Текст книги "Блондин на коротком поводке"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Его рыжеватые вьющиеся волосы, как всегда, выглядели непричесанными, хотя он только сегодня побывал в руках первоклассного, очень дорогого парикмахера.

Эти непослушные волосы служили как бы его визитной карточкой, они были хорошо знакомы читателям серьезных газет и журналов, со страниц которых не сходили его фотографии и интервью с ним.

Для своего возраста – Алексею было всего тридцать шесть лет – он сделал замечательную карьеру. У него была репутация умного, жесткого и дальновидного руководителя, топ-менеджера самого высокого уровня. Он прошел путь от молодого специалиста по договорному праву до начальника департамента огромной топливной фирмы. Последний год он стоял во главе совета акционеров крупнейшей компании «Светлоярский порт».

– Сегодня на повестке дня следующие вопросы: отчет административного совета, некоторые кадровые перемещения, решение текущих финансовых вопросов…

– Господа, я прошу включить в повестку собрания внеочередной вопрос, – неожиданно прервал председателя Нодар Георгиевич Веридзе, держатель восьми процентов акций компании.

Веридзе обычно вел себя на заседаниях совета скромно, в основном слушал, голосовал с оглядкой на более крупных акционеров. Его просьба показалась Крамеру неожиданной и настораживающей.

– Какой вопрос, Нодар Георгиевич? – поинтересовался председатель, повернувшись к Веридзе.

– Я принял решение о передаче своих акций новому владельцу.

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба.

В совете акционеров сложилось достаточно устойчивое равновесие, которое позволяло Крамеру уверенно вести свой корабль среди рифов и мелей бушующего финансового океана, соблюдая в первую очередь священные интересы своих непосредственных хозяев.

Вокруг стола началось движение, акционеры переглядывались, перешептывались, обсуждая новость.

Крамер поднял глаза на Нодара Георгиевича. Как всегда в случае неожиданного, непредвиденного события, он старался выдержать паузу, сдержать первый порыв, оценить ситуацию. Он снял очки и аккуратно протер их кусочком замши, пытаясь понять, что стоит за заявлением Веридзе.

– Кому вы передаете свой пакет? – осведомился Алексей, снова надев очки и стараясь не показывать волнения.

– В порядке взаиморасчетов я уступаю свой пакет акций компании «Юг-Руда».

Перешептывания за столом стали громче. Названной Нодаром Георгиевичем компании до сегодняшнего дня принадлежало всего лишь шесть процентов акций, и она не могла серьезно влиять на политику акционерного общества, но теперь, вместе с голосами Веридзе, она получала четырнадцать процентов и значительно усиливала свое влияние.

«Юг-Руда, – нервно прикидывал Крамер, – черт, кто же за ней стоит? Чья это игра? Веридзе – осторожный человек, если он принял такое решение, значит, на этом сегодняшние сюрпризы не закончатся».

И он оказался прав.

Не успел стихнуть гул голосов, вызванный заявлением Нодара Георгиевича, как появился новый повод для обсуждения.

– Я тоже хочу сделать сообщение, – подал голос Леонид Антонов, молодой процветающий юрист, представлявший в совете интересы крупного холдинга «Интерлес».

Разговоры мгновенно затихли. Акционеры напряженно ожидали продолжения.

Антонов убедился, что все слушают его, и, как умелый драматический актер, произнес:

– Руководство нашего холдинга рассмотрело сложившуюся финансовую ситуацию и также приняло решение передать принадлежащий нам пакет акций компании «Юг-Руда».

Это уже была сенсация.

Холдингу «Интерлес» принадлежало пятнадцать процентов акций «Светлоярского порта», и теперь у этой темной лошадки, неожиданно вырвавшейся вперед, у никому не известной компании «Юг-Руда» собрался двадцать один процент голосов!

Крамер откинулся на спинку кресла и внимательным, изучающим взглядом уставился на Антонова. Леонид – хороший юрист, и если он решился на такой шаг, значит, все продумано и согласовано… Но кто, черт возьми, стоит за всем происходящим?

Однако и на этом сюрпризы не кончились.

Неожиданно открыл глаза Михаил Афанасьевич Гарбузов, самый старый член совета акционеров, в прошлом член ЦК единственной партии, прошедший огонь, воду и медные трубы номенклатурного чистилища, поднявшийся почти до самого верха аппарата и умудрившийся урвать при развале партийной машины свой жирный кусок пирога.

Обыкновенно Гарбузов спокойно дремал на собраниях совета – или, что более вероятно, делал вид, что дремал. Все прочие акционеры «Светлоярского порта» считали его хитрым старым лисом и очень внимательно прислушивались к его мнению.

– Я тоже решил избавиться от своих акций, – проговорил Михаил Афанасьевич скрипучим стариковским голосом… Слишком скрипучим и слишком стариковским, механически отметил Крамер. – Стар я стал, – продолжал Гарбузов, – пора на покой… внуков нянчить, цветочки разводить… пускай молодые работают! – Он окинул собравшихся хитрым проницательным взглядом и добавил, как само собой разумеющееся: – А акции свои я передаю компании «Юг-Руда».

«Еще десять процентов! – в ужасе считал Крамер. – Итого тридцать девять! Старый мерзавец! У этой сволочной «Юг-Руды» уже столько же акций, сколько у нас!»

Алексей Крамер представлял интересы крупнейшего до сегодняшнего дня акционера «Светлоярского порта» – компании «Север-Нефть».

После неожиданного перераспределения пакетов акций «Юг-Руда» получила столько же голосов и могла играть в управлении акционерным обществом такую же роль, как хозяева Крамера… или не такую?

У «Светлоярского порта» осталось всего три акционера: «Юг-Руда», «Север-Нефть» – у той и другой компании по тридцать девять процентов, и фирма «МНР», личная компания Михаила Руденко, которой принадлежали оставшиеся двадцать два процента.

Теперь все зависело от политики нового лидера… С кем скооперируется новый держатель большого пакета акций?

Крамер посмотрел на представителя «Юг-Руды» Антона Дышленко и похолодел. По тому, как тот обменялся коротким и выразительным взглядом с Аркадием Борисовичем Бергом, старым опытным юристом, представителем компании «МНР», ему стало ясно: эти двое – сообщники, и за всей сегодняшней революцией стоит не кто иной, как Михаил Руденко.

«Как же так, – уныло подумал Крамер, – ведь мне сообщили, что все долговые обязательства, выкупленные Руденко, удалось уничтожить… Значит, он подсунул нам фальшивку? Скот, хитрый скот! И ничего нельзя поделать… он все предусмотрел! Акции выбывающих участников перешли к одному из прежних акционеров, так что это отчуждение нельзя оспорить… И в одних руках фактически нет контрольного пакета, то есть нельзя сослаться на седьмой пункт устава… но руководство компанией полностью переходит в руки Руденко… Скот! Теперь он единолично управляет компанией, а наши акции превращаются в бесполезные бумажки…»

Словно подтверждая его слова, Аркадий Борисович дождался, когда наступила тишина, откашлялся, обвел присутствующих долгим внимательным взглядом серых глаз, по которым никогда ничего нельзя было прочесть, и медленно, значительно произнес:

– Учитывая новую ситуацию, сложившуюся сегодня в совете компании, я предлагаю переизбрать председателя и выдвигаю на этот пост представителя крупнейшего акционера Антона Федоровича Дышленко. Кто за данную кандидатуру?

Вопрос прозвучал откровенно издевательски.

Сам Аркадий Борисович поднял руку, и секундой позже к нему скромно присоединился предложенный им Антон Дышленко.

Власть в акционерном обществе «Светлоярский порт» сменилась окончательно и бесповоротно.

Такси остановилось перед обшарпанным зданием петербургского международного аэропорта, больше напоминающим автобусную станцию в заштатном городке, чем аэровокзал огромного города. Женя помогла сестре вытащить из багажника чемодан – тяжеленный венгерский дерматиновый чемодан времен социалистической интеграции. Наталья Ивановна уперлась и взяла с собой это допотопное чудовище, уложив в него кучу старых, совершенно ненужных вещей, кучу воспоминаний, которые она тащила за собой через всю жизнь, как маленький упорный речной буксир тащит вереницу тяжело нагруженных барж.

Сама Женя взяла легкую дорожную сумку с самыми необходимыми вещами и совсем маленькую сумочку с косметикой. Она не собиралась тащить за собой прошлое.

Наталья Ивановна всю дорогу до аэропорта тяжело вздыхала и оглядывалась, качала головой и снова вздыхала. Весь ее вид говорил, что она не ждет ничего хорошего. Она согласилась уехать вместе с сестрой, как соглашалась со всем, чего хотела Женя, мучительно преодолевая внутреннее сопротивление.

– Прекрати вздыхать, – повторяла Женя, – сейчас же прекрати!

Пожилой таксист неодобрительно косился на двух женщин. Они едут за границу и не выглядят при этом счастливыми. Сам он никогда не был за рубежом – от бедности, а не от патриотизма – и всех пассажиров, которых вез в международный аэропорт, не одобрял. Поэтому он не помог женщинам вытащить чемодан из багажника.

Сестры вошли в зал отправления.

В аэропорту шел ремонт, поэтому помещение, и без того тесное и неудобное, было еще больше ужато лесами и временными перегородками. Многочисленные пассажиры проталкивались со своим багажом среди шатких алюминиевых конструкций к стойкам регистрации.

В зале было душно. Женя вытерла пот, мелкими капельками выступивший на лбу, и протянула мужчине за стойкой билеты.

На втором этаже возле резной балюстрады остановилась девушка в голубой форме стюардессы с огромным букетом роз в руках. Она слегка облокотилась на балюстраду и нашла взглядом двух женщин около стойки регистрации. Она мысленно сверила их со словесным описанием и с фотографиями, которые накануне долго рассматривала, прежде чем сжечь.

Это были они.

Девушка слегка развернула букет, и между пышными бутонами роз показалось что-то чужеродное, лишнее, смертоносное.

– Счастливого пути, – сказал мужчина за стойкой, протягивая Жене посадочные талоны и устанавливая громоздкий чемодан Натальи Ивановны на багажный транспортер. Он немножко комплексовал из-за того, что выполняет женскую работу, и старался быть вежливым. Особенно с такими красивыми девушками, как Женя. С такими красивыми девушками, улетающими на Канары.

Он представил себе Канары, где еще никогда не был, но надеялся побывать – солнце, прибой, море цветов и красивые девушки, как эта.

– Спасибо, – ответила Женя симпатичному служащему и взяла посадочные талоны.

И в ту же секунду ее голова буквально разорвалась от оглушительной, невыносимой боли.

Боль была такой чудовищной, что больше одного мгновения Женя не смогла бы ее вынести.

Но ей и не пришлось, потому что в следующий миг все кончилось и ее захлестнула бесконечная тьма.

– Что с вами? – удивленно воскликнул вежливый служитель, увидев, как красивая девушка, улетающая на Канары, удивленно ахнула и повалилась на каменный пол.

На грязный пол, покрытый цементной пылью из-за ремонта.

Бледная женщина, стоявшая рядом с ней (мать? старшая сестра?), закричала, упала на колени, попыталась поднять девушку, обняла ее и затряслась от беззвучных рыданий.

Подбежавший охранник попытался помочь ей, но она прижимала к своей груди красивую мертвую голову и повторяла:

– Это я, это я во всем виновата… я ее не уберегла… не уберегла… не защитила…

На втором этаже девушка в голубой форме стюардессы спрятала пистолет с глушителем в огромный букет пышных, душистых роз и быстрыми шагами направилась в дальний конец галереи.

Гулкий жизнерадостный голос в репродукторе произнес нараспев по-русски и по-английски:

– Заканчивается регистрация пассажиров рейса авиакомпании «Финн-Эйр» на Тенерифе.

Шурик вытащил меня из душа.

– Смотри, что показывают!

Завернувшись в полотенце, я понеслась вниз, к телевизору, оставляя на лестнице следы босых ног. Однако на экране мелькали уже последние кадры. Какая-то женщина сидела на полу в большом неуютном помещении, в котором я узнала аэропорт Пулково. В женщине было что-то удивительно знакомое, я перевела вопросительный взгляд на Шурика.

– Да это же Наталья Ивановна!

– Ой! – пискнула я, и тут камера переместилась, я увидела женскую фигуру, лежащую на полу.

Наталья Ивановна пыталась поднять тело, вид у нее был совершенно невменяемый.

– Ничего себе! Да ведь это же Женя! Ее прикончили! Интересно, кто? – Я с опаской оглянулась на двоих охранников, которые пялились на меня из угла холла.

В пылу разговора я не заметила, как полотенце развязалось и грозило упасть на пол, а под ним у меня ничего не было, кроме себя самой.

Шурик схватил меня за полотенце и погнал наверх.

– И все-таки, как ты думаешь, – удивлялась я на ходу, – кто же это ее убил? Неужели Руденко?

– Да помолчи ты! – не выдержал Шурик. – Я уже не рад, что тебя из душа вытащил!

– А что это ты такой нервный? – удивилась я. – Тебе что, ее жалко? Мне так не очень…

– Мне не ее, а нас жалко, потому что история закончилось, и что теперь с нами будет? И я просто удивляюсь твоему спокойствию!

Я была спокойна, потому что уже сделала все, что могла. И теперь оставалось только ждать. Спокойно ждать вердикта Руденко. А все мелкие вопросы решит за меня Шурик, так о чем, спрашивается, мне беспокоиться?

Что с нами будет, мы узнали очень скоро, потому что в тот же вечер, буквально через полчаса, у меня и волосы высохнуть не успели, старший охранник поговорил о чем-то по телефону, и нам велели собираться.

В этот раз Михаил Николаевич Руденко принял нас в офисе. Выглядел он вполне довольным и добродушным, но это его добродушие не могло обмануть и пятилетнего ребенка.

– Ну, – сказал Руденко, и глаза его весело заблестели, – с моими проблемами полный порядок, теперь могу решить ваши.

– Да нам, в общем-то, ничего не нужно, – вежливо, но твердо ответил Шурик и положил руку мне на плечо.

– Нет, постой! – всполошилась я. – Я же не могу появиться в собственной квартире! Могу я надеяться, что люди полковника Захарова меня больше не потревожат?

– Можете, – великодушно ответил Руденко. – Заверяю вас, что ни сам полковник, ни его люди больше и не вспомнят о вашем существовании. Что еще? Тебя Гусаровы обидели? К ним претензии имеешь?

– Откуда вы знаете? – спросила я, но Шурик ткнул меня кулаком в бок.

Тогда я вспомнила, что кричал Леониду Ильичу Руденко в то самое первое утро после кражи – дескать, он так устроит, что Гусаров будет по вагонам милостыню просить, а его жена – бутылки на помойке собирать. Представив себе Викторию Федоровну роющейся в мусорном баке, я не выдержала и тихонько хихикнула.

– Претензии я к ним, конечно, имею, – начала я, – но, знаете, ну их всех к черту, лишь бы они меня не трогали!

– Что еще? – спросил Руденко.

– Да ничего. – Я пожала плечами. – Все в порядке…

– Стало быть, ничего не нужно? – Он глядел хитро. – Совсем ничего?

Мы с Шуриком дружно кивнули головами и ответили хором:

– У нас все есть. А чего нет, мы сами заработаем.

– Ну, сами так сами… – протянул Руденко, – тогда больше вас не задерживаю.

От двери я послала ему воздушный поцелуй.

В семействе Гусаровых царило уныние. Уже прошел месяц с тех самых пор, как история с кражей в доме Руденко благополучно разрешилась. То есть Гусаровы узнали об этом из средств массовой информации, которые сообщили, что, по полученным непроверенным данным, фактическим владельцем акционерного общества «Светлоярский порт» стал Михаил Николаевич Руденко. Леонид Ильич сопоставил информацию и сообразил, что именно документы по поводу этой сделки находились в украденной папке. Но, судя по всему, папку вернули, то есть могущественный Руденко бросил все свои силы на ее поиски, и они увенчались успехом.

Руденко, как всегда, оказался на коне, а для Гусаровых наступило смутное время.

Жена Михаила Руденко, мать Стаса, сразу же после дня неудавшейся свадьбы сына уехала за границу, где она предпочитала жить – в зависимости от времени года либо каталась на лыжах на высокогорных курортах Швейцарии и Австрии, либо загорала на Лазурном берегу или в Биаррице. На этот раз она прихватила с собой и сына, который уехал, не простившись не только с бывшей невестой, но и с многочисленными приятелями. Никакого объяснения между несостоявшимися родственниками не было. Не дождались Гусаровы и никаких извинений от старшего Руденко за те несправедливые слова, которые он наговорил в запале наутро после кражи, а также за то, что он заподозрил в этом их дочь.

Руденко распорядился уладить все вопросы с организацией свадебных торжеств, выплатил все неустойки, таким образом пригасив волну возмущения. Вероятнее всего, он даже переплатил денег, с тем условием, чтобы было как можно меньше разговоров и упоминаний о несостоявшемся бракосочетании и о причинах разлада.

Обслуживающий персонал таким образом был полностью удовлетворен и помалкивал, но приглашенные гости недоумевали и терялись в догадках, потому что перед ними никто не удосужился извиниться. Поползли самые неправдоподобные слухи и сплетни, разумеется, особенно изощрялись дамы, причем дамы, не приглашенные на свадьбу по причине недостаточно высокого положения их мужей.

Мадам Руденко со Стасом уехала, а к самому Михаилу Николаевичу, разумеется, никто не осмелился подступиться с бестактными расспросами. Звонили Гусаровым, но Виктория Федоровна не обладала необходимым тактом и силой воли, была недостаточна умна, чтобы найти достойный ответ. Расспросы знакомых надолго выбивали ее из колеи, потому что не нужно было обладать какой-то сверхчувствительностью, чтобы услышать в них только злорадство. Разумеется, она сама этому способствовала, когда в свое время так чванилась предстоящей свадьбой.

Дочь запиралась к своей комнате, отказывалась разговаривать по телефону, муж сутками пропадал в своей фирме и все больше мрачнел, Виктория же после каждого звонка начинала задыхаться и искать свой ингалятор. Здоровье ее в последнее время ухудшилось, ведь существует мнение, что астма – исключительно нервная болезнь.

И Виктория велела горничной отвечать всем звонившим, что Гусаровых нет дома.

Но, как гласит народная пословица, «что можно царю, то нельзя поросенку». То, что от великого и ужасного Руденко было воспринято как должное, никоим образом не простилось Гусаровым. Общественное мнение мигом настроилось против них, и среди знакомых поползли вовсе уж несуразные и даже совершенно свинские слухи.

Говорили, например, что свадьба расстроилась оттого, что жених застал невесту накануне свадьбы в постели со своим собственным шофером. Или с сантехником, на это особенно напирала вездесущая Семирамида Савельевна Полуэктова.

Говорили, что Гусаровых ограбила собственная горничная, которая была незаконнорожденной дочерью Виктории Федоровны, ее взяли в дом из милости, а она «отблагодарила» своих благодетелей – подогнала к дому грузовик и вынесла все драгоценности, столовые приборы, антиквариат, бытовую технику, носильные вещи и даже мебель, так что теперь Гусаровым не во что одеваться, не на чем спать и сидеть.

Говорили, что невеста совершенно неожиданно сменила сексуальную ориентацию и сбежала в Латинскую Америку с той самой незаконнорожденной горничной.

Говорили, что эта же невеста за три дня до свадьбы подхватила вирус то ли атипичной пневмонии, то ли коровьего бешенства, то ли венесуэльского энцефалита, что у нее очень запущенный случай, и сделать уже ничего нельзя, и что жениха срочно повезли в самую дорогую клинику в Швейцарии, поскольку у него-то надежда есть.

Говорили даже, что Леонида Ильича похитила какая-то изуверская сибирская секта и ему теперь поклоняются тунгусы и нанайцы в уединенном скиту под Минусинском, поскольку его объявили новым воплощением Леонида Ильича Брежнева.

Словом, говорили много всякой ерунды, но по прошествии месяца всем надоело сплетничать, тем более что появилось множество новых тем.

Дарья Гусарова очень похудела и подурнела, в последнее время она безвылазно сидела дома, не ходила ни в фитнес-центр, ни по магазинам. Вечерами она тоже никуда не выбиралась, так как боялась расспросов и насмешек. Она проводила дни, валяясь на диване в своей комнате, слушая музыку либо же бездумно пялясь в экран телевизора.

Как-то вечером все семейство сидело за ужином, даже дед Илья Андреевич вышел из своей комнаты, что делал в последнее время крайне редко. Он молча пил чай, стараясь не встречаться глазами с родственниками.

Дашка лениво ковырялась в тарелке, прихлебывая красное вино из бокала, не тронула ничего из еды и резко приказала горничной Нине:

– Уберите!

Леонид Ильич быстро ел, поглядывая исподлобья на дочь, отметил про себя ее нервность, синие круги под глазами, ее худобу и несвежий цвет лица. Кожа Даши от недостатка воздуха стала какого-то серого цвета, он знал, что дочь много курит, и второй бокал вина был явно лишний.

– Ты бы привела себя в порядок, – тихо сказал он Дашке, – смотреть противно.

– Что? – изумилась та, и на миг глаза ее засияли прежним синим блеском.

– Есть нужно как следует, витамины принимать, в бассейны там ходить разные, в салон красоты… – вкрадчиво заговорил отец, – тогда и внешность будет приличная, и настроение совсем другое.

– Зачем? – тихо спросила Дашка. – Зачем мне красота? Кому она нужна, папа? Чем она помогла мне в жизни? Как только у них случилось несчастье, старший Руденко тут же заподозрил в нем меня, а Стас в это поверил, даже не поговорив со мной! И это человек, за которого я собиралась замуж! За три дня до свадьбы! И потом, когда выяснилось, что мы ни в чем не виноваты, про нас просто забыли! Я никому не нужна, папа! Меня выбросили за ненадобностью, как ненужную вещь! Как старую тряпку!

– Ну-ну, – успокаивающе произнес Леонид Ильич, – не нужно об этом думать. В жизни случается всякое, на то она и жизнь, не может быть бесконечного праздника.

– У меня была куча друзей и подруг, и что же? Как только они узнали про мое несчастье, всех в ту же минуту как ветром сдуло! То есть, конечно, они жаждут пообщаться только для того, чтобы еще раз посмеяться надо мной! «Это та, которую бросил Стас Руденко накануне свадьбы!» – крикнула Дашка звенящим от слез голосом и отодвинула бокал, который опрокинулся, и остатки вина пролились на скатерть.

– Но, дорогая, нельзя же сидеть все время в четырех стенах, – засуетилась Виктория Федоровна, – папа прав, тебе нужно встряхнуться. Займись своей внешностью, это нельзя запускать, а то потом не нагонишь. А если не хочешь встречаться с ребятами из своего круга, у тебя же была компания… ну этих, из школы…

– Из школы? – Голос дочери звенел, как последняя струна в скрипке Паганини, перед тем как лопнуть. – Ты говоришь о моих школьных друзьях? Бывших друзьях?

Она так нажала на слово «бывших», что даже до Виктории Федоровны кое-что дошло. Она тяжело вздохнула и осторожно отодвинула пустую тарелку. Несмотря на ужасное нервно-болезненное состояние и крах всех надежд, связанных с несостоявшейся свадьбой, аппетит у Виктории Федоровны был отменный.

– Неужели ты думаешь, мама, – продолжала Дашка, выскочив из-за стола, – неужели ты можешь предположить, что после того, что мы сделали с Катей, кто-то из той компании будет со мной дружить? Да никто из них и слова-то мне при встрече не скажет!

– А вот интересно, – неожиданно для всех произнес Илья Андреевич, – интересно, что случилось с Катей? Ведь твой полковник Захаров, – повернулся он к сыну, – твой важный и секретный полковник утверждал, что это она украла документы, ее там видел охранник и все такое… Как он теперь объясняет все случившееся?

– Никак он ничего не объясняет, – с досадой ответил Леонид Ильич. – Он уехал в длительную командировку, возможно, его вообще отсюда переведут в другое место…

Он не стал рассказывать домашним, что имел с полковником разговор незадолго до его отъезда и в разговоре этом взбешенный и страшно напуганный Захаров прошипел ему, чтобы он и думать забыл об их сотрудничестве и чтобы фамилию полковника он, Гусаров, поскорее позабыл. В противном случае, говорил Захаров, у него еще остались кое-какие возможности для того, чтобы устроить Гусарову и его драгоценной семейке веселую жизнь.

– Что случилось с Катей? – повторил свой вопрос Илья Андреевич.

– Ничего с ней не случилось, – ответила внучка, – живет у себя дома, все у нее в порядке…

– Откуда ты знаешь? – Дед смотрел строго.

– Я звонила ей, – ответила Дашка едва слышно и отвела глаза, – я позвонила, услышала ее голос и повесила трубку. Что я могу ей сказать? – задала она горький вопрос, не требующий ответа.

– Действительно, – согласился дед, встал со своего места, причем было заметно, что дается ему это с трудом, и быстро вышел из комнаты, сильнее обычного опираясь на палку с серебряным набалдашником.

– Ну, дорогая, – заворковала Виктория Федоровна, – девочка моя, из-за этого-то как раз не стоит волноваться. Можно позвонить Катюше, поговорить о том о сем, извиниться в конце концов, чего не бывает между подругами? Ну, мы все были расстроены, наговорили в сердцах всякого, зачем же так серьезно все воспринимать? Ведь вы друг друга с детства знаете, мы ее вот такой в доме принимали… – она показала, какой.

И поскольку Дашка молча смотрела на нее, застыв посреди комнаты, Виктория продолжала гораздо увереннее:

– Залучить снова ее к нам в гости, подарок какой-нибудь ценный сделать – брошечку там или колечко… я подберу из своего, что попроще… вот и все дела! А там и ребята…

– Мама, – заговорила Дашка не своим, низким скрипучим голосом, – мама, ты что – дура? Ты действительно всерьез считаешь, что после того, как человека унизили, оскорбили, назвали воровкой, завистливой попрошайкой и приживалкой, можно как ни в чем не бывало пригласить его в гости? Ты действительно думаешь, что после того, как отец ударил Катьку, грозился ее убить, а мы выгнали ее из дому, она прибежит к нам по первому зову и примет от тебя в подарок дурацкую брошку?

Виктория Федоровна выпучила глаза, повела рыхлыми плечами и прижала руки в груди.

– Если ты так думаешь, а не притворяешься, мама, это значит, что ты полная, законченная кретинка! – выкрикнула Дашка, потом отвернулась, схватила сигареты, лежавшие на столике, и жадно закурила.

– Ты как разговариваешь с матерью? – взвизгнула Виктория, задышала, бурно вздымая впечатляющую грудь, да так и осталась с раскрытым ртом и выпученными глазами.

В глубине души Леонид Ильич был полностью согласен со своей дочерью, но сейчас его не слишком волновали ее переживания. Его не волновало даже здоровье Виктории – он привык к ее болезням, и какой-то врач по секрету сообщил ему, что от астмы не умирают.

В данный момент Леонида Ильича по-настоящему волновал только один вопрос – его бизнес. Дела его в последнее время шли из рук вон плохо, сорвалось несколько важных сделок. Еще немного, и за ним закрепится слава неудачника, и знакомые станут шарахаться при встрече. Неудачная свадьба дочери, конфликт с Руденко сослужили ему очень плохую службу, здорово подпортив деловую репутацию. Следовало срочно спасать состояние, промедление в таком вопросе смерти подобно.

– Ты как смеешь матери такое говорить? – закричала Виктория Федоровна, опомнившись и окончательно придя в себя. – Да я всю жизнь… только для тебя… унижалась, гобеленовый гарнитур Морозовой отдала, чтобы к Фигуриной без очереди влезть…

– Хватит! – заорал глава семьи таким голосом, что дрогнули и зазвенели хрустальные подвески на люстре, а горничная Нина, которая заглядывала в дверь, чтобы определить, когда можно убирать посуду и нести кофе, от неожиданности захлопнула эту самую дверь так резко, что даже прищемила себе палец.

– Заткнитесь обе! – чуть спокойнее продолжал Леонид, с неожиданным удовлетворением убедившийся, что жена и дочь с испугом смотрят на него. – Молчите и слушайте, что я скажу. Ты, – он повернулся к дочери, – немедленно займись своей внешностью. Салон там, парикмахерская, массажисты-визажисты – все как положено! Чтобы глазки блестели, щечки розовели, смех колокольчиком! Курить бросай совсем, с чего это ты вдруг за сигареты взялась? От этого голос хриплый и цвет лица портится…

– Правильно! – подхватила Виктория Федоровна. – Я ей то же самое говорила!

– А вот этого, – угрожающе протянул Леонид Ильич, заметив, что Дашка наливает себе вина в чистый бокал, – этого чтобы я вообще больше не видел. Переходите на минеральную воду! Ишь чего выдумала – вино бокалами хлестать! Мне алкоголичка в доме не нужна!

– Ну что ты, Ленчик… – испуганно пробормотала Виктория Федоровна.

– Молчать! – он грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки. – Теперь вообще будете молчать и делать только то, что я скажу. Значит, чтобы завтра была в полной боевой готовности, – обратился он к дочери, – и ты, Виктория, тоже про свои болезни на время позабудь…

– Зачем? – процедила Дашка, раскачиваясь с пятки на носок. – Зачем тебе это нужно?

– Затем, – устало ответил отец и проследил, как под его взглядом дочь поставила нетронутый бокал вина на стол, – затем, что завтра вечером к нам придет один человек. Очень важный человек, мой будущий компаньон. От него многое зависит, почти все. Если удастся заключить с ним деловое соглашение, мы можем выпутаться из сложной и опасной ситуации, в которую я влез из-за твоей неземной любви, – он кивнул дочери, – и твоих неуемных амбиций, дорогая… «Ах, породниться с самим Руденко!» – неожиданно и очень похоже передразнил он жену. – Вот и породнились на свою голову! Так что, Дарья, запомни! Он, Иван Майданный, конечно, другого круга и может в первую минуту поразить, но человек он очень влиятельный и мне на данном этапе просто необходим. Извольте быть с ним ласковы и любезны обе!

Дашка дернула плечом и вышла из комнаты.

– Что ты задумал, Леня? – спросила Виктория Федоровна, ставшая от страха необычайно проницательной.

Муж махнул рукой и налил себе приличную порцию коньяка. Ответа на свой вопрос Виктория Гусарова так и не дождалась.

Нина, новая горничная Гусаровых, тихая и бесцветная как моль, появилась в дверях гостиной и объявила:

– Иван Трофимович Майданный.

Она произнесла это с такой торжественной интонацией, с какой могла бы сказать «его высочество Филипп, герцог Эдинбургский» или даже «его святейшество папа».

Вслед за Ниной в гостиную вошел невысокий подвижный человечек с узким, словно сточенным, лицом, скользкими быстрыми глазами и такими шаткими, развинченными движениями, как будто он весь состоял из пружинок и шарниров. Судя по тому, как профессионально он обежал своими скользкими глазами всех присутствующих и откатился к стене, где и застыл с отсутствующим видом, это был не Иван Трофимович. Это была его забежавшая вперед тень, его личный телохранитель и доверенное лицо. Доверенное лицо отзывалось на странную кличку Куница.

После появления Куницы несколько секунд ничего не происходило. Иван Трофимович Майданный, как хороший актер или политик, держал паузу.