А он лежал в воде лицом вниз в той части бассейна, где глубина самая маленькая. Служитель побежал к портье, тот бросился вызывать полицию. Разговаривая по телефону, портье профессиональным взглядом успел узнать жену человека из номера 455, которая шла с полотенцем в сад. Он хотел задержать ее под предлогом каких-то счетов, но она, очень недовольная, заявила, что муж ждет ее купаться. Тут подъехала полиция и взяла все заботы на себя. Остальное мы видели сами.
– Да, вот так утреннее купание, – заключила Марина, когда мы поднялись в номер. – Наверное, он решил, что бассейн поможет ему справиться с похмельем. Должно быть, нырнул не с той стороны, как обычно, и расшиб лоб.
– Ты думаешь? – спросила я.
– Так по крайней мере считают в отеле, – ответила Марина. – Что ты такая перепуганная и бледная, тебе плохо? – встревоженно спросила она меня.
– Знаешь, я думаю, это Алан кокнул его сегодня рано утром, – мысль, глодавшая меня, наконец была сформулирована.
– Ты это серьезно? – изумилась Марина.
– Более чем. Вчера он получил по лицу, а сегодня подловил его около бассейна для объяснений и извинений. Думаю, не получив их, дал Бурбону по лбу. Тот упал в бассейн и все. Поэтому-то Алан так странно говорил со мной и так поспешно уехал.
– Не может быть, чтобы из-за пьяной драки нормальный человек пошел на убийство.
– Ну не из-за драки, а из-за чести. Я же говорила тебе, что у него с этим заморочки. А во-вторых, наверное, не убийство, а драка, приведшая к смерти.
– Значит, ты инкриминируешь ему непредумышленное убийство, – заговорила она языком Сидни Шелдона.
– Мне кажется, что это он, – сказала я и заплакала от жалости к этому толстяку и его жене, сидящей сейчас рядом с ним в морге. От жалости к романтичному юноше, потерявшему веру в жизнь и заменившему ее какими-то химерами, пожравшими его. Мне было жалко его маму в далекой Гааге, которой одиноко ждать сына в старом доме, набитом реликвиями и пыльными книгами по геральдике. Наконец, стало жалко и себя: как жить, когда мужчины, даже лучшие из них, заняты только собой и своими принципами?
Марина что-то спросила меня, я замотала головой и, уткнувшись в подушку, продолжила рыдать. Она вышла из номера, оставив меня одну.
* * *
После пережитых волнений и слез настроение у меня было ужасное. Единственное место, которое мне было мило, – это сад. Я спустилась и обнаружила там Марину, корпевшую над картой Севильи и какими-то путеводителями, готовясь не пропустить ничего из нашей предстоящей поездки в этот город, овеянный славой Дон Жуана и парикмахера Фигаро. Я села рядом, чувствуя глухое раздражение против Испании, испанцев, а особенно против этого фигляра Фигаро, который был всего-навсего мораном, то есть крещеным евреем и наверняка не обладал даже сотой долей тех достоинств, которые приписал ему умница Бомарше.
Видя, что Марина закончила, я предложила ей пройтись по саду. Мне хотелось принюхаться к запаху огромных белых цветов, свисавших гирляндами с веток и называвшихся почему-то тещиным языком. Мы вышли на дорожку, и я вдруг грохнулась на каменные плиты, поскользнувшись на раздавленном апельсине. Потирая ушибленную коленку, я понесла Испанию, испанский климат и испанский сервис.
– Твои испанцы ленивые грязнули, развели свинарник, никто ничего не убирает! – выговаривала я Марине, как будто она была директором отеля. – Кругом объедки валяются, под кустами вечно стаканы из бара стоят, окна вообще никто не моет (коленка не проходила), официанты ведут себя, как принцы крови, не дождешься, чтобы тарелки со стола убрали!
– Ну ты это зря, – Марина не могла не защитить любимую Испанию. – Апельсин с дерева упал, стаканы под кусты клиенты прячут, а окна как раз сегодня мыли, именно официантка, я сама видела.
Сдаться так легко я не могла, поэтому возразила:
– Да брось рассказывать! Вон посмотри на окна ресторана. Мы вчера вечером сидели рядом, и я обратила внимание, все жирными пальцами захватаны, пыльные, тусклые.
– Давай поспорим на сто долларов, что я сейчас покажу тебе чистое окно, – Марина, похоже, тоже завелась, так как присказка про сто долларов означала у нее изрядную злость.
Но и я была в боевом настроении.
– Покажи, и если проиграешь, то вымоешь его сама, – с запалом ответила я.
Мы подошли к французским окнам, через которые из сада можно было войти в ресторан.
– Смотри! – Марина победно продемонстрировала мне идеально сияющее стекло.
Молча я перевела взгляд на соседнее, которое было таким же грязным, как вчера, и с максимально возможным сарказмом показала ей на него пальцем. Марина открыла рот, но вдруг огромная штора, закрывающая окно изнутри ресторана, стремительно задвинулась прямо у нас перед носом. От неожиданности мы испуганно отпрянули. Все остальные шторы были по-прежнему раздвинуты, а сквозь прозрачную ткань этой мы разглядели тоненькую фигурку с прямыми плечами и маленькой гордой головкой.
– Это наша официантка Тереза, – констатировала я очевидный факт.
– Что это с ней, она как будто этой шторой дала нам по носу.
– Говорю же тебе, что с сервисом тут неважно, – решила я подвести итог нашему спору, и, как ни странно, задумавшаяся Марина не возразила.
* * *
Как насчет того, чтобы во время отпуска встать в 5.30 утра? Нравится? Вот и мы чувствовали то же самое, когда на следующий день наш телефон выполнил роль будильника. Нормальные постояльцы отеля довольно бодро шли спать после ночных гулянок, а мы вяло потащились на завтрак, который был совершенно континентальный – кофе, хлеб, масло, джем. Спустившись в предрассветных сумерках к любимой гостинице русских «Тритон», где была назначена встреча с гидом в связи с многочисленностью тритонцев, мы минут десять гадали, какой из проехавших мимо автобусов окажется нашим. Наконец нас подобрали, и мы с готовностью к впечатлениям принялись таращиться в окна.
Пейзаж по обочинам дороги был живописный, но несколько однообразный. Сменяя друг друга, вдаль убегали холмы, как будто разлинованные в клеточку. Вертикальные линии составляли ровные бесконечные посадки оливковых деревьев, а горизонтальные – длинные утренние тени, которые падали от них на разрыхленную, без единой травинки, красноватую почву. Ни людей, ни машин, ни жилья – сплошное сельское хозяйство. В отсутствие Рамзии гидом с нами поехала Лена. Она осмысленно и даже заинтересованно изложила нам сроки уборки урожая (декабрь – зеленые оливки, апрель – черные маслины) и нормы выхода готовой продукции из тонны сырья. После этого окружающая местность довольно долгое время не давала ей повода поговорить. Следующий приступ трудолюбия случился с ней, когда мы проезжали скалу в форме головы лежащего, весьма хорошенького юноши-мусульманина, который сбросился с вершины от любви к девушке-христианке. Упоминание об этой легенде неприятно всколыхнуло вчерашнюю трагедию, которая наверняка тоже может превратиться в присказку о необходимости соблюдения правил поведения в бассейне.
Знакомя нас с природными условиями и климатом Андалузии, Лена назвала ее сковородкой Испании за засушливый и сухой тип погоды. Почти сразу после этих ее слов пошел дождь. Омываемый его мощными потоками автобус въехал в Севилью.
Конечно же, первым пунктом осмотра был не какой-нибудь музей, а парк инфанты Марии-Терезии, завещанный ею городу. Из всей нашей толпы под зонтиком была только местный гид, так как шла на работу из дома. Как бы предвещая будущие сюрпризы, провидение готовило нам на пути к ним небольшие разминки. Во-первых, дождь в Севилье, во-вторых, первая в жизни встреча с гидом, который не произнес ни слова. Дело в том, что гильдия гидов (рифма получается случайно) запрещает иногородним гидам проводить экскурсии на не закрепленной за ними территории. Интеллигентных людей среднего возраста отсылаю к условиям знаменитой Сухаревской конвенции, которую нарушил Паниковский. Так вот, среди нас Паниковского не было. Но так как приехавшая с нами Леночка вполне владела предметом экскурсии, местный представитель профсоюзов присутствовала на всех этапах нашего маршрута и молчала, как безмолвное олицетворение победы, одержанной местными племенами гидов, над кочевниками. Прогулка по великолепным садам Севильи получилась несколько скомканной: приходилось прыгать через лужи, перебегать, как на передовой, от одного укрытия к другому, и интенсивно вертеть головой, так как полюбоваться было чем. В 1920 году на территории этих садов проводилась Панамериканская выставка, для которой в ландшафт парка вписали павильоны разных стран. Мне, патриоту ВДНХ в Москве, было обидно видеть, насколько лучше получилось у испанцев реализовать в тот же период ту же идею возвеличивания совместно достигнутых успехов. Конечно, для павильона Испании архитектор выставки Гонсалес превзошел многих именитых предшественников. Это дворец, выстроенный в форме подковы. От центральной его части, увенчанной высоким куполом, вниз струятся ступени великолепной лестницы, а в стороны разбегаются легкие колоннады – галереи, украшенные изящными скульптурами. Огромная, чуть выгнутая площадь Испании перед дворцом придает самому зданию средневековый вид, что обычно вводит в заблуждение туристов, принимающих современное творение за бесценный памятник прошлого. В автобус мы сели к концу дождя и отправились в третий по величине католический храм в Европе, по утверждению нашего, привезенного с собой говорящего гида. Насчет этого, мне кажется, не все в порядке. Не могу сказать, что я объехала всю Европу, но даже на моем пути таких соборов, которым приписывали третье место в неизвестно кем проводимом соревновании по росту, было несколько: святого Витта в Праге, собор в Кельне и в Пассау. Список наверняка можно продолжить. Это мне напоминает историю про Марининого приятеля, который жаловался, что у всех его девушек он почему-то, по их словам, всегда второй. «Ну хоть бы раз десятый или первый, так нет, я вечно второй». Надеюсь, что это никто не воспримет за богохульство, но так, по-моему, и с третьими по величине храмами в Европе.
Севилья – родина средневекового величия Испании – город, откуда в конце пятнадцатого века отправилась экспедиция Колумба и куда она вернулась, открыв Америку. В знак признания заслуг Севильи в деле открытия для испанской короны новых земель католические короли, благословенные Фердинанд и Изабелла, даровали городу право беспошлинно торговать с Новым Светом, то есть Севилья явилась прабабушкой оффшоров. Однако для того, чтобы реализовать это право, нужно было стать гражданином Севильи, то есть резидентом. Благодаря этому край, обезлюдевший после изгнания арабов и евреев, вновь стал оживать. Город рос по берегам Гвадалквивира и только один район, бывший еврейский город у стен королевского дворца Алькасара, не менялся и не менял своих границ веками. Во время первой прогулки узкие улочки, крошечные площади казались нам одинаковыми, но наш гид находила для каждой из них ремарку, отличающую их в нашей памяти. Вот здесь жил великий художник Мурильо, а на этой площади стоит церковь, где он похоронен, а это – памятник Дон Жуану… Мы с удовлетворением отметим, что наше представление о великом любовнике совпадает с тем, как изобразили его представители гильдии севильских литейщиков, подарившие городу этот памятник. «А вот улица Головы короля, – сказала наша гид, показывая на стоящую в нише бронзовую голову, не бюст, а именно голову, отполированную руками туристов. Машинально подойдя поближе и заглянув в лицо «статуи», мы с Мариной толкнули друг друга локтями и хором произнесли: «Не может быть!» Видя наши перекошенные, бледные лица, Лена встревожилась:
– Вам плохо?
Нам действительно стало плохо, потому что из каменной ниши в стене, высокомерно оттопырив нижнюю губу и спрятав верхнюю под нависающим носом, на нас смотрел утонувший вчера в бассейне человек. Марина первая пришла в чувство и неестественно сдавленным голосом спросила, из какой династии был этот король.
– Из королевского дома Бурбонов, если я не ошибаюсь, – Лена облегченно вздохнула, поняв, что сознание нас не покинуло.
В ответ на ее реплику мы опять дружно завопили:
– Не может быть!
Под молчаливое недоумение нашей группы Лена принялась подробно описывать смену династий на испанском троне, приняв нашу реплику за недоверие. Но нам было не до подробностей, при свете белого дня на нас тяжелым взглядом смотрела голова покойника.
– А почему улица Головы короля? – Я пыталась вернуться к действительности.
– О, это длинная история, я расскажу ее вам в автобусе. А сейчас идемте в главный собор Севильи, построенный из мусульманской мечети.
Мы послушно побрели смотреть на могилу Колумба, которая, как и ее владелец, изрядно попутешествовала, и, что самое трогательное, на изображение святой Девы Марии, у которой Колумб молился перед отплытием. Весь мир изменился, а она по-прежнему светла.
В этом же соборе, в ризнице есть картина Гойи, изображающая первых христианских мучениц этой земли Санта-Кусту и Санта-Руфину. Великий страдалец хорошо чувствовал разницу между верой и ученостью. Он изобразил двух глуповатых простушек, которые перед жестокой казнью не задумываются о смысле жизни и ее справедливости – они просто верят, что попадут в Царствие Божие и поэтому спокойно подставляют свирепому льву лизать свои пухлые ножки.
После собора был обед, во время которого мы пытались убедить друг друга в том, что нам померещилось сходство бронзовой головы с мертвой, и все больше убеждались, что оно было.
– Хватит сомнений! – решительно заявила Марина. – Мы это проверим.
– Как? – изумилась я.
– Слава Санта-Кусте и Санта-Руфине, мы живем в эпоху гласности, и в газетах существует раздел происшествий. Будем читать!
– И переводить! – умоляюще добавила я.
* * *
Отоспавшись в автобусе, мы почувствовали себя бодрее. Мучившие нас догадки и сомнения как-то улеглись. Мы собирались смыть их остатки в теплых водах моря, то есть, взяв купальники, отправиться на пляж.
Подойдя к стойке портье, я назвала условный пароль:
– Квадро, квадро синько.
Так как не все портье говорили по-английски, мне, под чутким Марининым руководством, пришлось осваивать испанский, чтобы назвать номер нашей комнаты. Но на этот раз дежурил пожилой опытный портье, который взял из ячейки наш ключ, но не поторопился мне его отдать, а задал вопрос, приведший меня в панику. Помню ли я молодого человека, с которым накануне ужасного случая с господином из номера 455 разговаривала вечером в холле, а утром около стойки? Формулировка вопроса свидетельствовала о полной осведомленности и исключала отрицательный ответ.
– Да, – уныло ответила я.
А не говорил ли он мне, почему срочно уезжает и где собирается остановиться, ведь он сказал, что его каникулы продолжаются.
Мои мысли скакали в голове, как кузнечики в пустой банке, но при приближении к языку обретали некоторое разумное течение.
– Да, я помню этого человека, он назвался Аланом, извинился за несостоявшуюся игру в теннис, пожелал мне счастливого отпуска и более ничего. А к чему собственно эти вопросы? – перешла я в наступление.
– Дело в том, что у него в тот вечер, когда вы разговаривали, была драка с покойным, ее видели гости с четвертого этажа. Поэтому полиция просила меня расспросить всех, кто может знать что-либо об обстоятельствах. Вы не видели драки? – опять начал давить на меня портье.
Но у меня был готов ответный удар.
– А разве вы помните только то, что я разговаривала с ним в гостиной, а то, что потом сидела перед вашим носом в холле с нашим гидом, не помните?
Его хватка ключа от нашего номера ослабла, я почти вырвала его и решительно отправилась к Марине, ожидавшей меня с газетой, подобранной на журнальном столике в холле.
– Пошли в номер, – трагическим тоном сказала я, стараясь взглядом удержать Марину от каких-либо реплик в присутствии портье, который, как мне казалось, понимает не только английский язык, но и китайский с русским. В прохладе номера страсти во мне разгорелись. – Они подозревают Алана, полиция его пока не нашла, но ищет. Они тоже думают, что это он!
– Ну что ты так волнуешься? Сделать-то ничего нельзя.
– Нет, можно его найти и предупредить! – воскликнула я в порыве героических чувств и желания еще хоть раз заглянуть в его глаза.
– Как найти? Где? Ты не знаешь ни его фамилии, ни куда он уехал. Без языка в чужой стране как ты его найдешь? – пыталась урезонить меня подруга.
– Я очень хорошо помню, как он выглядит, и знаю, что он собирался пожить у друзей на яхте в порту!
– В каком порту? – закричала Марина, не выдержав этого бреда.
– В нашем, то есть в спортивном порту Бельальмадена, – ответила я тоном юной революционерки, желающей предупредить товарищей о засаде жандармов.
– Как ты его намерена искать, ты же не знаешь по-испански и десяти слов! – Марина вынуждена была искать разумные средства борьбы с моим безумием.
– Неправда, десять знаю, а искать я его буду глазами, – щемящее чувство жалости и надежды, терзавшее мое сердце, делало меня глухой к голосу разума.
Чем дольше мы спорили, тем реальнее мне казалась моя затея, хотя в душе я рассчитывала на Маринину поддержку и участие, но держалась очень независимо.
– Делай что хочешь, – сказал она, подводя конец дискуссии.
– А ты что будешь делать? – спросила я, теряя надежду на ее помощь.
– Газету читать!
Я вздохнула, сунула ноги в самые удобные шлепанцы и отправилась, как Иванушка-дурачок, искать неизвестно где неизвестно кого.
* * *
Поздним январским утром король Педро слушал доклад секретаря о текущих делах. В ряду прочих неотложных встреч была назначена аудиенция для кардинала Севильского.
– Перенести, – велел король.
– Но ваше величество, его высокопреосвященство настаивал на немедленной встрече еще вчера. Мне с трудом удалось убедить его дождаться сегодняшнего дня.
– О чем он хочет говорить?
– Он настаивает на том, что не обязан сообщать мне причину. Но в город из Мадрида и Толедо съехались многие знатные сеньоры, даже дон Ортега прибыл, хотя вы знаете, что он без большой нужды не покидает Мадрида.
– Где он остановился?
– Во дворце архиепископа.
– Один?
– Нет, у д’Инестрозы гостят многие прибывшие из Мадрида, это ведь его родня. Вы примете его высокопреосвященство?
– Нет, подождем неделю, пусть родственники его хорошенько объедят. Позови мне срочно нашего придворного художника Джулио Клавио и приведи его сразу ко мне.
Не прошло и часа, как секретарь ввел в покои короля пышно одетого итальянца Клавио.
– Оставь нас, – повелел Педро Ужасный.
Секретарь с поклоном вышел, и в комнате наступила тягостная тишина.
– Можешь ли ты, – наконец нарушил ее король, – сделать мне мою голову из бронзы?
– Ваше величество, ваша венценосная голова достойна не бронзы, а мрамора, и не моего жалкого умения, а таланта великого Фидия, – зачастил от страха художник. – И почему только голова? Весь ваш могучий торс, в доспехах, на коне должен украшать соборную площадь этого города, который вы так благосклонно почтили своим вниманием. Я давно мечтаю о такой работе и хочу представить на ваш суд эскизы, дабы вы смогли направить мой скромный дар в надлежащее русло, – Клавио остановился, чтобы перевести дыхание, но король прервал его:
– Мне нужна моя голова в бронзе.
– Да, конечно, вы правы, ваше величество. Великие уроки римского искусства, которые я со школярской прилежностью изучал десятки лет, свидетельствуют, что именно бюст способен передать всю мощь вашего гения, силу вашего характера и донести до потомков всю красоту вашего лица. – Подняв глаза на короля, художник подумал, что с красотой он, наверное, погорячился, но потом успокоил себя, что лести много не бывает.
– Мне не нужен бюст, мне нужна голова, – повторил король и миролюбиво добавил: – Если ты не в состоянии понять это, то я велю отрубить твою, покажу ее твоим ученикам, и они живо справятся с этим заказом.
Художник обмер, зная, что юмор не принадлежал к числу королевских достоинств. Желая уйти от этой темы, он уточнил, еле справившись с языком:
– Голова без шеи, Ваше величество?
– Шеи ты сделаешь ровно столько, сколько оставляет голове топор палача.
– Голову прикажете вылепить в натуральную величину?
– В самую натуральную, на какую ты только способен. Она должна быть готова через шесть дней. Если я не получу мою голову вовремя, то твоя достанется твоей жене, отделенной от тела.
– Разрешите приступить? – с военной лаконичностью спросил художник.
– Делай, – ответил король.
* * *
Порт в Бенальмадене называется спортивным потому, что в него заходят только небольшие катера и яхты спортивных классов, потому что в нем проводятся многочисленные регаты и потому что слово «спортивный» звучит очень современно. Этот порт тоже похож на этакого пижона-яхтсмена, сверкающего белозубой улыбкой на восточном смуглом красивом лице, одетого по моде последнего каталога с продуманностью опытной кокетки. В многочисленных бухточках, на которые элегантно разделена гавань, теснится череда яхт, катеров, катамаранов и других плавсредств, ни название, ни цена которых мне неизвестны. Это могло бы напоминать собачью выставку где-нибудь в Лондоне, но в отличие от собак, яхты сидят на привязи чаще всего одни, без любимых хозяев и, наверное, поэтому без конца поскуливают всеми своими дорогущими снастями.
Начав мою поисковую экспедицию, я почувствовала себя как в незнакомом лесу: все деревья разные, но похожи; все дорожки куда-то ведут, но неизвестно куда. Я начала разглядывать каждую посудину в надежде отыскать приметы присутствия на ней человека, которого хотела спасти, но скоро поняла, что из подробностей, могущих помочь мне в поисках, помню только его кроссовки типа «Адидас», темный чемодан типа «мыльница» и светло-синие глаза. Понятно, что это не те приметы, которые можно видеть с берега на открытых обзору частях яхт.
К тому же только, может, одна из двадцати имела следы присутствия хозяев, остальные казались совершенно необитаемыми. Единственное важное наблюдение, которое я сделала из трехчасового блуждания по порту, это то, что на обитаемых яхтах трап опущен, а на тех, где хозяева отсутствуют, он поднят сантиметров этак на пятьдесят над пирсом. Немного, но все-таки кое-что.
Солнце садилось. Я возвращалась в отель по улицам, заполненным двумя категориями отдыхающих: одни весело шлепали по пяткам тапочками и нежно обнимали надувные матрасы, возвращаясь с пляжа, другие так же весело стучали каблуками туфель и тоже нежно обнимали, но уже не матрасы, а своих спутников. Шла предвечерняя смена декораций на курортной сцене: море затемнялось и уплывало за кулисы, а на авансцене появлялись ярко освещенные столики террас и ресторанов. Рыбы из морских глубин перемещались на тарелки, и следом за ними бывшие пловцы и рыбаки тянулись за столики.
Марина уже перешла к сырам, когда я доковыляла до ресторана и двинулась к ней через зал. Глядя на нее как бы со стороны, я всегда удивляюсь тем комбинациям, на которые пошла природа, создавая мою подругу. Светлые волосы и огромные серо-голубые глаза без признаков близорукости являются символами ее романтичности. Морщинки на лбу и крупный выразительный нос отражают недюжинный интеллект и твердость характера. Небольшой с чуть порочным изгибом рот – печать чувственности на ее достаточно противоречивом лице. Но больше всего меня трогают ее маленькие ступни с круглыми пяточками, которыми заканчиваются крупные длинные ноги так любимой в эпоху Возрождения конусовидной формы, и ямочки, но не на щеках, а на плечах, которые видны всегда, когда Марина надевает открытые платья. Вот и сейчас, приближаясь к ней со спины, я задержала взгляд на этих трогательных ямочках, которые подчеркивают женскую природу силы, исходящей от нее. Именно это сочетание и заставляет мужчин так часто терять от Марины головы, которые она с решительностью библейской Юдифи складывает в мешок. «Господи, опять головы», – поймала я себя на ассоциации.
– Привет, ну что у нас с головой Бурбона? – спросила я, присаживаясь с тарелкой к столу.
– А что у нас с головой Алана? – спросила Марина.
– Не обнаружила, – вздохнула я.
– У меня тоже никакой информации в прессе, кроме готовящегося приезда в Марбейю короля Хусейна, – сообщила Марина, пребывая в задумчивости, идти ли ей за десертом или поберечь фигуру.
– А он что, тоже Бурбон? – Овощные закуски на тарелке не угрожали моей фигуре.
– Вроде нет, хотя все они кузены, так что уж не знаю, – Маринины колебания разрешились в пользу десерта.
– Ладно, хочу пива, – сказала я, вспомнив о лишениях, выпавших на мою долю днем.
– Закажи, сейчас кто-нибудь подойдет. – Марина пошла к сладкому столу.
Я подняла глаза и поискана глазами официантов. Они убирали посуду со столов, но ни на мои призывные жесты, ни на условный пароль «Ола», свидетельствующий о моем намерении вступить с ними в контакт, не отозвались.
– Да, сегодня не наш день, – вздохнула я.
– Пошли-ка после ужина в номер. Надо отдохнуть перед завтрашней поездкой, – предложила Марина, и в отличие от предыдущих дней это не вызвало у меня протеста. Прогулка сильно убавила мою резвость.
* * *
С утра перед экскурсией в Гранаду я решила сбегать искупаться, чтобы не терять целый день без моря. Над водой еще поднимался утренний туман, берег был пуст, чист и прохладен. Вода приняла меня в свои теплые объятия и долго не выпускала. Я несколько раз подплывала к берегу, начинала выходить, но, не удержавшись от соблазна, падала в чистую лазурь воды и снова уплывала от берега. Море часто напоминает мне нежного возлюбленного, ласки которого так сладки, что невозможно разжать объятия. Когда я вырвалась из морского плена, пляжные служители уже расстилали матрасики по лежакам и открывали зонтики – пляж начинал работу.
Весело шлепая тапками по пяткам, я направлялась в отель, когда неожиданно на полдороге встретила Марину.
– Ты куда это? – изумилась я.
– А ты откуда? – строго спросила она.
– С купания, сейчас зайду переоденусь, поем и поедем, – сообщила я ей свою программу.
– Когда все это сделаешь, мы уже никуда не поедем, – Марина показала на часы. – Я взяла твою сумку, пойдем на автобус.
– Но я не могу ехать в шлепанцах! – возмутилась я.
– Ты можешь не ехать вообще или ехать в шлепанцах, – Марина решила использовать грамматическую мощь русского языка.
– А фотоаппарат? – Это была моя последняя надежда забежать в номер.
– Взяла. Деньги, очки и шляпу тоже взяла. Пошли, человек-амфибия! – Она двинулась в сторону автовокзала, а я, вздохнув и расчесав руками еще мокрые волосы, отправилась за ней.
Что делать, экскурсионная программа – это святое, к тому же мне действительно очень хотелось посмотреть на сказочный эмирский дворец, сады Хениралиты, так по-испански звучит Семирамида, роскошь и красота которых вошли в поговорку на всех континентах. Так что я была рада, что Марина не дала мне опоздать и позаботилась собрать мои вещи, необходимые в поездке.
