Текст книги "Дети Ночи (СИ)"

Автор книги: Наталия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 16

Старший явился в королевскую половину в чем был у Провала и как был – грязный, усталый и полный яда. Сейчас он просто хотел хоть какого-то повода поскандалить. Все было непонятно, плохо, концы не сходились с концами (или сходились так, что лучше бы не надо). Что-то было страшно неправильно – но что именно? То, что делает отец (а что он делает?) Или то, что делает он? Нет, в себе он был уверен. Он не мог быть не прав. Значит, не прав отец.

И Младший.

Вот уж от кого он не ожидал предательства. Нет, конечно Младший давно уже сам принимал решения, но все же они были слишком близки, чтобы безболезненно перенести такой выбор.

Отец ждал его в комнате Узора. И вид у него был такой, что у Старшего мигом улетучилась вся злость и решимость. Сутулый, в дорожной одежде, весь какой-то помятый, он смотрел на Узор, и Старший даже не стразу осмелился показать, что он уже здесь.

Камень в Узоре горел как прежде, только Старшему сейчас это свечение казалось зловещим, как красный огонек в глазах твари.

– Я... пришел, – сказал он, наконец.

– А... Хорошо.

Отец обернулся.

Старший вздрогнул. Лицо отца осунулось, весь он как-то выцвел. Потускневшие глаза были полны бесконечной и безнадежной усталости.

– Дневная у тебя? – без церемоний спросил сухим, надтреснутым голосом отец.

– Да.

– Увези ее из Холмов.

Старший онемел на мгновение и поднял брови.

– Она под моим покровительством!

– Увези ее прочь!

Вся злость вернулась.

– Ради чего?

– Я сказал.

Старший медленно покачал головой и сжал левую руку в кулак, спрятав ее за спину.

– Нет. Я обещал ей покровительство. Я дал слово.

– Моего приказа недостаточно?

– В этом случае – нет. Пока не объяснишь, я ничего не сделаю.

Отец шагнул к Старшему. Ноздри его раздувались от гнева, левое веко дергалось.

– Мальчик. Я тебе не только отец.

Старший развел руками.

– А моя честь только моя. И если мой король нанесет урон моей чести, в Холмах будет смута, потому, что рухнет королевская правда.

– Ты мне угрожаешь? – тихо проговорил отец.

– Нет, – вызывающе усмехнулся Старший. – Предостерегаю.

Отец отсел взгляд и вдруг не то вдохнул, не то всхлипнул, и отвернулся. Плечи его поникли.

– Это надо сделать, – глухо сказал он. – В Холмах не должно быть перемен. Ее приход – перемена. Я думал, это из-за того, что я что-то сделал не так. И всадник этот, которого видел Младший.

– Откуда ты знаешь?

Отец пожал плечами и промолчал.

– Чем грозят перемены?

– Это нарушение уговора.

– С кем?

Отец медленно повернулся к нему.

– Настанет время – сам узнаешь. А мне позволь, пока я еще жив, сохранить спокойствие в Холмах. Недолго жать осталось. Молчать! – прикрикнул он на сына. – Я знаю, что ты скажешь. Да, я не знаю, как лучше – оставить все как есть или изменить. Но я всю жизнь положил на то, чтобы был покой без перемен. Думаешь, если ты все изменишь, это будет благом? Думаешь, ты справишься, когда все вокруг будет рушиться? Когда ты не будешь знать, что и как делать? А? Даже если вдруг все выйдет по-твоему, и даже если я не умру в предсказанный срок, я не думаю, что смогу жить. Я слишком устал. Я все отдал. Я всю жизнь отдал за то, чтобы был покой. Я не смогу.

– Покой над Провалом? – тихо-тихо проговорил сын. – Что ты отдал за этот покой?

Отец не отвечал.

– Ты запретил выходить за старые посты...

– А Тэриньяльт не послушал. Вообще-то я должен казнить его.

– Это мой человек, я не позволю. Но, отец... это потому, что ты знал, ты знал, что там – Провал? Это ты допустил? В обмен на покой?

Отец молча смотрел ему в глаза.

– Я ничего тебе не буду говорить. Увези женщину.

– Ты подвесил нас на ниточке над Провалом. И теперь, если мы дернемся – окажемся там. Спасибо тебе, отец. Спасибо тебе, государь.

От неожиданной оплеухи потемнело в глазах и зазвенело в ушах.

– Увези женщину, – глухо отрезал отец. – Придумай, как не нарушить мой приказ и не повредить твоей чести. Иначе я прикажу ее убить.

– А меня спустишь в Провал?

– Нет. Всего лишь посажу в нижнюю тюрьму. Там как раз сейчас пусто. Вся к твоим услугам. И пока я буду жив, ты оттуда не выйдешь.

– Я маг.

– Да ну? – усмехнулся отец. – Пока я истинный король, мое слово будет тебя держать крепче любых цепей и чар. Ступай. Увези ее, придумай что-нибудь, у тебя мозгов хватит. Да, – бросил он вслед, – твой брат не говорил со мной. Мне рассказали... другие.

Он почти ворвался в покои Дневной. Женщина растерянно подняла голову от шитья – откуда только взяла ткань, нитки и бисер? Он ничего не приносил ей – а, наверное, надо было позаботиться. Человеку нужно все же побольше, чем кров, еда и одежда. Он поморщился, сжал кулак. Ладно, сейчас не время.

– Собирайся, госпожа.

Дневная вздрогнула. Потом медленно и очень аккуратно воткнула иглу в ткань.

– Если меня приказано вернуть, – неожиданно низким голосом сказала она, – то лучше бы ты сам убил меня, господин.

– Нет, мы уезжаем туда, где тебе ничто не будет угрожать. Не спрашивай, собирайся. Бери что хочешь – наряды, золото, все, что пожелаешь.

– Мне не надо нарядов и золота, – Сэйдире встала. – Дай мне в дорогу то, что взял бы сам. Одежду я возьму мужскую. Тебя это не смутит?

– Меня уже ничто не смутит, – ответил он, даже не глядя на нее. Его занимали совсем другие мысли.

– Почему меня приказано убить?

– Не приказано. Тебя велено убрать из Холмов. Не задавай вопросов. Собирайся.

Женщина помолчала. Затем попросила:

– Дай мне хороший лук, я умею стрелять. Не слишком хорошо, но и не плохо.

Она не спросила, куда они едут, и Старший сказал сам.

– Я увезу тебя в холм моего деда, в дом моей матери. Я там воспитывался, там меня знают и любят, и дед мой...знаком с Дневными. Тебя там не обидят.

Сэйдире ничего не сказала. Только внимательно смотрела на Старшего исподлобья.

Они выехали рано вечером. Принц был гневен и потому безрассуден. Он уехал, сказав одному Адахье.

– Я увожу госпожу в Медвежий холм. Но ты не скажешь отцу. Никому не скажешь.

– Господин, возьми с собой свиту, пути стали опасны..., – умолял верный Адахья.

– Я маг и сын короля. Этого достаточно. Весть к деду я послал – не спрашивай, как, не поймешь. Жди, я пришлю к тебе гонца.

Адахья что-то еще хотел сказать, но принц поднял руку.

– Друг, тебе придется испытать на себе гнев отца. Он наверняка догадается, куда я увез госпожу. Но не будет уверен. Ты будешь молчать, каким путем я поехал – а поеду я напрямик, по краю Леса Теней.

– Господин...!

– Я маг и сын короля. Жди меня и молчи. Раз он со мной так – пусть ничего не знает. Пусть помучается.

Время было теплое и тихое, и ночи стояли ясные. Они ехали ночами, днем скрываясь в тени, в заброшенных сторожках или в лесах и скалах. Ехали мимо лугов и пастбищ, мимо полей лунного зерна и виноградных зарослей, мимо яблочных садов и делянок целебных трав. Сэйдире поражалась тому, как расположены были угодья Ночных – пока совсем рядом не окажешься, не поймешь, что это сад, а не круглая роща, что виноград вьется вовсе не как хочет, а по нарочно поставленным жердинкам, и что он ухожен и взлелеян.

Пока дорога была знакома, но еще через пару ночей они попадут в совсем дикие места, куда мало кто захаживал кроме стражей. Дальше поедут по приметам. Зато окажутся у деда быстро – если ничего не случится.

Когда они останавливались на дневку, принц обводил их магическим кругом и спокойно спал, уверенный в том, что никто их не потревожит. Ночных тварей он не боялся – он часто охотился на них и знал их слабые места. К тому же, он был маг.

Женщина мало спала днем – все же она была Дневной, и когда они оказались под солнцем, прежняя привычка вернулась к ней. Ночью ей приходилось бороться со сном, да и видела она не так хорошо, как принц, а днем сон к ней не шел.

Раз они остановились у холодного ручья, под старой ивой, висячие ветви которой создавали живой шатер, под которым не росло ничего, даже травы. Здесь было прохладно и темно.

Они не стали готовить горячей пищи и поели хлеба и вяленого мяса, запивая водой. Потом принц обошел иву и поляну, на которой паслись лошади, и замкнул магический круг. Можно было спать.

– Как ты это делаешь? – спросила Сэйдире.

– Что? – поднял тяжелую голову принц.

– Как это – магия?

Принц приподнялся на локте. Сэйдире сидела, скрестив ноги, раздвинув ветви ивы и глядя на текущую воду.

– А ты не знаешь?

– Мало знаю. Барды умеют плести слова, накапливать и направлять силу, я видела. Но это никогда не бывает быстро.

– Мы умеем быстро, – ответил принц. Да. Дед научил управляться с силой, что текла через него полным потоком. Нельрун научил плести слова и составлять заклинания, которые срабатывали не сразу, но уж если срабатывали, то держись. Науринья научил изумительному сосредоточению – все же какой он великий мастер! Ведь даже иглой можно убить, если знать, куда и с какой силой вонзить ее! А теперь Науринья умирает... Кто и зачем? А что, если Нельрун погиб? И дед? Да нет, он узнал бы. Однако, сон ушел.

Он поднялся на локте, глядя на Сэйдире. Женщина сидела, ее красивый профиль рисовался черным на фоне слишком яркого для него света. Сидела неподвижно и смотрела на ручей.

– Ты бы легла, госпожа.

– Не могу. Солнце не дает нам спать. А тут дикие места, ту наверняка есть дневные твари.

– Они не проникнут сквозь мой круг.

– Наверное. Но я все равно не усну. Мы дети дня. Хотя я и родилась на рассвете, в Ничейный час. Нас знаешь как называют? – улыбнулась она – он почувствовал это по ее голосу.

– Как?

– Божьими детьми, – засмеялась она. – Словно боги нас особенно любят почему-то. Пока не вижу, – голос ее снова стал мрачен.

– Божьи дети, – сонно повторил принц, улыбаясь. Становилось тепло, клонило в сон. – Божьи дети, – повторил он, засыпая. – Ты спи, госпожа. Иначе к концу пути от тебя одна тень останется...

– Я боюсь теней, – коротко ответила госпожа Сэйдире, и больше ничего не говорила.

А принц уснул.

На пятую ночь пути местность начала заметно понижаться, и принц сказал, что они приближаются к Лесу Теней.

– Холмы – как край большой чаши. А Лес Теней на самом ее дне. Если я верно помню приметы, то мы сможем издали увидеть Лес.

Женщина молчала. Луна уже пошла на ущерб, тонкие вуали облаков порой скользили по небу.

– Я боюсь теней. Иногда они... странно себя ведут. Уже двое суток.

Принц насторожился.

– Как это? Говори.

– Они живут сами по себе. Некоторые. Не близко, на расстоянии выстрела из лука. Они и днем, и ночью бегут за нами, с правой стороны. Не приближаются. Они не могут пока.

– То есть? – Он остановил коня, пристально глядя ей в глаза. – Говори.

– Там, – она показал рукой на восток, в сторону Леса. – Там ... плохо. Я чувствую. И где тени ходят, там тоже.

Принц задумался.

– Где-то здесь граница старых постов, – задумчиво проговорил он.

Почти тотчас вдалеке раздался протяжный вой, непохожий на вой волка, да и вообще ни на что не похожий. Словно какой-то плач, почти человеческий и страшный этим самым «почти».

– Тени! – хрипло выкрикнула Сэйдире. – Они не смогут сюда... не подходи к ним...

Он увидел – но не тени. Сплошную тень, в которой прыгали красные точки, как глаза мчащихся псов. Она тянулась, дергалась, корчилась вдоль какой-то незримой границы, и над ночной землей звучал долгий, протяжный вопль, слишком похожий на человеческий.

– Долго ли нам еще ехать? – хрипло спросила Сэйдире.

– Еще восемь ночей, – таким же, внезапно охрипшим голосом, ответил принц.

Сэйдире не спала. Совсем. Старшему было совестно за то, что он днем, даже вопреки себе, падал хотя бы на четыре-пять часов. Но он ничего не мог с собой поделать. Еще дед говорил, что женщины способны дольше терпеть. Они были похожи на бардов, которые долго собираются с силами и плетут заклинания великой мощи и долгого действия. Мужчины были похожи на магов – их удары были сильны, но кратки, и силы уходили быстро.

Он уже сто раз выругал себя за гнев и гордыню, из-за которых они уехали одни. «Вот умру, и пусть им всем плохо будет!» Дурацкое, безответственно ребячество. Или он еще слишком молод, чтобы стать настоящим предводителем?

Сердце сжалось. Отцу осталось слишком мало. Слишком мало. А потом ведь ему придется блюсти Холмы. И идти в Лес, к Средоточию Мира.

Лес.

Он снова посмотрел туда. Какая ужасная штука – любопытство. Его тянуло туда.

Когда на седьмую ночь Сэйдире уснула прямо в седле и упала – по счастью, ехали они по мягкой и сырой почве, поросшей высокой травой – принц понял, что надо остановиться на ночлег, а потом срезать путь. Пусть они проедут в опасной близости от Леса, но надо скорее доставить ее в Медвежий холм.

И все же двое суток им пришлось простоять на месте. Никто их не тревожил, и даже вой не слышался ни ночью, ни днем. Место было удобное – с запада их прикрывал крутой скалистый обрыв, на юге – глубокий ручей, или, скорее, уже мелкая стремительная речушка, с севера густые заросли, а на восток местность понижалась, и все было видно как на ладони.

Ночью туман затягивал чашу огромной круглой низины, словно наполняя ее молоком. Туман колыхался, поднимаясь почти до того пятачка, где укрылись двое путников, и начинал отступать только с зарей. И тогда на горизонте становилась видна темная полоса Леса. И порой оттуда и днем, и ночью доносился далекий вопль. А иногда, будто с порывом ветра, волной накрывал шепот бездны – и так же быстро отступал, даже трудно было сказать – было ли это или только показалось?

Сэйдире проспала двое суток, и лишь потом они снова двинулись в путь, поднявшись через ручей вверх, на обрыв.

Гнетущее ощущение грядущей беды не отпускало обоих, и они ехали молча, сторожко оглядываясь по сторонам. Сэйдире не пыталась отговаривать принца ехать вблизи Леса, просто молча повиновалась. Наверное, понимала, что это бесполезно, что лучше поскорее миновать эти нехорошие места и выехать к владениям Медвежьего холма.

Это случилось на десятые сутки, когда они ближе всего были к Лесу. Ночь кончалась, и небосвод уже повернулся вокруг Небесного Копья, а Крылатая Кошка держала нос к восходу.

Они шли по течению мелкого широкого ручья, хрустя галькой.

Тени вынырнули из предрассветного тумана настолько внезапно, что принц ничего не успел сделать. Он слышал, как закричала Сэйдире, и как дико завизжала ее кобыла. Его конь встал на дыбы, небо и земля мгновенно крутанулись вокруг какой-то точки на горизонте, и он упал, сильно ударившись правым плечом. В глазах на мгновение потемнело.

«Вот и все, – успел подумать он, лежа ничком на сырой земле. – Вот тебе и магия».

Он приподнял голову. Тени скользили стремительно, по пути обжигая как сталь на морозе. Трава за ними оставалась черной, убитой не то жаром, не то холодом. От шепота бездны невыносимо мутило. Он понял, что сейчас ничего не сможет сделать.

«Конец».

Но тени скользнули мимо него – он не был им нужен. Им была нужна женщина. Ее кобыла ржала и в ужасе пятилась, Сэйдире соскочила зачем-то на землю, а потом побежала прочь, через ручей, затем наверх по склону и остановилась, повернувшись к нему лицом. Принц поднялся на колени, беспомощно глядя на то, как тени окружают Сэйдире. Науринье сейчас было бы стыдно за него – он не мог овладеть собой и спокойно, с холодной головой за секунды направить силу и покончить со всем. Но он просто не мог. Если бы дело было только в руке, он бы мог сосредоточиться – разве не бывал он ранен? Разве брат слепой дамы не всадил ему в плечо нож так, что тот воткнулся в кость? А он тогда даже сознание не потерял. Теперь же он почти ослеп и еле держался на ногах, а ведь боль еще не пришла, она всегда не сразу приходит. Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, побрел туда, где погибала Дневная. Быстрее просто не мог. Он выл от бессилия.

Он боялся – не за себя. И ничем не мог помочь.

Он мог только смотреть. По его щекам текли слезы.

А госпожа Сэйдире стояла, стиснув кулаки, и глаза ее были широко открыты. Они как будто светились – или ему просто показалось сквозь белесую мглу в глазах. Губы ее шевелились, и тени почему-то не смели напасть, они струились, дергались, извивались – но не могли переступить какую-то незримую границу, какой-то круг.

Небо внезапно посветлело, пошло перламутровыми переливами – приближался рассвет.

– Ничейный час! – вдруг закричала Сэйдире высоким, звонким, голосом, и казалось, что вместе с ней так же звонко кричит еще какой-то голос, радостный и юный. – Ничейный час!

И тут принц внезапно успокоился – словно кто-то встряхнул его, а потом ласково провел рукой по голове. В глазах прояснилось. Он осклабился, мрачно складывая в голове заклинание и чувствуя, как по жилам холодным огнем бежит сила. А потом выпустил ее.

Он почти ожидал, что услышит этот жалобный, тягучий, почти человеческий вопль–вой, и когда услышал, довольно кивнул.

– Ничейный час, – всхлипывая, повторила Сэйдире уже своим голосом, поскуливая и дрожа от усталости и страха. На земле расплывались и таяли дрожащие, словно студень, тени.

Принц сел на землю, борясь с обмороком. Вот теперь он ощутил боль. Посмотрел на руку. Она была сломана в кисти, а жгуче-ледяное прикосновение теней вытянуло слишком много сил, и ощущение собственного тела было противно, словно эти тени осквернили его. Хотелось отмыться.

Глава 17

Очнулся он днем, в тени под деревьями, и тут же пожалел, что проснулся – рука болела так, словно ее сунули в горячие угли. Он еле удержался от слез. Боль то накатывала, то отпускала. Дневная спала рядом, свернувшись калачиком. Лицо ее было закрыто спутанными бронзовыми волосами. Однако, она все же позаботилась закрепить его сломанную руку между ножнами их кинжалов и замотать полосой ткани, отхваченной от рубахи.

Он тихо перевернулся на спину, закрыл глаза, сосредоточился. Хотя бы унять боль, а когда они доберутся до дедова холма, там быстро залечат перелом.

Под закрытыми веками вспыхивали, расширялись и таяли оранжевые круги, в них вращалась зеленая спираль. Когда боль утихла, он открыл глаза и огляделся.

Они лежали под деревьями, там, где ручей уходил в заросли. На траве паслись его конь и белая кобылица Сэйдире, расседланные и стреноженные. Седло лежало у него под головой. Ужасно хотелось пить. Он приподнялся и снова торопливо лег, потому как тело явно не желало слушаться.

Дневная проснулась.

– Извини. Я не хотел тебя будить, – прошептал он.

– Что тебе, господин?

– Я хотел пить, – чуть ли не извиняясь, проговорил он.

– А. – Она пошарила в вещах и протянула ему флягу, вынув пробку. – Пей, господин.

– Что это было? – спросил он, напившись и отирая рот здоровой рукой.

– Что?

– Почему они не напали? Что за ничейный час? Что за голос был?

– Видел бы ты себя, – покачала головой женщина. – Словно всю кровь из тебя выпустили. И говоришь еле-еле.

– Ты все же ответь на вопрос, а то вдруг я прямо сейчас умру? И так ничего и не узнаю?

– Не умрешь, господин. А ответить я и не могу. Я даже не знаю, что и почему произошло. Я очень испугалась, я так не хотела погибнуть, я боялась за тебя, господин. – Взгляд ее стал вдруг жестким и насмешливым. – Если бы ты погиб, я не нашла бы дороги к холму твоего деда, так что мне надо было, чтобы ты выжил.

– Я понимаю, – усмехнулся принц. – Но ты, видать, сильно за меня боялась.

– За себя больше, – отрезала она и отвернулась. – Я так хотела жить, что закричала к тем, кто не слышит. К тем, кто спит.

– Ты хочешь сказать, что боги тебе ответили? – он чуть не вскочил.

– А кто ж еще? – устало отозвалась она. – Больше некому. Я поняла, что можно остановиться, что там, где я стою, они меня не тронут. Я помню радость такую, которую трудно пережить и еще труднее утратить... Голоса говорили – не бойся, они говорили – только не бойся, эти голоса говорили – не бойся, дитя ничейного часа, потом кто-то закричал – ничейный час! – и все кончилось. Я страшно устала... А ты был тяжел, но я постаралась оттащить тебя подальше, там плохое место и трава умерла.

Старший молчал, чувствуя себя виноватым. Он говорил – я маг, я сын короля. И чем это помогло? Когда настал час действовать, он даже не смог справиться со своими чувствами, не сумел привести в порядок мысли. В Провале и на охоте он знал все и был готов ко всему. Но вот случилось то, чего он не знал – и где вся его выучка? Что-то надо делать собой, иначе с магией придется распрощаться. Либо научиться убивать чувства, либо они убьют тебя.

Он не знал, что сказать, а Сэйдире и не спрашивала. Вид у нее был усталый и безразличный.

– Если ты слышишь богов, – медленно заговорил он, – и если боги откликаются тебе... таким как ты, то кого слышат те, как их? Слухари? – вспомнил он словечко, которым припечатал их Нельрун.

– Ничего я не знаю, – покачала головой Дневная.

Он молча уставился на сверкавшую на солнце воду.

– Мне придется пойти туда, – прошептал он. – Все ответы там... Но боги с нами. Все-таки с нами.

– Что ты говоришь, господин? – не расслышала Сэйдире.

– Я обязан тебе, – сказал он, поднимая взгляд. – Я выполню любое твое желание.

Сэйдире некоторое время молчала. Потом заговорила. Голос ее был чересчур тих и спокоен.

– Я хочу жить, и жить спокойно. Я хочу иметь здесь права и не быть чужой. Я много натерпелась у тебя в Холме. Слуги повиновались мне со смешком, почти в лицо говоря, что я здесь никто, и что меня слушаются только потому, что ты приказал. А если бы тебя сейчас убили? Я осталась бы одна, никто и ничто. Я выпрашивала бы кость, как бездомная собака. Да мне лучше сдохнуть.

– Так чего ты хочешь? – перебил ее Старший. Ему было слишком неприятно это слушать, потому, что она говорила правду.

– Я хочу уговора с тобой. Я хочу от тебя ребенка, и хочу, чтобы ты признал его. Тогда меня будут почитать хотя бы как мать твоих детей. Пусть они будут незаконными, но признанными тобой. Вот таково мое желание.

Старший медленно кивнул.

– Уговор, – сказал он. – Клянусь честью. И – да услышат боги.

Он не лгал. Он клялся от чистого сердца и теперь был уверен, что боги могут услышать их. От этого было светло на душе.

«Невыносимая радость» – вспомнил он слова Сэйдире. Он хотел этой радости.

Сэйдире кивнула.

– Да, так и будет – сказал принц, и мысль об уговоре не была ему неприятна.

На третью ночь их встретил отряд Медвежьего холма, в котором был Нельрун. Бард сказал, что точно знал куда ехать, потому, что ему был сон. Старший не стал ничего спрашивать. Он еще успеет поговорить и с ним, и с дедом.

А им есть о чем поговорить.

Сэйдире спала, когда он ушел. Она лежала на животе, обхватив круглую подушку, чуть приоткрыв рот. Во сне она казалась намного моложе, ее припухшее лицо было почти детским. Принц немного постоял, прислушиваясь к себе. Ему было даже немного стыдно. Наверное, она достойна большего, чем то спокойное, теплое чувство, которое он испытывал. Он поджал губы. Что же, он хотя бы сможет дать ей уважение, почет и богатство. Пашня вспахана и засеяна, уговор выполнен.

Он почти сразу же перестал думать о ней, как только затворил дверь.

Он подумал об Асиль – и испугался. Что-то произошло с ним. «Но я ведь люблю ее!» – сказал он себе. «Люблю, иначе и быть не может!»

И все же это было не так. А как – он не мог понять. Это раздражало, мучило, но он ничего не мог с собой сделать. Надо вернуться домой. Как можно скорее домой.

Да о чем он думает, о чем?

Отцу остались какие-то месяцы.

– Покажи-ка руку, – первое, что сказал дед, когда он спустился в круглый зал, по старинке обустроенный в сердце холма. – Хорошо срослась, славная работа.

Только и всего. Так знакомо.

Принц улыбнулся. Дед никогда не цацкался с ним.

Нельрун сидел спиной к ним, у очага.

– Теперь, внучек ненаглядный мой, давай-ка поговорим о том, что ты, нутром чую, желаешь мне рассказать. Мне и Нельруну. Я не ошибся, ась?

Нельрун мгновенно повернулся к ним. Он молча смотрел на них, повернувшись искалеченной половиной лица к очагу – привычка не пугать собеседников слишком въелась в кровь.

Принц кивнул, уставившись на пляску огня.

– Я и не знаю, с чего начать.

– А с чего хочешь. Надо будет, мы с Нельруном спросим, – дед откинулся в кресле – на севере не любили сидеть на циновках и подушках – и погладил себя по солидному брюху. Он был с виду спокоен, как сытый матерый медведь. Черные его волосы сильно поседели – вот и все перемены с тех пор, как принц покинул дедов холм. Не стареет Медведь. Не стареет. Возможно, и он, Старший, благодаря материнской крови проживет долго... если только с ним не случится то же, что и с отцом.

«С ним еще ничего не случилось. Я не позволю».

Он еще не успел додумать эту мысль, как с отчаянием осознал, что ничего не сможет. Он видел тени. Они ничего не смог сделать – он, маг, герой Королевского Холма.

– Так ты говори, малышок, говори.

Принц провел рукой по лбу, оперся локтями на колени, и рассказал всю историю. Нельрун с дедом выслушали молча. Нельрун был похож на застывшего на солнце ящера – такой же темный, неподвижный и настороженный.

– Вот что я скажу. Ты, Нельрун, говорил о выродках и этих, слухачах. Так вот, не богов они слышат. А вот выродки как раз и слышат богов. И боги через них говорят. И им отвечают. Только они, выродки, не понимают себя. Они не умеют ничего делать со своим даром.

– Что она крикнула?

– Что-то вроде «настал ничейный час».

Нельрун вскочил. Молча стал расхаживать взад-вперед, размахивая руками и что-то бормоча себе под нос.

Дед молча отхлебнул из своего здоровенного кубка из черного камня.

– Либо идти в Средоточие, либо не идти. Пойдешь – вот как с твоим отцом будет. Не пойдешь – нарушишь обычай.

– Так что ж не нарушить? – вызверился Старший. – Кто-то когда-то этот обычай установил, до него ведь не было такого! До девятого короля!

– Было – не было, а сейчас есть, и мир на этом стоит.

Старший не мог не согласиться – тем более, что, насколько он знал, мир не стоит, а висит уже над Провалом на тоненькой ниточке королевского слова. И чего-то еще.

– Я хочу рассказать вам одну из легенд, которые называют пустыми. Они непонятно про что. Но мне кажется, что я начинаю понимать.

– А я бы сначала пожрал чего, – спокойно сказал дед. Старший было возмутился, а потом понял – дед просто хочет малость пригасить буйство мыслей и у него, и у Нельруна. Пока жуют, неважное, смятенное, отсеется, и останется только важное.

В Медвежьем холме толк в еде понимали и насладжаться ей умели. Имильде, которую Старший помнил с детства, заправляла всеми делами, раз хозяйки в Холме не было. Она и Медведь состояли в дальнем родстве по женской линии, и потому называли ее Медведихой. Она тоже была ширококостной, могучей и внушала Старшему невольную робость даже сейчас. И нарушить священнодействие трапезы было бы страшным для нее оскорблением. Потому Старший покорился и предался удовольствиям простого и обильного пиршества.

Он думал, что Медведиха не оставит без заботы и Дневную. Будет ее опекать, как его в свое время – ей было это необходимо, потому, как свои дети и внуки уже выросли. А правнуков еще не нарожали. Медведи – крепкая и долговечная порода. Он улыбнулся, подумав, что и в нем эта живучая кровь. И непокорная.

Дед опорожнил последний кубок, вытер руки о повязанное вокруг стола полотно.

– А вот теперь можно и побеседовать. Ты хотел говорить, Нельрун? Так говори.

Нельрун отер ладонью рот, оперся локтями на стол.

– Легенда есть. О девяти братьях и девяти сестра, и о доме...

– И о жадном брате, – кивнул Старший. – Знаю.

– Да-да! И лишь над часом между днем и ночью, ничейным часом, он не властен! – Старший непонимающе смотрел на Нельруна. В груди закружился странноватый холодок предчувствия, но не хватало какой-то малости, чтобы доводящая до безумия пелена развеялась. Хоть немного. Хоть на миг.

– Дальше! – чуть не крикнул он. – Дальше!

Нельрун возбужденно рассмеялся.

– Ты говорил, принц, о старых постах. Тени напали на вас как раз на границе старых постов. Госпожа стояла там, где граница кончалась. И час, ничейный. Понимаешь? В ничейный час нет власти Жадного, ты понял? И эти люди, они дети ничейного часа... Они видят и слышат как есть.

– Нет, нет, подожди. Ты хочешь сказать, что мы, все остальные – во власти Жадного?

– Да, именно это я и хочу сказать.

– Ты... с ума сошел! – вскочил принц, роняя стул. – Я сам себе хозяин!

Дед, подперев подбородок кулаками, молча смотрел на обоих, сдвинув густые брови.

– Меня никто никогда не заставит...! – задыхался Старший.

– Отца-то твоего заставил, однако, – вдруг сказал дед.

– Что заставил? Кто?

– Почем я знаю? Он ходил в Средоточие. Ехал гордый-радостный, вернулся весь черный. Отмалчивался все. Сказал мне одно – я, отец, выбрал. И еще сказал – там место игры, которую не выиграть.

– Ты хочешь сказать, он играл там? С кем? Зачем? На что?

– А хрен его знает, внук. Не знаю. Я не знаю, с чего девятый король поехал туда. Но все знают, что после этого правил только Лунный род, и все соперники короля так или иначе... перестали быть ему соперниками. И только раз Тэриньяльты пытались оспорить этот порядок, и тогдашний Тэриньяльт из Средоточия не вернулся. – Дед посмотрел на внука. – Ты бы спросил, что ли. Небось, у Тэриньяльтов есть что тебе рассказать, а?

Старший прикусил губу. Да. Ему есть повод пойти к его человеку, Арнайе Териньяльту. Потом поймал себя на мысли: «Я не подумал об Асиль. Я должен думать об Асиль. Я ее люблю».

– У нас есть сказка, – каким-то измученным, усталым голосом проговорил Нельрун. Старшему показалось, что он сейчас заплачет. – Есть сказка.

Он вдруг встал, словно встрепенулся, выпрямился, и стал рассказывать. И оба – и дед, и внук – увидели и почувствовали картину...

Жил-был король. Раз поехал он в лес на охоту, и заехал в места незнакомые, глухие. И вдруг среди леса выехал он к усадьбе, краше которой не видывал в жизни. А дело было к ночи, солнце уже за край леса зашло. И словно услышал он голос – если войдешь в усадьбу, не пей и не ешь там ничего, не бери ничего и первым не заговаривай. Будут спрашивать – не лги, но и правды не говори. Слово давай и не давай. И не садись играть...

Тени были живыми. На самой границе зрения они шевелились и двигались самостоятельно, и на рани слышимости шептали, и речь их была почти различима, вот-вот еще усилие – и поймешь...

Доска. «Восемь ветров». Лицо противника неуловимо. Его невозможно запомнить.

Нет. Я не буду играть с тобой. Уговори меня, попробуй.

Протянуть время до рассвета. Почему-то это важно – до рассвета....

Все оборвалось, как струна. Больно, звонко.

Принц помотал головой. Дед сидел с непроницаемым лицом.

– Я сделаю так, как ты сказал, Нельрун, когда придет моя пора. Я все узнаю и сделаю как надо, – глухо прошептал он.

– Наш король сумел.

– А девятый – нет, – ответил дед. – Но я, извини друг мой, не вижу, чем это плохо. Холмы процветают, в Холмах покой.