Текст книги "Дети Ночи (СИ)"

Автор книги: Наталия Некрасова

Глава 23

ЗЕМЛИ ДНЯ. КОРОЛЕВСКАЯ ЧЕТВЕРТЬ

Госпожа Энальде, старшая сестра государя, была хороша собой и приятно полна, хотя пройдет еще пара лет, и полнота ее станет неприятной. Было ей уже тридцать и четыре года. Первый раз она овдовела двадцать девять лет назад, когда ее первый супруг погиб на южной границе. Был он князем Восточной четверти, так что теперь госпожа Энальде по праву вдовы владела еще и этими землями. После этого отец придирчиво искал ей мужей, угодных себе. Но как только муж начинал проявлять своеволие, с ним непременно случалось какая-нибудь неприятность. Наконец от лестного жребия стать очередным супругом принцессы все стали шарахаться как тварь от барда в боевом безумии. Потом отец ушел из снов богов. Наступила принцессе воля, да только к браку она испытывала уже такое отвращение и подспудный ужас, что решила провести свои дни безмужней. А всю свою неизрасходованную супружескую и материнскую любовь обрушила она на младшего брата.

И это был тяжкий груз.

Но это была его единственная сестра. Государь очень жалел ее, потому терпел.

Вот почему, когда поутру как всегда вошел верный Тьянда, государь ожидал, что первыми словами его будут «ваша сестрица ожидает вас к себе, и завтрак уже приказано накрыть у нее в покоях». А где сестрица, там и Айрим – в последнее время сестрица уж очень стала прислушиваться к этому крайне неприятному типу. Надо подумать, что можно с ним сделать, не нарушая правды короля.

– Государь, у Пограничного камня – черное знамя, – сказал Тьянда.

Оно было огромное, поле Энорэг. Зимой, когда и небо, и земля одинаково белы, оно казалось просто бескрайним. И бесконечно, до самого горизонта кругами расходились белые курганы – от самого высокого, с большой каменной чашей на вершине. Она была черной. Почему-то снег никогда не засыпал ее. Весной, летом и осенью в ней стояла дождевая вода и ее пили небесные птицы, прилетавшие из-за Стены.

 
«Как прощался брат с любимым братом
На широком поле на кровавом.
Как навек прощались-расставались,
Как давали клятвы-обещанья.
Брат мой, брат, не свидимся мы боле.
Не сойдется день с ночною тьмою.
Стану белой птицей я дневною,
Станешь ты ночною черной птицей.»
 

...Оно было огромным, это поле. Ветер пах железом, кровью и гарью. Воздух был тяжел и густ от криков, стонов и плача. Насколько хватало взгляда – мертвые, мертвые, мертвые. Где-то медленно, опустошенно сбредались к знаменам уцелевшие. Разум понимал – все, страшное кончилось. Душа еще не была способна понять.

– Надо похоронить мертвых, – сказал один брат-близнец.

– Мне кажется, что мы тоже мертвы, – ответил второй...

Оно было огромным, поле Энорэг. Близился вечер, снежные облака уходили на восток, и на западе над белым краем мира протянулась золотисто-розовая закатная полоса.

Государь спешился. Тьянда подхватил повод. Свита осталась у края поля. Дальше государь пойдет один. Пешим.

Наверное, Ночные уже здесь, но их, говорят, не увидеть, если они сами не захотят. А Айрим, вроде может видеть их всегда... Или врет?

Он шел по глубокому снегу. Ему не было холодно, хотя сильный ветер рвал теплый плащ с плеч и хлестал редкой, но колючей снежной крошкой по лицу.

Ему было страшновато точно так же, как в тот день, когда он встал на Королевский камень, и тот вскрикнул под ним. Он тогда подумал – неужели я достоин? Я же совсем не ощущаю себя королем, все короли должны быть могучи, отважны, высоки мудростью, а я-то совершенный мальчишка, я же ни к чему не готов...

Это было семь лет назад. И все равно – он до сих пор удивлялся тому, что он король и старался оправдать свою власть.

Снег набился в сапоги. Небо расчистилось. Ветер потихоньку начал стихать. Такая тишина после ветра...

Тишина на поле Энорэг. На поле древней битвы Грозовых лет. На поле Уговора.

Он поднялся на курган, где давным-давно истлели кости предков Дневных и Ночных, которые еще не были ни Дневными, ни Ночными.

А какими они были?

«Выродками, что ли? А почему нет? Тьфу, опять Айрим. В такую минуту – и этот тощий злобный сучок в мысли лезет...»

Он помотал головой, злясь на самого себя за неторжественность размышлений.

Он стоял на вершине кургана, над чашей. Ночных не было видно. Последний кусочек солнца скрылся за далеким лесом. Ничейный час. Где-то в вышине крикнула птица. Он поднял голову, и на миг показалось, что это не птица, а крылатая женщина в белом платье, с золотыми, бьющимися на ветру волосами.

Что же...

Он протянул руки над чашей, ладонями вверх.

– Я, Дневная птица, пришел подтвердить древний Уговор...

Ощущение прикосновения чужих рук. Он опустил взгляд, изумленно глядя, как появляется, словно выступает из тумана Ночной – сначала руки, потом лицо, потом весь. Король вздрогнул – он словно смотрелся в зеркало. Только глаза были другими – не черными, а опаловыми, с зеленой искрой.

– Я, Ночная птица, пришел подтвердить древний Уговор...

Они стояли, стиснув руки и жадно вглядываясь друг в друга.

– Брат мой.

– Брат мой.

– Я приду в час беды, только позови.

– Я приду в час беды, только позови.

Здесь эти слова звучали слишком весомо, чтобы считать их простой формулой обряда. Интересно, все ли короли чувствовали здесь такое?

Они не сразу смогли разжать руки. Странное чувство. Их тянуло друг к другу. Любопытство ли это или что-то более сильное? Ощущение древнего родства, зов крови?

Но кончился Ничейный час, и они расстались. Дневной долго смотрел вслед Ночному и глядел, как исчезают на снегу оставленные им следы.

Он вернулся к свите, задумчив и молчалив. Он никогда раньше не думал о Ночных как о чем-то настолько близком. Ощутимом. На душе было одновременно тревожно и приятно – как в детстве, когда слушал сказки. И вот – он держал руку Ночного, такую же теплую, живую, сухую и горячую как у обычного человека.

Он невольно улыбнулся, удивляясь самому себе.

«Может, еще встретимся. Ах, друг мой, незачем врать себе, я теперь буду искать этой встречи. И пусть Айрим подавится от злости».

– Да, пусть подавится, – с мстительным наслаждением, почти нежно повторил он вслух.

ХОЛМЫ

Нежная Госпожа ждала в Королевском холме лишь свадьбы сына. Она уже изнемогала здесь, она держалась из последних сил, ожидая того дня, когда она сможет отправиться домой, в холм ее детства.

Тревожное молчание царило в Холмах – Провал был нем. Не было шепота бездны. Не было ничего. Как говорил Науринья, ощущение такое, словно это самое «ничто» стало таким ощутимым, что превратилось в «нечто».

И это отсутствие привычной, знакомой угрозы угнетало людей хуже самого мощного шепота бездны. За отсутствием этим грезилось что-то иное. Неизвестное и непонятное, а потому страшное.

Старший с Науриньей не спали уже вторые сутки, сменяя друг друга у Провала как старшие маги. Отдыхать почти не удавалось, но то, что сказал ему Науринья, когда принц менял его на посту, поразило Старшего.

– Есть предел, – как всегда теперь, холодно усмехаясь и глядя томно-безумными глазами куда-то сквозь принца, говорил Науринья. – Тот, с кем ты играл, не всесилен, мой принц, – он засмеялся, сухо и колюче. – Есть предел. Есть. Но я другого боюсь.

– Чего? – выдохнул принц, готовый идти к пещере, к Провалу, где молчало Нечто.

– Я боюсь, – каким-то полушепотом, тягучим полушепотом проговорил Науринья, – что есть сила посильнее его. Она и его сожрет... Я чувствую это. Она сейчас там. Это она.

Науринья снова усмехнулся и, махнув рукой и побрел в караулку, где уже вповалку лежали стражи и четверо его магов. В караулку втащили котел с мясной похлебкой, но мало у кого были силы есть. Науринья пинками стал поднимать всех.

– Ешьте, надо есть! – почти орал он. – Иначе мы все передохнем. Надо есть, вставайте, дураки!

Когда бездна снова зашептала, все облегченно выдохнули – это было привычно. Науринья лег спать и проспал почти пять дней и ночей, и когда проснулся, Тиеле увидела, что нет покоя в нем. Он уже увидел то Ничто-Нечто, непонятное и неведомое, а потому куда более страшное, чем знакомая бездна и ее твари. И она тихо плакала, а Науринья не пытался ее утешить. Он стал жесток к остальным – и к себе.

Король вернулся в Холмы как раз когда Бездна снова начала шептать. Провал выплеснул тварей роскошно – по всем Холмам одновременно – в день королевской свадьбы. Младший, Старший, брат королевской невесты Арнайя Тэриньяльт, Науринья – все они прямо со свадебного пира сорвались к Провалу со странным облегчением в душе. Все вернулось на круги своя. Может, потому столько песен было сложено об этой свадьбе.

 
Когда запел над Провалом рог,
Звенели на свадьбе чаши.
– Настало время иных пиров,
Промолвил Младшему Старший.
– Нас битва славная ныне ждет,
Не каждый на пир вернется.
Кто смел, за нами пускай идет,
Кто робок – пусть остается.
 
 
Разом встали из-за стола,
И стар, и млад – все вместе.
Был счастлив каждый славу стяжать
В честь прекрасной невесты.
Осталось на долю прекрасных дам
За бойцов возносить молитвы.
Но тот, кто отважен – мил богам
И все вернулись из битвы.
 
 
И вновь зашумел веселый пир,
И чаша пошла круговая,
И славу воздали всем гостям,
Их имена возглашая.
И Младший сказал: – Мой брат мне щит -
Так имя твое возглашаю!
И Старший сказал: – Опора моя,
Так я тебя нарекаю.
Славной награда моя была!
Не зазря похваляюсь -
Ушел я без имени от стола,
Но с именем возвращаюсь!
 

Так и случилось, что Младший нарек старшего старинным именем Ринтэ – щит мой.

А Старший засмеялся и назвал Младшего «оборотным» именем – Эринт, опора моя.

Это были древние имена и потому звучали они не так, как сейчас.

А госпожа Асиль произнесла имя каждого из гостей и спела каждому хвалу, и все полюбили ее, хотя она и была из Тэриньяльтов. И брат ее опустил голову, скрывая слезы, потому, что ему было слишком хорошо, чтобы не плакать, и слишком стыдно было показывать свои слезы.

Все радовались – кроме Науриньи. Он смеялся, но в глазах его было безумие и предвиденье. Адахья, ревнивый к своему господину, стоял за его креслом и услышал, как Науринья, слишком громко смеясь, сказало странные слова:

– Господин мой, разве ты не видишь? Если Провал снова проснулся, значит, либо Правда короля не властна над Жадным, либо Жадный не властен над тем, что лезет из Провала. Есть что-то еще, более страшное. Страшнее богов.

А принц Ринтэ ответил:

– Если так, то есть и что-то более сильное, чем то, что сидит в Провале. Я это чувствую и знаю, и в это верю. Я найду.

– Ты мудр и страшен, господин.

– Я глуп и слеп. Но я прозрею. Не покидай меня.

– Я твой, господин.

Адахья был ревнив. И после пира он бросился на колени перед господином и сказал:

– Был ли я отважен сегодня в бою, господин мой?

– Воистину, был.

– Я прошу награды.

– Чего ты желаешь?

– Пусть я всегда буду при тебе, господин!

– Да будет так, – сказал принц Ринтэ.

И Адахья ушел, довольный.

А потом подошел к Ринтэ Арнайя Тэриньяльт и сказал:

– Господин мой, теперь я родич тебе. Теперь я родич королю, и мир между нашими родами. Но я всегда твой человек, знай это.

И Ринтэ обнял брата королевы.

Свадебный пир закончился, и госпожа Асиль стала королевой, как ей и было предсказано. А госпожа Диальде, Нежная Госпожа, стала собираться к отъезду – как и ее старший сын Ринтэ.

Звезда переливчатой ртутной каплей дрожала в бледном предрассветном небе. Стоял ничейный час меж днем и ночью. В студеной тишине едва ощущалось далекое-далекое дыхание ранней весны.

Двое неподвижно стояли на холме, глядя на тлеющий край окоема.

– Птицы, – тихо-тихо сказал тот, что был чуть выше ростом. – Слышишь – небо звенит?

Второй покачал головой.

– Нет.

Первый тихо рассмеялся.

– Ты не поэт.

– Верно.

Далекие птицы устали, и стали спускаться к небольшому озеру в лощине. Теперь и второй их увидел и в молчаливом восхищении покачал головой.

– Похоже на падающую стрелу, – сказал первый и обернулся к собеседнику. Глаза его напоминали молочные опалы и чуть светились.

– Солнце встает, – сказал второй. – Нам пора, брат. Наступает время Дневных.

Первый улыбнулся.

– Как скажешь, государь.

Они неторопливо повернули коней туманной масти и стали спускаться по склону, поросшему темными, острыми, похожими на копья елями. Ехали молча, бесшумно, медленно сливаясь со снегом и деревьями, постепенно растворяясь в бледном рассвете. Только следы копыт беззвучно впечатывались в хрупкий усталый наст. Боковым зрением случайный свидетель мог бы уловить полупрозрачные силуэты всадников. И еще один краткий миг виднелись они в темноте открывшегося в холме входа, а затем черная арка проема затянулась, как затягивается под утро тонким ледком лужица накануне весны.

А потом исчезли и следы.

А на закате король Эринт стоял у врат Холма и смотрел вслед уходившему на север отряду. Мать, брат, Арнайя Тэриньяльт, глупый преданный Адахья. Ему было горько и страшно, он не хотел их отпускать, он не хотел оставаться один.

Но он не мог повернуть время вспять.

Сзади послышались тихие шаги. Он даже не обернулся, зная, что это она, Ледяной цветок, Асиль Альдьенне.

– Скоро мы отправимся в Объезд, – сказала она. – Ты всех увидишь, господин мой.

– Да.

– Я прикажу приготовить богатые дары сестре моей, невесте твоего брата.

– Да.

– И моему брату...

– Да.

Следы исчезали на снегу.