Текст книги "Блондин на коротком поводке"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Ясно. – Захаров сделал пометку в своем блокноте и снова поднял тяжелые веки. – Продолжай.

– В двадцать часов тридцать пять минут приехал сам Руденко с двумя гостями, судя по всему, иностранцами…

Захаров нисколько не удивился той точности, с которой охранник сообщает ему время прихода Руденко: Слава прошел подготовку в специальной школе, где к тренировке внимания и памяти относятся столь же серьезно, как к стрельбе и рукопашному бою.

– В двадцать три пятнадцать приехал сын Руденко со своей невестой и ее подругой…

– Вот с этой? – осведомился полковник, показав Славе фотографию Кати Стрижовой.

– Да, – кивнул тот.

– Разве четвертого человека с ними не было? – на всякий случай уточнил Алексей Степанович.

– Четвертый остался на улице, в зеленой «Тойоте», – отозвался охранник. – Я видел его на экране уличного наблюдения.

– Хорошо, – полковник опустил веки, – продолжай.

– Без пяти двенадцать вышли иностранцы, гости Руденко. В одиннадцать минут первого вышла невеста сына…

Захаров поднял веки и насторожился, как будто что-то в показаниях охранника его не устраивало, однако он не стал перебивать его.

– Через семь минут после нее вышел Стас Руденко, сын Михаила Николаевича, а в двенадцать двадцать пять – подруга невесты… ну, та, которую вы мне показывали на фотографии.

– Как? – удивленно переспросил полковник. – Ты уверен? Подруга вышла позднее, чем невеста и младший Руденко? Ты в этом уверен?

– Обижаете, Алексей Степанович, – Слава пожал плечами. – Я в таких вещах не ошибаюсь. Могу потом проверить по книге, я делал записи, но у меня память хорошая.

Захаров и сам понимал, что охранник не мог перепутать или забыть такие простые и важные вещи. Память у него профессиональная.

– Вот, и больше до утра никто от них не уходил, – закончил Слава, – а потом уже ранним утром начался сумасшедший дом.

– Что началось? – Алексей Степанович не только широко открыл глаза, но еще и поднял брови, что случалось с ним очень редко и означало крайнюю степень удивления.

– Сумасшедший дом, – повторил Слава, – скандал, ругань, чуть до драки не дошло!

– Не может быть. – Захаров тщательно изобразил недоверие. – У Михаила Руденко – скандал? Ты, наверное, перепутал! Откуда ты можешь знать, что у них происходило?

– Не верите? – Слава явно обиделся. – Но я, можно сказать, все видел своими глазами! Сперва появился Стас Руденко, сын Михаила Николаевича. Бежал так, как будто за ним кто-то гонится, но я так думаю, что его отец по телефону как следует накрутил. Пронесся мимо меня по лестнице, даже лифт не стал вызывать…

Захаров снова опустил тяжелые веки, но его лицо выражало сосредоточенное внимание. Он молча слушал охранника, стараясь не пропустить ни слова.

– Потом старший Руденко включил переговорное устройство, по которому он может из своей квартиры передать распоряжение на пост охраны – мне то есть, – и сказал, что сейчас приедет Дарья Гусарова и чтобы я ее пропустил. Ну, я ее отлично знаю, это ведь невеста Стаса, но он не сказал «невеста моего сына», а вот именно так – «сейчас приедет Дарья Гусарова». Ну, мне-то что, их настроения меня не касаются! Только вот сам Руденко, видимо, здорово нервничал, потому что забыл выключить переговорник. Поэтому мне было слышно все, что творилось у них в квартире.

Полковник удивленно поднял брови, блеснув из-под них внимательным взглядом выразительных серых глаз, но ничего не сказал, чтобы не прервать монолог охранника.

Слава продолжил:

– Сначала было слышно, как Руденко мечется по квартире и костерит сына. Типа того: «Это ты ее приволок! Если бы не ты, ничего бы не случилось! Ты не представляешь, насколько важны эти документы!» – и так далее в таком духе. Мне, конечно, не каждое слово было слышно, но довольно много, потому что кричал он очень громко. Потом, через полчаса примерно, появилась эта самая Гусарова. Девушка она красивая, ничего не скажешь, и даже приятная, не как все эти богатенькие. Всегда поздоровается, улыбнется… ну, тут-то она не улыбалась, расстроенная такая была и удивленная, но поздоровалась. Поднялась на лифте, вошла в квартиру.

Слава перевел дыхание, видимо, ему не слишком приятно было рассказывать дальнейшее. Захаров молча смотрел на него, не торопя, понимая, что охранник сейчас сам продолжит повествование.

– Вошла она, значит, в квартиру, а этот ей с порога…

– Который? – уточнил полковник. – Старший?

– Старший, старший! – подтвердил Слава. – Младший-то, он все больше помалкивал. По всему судя, здорово боится папаши, а на этот-то раз тот его вообще здорово накрутил!

– Продолжай, – проговорил Захаров, опуская веки.

– Так он, значит, с порога на нее напустился: «Кто тебя нанял?!» Эта-то девушка, видно, не поняла ничего, растерялась и ничего не ответила. Тогда он ее увел в глубину квартиры, и дальше мне было плохо слышно, но только он все время здорово на нее орал. Все время повторял: «Кто тебя нанял? Признавайся! Если отдашь бумаги, я все замну!» Девушка на это вроде что-то отвечала, но тихо, я не расслышал, а Стас, трус несчастный, помалкивал, ни словом за свою невесту не заступился!

Слава замолчал. Полковник подождал немного и наконец спросил:

– Это все?

– Почти все… потом, по-моему, старший Руденко с кем-то разговаривал по телефону, снова ругался и угрожал. Мне так кажется, это он на отца той девушки, Гусаровой, наезжал. «Если, – говорит, – не вернешь бумаги, сотру тебя в порошок!»

Слава снова помолчал и наконец сказал:

– Не мое, конечно, дело, но только вряд ли эта девушка могла у них что-то взять.

– Почему ты так думаешь? – поинтересовался Захаров, пряча в уголках губ легкую презрительную усмешку.

– Ну, слишком она спокойная была, когда к ним поднималась… Я понимаю, то, что она богатая или порядочная, – это, конечно, ничего не значит, порядочность – дело временное, а богатство от жадности не спасает, да и могла она в такую историю вляпаться, что деньги срочно понадобились, а у папаши не попросить… Но она так шла, что сразу было видно – нет за ней вины. Нервничала, расстроена была, потому что не знала, что там стряслось, но виноватой себя точно не чувствовала…

– Ладно, психолог, – насмешливо прервал его полковник, – ты мне лучше факты рассказывай. Что дальше-то было?

– А что дальше? – Слава пожал плечами. – Потом эта девушка обратно выбежала, лица на ней нет, вся в слезах. Села в свою машину и уехала. Я еще подумал – как она поедет в таком состоянии, запросто может в аварию попасть… и решил – раз Руденко ее отпустил, значит, больше не думает, что она что-то там у него украла, иначе бы держал, пустил бы в обработку… уколы, то-се – сами понимаете, быстро бы расколол. Но потом я сразу все понял: только ее «Ауди» отъехала, следом за ней – темно-синяя «Хонда», как пристегнутая. Все ясно – Руденко, пока девушка у него была, распорядился за ней «наружку» пустить по полной программе, все ее связи выяснить и найти сообщников и документы эти… Ну, в общем, разумно…

– Разумно… – как эхо повторил Захаров. – Вот что интересно: какие же документы у Руденко пропали, если он, Великий и Ужасный, настолько из себя вышел?

Слава промолчал: полковник явно не ожидал от него ответа и вопрос свой задал просто так, размышляя вслух.

На следующее утро меня опять разбудил ранний звонок – только на этот раз телефонный.

– Доброе утро, – произнес смутно знакомый мужской голос, сухой и холодный, – это полковник Захаров, мы с вами виделись вчера в доме Леонида Ильича Гусарова.

– Да, я помню, – ответила я, зевая.

– Я очень прошу вас приехать к Гусаровым. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Прямо сейчас? – тоскливо спросила я.

– Да, прямо сейчас, – безжалостно ответил полковник и слегка смягчил свое требование, придав ему видимость просьбы, – если возможно.

Я решила, что должна все, что могу, сделать для Дашки, – ей настолько тяжело, что трудно даже представить.

Кое-как умывшись и быстро одевшись, я приехала к Гусаровым.

Вся семья собралась в гостиной, как на званый обед. Дашка стояла у стены, как партизан перед расстрелом, и все ее лицо покрывали пятна лихорадочного румянца.

Полковник Захаров провел меня к низкому глубокому креслу и усадил в него. Я сразу оказалась в каком-то скованном и зависимом положении, вынужденная смотреть на него снизу вверх.

Он склонился надо мной и спросил:

– Вы позавчера были в квартире Михаила Николаевича Руденко?

– Да, конечно. – Я недоуменно пожала плечами. – Мы были там вместе с Дашей…

– Не надо! Не надо приплетать Дашеньку к своим темным делам! – истерично выкрикнула с другого конца гостиной Виктория Федоровна.

Я удивленно взглянула на нее, потом перевела глаза на Дашку. Моя подруга молча стояла, закусив губу и как-то странно глядя на меня.

– Виктория Федоровна, я разрешил вам присутствовать, но только при условии, что вы будете молчать! – строго заявил лысый полковник. – Молчать и не вмешиваться в ход допроса!

– Я уже в собственном доме не могу сказать ни слова! – с пафосом произнесла Виктория Федоровна.

«Допрос? – подумала я. – Это допрос? Выходит, полковник допрашивает меня? Но почему? В чем он меня подозревает?»

Захаров снова повернулся ко мне и продолжил:

– Когда вы ушли из квартиры Руденко?

Я хотела поставить его на место и спросить, на каком основании он меня допрашивает, но покосилась на Дашку, вся фигура которой выражала страдание и глубокую растерянность, и решила ответить на все вопросы Захарова, если это поможет снять с моей подруги дурацкое обвинение в краже каких-то неизвестных документов.

Хотя я совершенно не понимала, какое отношение имеет эта кража к гибели Филиппа, по поводу которой Леонид Ильич вчера пригласил к себе в дом Захарова…

– Точного времени я не запомнила, – ответила я на вопрос полковника, – мы поднялись в квартиру Руденко, пробыли там буквально две-три минуты, Даша отдала мне книгу, и я ушла, а они со Стасом остались.

– И вы сразу вышли из дома? – безразличным тоном продолжил полковник, опустив набрякшие веки.

– Конечно. – Я кивнула.

– Нигде не задерживаясь?

– Где я могла задержаться? – Я пожала плечами. – Никаких других знакомых в этом доме у меня нет. Я вышла на улицу и пошла домой…

– Охранник на выходе вас видел?

– Кажется, он разговаривал по телефону и не посмотрел в мою сторону. А в чем дело, вы можете мне объяснить?

– Я попрошу вас отвечать на вопросы! – Захаров повысил голос и добавил в него металла.

Я замолчала, удивленно оглянувшись на Дашкиных домашних. Они насторожились, словно чего-то ожидали.

– Выйдя из дома, вы увидели Филиппа Разумова?

– Видела, он сидел в своей машине. – Я кивнула и взглянула на Дашку, собираясь спросить ее, что все это значит, но Захаров энергичным жестом пресек мою попытку.

– Почему же вы не сели к нему в машину? Ведь он, судя по всему, ждал именно вас?

– Он увлеченно разговаривал с кем-то по мобильнику и не заметил меня. Я подошла к нему, поняла, что он беседует с женщиной, и не захотела ему мешать.

– Странно как-то получается, – проговорил Захаров, улыбнувшись одними уголками рта и подняв свои тяжелые веки, – охранник не заметил вас, потому что разговаривал по телефону, и Филипп Разумов не заметил по той же самой причине… Вы не находите это совпадение подозрительным?

– Не знаю. – Я пожала плечами. – Что именно кажется вам подозрительным? Что люди разговаривают по телефону?

– Что они разговаривают именно в тот момент, когда вы подходите к ним. Как будто специально для того, чтобы они не могли вас заметить.

– Что вы хотите этим сказать? – Я тоже невольно повысила голос, но в моем положении – скорчившись в глубоком кресле – это прозвучало как-то жалко и неубедительно.

– Я хочу сказать, что охранник не видел вас в то время, о котором вы говорите, – жестко заявил полковник, глядя мне прямо в глаза, – но зато он отлично видел вас позже.

– Когда? – удивленно спросила я, все еще ничего не понимая.

– Он видел… – Захаров наклонился и тяжело, угрожающе навис надо мной, – как вы вышли из дома в двенадцать часов двадцать пять минут, позже, чем Дарья Леонидовна, – полковник кивнул на Дашку, словно представляя ее, – и позже, чем Станислав Руденко.

– Не может быть! – Я попыталась вскочить, но полковник решительно придержал меня за руку. – Я ушла задолго до двенадцати! В двенадцать я уже была дома!

– Это, конечно, кто-нибудь может подтвердить? – холодно осведомился Захаров, понизив голос и снова опустив веки.

– Нет… – растерянно ответила я, оглянувшись на подругу, – но Даша видела, как я ушла из квартиры…

– Не приплетай сюда мою девочку! – снова истерично выкрикнула Виктория Федоровна.

Муж осторожно взял ее за руку, призывая к молчанию, но, увидев лицо самого Леонида Ильича, я испугалась – с такой незнакомой ненавистью смотрел он на меня.

– Да, Дарья Леонидовна действительно видела, как вы вышли из ее комнаты, – полковник поднял веки и взглянул на меня, как кот на мышь, – но она не видела, ушли ли вы из квартиры. Вы вполне могли переждать некоторое время где-то в укромном закутке и пройти в кабинет к сейфу…

– Зачем? – удивленно спросила я севшим от волнения голосом.

– Может быть, это вы скажете нам – зачем? – Захаров снова низко склонился надо мной, так что его желтое пергаментное лицо оказалось прямо у меня перед глазами. – Может, вы сами расскажете, что делали, оставшись в квартире Руденко?

– Я не была там! – воскликнула я, впадая в панику. – То есть я там не оставалась! Я ушла задолго до двенадцати и вернулась домой!

– Где вас, к глубокому сожалению, никто не видел! – произнес полковник с довольной, бархатной интонацией, снова напомнив мне охотящегося кота, усы которого радостно топорщатся при виде вылезающей из норки легкомысленной мыши.

– Зато, опять-таки к сожалению – к вашему сожалению, – продолжил он, чуть заметно улыбнувшись, – вас видел охранник. И это было гораздо позже, чем вы утверждаете. А я склонен доверять его профессиональной памяти. Кроме того, Дарья Леонидовна, выйдя из дома в одиннадцать минут первого, видела Филиппа Разумова, который все еще сидел в своей машине неподалеку от подъезда, очевидно, ожидая вас.

– Но ведь я уже объяснила вам… Я уже сказала, что Филипп меня не заметил, потому что разговаривал по телефону…

Даже мне самой собственные слова показались неубедительными, а в моем голосе послышалась истеричная неуверенность.

– Да, вы нам это сказали, – полковник отмахнулся от меня с презрительной улыбкой, – но вряд ли ваше объяснение кого-то удовлетворило. Кстати, о Филиппе Разумове. Вы не знаете, о чем он хотел поговорить с Дарьей Леонидовной, когда пришел сюда вчера утром?

– Понятия не имею! – ответила я совершенно искренне.

– А ведь он заявил, что это что-то очень важное… и, по словам Дарьи Леонидовны, при этом странно смотрел на вас и категорически отказался беседовать в вашем присутствии…

Я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног.

– Что вы имеете в виду? – спросила я, с трудом справившись с собственным голосом.

– Я стараюсь придерживаться фактов, – ответил полковник. – Но они таковы, что заставляют меня предполагать, я подчеркиваю – только предполагать, о чем Филипп Разумов собирался сказать: он, как и охранник, видел вас выходящей из дома после Дарьи Леонидовны и Станислава Руденко… А поскольку Разумов был близким другом Стаса, от него он узнал, что произошло той ночью, и понял, что это вы, именно вы украли бумаги у Михаила Николаевича Руденко…

В глазах у меня потемнело, а полковник продолжал говорить – холодно, спокойно, размеренно, словно забивая гвозди в крышку моего гроба:

– Конечно, вы не могли позволить Филиппу рассказать это кому бы то ни было, и у вас остался единственный способ заткнуть ему рот. Вы вошли вместе с ним в зимний сад, каким-то образом отвлекли его внимание и нанесли ему смертельный удар в висок первым, что попалось вам под руку, – каменной черепахой…

– Нет! – вскрикнула я. – Это ложь! Я не убивала Филиппа! Я ничего не крала у Руденко! Я вообще не имею понятия, что у него украдено и где в его квартире расположен сейф! Я ушла из дома Руденко сразу, как только попрощалась с Дашей и Стасом! Я говорю правду, правду! Дашка, да что же ты молчишь? Почему ты позволяешь… – Я повернулась к подруге и увидела ее лицо.

И тут я по-настоящему испугалась.

Дашка смотрела на меня с такой смесью ненависти, злобы и презрения, что, если бы взглядом можно было убивать, я тут же упала бы мертвой.

– Так это ты?! – выкрикнула она мне в лицо. – Это ты все задумала? За что? Из зависти? A-а! Я понимаю! Тебе не нужны документы, которые ты украла из сейфа, тебе даже не нужны деньги, которых эти бумаги стоят, – ты просто хотела разрушить мою жизнь! Хотела разбить мне сердце! Сорвать мою свадьбу, рассорить меня со Стасом…

– Дашка! – закричала я, пытаясь остановить этот поток обвинений. – Как ты можешь так думать?

Но она не слышала меня, она вообще ничего не слышала и не видела. Ее лицо исказилось гримасой ненависти, и первый раз в жизни я увидела, как это лицо сделалось некрасивым.

– Шавка! – взвизгнула Виктория Федоровна. – Подзаборная дворняжка! Мы подобрали тебя, ввели в дом, обращались с тобой по-человечески, а ты отплатила нам черной неблагодарностью!

Она вскочила и подбежала ко мне, брызгая слюной, потрясая толстыми кулачками и продолжая истошно вопить:

– Тварь! Уличная девка! Я всегда знала, что тебе нельзя верить, и терпела тебя только ради Дашеньки, ради ее золотого сердца! А ты так отблагодарила ее… мерзавка!

– Ты всегда завидовала мне! – снова включилась Дашка. – Ты завидовала всему, всему! Деньгам, конечно, но не только деньгам! Ты завидовала моей внешности, завидовала моему успеху у мужчин! Ты завидовала даже моей семье, тому, что она есть! Тому, что у моих родителей нормальные отношения! Твои-то непрерывно собачились…

– Дашка! – вскрикнула я, с ужасом глядя на свою недавнюю подругу. – Дашка, остановись! Тебе потом будет стыдно!

– Про стыд вспомнила? – завизжала Виктория Федоровна, угрожающе надвигаясь на меня. – Уж кто бы говорил! У тебя самой ни стыда, ни совести! Так отплатить, так отплатить Дашеньке за ее любовь, за все, что она для тебя сделала! Неблагодарная скотина! Нищая дрянь! Мерзавка! Пятнадцать лет при Дашеньке приживалкой…

– Как ты могла! – вторила матери дочь. – Неужели ты думала, что тебе это сойдет с рук? Мелкая, завистливая дрянь! После стольких лет! А я-то, дура, считала тебя своей лучшей подругой…

– Свидетельницей на свадьбе хотела сделать, – мстительно припомнила Виктория Федоровна. – Я говорила, я ведь тебе, доченька, много раз говорила – не ровня она тебе, такие люди не понимают и не ценят хорошего отношения, таких только и можно, что в прислуги нанимать, да и то следить, чтобы чего не украли… пригрели ее из милости, принимали в доме, кошку драную, а она нам за все хорошее так отплатила…

– Не о том! – внезапно прогремел в комнате, разом перекрыв истеричные выкрики женщин, голос Леонида Ильича. – Не о том вы говорите! Совершенно не о том! Не время разбираться в моральных достоинствах этой мерзавки! Нужно узнать у этой жалкой дряни, куда она спрятала украденное… Куда спрятала и кто был ее сообщником – ведь провернуть такое дело в одиночку она явно не смогла бы, у нее просто не хватило бы мозгов!

С этими словами глава семейства Гусаровых, этот «благородный отец», отодвинул в сторону свою раскрасневшуюся от праведного негодования супругу, оттолкнул стоявшего рядом со мной Захарова и вытащил меня из кресла, как тряпичную куклу.

– А ну, колись, мерзавка! – закричал он, придвинув вплотную ко мне свое лицо с трясущимися толстыми губами и бешено вытаращив глаза. – А ну, говори немедленно, как все было!

Я бессильно обвисла в его руках, даже не пытаясь сопротивляться, и только переводила взгляд с одного разъяренного лица на другое. Виктория Федоровна раздувала красные толстые щеки, явно жалея, что не ей первой удалось добраться до меня; Дашка стояла на прежнем месте, возле стены, глядя на меня с откровенной ненавистью. Я обратила внимание на то, как она стала похожа на отца – те же трясущиеся от злости губы, выпученные глаза и ни малейшего намека на прежнюю красоту.

Один только полковник Захаров, кажется, сохранял спокойствие. Он смотрел то на меня, то на Леонида Ильича и, похоже, прикидывал, стоит ли ему вмешаться или предоставить событиям развиваться естественным путем.

– Я тебе что говорю! – проревел Гусаров мне в лицо, брызгая слюной и обдавая запахом недавно съеденного завтрака. – Признавайся, дрянь, а то хуже будет! Лучше скажи по-хорошему…

– Мне не в чем признаваться, – еле слышно пролепетала я.

У меня в горле давно уже зрели рыдания, но я из последних сил сдерживала их, чтобы не доставить Гусарову и всей его милой семейке такого удовольствия и не показать ему свою слабость.

– Ах ты, шлюха дешевая! – завизжал он неожиданно высоким голосом и вдруг ударил меня в лицо.

У меня, как говорят, искры посыпались из глаз, а в носу явственно захлюпала кровь. Кажется, для меня всего случившегося оказалось слишком много, и я начала терять сознание. Гусаров не обращал на это никакого внимания, он остервенело тряс меня, и я с удивительным спокойствием подумала вдруг, что он вполне может меня убить.

В глазах темнело, в ушах раздавался странный монотонный шум, ноги подгибались, и, если бы Гусаров сейчас выпустил меня, я наверняка упала бы без сознания.

Неожиданно за спиной Дашкиного отца раздался негромкий, решительный голос полковника Захарова:

– Леонид Ильич! Остановитесь, пока не поздно!

– Что еще? – Гусаров недовольно покосился на полковника. – Тебе чего, Алексей? Не видишь – твое дело, между прочим, делаю!

– Лучше я сам буду делать свое дело! – поморщился Захаров. – Вы ведь не хотите дополнительных неприятностей?

– Ты что это себе… – начал Гусаров, но перехватил взгляд полковника и замолчал.

– Все равно мы так от нее ничего не добьемся, – продолжал Захаров спокойным, убедительным тоном. – Давайте отпустим девушку, дадим ей возможность обдумать свои поступки и принять разумное решение… А потом мы с ней снова встретимся, только не здесь…

– Да уж, не здесь, – повторил Гусаров с угрозой.

Он выпустил меня, и я едва устояла на ногах.

– Пошла вон! – крикнул мне Леонид Ильич, как приблудной собаке.

Я медленно, покачиваясь, двинулась к дверям.

Краем глаза я видела, как Виктория Федоровна попыталась кинуться вслед за мной, чтобы наконец-то дать волю рукам, но муж и Захаров совместными усилиями удержали ее.

Мой путь пролегал мимо кресла с высокой спинкой, в котором сидел, не вмешиваясь в происходящее, Илья Андреевич, Дашкин дед. Лицо его было непроницаемо, глаза смотрели прямо перед собой.

Поравнявшись с ним, я взглянула в его холодное неподвижное лицо и спросила, едва сдерживая рыдания:

– Неужели вы тоже мне не верите?

Илья Андреевич поднял большую морщинистую руку, указал мне на дверь и пророкотал мощным, густым басом:

– Прочь! Вон отсюда!

Я не помню, как спустилась по лестнице, как вышла на улицу. Было тепло, яркое майское солнце било в глаза, на них навернулись слезы. То есть не от солнца, а от обиды и всего ужаса, который мне пришлось пережить. Нос страшно болел и, кажется, грозил распухнуть. Само по себе это меня нисколько не волновало после того, что случилось. Но боль напомнила о себе и немного меня отрезвила, тем более что я уловила в глазах встречной женщины брезгливость и настороженность. Я наклонилась и заметила, что моя блузка вся в крови, капающей из разбитого носа. Я плотнее запахнула джинсовую куртку и задрала голову кверху. Гордиться мне нечем, но хоть кровь остановится.

В ушах стоял пульсирующий звон, сквозь который я, казалось, слышу визгливые истеричные крики Виктории Федоровны. Так вот кем они меня считают – приживалкой и драной кошкой, которую пригрели в своем доме из милости… Перед глазами возникло лицо Леонида Ильича – отца моей близкой подруги, человека, которого я знала с детства, – с выпученными глазами, с прыгающими губами, отвратительно искривленным ртом, брызжущим слюной… Он тряс меня за плечи, так что клацали зубы, и потом ударил по лицу…

Меня никто никогда не бил. Родители вообще относились ко мне бережно, как будто чувствуя свою вину за то, что не могут создать для ребенка нормальную семью. Мама в детстве ни разу не шлепнула по попке, во всяком случае, я этого не помню. Я была довольно примерным ребенком, не дружила с хулиганами, не дралась с мальчишками, а если и случались легкие потасовки, то без особых последствий – обычные детские разборки. Но чтобы взрослый мужчина ударил меня по лицу… Если бы его не оттащил этот самый полковник, он мог бы меня убить.

Кстати, как раз Захаров-то единственный во всем этот сумасшедшем доме не вышел из себя и не потерял головы. Он вырвал меня из рук озверевшего Дашкиного отца и тем самым спас мне жизнь. Но что-то подсказывало мне, что полковник Захаров сделал это не из человеколюбия, что ему на меня еще больше наплевать, чем остальным.

Дашку обвинили в воровстве и с позором выгнали из дома Руденко. Когда она сказала мне, что не крала, я ни на минуту в ней не усомнилась. Я же знаю Дашку столько лет, зачем ей это… Да ни за какие сокровища мира она не стала бы воровкой!

Она же тотчас поверила в то, что я стащила какие-то бумаги из сейфа Руденко, хотя прекрасно знала, что я понятия не имела ни о каких документах. Впрочем, что это я, разве они способны рассуждать? Чтобы спасти доброе имя своей доченьки, чтобы не рассориться с всемогущим Руденко, они готовы пожертвовать сотней таких, как я! Что это наговорил Захаров, что я вышла той ночью позже Дашки и Стаса, что меня видел охранник? Быть этого не может… Но они поверили…

Мне внезапно захотелось домой, прочь от этого яркого солнца. Вымыть лицо, положить лед на нос, улечься в прохладной комнате и задернуть занавески. Еще отключить телефон, чтобы не слышать никаких звонков. А потом заснуть, чтобы не вспоминать презрительных глаз Ильи Андреевича и его тихого: «Вон отсюда!»

И он тоже поверил, поверил, что я всю жизнь завидовала Дашке, что втерлась к ним в дом, вынюхивала там все, высматривала, ждала своего часа, чтобы потом, как только представится удобный случай, нагадить Дашке, опозорить ее и семью на весь город.

Больше всего меня задело именно это. Не рыдания и визги Виктории Федоровны, не то, как она меня поносила последними словами, словно торговка на рынке, не взгляды Дашки и ее причитания «за что, Катя, за что, что я тебе сделала…», ни ее несправедливые слова, даже не удар по носу. Нет, больше всего меня задели презрительные глаза старика.

Я застонала в голос и пошатнулась, потому что колени предательски задрожали, и я почувствовала, что расхожее выражение «свет померк в ее глазах» имеет ко мне самое непосредственное отношение. Прислонившись к стенке дома и вцепившись в водосточную трубу, я на мгновение замерла. Труба приятно холодила щеку, глаза мои сами собой закрылись.

– Девушка, вам плохо? – Передо мной стоял невысокий мужичок в районе пятидесяти, самого гнусного вида, и теребил меня за плечо.

– Мне хорошо, – хрипло ответила я, – мне просто замечательно.

Глазки у того типа плотоядно заблестели, очевидно, он подумал, что я пьяная или с похмелья, плохо соображаю и ему может кое-что обломиться.

– Отвали! – решительно сказала я, собравшись с силами. – Отвали от меня немедленно!

Но он все медлил и бормотал что-то, тогда я оттолкнула его, оторвалась от трубы и пошла вперед как могла быстро. Гнусный тип отстал, и это хорошо, а то мог возникнуть скандал, а этого мне совсем не нужно, еще в милицию заберут в таком-то виде…

Собираясь утром к Дашке, я наскоро умылась и причесалась, натянула джинсы и куртку, потому что ранним утром было прохладно, сунула в карман ключи и кошелек, где было достаточно денег. Жизнь научила меня, что с собой всегда нужно иметь некоторое количество купюр на всякий пожарный случай.

Остановилась пятая по счету машина, очевидно, водителям не внушал доверия мой вид. Я сказала адрес, шофер оглянулся на меня подозрительно и попросил показать деньги. Я сунула ему полтинник, он успокоился, но к самому парадному не подвез, мотивируя свой отказ отвратительным состоянием асфальтовой дорожки у дома. У меня не было сил спорить, перед глазами плясали желтые круги, нос болел все сильнее, я мечтала поскорее добраться до собственной квартиры и хотя бы временно отгородиться от всего мира.

Но не тут-то было. При моем появлении со скамеечки возле подъезда поднялась какая-то девица, и я с удивлением узнала в ней Светку Росомахину.

Яркая брюнетка, Светка и одевалась всегда соответственно – цвета в одежде любила сочные, без оттенков, носила все обтягивающее, чтобы подчеркнуть и без того бросающийся в глаза впечатляющий бюст. Сейчас же она выглядела как-то блекло, я отметила это совершенно машинально. Какой-то на ней был серо-буро-малиновый балахон, волосы растрепаны, губы не накрашены, что для нее было раньше просто немыслимо.

Я вспомнила, что и сама-то в данный момент выгляжу не так чтобы очень, и поморщилась, ожидая неизбежных расспросов. Однако Светка повела себя очень странно.

– Привет! – я с трудом разлепила сухие губы. – Ты меня ждешь?

– А кого же еще? – неприветливо заговорила она. – Вот пришла тебе в глаза посмотреть…

– Что случилось? – Мне вовсе не улыбалось торчать тут, возле собственного подъезда, и слушать Светкины бредни. Что это ей вздумалось притащиться сегодня ко мне? Мне сейчас не до нее.

– Что случилось? – закричала Светка. – Она еще спрашивает, что случилось? Это ты, ты во всем виновата!

Меня сегодня так часто обвиняли во всех смертных грехах, что я нисколько не удивилась, услышав ее слова. Значит, до нее тоже дошло… Но все-таки как быстро… Похоже, весь город уже знает, что я украла у великого и ужасного Руденко какие-то очень важные документы.

– Ты-то тут при чем? – я решила поставить Светку на место.

– Ты виновата в его смерти, я знаю! – Она инстинктивно огляделась по сторонам и понизила голос.

Ого, это что-то новенькое! Оказывается, я не только воровка, но и убийца!

– О чем ты говоришь? – вскричала я. – Что ты несешь?

– Я ни на грош не верю, что это была авария! – Светка кричала, но кричала хриплым шепотом, и от этого было еще страшнее. – Филипп очень хорошо водил машину!

Ах, вот оно что! Филипп! В пылу ссоры там, в доме Гусаровых, смерть Филиппа как-то отошла на второй план. Он был убит у них в доме вчера, и Захаров обещал с этим разобраться. Очевидно, он имитировал автокатастрофу, чтобы все подумали, что Разумов погиб в аварии.

Мысли эти промелькнули у меня в голове очень быстро, и я даже не успела удивиться, при чем же тут Светка, кто она Филиппу и кто он ей.

– Это ты все подстроила! – говорила она, и глаза ее бегали с совершенно безумным выражением. – Он рассказал мне, что видел тебя там, у дома Руденко, уже после того, как все ушли! Ты подстроила все так, чтобы подумали на Дашку! А когда Филипп хотел тебя разоблачить, ты его убила!