Текст книги "Можете звать меня Татьяной"

Автор книги: Наталья Арбузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Жизнь с ним намудрила

Мещанские улицы. Дом сохранился в первоначальном виде. Внутри такие длинные переходы из жилых комнат в кухню – набегаешься. Коридор со ступеньками. Татьянин друг Сергей Сидоров таскает на руках свой мотороллер чезетта, задевая им о стены. Иванов. Петров, Сидоров. Сидоровых много. Этот, потомственный мещанин, живет в дедовском доме. После революции деда, лавочника, вызвали в ЧК. Немножко побили и вытрясли всё золотишко. Ощипали и отпустили. Сын побитого лавочника был инженер. Лицом тонок, очки как пенсне. В книжном шкафу Ницше, Шопенгауэр и Отто Вейнингерт. Умер от рака, как все порядочные люди. Не в лагере, нет. Сергей пошел в деда. Крупный, курносый, басовитый и явно некрасивый. Любит Брюсова – Брюсов свой. Он на самом деле не Валерий, а Василий – сын пробочного фабриканта. «Вася, почем нынче пробки?» – кричали ему из зала грубияны футуристы. Сергей читает с чувством наизусть:

Я жрец Изиды светлокудрой,

Я был воспитан в храме Фта,

И дал народ мне имя «мудрый»

За то, что жизнь моя чиста.

Чиста и жизнь Сережи. В альбоме фотографии девушек в платьях из ситца. Подписаны имена: Лида. Люда. У Сережи две сестры, обе старше его. Нина родная, Ирина на самом деле двоюродная. Сережин отец Алексей Петрович воспитал дочь расстрелянного брата как свою. Не всё так уж гладко обошлось на Мещанских улицах. Нина вылитый Сергей в женском варианте – дедовы гены. Ох, лучше б иначе. Чувствительна и некрасива. Ирина больше похожа на Алексея Петровича, чем родная дочь. Видно, бабушка Сергея была лицом потоньше. У Ирины и жизнь полегче, у одной из всех троих. Не унывает, а если когда и воздохнет – никто не слышит. Это со слов Сережи, Татьяна Ирины не видала. Татьяна берет у Сережи почитать философские книжки из шкафа его покойно отца и ведет с Сережей умные разговоры. Соседний дом поэтичней Сережиного. От веранды остался лишь дощатый настил, выдвинутый в сад. Похоже на сцену для игры чеховской «Чайки». А. простите, сортир вынесен в другую сторону, попросту над выгребной ямой. Татьянин друг поэт некогда писал:

Хожу, брожу по улицам Мещанским -

Геранью опечатано окно.

Еще глоток такого постоянства,

И выберу я что-нибудь одно.

Постоянство в характере Сережи несомненно присутствует, однако не востребовано. Он робок с женщинами, и кончается тем, что его берет на абордаж какая-нибудь нахалка. Сам понимает положенье вещей и не жалуется. Татьяне, встретившись с нею в горнолыжном лагере: «Видишь, какие кругом девушки… они налетают коршуном. Лишают нас свободы выбора. Что поделаешь – эмансипация. Р-раз и на матрас. А где же ухаживанье?»

Сережа как все шпыняет Татьяну. В какой-то трудный момент Татьяниной жизни: «Что это ты зеленая и вся в прыщах?» На самом деле он хороший друг. Заядлый турист, дает Татьяне палатку, когда она ездит в Крым с сыновьями. (О Крым, Крым! ты теперь снова наш. Я тебя выпросила обратно. Крым.) Еще ставит крепления на лыжи и Татьяне. и мальчикам. Берет их троих в байдарочные походы, хоть товарищи и ропщут против такого балласта. Работает Сережа в почтовом ящике, у которого дурная слава по части вредности. Зато палатки, байдарки, рюкзаки – бери не хочу. Всё казенное. Даже не перечислишь всего, в чем он помог Татьяне. Вешает занавески в новой квартире, и прочее, и прочее.

А Татьяна свинья. Сережа простодушно ищет, кто ему за деньги сделает математическую часть кандидатской диссертации. Будто не понимает, что в этом вся соль. Татьяне бы сделать ему даром. Ей раз плюнуть. Нет, она кого-то находит, не очень умного. Защитился таки Сережа, хоть и поздно. Совет-то закрытый. Там что угодно пройдет. Сережа хороший товарищ не только Татьяне, он вообще хороший товарищ. Почему ему не везет с женщинами – загадка. Должно быть какое-нибудь простое объясненье, но Татьяна сама тупа по этой части.

Почтовый ящик дает теперь защищенному от всех напастей Сергею Сидорову однокомнатную квартиру на Войковской. Татьяна героически разъедает вместе с ним в пустой комнате прокисший торт «Наполеон». А Сережа начинает водить от турклуба в воскресные дни целую стайку одиноких женщин в походы по подмосковью. Дети у этих дам выросли, делать дамам нечего. Сергей высокий, подтянутый, непьющий. Квартира, кандидатский диплом. С лица не воду пить. С ума сойти. Ходят с видом первооткрывателей по дачным лесочкам. По помойкам, по помойкам.

И вот одна из женщин, Аня, пригласила Сережу на свой день рожденья. Каково же было его удивленье, когда он оказался единственным приглашенным. Сидел скованный, вел себя так, ровно его заставили сделать нечто неприличное. У Ани целая этажерка забита тонкими книжонками стихов издававшихся в то время многочисленных авторов – карликовых звезд. Сережа, интеллигент во втором колене, полистал – просто плохо или очень плохо. А всё же лед тронулся, господа присяжные заседатели. Но прошел целый год – ах. как долго он тянулся для Ани – пока сошлись. И сразу Аня закрыла для Сережи двери. Сказала: только брак. Мне не нужен мужчина, который сегодня пошел сюда, завтра туда. Это Сережа-то, которому новая связь далась бы с таким трудом. Но и брака он почему-то страшился. Стучался в двери, царапался. Аня ответила, рассматривая в глазок Сережино опухшее от слез лицо: «Не могу открыть. У меня здесь другой». Соврала.

Расписались. Щука таки проглотила премудрого пескаря. Сережа радовался прощенью как дитя. Пригласил Татьяну знакомиться. Поздняя осень. В двухкомнатной! квартире Ани на Самотеке плохо топят. Аня показывает из-под длинной юбки короткие валеночки. «Бабушка, бабулечка!» – ликует Сережа. Аниному внуку два года. Молодые живут отдельно. «Пока отделываемся подарками. Так, шубка…» – практично рассуждает Сережа. Нашел свое счастье, еще и сохранил персональное жилье на Войковской, чтоб было куда отступать. Уступка Ани. Условие Сережи. Иначе он в ЗАГС не шел.

Господи, какой ненавистью обернулась мещанская свадьба! Сережа обвиняет Аню в том, что она оформила липовую инвалидность, связавши врачихе кофту. Вряд ли это так просто. Аня огульно обвиняет Сережу в изменах. Уж кого-кого, только не его. Сережа теперь ходит по воскресеньям писать маслом на природе эскизы с группой художников. Художниц! одних женщин. Опять они. Им некуда приткнуться. Вступают в общества защиты животных. Заделываются ревностными церковными прихожанками. И всё напрасно. Не могут понять: не хватает не мужчин, но мужской потенции. На них, единожды в жизни родивших, не напасешься. У мужчин давно образовался невроз и женобоязнь. Утратили чувство полноценности. Осталось только пить. Поздняя стадия развития цивилизации белой расы. Издержки женской эмансипации. Нечего удивляться, что желтая и черная расы берут верх. О Марианна, Марианна, ты будешь кофе с молоком. У нас свои узбеки, у них свои алжирцы. Жгут автомобили в предместьях Парижа. Это будет много позже. Сережа с Аней расстались в смиренные брежневские времена.

Сережа пишет маслом тоже и с фотографий. Ну и что? а Шишкин? его Крамской изобразил с большим старинным фотоаппаратом на ножках. Фетровая шляпа, скрещенные ноги в сапогах. Оперся на штатив. Сережа пишет уже неплохо. И тут на него как буря налетает следующая женщина. Не женщина, а ходячее несчастье. Потом Сережа скажет: «Наверное, Аня меня прокляла». Татьяна даже не знает имени новой его беды. Она, Татьяна, звонит Сереже. В ответ: «Гы-ы! зачем тебе понадобился Сергей Алексеич? иди гуляй». А Сергей Алексеич пропал. Исчез через неделю после свадьбы. Завербовался на Дальний Восток.

На Дальнем Востоке пушки молчат, ребята молодые скучают без девчат. Скучают без девчат, не ноют, не ворчат – палубу драят и письма строчат. Но труден быт в колонии Сережиного почтового ящика. На светлый океан нет времени взглянуть. И прибилась к Сереже третья, последняя в его жизни женщина Галина. Когда носочки постирает, когда пирожок испечет. Удрал-то Сережа от безымянной мучительницы три года назад, даже не оформив развода. Не до жиру, быть бы живу. Теперь вернулся со страхом и с новой женой. Татьяна не знает, как Сережа выпутался. Знает только, что всё само собой устаканилось.

Не надолго. Грянула перестройка. Сережин почтовый ящик возле Гражданской как-то удачно переключился на внедренье сотовой связи. Вместил в свои таинственные корпуса центральный офис Билайн. Сережа засел за компьютер – седой клерк. Бывшая сотрудница Сережиной лаборатории красавица Наталья Чернышова, на которую он бывало не смел взглянуть, пошла в офис уборщицей. Изменившийся под давленьем обстоятельств Сережа беспечно говорил Татьяне: «Что ей стоит тряпкой помахать. У ней первый разряд по трем видам спорта». Потом стало голодно. Сережа вычислил, что самая дешевая еда – картофельный суп из мясных костей. Попробовал с Галиной – ничего, есть можно. Поехал с заслуженным рюкзаком воровать с поля картошку. Поймали его, жалкого, испуганного. Долго срамили, потом отпустили под честное слово, что никогда, ни за что.

Сережина сестра Нина постарела, поутихла в своем неизбывном одиночестве. Работает в музее восточных культур у Никитских ворот. Устраивает там по грошу, по грошу хорошие концерты силами студентов консерватории. Татьяне вход бесплатный. Сестра Ирина вырастила в одиночку сына. Он иногда ездит вместе с Сережею по воскресеньям играть в волейбол близ той же исхоженной вдоль и поперек Усовской ветки. Там-то как раз собираются одни мужчины. Жилистые инженеры, всю жизнь протрубившие в почтовых ящиках. Порядком истрепанные, теперь же списанные за ненадобностью. А однополярный мир всё равно не получился. Роль международного полицейского требует большей справедливости, чем нежели было проявлено Соединенными Штатами. Возродится, грозно воспрянет, ощетинится наша пресловутая «оборонка». Устрашит ближних и дальних. Перестанут наконец вытирать об нас ноги. Но это уже будет без них, волейболистов.

Чужие горести

Виктор Гюго написал целую книгу стихов «Искусство быть дедом». Татьяна искусством быть бабушкой не овладела. Но искусством быть старой пришлось овладеть. Тут практически нет выбора. Тебя ставят перед фактом. Всё в ней протестовало. Пеппи Длинный Чулок учила Томми и Анику сказать так: «Я пилюльку проглочу – старой стать я не хочу».Дайте, дайте мне эту пилюльку! где она? Есть люди. не созданные для старости. Старый Пушкин… нонсенс. Но кричать бесполезно. Мандельштам кричал: «Откройте! я не создан для тюрьмы!» В тот раз Максимилиан Волошин его вытащил. А что было потом?

Тюрьма старости захлопнула за Татьяной свои тяжелые двери. Ладно, где наша не пропадала. Мы с горем поспорим, нам старость нипочем. Он, Роберт Бернс, до нее и не дожил. Татьяна сидит на балконе, вкруг нее вьется хоровод персонажей. Какие реальны, какие вымышлены – поди разберись. Вон, вон… держи, держи! мелькнул новый. Как тебя зовут? не слышу, скажи громче. Не хочешь? ну и говори сам за себя. Меня зовут… Тут Татьяна призадумалась. Как корабль назовешь, так он и поплывет. Дадим ему время на размышленье. Татьяна Толстая с Дуней Смирновой выясняли в эфире, кому труднее жить – тетенькам или дяденькам. И пришли к выводу, что дяденькам. От них все чего-то ждут, сказали дамы. Ну вот, он открыл рот. Меня зовут Олег Дементьев. Стоило так долго думать. Этих Олегов хоть пруд пруди. Но от данного конкретного Олега Татьяна ждет многого. Олег Борисович Деменьтьев, ты попал в сеть Татьяниной фантазии. Уж она тебя распишет как размажет.

Родился в сорок седьмом. Помоложе Татьяны, что не трудно. Отец военный прокурор. Жили на набережной напротив Красного Октября, откуда пахло шоколадом. Не в нужде мальчик вырос. Дед по отцу старый большевик, дача на Челюскинской. Огромный участок, бревенчатая баня, закуток для шашлыков. Птички-синички да кружевные елки. Мать научный работник, шибко партийная. Олежка-подросток, спортивный и упертый, в хрущевские времена замкнулся и набычился. Собирался поступать в институт международных отношений. Пыхтел, готовился. Как гром с ясного неба – родители развелись, дед вторично женился. Всем было не до Олега. Парень не поступил и загремел в армию. Но – в ГДР.

Тихая, прижатая к ногтю ГДР особо ни на что не надеялась. Но Олег был весел – вырос, возмужал и пел с энтузиазмом «Drum links zwei drei, drum links zwei drei…» Вернулся уже членом партии и стал думать, как жить дальше. Решил поступать в Плехановский экономический. Тогда был довольно задрипанный вуз. Это потом он расцвел пышным цветом. Даже песенка пелась в перестройку: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер!» Олег, задним умом крепкий, понял: идеология тоже своего рода козырь. И вженился в высокопартиййную семью. По окончании института был распределен на работу в горком партии. Там, вишь ли, понадобился экономист в промышленный отдел.

А кругом жизнь шла по-брежнему. Нефть отчаянно дорожала, на прилавках универмагов появились импортные тряпки. Завелись валютные магазины «березки». Цензура утомилась, люди издавали за государственный счет неплохие книги. Что поталантливей – то шло за рубеж, и тоже не всегда автор попадал за решетку. Раз на раз не приходится. Олег немножко писал стихи, немножко рисовал. Но главное – любил Ленина до посинения. Все любили, а Олег особенно. Умный человек был Ленин. От заученных убеждений Олег не откажется и через сорок лет.

И всё полетело к чертям собачьим. Уже и сын был. и серьезный Олег всерьез писал стихи на трехлетье сына. Но был июнь, еще легкий, не умученный жарою. Он порхал по тонким осинкам, и те звенели листвой. (В Татьяне погибла пейзажистка, вы заметили? Когда-то в пионерлагере она написала маслом на картоне одинокое дерево у обрыва. На том дело кончилось.) Так вот, Олег шел мимо пруда. День был воскресный. И неожиданно всё в нем воскресло. У пруда на подстилке – старом советском стандартном покрывале – лежала худенькая, хрупкая фигурка в сплошном желтом купальнике. От нее шло излученье юности. Юности, которую Олег как-то скомкал, не обозначил. Что-то однажды расчислив, куда-то упрямо лез. Хоть бы только сейчас не упустить. И он, зашоренный горкомовский работник, подошел к девушке с повадками нимфетки. Совершеннолетняя Лолита знакомства не бежала. Щелчком согнала бабочку с острого плечика и представилась: Регина. Ей, оказывается, уже восемнадцать. А выглядит на тринадцать. Олег прилег одним бедром на подстилку. Осины закружились над головой, точно как у оператора Урусевского в сцене смерти героя, фильм «Летят журавли». (Или голова закружилась?) Это и была смерть. Та, прошлая жизнь кончилась, пошла новая, неведомая. Счет веди от долгого июньского дня.

Регина внимательно выслушала про горком, про жену, сына, тестя. Оценила ситуацию и решила про себя: он крепко стоит на ногах. Обойдется без тестя. Сам из того же теста – партийный по определению. Не как тринадцатилетняя и не как восемнадцатилетняя рассудила. Оказалась расчетливей Олега. Увидала: он проглотил крючок. Рассказала о себе, что сочла нужным. Не поступила в инженерно-физический. Сейчас фиктивно работает у мамы в конструкторском бюро. И жестким взглядом поставила стенку между собою и Олегом. Только развод. Только брак. И никаких гвоздей. Олег записал домашний телефон Регины – мобильных тогда еще не было – и пошатываясь побрел к тестю на дачу. Как он увидит своих, ставших ему чужими, как вынесет это зрелище? Птичка уронила белую капельку на его загорелый локоть. Ну да, как птички на дереве – так они будут жить с Региной. Кто их, одержимых любовью, к себе пустит? кому нужна эта вакханалия? Не сообразил, что одержим только он. Про Регину такого не скажешь. Но у него вышибло последний ум, оставшийся после усиленных занятий спортом. Забыв стереть птичкин подарок, брел через июнь, и в голове было только одно.

Буря разразилась страшная. Жена унесла из дома метрику сына, чтобы процедура развода застопорилась. Тесть сразу вышиб Олега из производственного отдела горкома и перевел в сопровождающие стукачи при туристических поездках за рубеж. Авось проветрится, забудет эту, неизвестную по имени. Олег повидал мир – спасибо, спасибо. Низкий поклон обозленному тестю за прекрасную Индию. За поездку в Египет, по-глупому, в самое пекло. Думал: сломается кондиционер в автобусе – ведь мы все подохнем. Всё равно чудесно. Сфинкс с отбитым носом – это нужно видеть! Но тесть своего не добился. Зятек да, загулял, но Регины не забыл, а она была холодна и настойчива. Смолоду. А что было бы потом…

Этого «потом» еще надо достичь. Да, развелся, потратив на развод пять лет жизни и много нервов. Да, женился. и пять лет был несусветно счастлив – с оглядкою. Регина продолжала проявлять не по годам изощренный ум. Дотерпела до загса, после пустилась во все тяжкие. С лихвой наверстала упущенное. Французский характер был у девочки. Конечно, Олег подспудно чувствовал положение вещей. Жили у матери Олега. Уже не на набережной, а в какой-то по размену доставшейся ей квартирке. Матушка ненавидела первую Олегову жену и того ради потеснилась – в отместку. А после пришел к власти Горбачев, и Олег вылетел из горкома. Стал шестеркой при партийной верхушке. Бегал подбирал теннисные мячи. А бегал хорошо, и собой был хорош, не подкачал. Но Регина оказалась еще и честолюбива – такая роль мужа ее не устраивала. Оскорбляла ее, понимаете ли, гордость. Регинины измены выплыли наружу. Мать Олега возроптала. А он молчал.

Еще бодался Ельцин сначала с Лигачевым, потом с Горбачевым, а уж Олег потерял и свое место шестерки, и молодую жену. Стоял октябрь. Поехал на электричке к даче тестя. Бродил точно безумный вкруг пруда, где встретил ЕЕ. Листья плавали в воде, кружились в водовороте возле плотины. Очень хотелось утопиться. Но, представив себя утопленником… бр-р-р. Ветер свистел то-оненько и словно издевался. Господи, сколько Татьяна знает таких историй. Человек бросил первую жену, вторая бросила его. Мера за меру.

Работу он нашел легко. Покуда шестерил, обучался всяким дзюдо-айкидо: велели. Вообще был спортивно талантлив. Устроился тренером по восточным единоборствам – это вошло в моду. А вот с женщинами… Он теперь их намеренно завлекал, долго вампирил энергию и отшивал, не доведя дела до конца. Нащупал такую стратегию. Мстил всем за ЕЕ вину. За тот легкодыханный июньский день, будь он трижды проклят, когда потерял голову. Теперь копил силы – неведомо для чего. Мировой революции вроде не предвидится. Стал похож на Мефистофеля. О сыне вообще забыл, чуть тому исполнилось восемнадцать. И сын забыл о нем – там давно уже был отчим, не чета Олегу.

Облегченье пришло неожиданно. У одной из бесцельно соблазняемых им женщин на стене висела гитара. Если ружье висит на стене, оно должно выстрелить. Взял в руки, вспомнил два-три давних урока. И вдруг женственность этого предмета смягчила его. La chitarra… Владелица инструмента тут же его отдала. Она готова была отдать что угодно – до такого градуса довел ее осатаневший Олег. И скоро песни полились, как с гор порой весенней струи. В Олеге обнаружился новый талант. Таланты как грибы: нашел один – ищи рядом. Про юного Рихтера думали, что он станет художником. А режиссером он стал – это точно. Когда ставил на декабрьских вечерах «Поворот винта» Бриттена, то из конца зала, не садясь, вытянув обе руки, держал своей силой обеих девочек – исполнительниц почти заглавных партий Майлса и Флоры.

Бардовское теченье сильно изменилось с шестидесятых – золотой его зари, когда Татьяна переписывала в тетрадку: «Ну пожалуйста, ну пожалуйста, в самолет меня возьми, на усталость мне пожалуйся, на плече моем усни. Руку дай, сводя по лесенке на другом краю земли, где встают как счастья вестники горы синие вдали». Миновал и тот смешной период, когда собирались «кусты» на лесные сборища. Теперь в любой кафешке вход за деньги на бардовский вечер. Грушинские фестивали, фу ты ну ты. Но Олега новое его увлеченье сразу изменило. Олег, жесткий Олег, стал писать лирические песни. Почти романсы. И романы, романы закрутились. Ему было всего сорок пять, и красоты он в то время был неописуемой.

Кто-то, Татьяна не помнит кто, высказал здравую мысль: «Если бы я был красавцем, я бы умер от истощения». Нет, с Олегом случилась другая беда – та, что постигла героя Томаса Манна. Олег схватил серьезную заразу и сразу попал в лапы официальной медицины, не в пример упомянутому герою. Татьяна увидала его тогда. Он стал черен лицом точно земля и глядел волком. С гитарой более не появлялся, ровно она была виновна в новом витке его несчастий. Сочинял короткие, резкие, человеконенавистнические стихи. Писал маслом, иной раз неплохо. Ходил на курсы – учился рисовать с натуры обнаженку. Всё-таки мощный был человек. Не падал, держался. С Лениным за спиной ничто не страшно. А Ленина у него никто не отнимет. Вцепился, не отдавал.

Похоронил мать, остался один в квартире. Вновь освоил нехорошее ремесло вампирить энергию у обезумевших от одиночества женщин. Сохранил спортивную выправку и значительную долю своего былого обаянья. Влюблял в себя и мужчин, хотя тут уж Татьяна ничего толкового поведать не может. Но факт есть факт. Родит же корявая советская действительность существо с таким странным набором свойств. Дотянул до пенсии, очень ей обрадовался. Поехал в бесплатный санаторий, по-видимому, уже с совершенно чистой курортной картой. Февраль в Анапе. Лучше, чем летом – синева, синева, и такие летят облака, глаз не оторвешь. Специально для художника, как по заказу. На обоих заливах зимуют лебеди. До того хороши – не надо никаких женщин. Всё равно приехал весь в женщинах. По привычке отбивался, лягался что твой лось. Не отбился. На его сильную волю нашлась другая сильная воля. Сто лет одиночества кончились, Happy end. Оказывается, самое главное – вовремя сдаться.

Какую мораль извлекла Татьяна Виноградова из столь запутанной истории? Ее ответ Татьяне Толстой: да, не все горести достаются тетенькам, на долю дяденек тоже кой-что остается.